1.15
Женя проснулась сегодня рано, ни свет, ни заря она встала, чтобы успеть сделать зарядку перед тем, как за ней заедет бронированный фургон, с вооруженным военным, обеспечивающим безопасность, и, вместе с другими медицинскими сотрудниками, отвезет ее на работу. Занимаясь аэробикой, со стороны девушка походила на тех спортсменок, что ведут передачи по телевизору. По крайней мере, ее стройные, упругие формы им ничуть не уступали. Темные волосы были убраны в хвостик, весело подпрыгивающий в такт четким движениям. Большинство мужчин истекло бы слюной, наблюдая за такой разминкой, ее наклонами и вздымающейся грудью четвертого размера, когда девушка разводила свои ручки, с зажатыми в них гантелями, в стороны, выполняя очередное упражнение. Все, кого знала Женя до поступления в медицинское училище, пророчили девушке карьеру модели и, в последствие, были несказанно удивлены ее выбором профессии. Правда за последние дни Женя очень похудела, но на это были свои причины. Уже две недели девушка жила в бешеном темпе, работая на износ. Но она была не одна такая. Как только в городскую больницу начали поступать первые пациенты со странными симптомами, весь медицинский персонал обязали работать по десять часов в день без выходных. Теперь же, когда количество заболевших было настолько велико, что они не помещались в здание больницы, а по улицам тут и там бродили зараженные, вылавливать и изолировать которых, не хватало полицейских, медики работали по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки. Кто-то вовсе не выходил из больницы, лишь, изредка изыскивая возможность вздремнуть.
Женя умудрилась не спать последние четверо суток, пока это не заметил один из врачей и, в приказном порядке, не отправил юную медсестричку, вчерашнюю выпускницу местного медицинского училища домой «выспаться и восстановить силы». Женя пыталась возразить, что она не устала и ее помощь сейчас необходима больным людям, но врач, Валерий Степанович, строгий мужчина шестидесяти лет, не принимал отговорок, и Женя была вынуждена повиноваться. Она сразу привыкала к пациентам, она жалела этих бедных беспомощных людей, сраженных неизвестным недугом. Они лежали, привязанные ремнями к больничным койкам. Кто-то был привязан марлей, кто-то ветошью. Этих, значит, привезли позже, когда уже закончились ремни. Она вытирала пот с их лбов, ставила капельницы, колола глюкозу. Практически все больные не понимали, что происходит, не могли самостоятельно есть, пить, «ходили под себя». Они бубнили что-то бессвязное и судорожно дергали всеми конечностями. Это напоминало конвульсии перед смертью и хаотичные движения грудных младенцев одновременно. Привязывали пациентов сразу при поступлении в больницу, так как, в большинстве своем они не могли управлять собственными телами, врезались в предметы, стены, ломали себе кости и разбивали головы. И, вместо того, чтобы смиренно лежать и предоставить врачам возможность помочь себе, больные находились в постоянном движении. Казалось, каждая часть их тел работает каждую секунду, как будто, мозг вдруг забыл все команды, посылаемые им частям тела, и пытается научиться этому заново. В глазах зараженных не было никакой осознанности. Создавалось впечатление того, что кто-то управляет их телами. Они, словно, подчинялись воле, невидимого никому, заклинателя змей, заставляющего этих бедолаг, вместо ползучих гадов, плясать под свою флейту. Те единицы зараженных, которые, мало-мальски, могли управлять своими движениями, пытались причинить вред окружающим: медикам, военным и всем, кого заражение пока не затронуло. Поэтому, уже с недавнего времени, их начали привозить в больницу связанными. Жене было страшно смотреть в их глаза, стеклянные и безжизненные. Что-то таилось за ними, что-то нечеловеческое. Никто, пока, не понимал, что именно сразило этих несчастных. В кулуарах больницы каждый сотрудник старался выдвинуть свою версию происходящих событий. Высший медицинский персонал, а именно врачи, и медсестры вместе с ними, в своей подавляющей массе, были склонны к тому, что это коллективное заражение, вызванное неизвестными нервно - паралитическими отравляющими веществами. Низший же персонал, который включал нянечек, сиделок и уборщиц, почти поголовно уверовал в библейский апокалипсис. Женщины в возрасте вслух рассуждали, что все происходящее – кара за грехи людские. Врачи, порою в грубой форме, пресекали такие разговоры, мешающие нормальному трудовому процессу и ведущие к ослаблению нужного для работы настроя, вследствие чего, постоянно вспыхивали перепалки между сотрудниками больницы. Женя наслушалась разных версий происходящего. Все они произносились с четкой уверенностью в непоколебимости собственных аргументов. Девушка не склонялась ни на чью сторону, у нее просто не было на это времени. Ей нужно было помочь десяткам пациентов, которые страдали и мучились. В дополнение к этому, наиболее значимый для Евгении человек во всей больнице, чье мнение для нее было авторитетно и неоспоримо, главный хирург, врач с тридцатилетним стажем, Варварин Валерий Степанович, не высказывал вслух никаких оценок происходящего. Он просто собирал анализы и сопоставлял данные, не тратя драгоценное время на построение гипотез и предположений.
Со всех сотрудников больницы, в первые же дни эпидемии, военными были собраны подписки о неразглашении. Хотя какое может быть «неразглашение», когда никто толком ничего не понимал и не знал.
Был еще один человек в больнице, к которому Женя относилась, несколько иначе, чем ко всем остальным. Два дня назад, с машиной точно таких же зараженных, поступил человек, очень похожий на ее университетского профессора Ивана Лукича Вяземского – светила медицины и великолепного педагога, лекции которого Женя слушала с открытым ртом, забывала, порою конспектировать и, запоминала, практически все, наизусть. Женя совсем недавно закончила первый курс Ростовского Государственного медицинского Университета, в который поступила после окончания Таганрожского Медицинского Училища. В Таганроге же, приехав на лето к родителям, Женя, для получения, необходимых практических знаний в изучении медицины, устроилась на половину ставки медсестрой в местную Городскую Клиническую Больницу.
Человека, напоминавшего ей любимого профессора, звали, судя по паспорту, лежавшему в нагрудном кармане его рубашки, Александр Витальевич Клешня. Конечно, он мало походил, на свое же изображение в документе удостоверяющем личность, но это без сомнений был он. Благородные черты лица, хоть и испещренного сплошь сосудами, никуда не делись. А умные и усталые глаза, которые стали прозрачно-красными, явно принадлежали думающему человеку, перенесшему в жизни какую-то трагедию. Как у ее отца, который прошел афганскую войну и вернулся, в отличие от двух родных братьев. Слава Богу, что родители до начала эпидемии уехали в деревню проведать бабушку. Они звонили дочери по десять раз на дню узнать все ли в порядке. Она знала, что отец пытался прорваться за ней, но военные не пустили его. Господи, как же они, должно быть, переживают за свою единственную дочку, застрявшую в зараженном городе. Но Женя была рада, что все вышло именно так, и родителей нет сейчас здесь. По крайней мере, они далеко от творящегося кругом ужаса, и ей можно сосредоточиться на помощи нуждающимся людям. Александр Витальевич находился в агонии, когда его привезли. Температура тела достигла сорока одного градуса, а уровень артериального давления составлял триста на двести десять миллиметров ртутного столба. Казалось, при таких показателях, шансов выжить у человека пятидесяти восьми лет, просто нет. Но, постепенно, после множества уколов нитропруссида натрия и смеси папаверина с анальгином, показатели температуры и давления немного снизились. Женя же каждый час забегала проведать Александра Витальевича, промокнуть пот с его лба, поменять «утку» и насильно затолкнуть в рот немного больничной пищи. Медсестра была уверена, что ее забота об этом человеке, может спасти его и уже спасает. Кто знает, возможно, на самом деле, так оно и было. Этот больной, похожий на университетского профессора, стал ей за эти два дня поистине родным. И у Жени, в ее обостренном от нервов и бессонницы сознании, роились мысли, что пока она поддерживает жизнь в незнакомом, но таком близком ей, Александре Витальевиче Клешне, кто-то другой помогает профессору и всем остальным людям, которые ей дороги.