«Второе перерождение»

Задняя дверь грузовика скрипнула, и в кузов проник первый луч рассветного света. Внутри — девять девушек, большинство из них юные, некоторые — уже повидавшие слишком многое. Они сидели на деревянных ящиках, набитых тканями и мешками, в которых якобы перевозили рис и специи.

Дорога была длинной, теперь грузовик стоял у подножия большого дома, за воротами которого начиналась совсем другая жизнь.

— Куда они нас везут? — прошептала на английском девушка с рыжеватыми волосами, прижимая к груди пальто. Глаза были настороженными.

— Это один из трёх высших кланов... Ronin-ke, — ответила ей другая, японка. Она сидела у стены, уверенно держа спину прямо. — Особняк их Oyabun'a. Теперь мы — в их служении.

— Что значит «в служении»? — вмешалась третья, шатенка с акцентом. — Нас заставят готовить?

— Некоторых — да, — спокойно ответила японка, понизив голос. — А некоторых передадут другим кланам — в обмен на долг или по договору. Остальных оставят здесь. Работать в доме. Мы теперь — часть системы.

— А их босс... он красивый? — с усмешкой спросила одна из девушек, и в грузовике раздался короткий смешок. Напряжение чуть спало.

Но в углу, подальше от остальных, сидела одна, завернувшись в свой лёгкий чёрный платок. На ней был скромный светлый наряд и лёгкий серый абайя-пальто. Она держала руки сложенными на коленях, шепча тихо что-то себе под нос, глядя в одну точку на полу.

Суми. Её глаза были глубокими, словно из другого мира. Ни страха, ни удивления. Только спокойствие, как будто она была здесь не телом, а душой. В губах — молитва. В пальцах — нитки с небольшими деревянными бусинами.

Японка перевела взгляд на неё, слегка нахмурившись.

— Она... всё время молится, — прошептала она. — Не как христианки... иначе. Я слышала о таких. Она, кажется, мусульманка.

— Ты с ней говорила? — тихо спросила другая.

— Нет. Она... не говорит ни на японском, ни на английском. Или не хочет.

Суми, словно услышав их, подняла глаза — и на мгновение посмотрела прямо на японку. Без злобы. Без испуга. Просто — чисто, как будто она смотрела сквозь.

И тут грузовик дёрнулся, двери со скрипом распахнулись, и внутри появился силуэт: высокая фигура мужчины в чёрной униформе с эмблемой клана Ронин на плече.

— Выходить. Без слов. Hayaku.

Одна за другой девушки начали спрыгивать вниз, сжимая вещи и куртки. Кто-то оглядывался, кто-то шептал молитву.

Впереди дома, за воротами, показался силуэт пожилой женщины — в традиционном кимоно с белыми волосами, собранными в пучок. Её лицо — строгое, но не злое.

— Это Тора Фусэ, — прошептала японка. — Анэго (anego) в этом доме. Правая рука хозяйки особняка.

— А кто тут босс?.. — снова подала голос одна из девушек. — Этот их... Оябун (oyabun)?

— Да. Глава клана Ронин. Он редко выходит к таким, как мы.

Суми вышла последней. Она не смотрела ни по сторонам, ни на служанку. Лишь поправила свой платок и прошла мимо, будто всё это не имело к ней отношения.

В этот момент с балкона верхнего этажа, из-за деревянных ставней, наблюдал кто-то другой.

Внутренний двор особняка был вымощен чёрным камнем. Между стенами — строгий порядок: аккуратно подстриженные кусты, фонарь из камня и бамбуковый водосток, мелодично постукивающий в тишине.

Тора Фусэ (Tora Fusē) остановилась у входа в главный зал (genkan), медленно повернулась к девушкам. Её взгляд, хоть и не был злым, заставил всех инстинктивно выпрямиться.

— Меня зовут Тора Фусэ, — произнесла она размеренно, голос был глубоким, но без агрессии. — Вы будете звать меня Фусэ-сан (Fusē-san). Я управляющая этим домом и отвечаю за ваше воспитание, быт и поведение. Можете считать меня вашей старшей.

Она выдержала паузу, окидывая взглядом каждую из них.

— С этого дня для вас существует только один язык — японский (Nihongo). Здесь никто не будет говорить на английском, арабском, испанском или любом другом. Если хотите быть услышанными — учитесь.

Нервный шёпот пронёсся по рядам.

— Вы теперь часть семьи Ронин (Ronin-ke). Хотите вы этого или нет — не имеет значения. Вы будете носить нашу одежду, следовать нашим традициям и подчиняться нашему укладу. Вас обучали этикету и основам языка — Фукумото-сама передала мне ваши досье.

Фусэ подошла ближе, слегка выпрямив спину.

— Отныне в этом доме важны три вещи: чистота, молчание и уважение. Здесь нет господ и служанок — есть долг. За невыполнение обязанностей последуют последствия.

Она хлопнула в ладони — из-за двери вышли две молчаливые служанки.

— Сейчас вы пойдёте в свои комнаты, примете душ и переоденетесь в кимоно (kimono). У каждой будет своё помещение — небольшое, но своё. После — я снова соберу вас здесь и распределю по ролям: уборка, кухня, внутренний сад, чаепития, помощь на кухне. Те, кто обучен каллиграфии — пойдут ко мне.

Взгляд её вновь остановился на Суми, всё ещё стоящей особняком.

— Ты. Как тебя зовут?

Суми промолчала. Лишь медленно склонила голову.

— Хорошо, — тихо сказала Фусэ. — Ты пойдёшь в мою группу. Увидим, чему тебя учили.

С этими словами Фусэ развернулась, и девушки, одна за другой, прошли внутрь, ступая по деревянному полу, издающему еле слышный скрип.

Суми, проходя по коридору, невольно остановилась у старой картины. На ней была изображена одинокая роза в трещиноватом фарфоровом вазоне. Внизу каллиграфией было выведено: «Тишина — первая форма преданности».

Пар заполнил женскую баню (onsen), клубясь между деревянными перегородками и запахом рисовой пудры и кипариса. Вдоль стены журчала вода, наполняя кадки, рядом лежали аккуратно сложенные хлопковые полотенца.

— Думаешь, нас оставят тут надолго? — спросила тихо девушка по имени Лайла, сжимая ткань халата на груди.

— Это зависит от них, — ответила Михо (Miho), японка лет двадцати пяти с прямыми чёрными волосами до лопаток. Её голос был спокойным, отстранённым. — От того, посчитают ли нас полезными.

— Или красивыми?

Михо едва заметно усмехнулась, не ответив. Она села на край деревянной скамьи, опустив ноги в тёплую воду.

Дверь бесшумно открылась, и в баню вошла Суми.

Она была без балаклавы, её лицо впервые открыто. Длинный платок был аккуратно закинут за плечо, и ткань серой абайи с чёрными рукавами спадала с плеч до пят. Её кожа — белоснежная, почти фарфоровая, на фоне влажного пара казалась сияющей. Каштановые волосы, выбившиеся из-под головного платка, слегка завивались на концах, а глаза — синие, глубокие, как море, с густыми чёрными ресницами — привлекли взгляд всех присутствующих.

На несколько секунд повисла тишина. Только вода продолжала журчать.

— Кто она?.. — прошептала Лайла.

— Суми, — сказала Михо, не отводя взгляда. — Она почти не говорила в пути. Только молилась. Думаю, она мусульманка.

— Она... красивая.

Михо молча кивнула, но в её взгляде не было зависти. Скорее — изучающий интерес.

Суми, словно не замечая внимания, спокойно прошла к дальнему углу, положила аккуратно сложенные вещи и встала под струю воды. Ни одного слова, ни одного взгляда в сторону.

— У неё взгляд как у взрослой женщины, — тихо добавила Михо. — Но тело хрупкое, словно она никогда не поднимала ничего тяжелее книги. Интересно...

— Что?

Михо посмотрела на Лайлу и улыбнулась:

— ...чем она заслужила попасть в этот дом?

Девушки, переодетые в простые кимоно цвета слоновой кости, выстроились вдоль стены в главном холле. Пол покрыт татами, окна распахнуты в сад, где шепчет ветер среди бамбука. Пространство наполнено ароматом сандала и утренней тишиной.

Фусэ-сан, в строгом сером кимоно с тёмно-синим оби, стояла перед ними, выпрямившись как лезвие катаны. В её руках — тонкая деревянная трость, символ порядка в доме.

— Слушайте внимательно, — начала она, голос её не повышался, но пронзал, как лезвие. — В этом доме действуют строгие правила. Это — дом Ронин, один из трёх великих кланов Востока.

— Здесь нет места лености, спорам или высокомерию. Вы — гости в мире, где каждый шаг имеет вес, а каждое слово — цену. Отныне вы — часть структуры (kōsei), а не отдельные личности.

Некоторые девушки нервно сглотнули. Кто-то отвёл взгляд.

— Первое. Вы будете обращаться к старшим с "сан" или "сама". Никаких фамильярностей. Даже между собой вы будете использовать уважительную форму, если не хотите покинуть этот дом.

— Второе. Если вы встретите о-ябуна (oyabun), главу клана, или кого-либо из его прямых наследников, ваш взгляд должен быть опущен вниз. Поднимать глаза без разрешения — неуважение. Здесь честь важнее красоты.

Пауза.

— Третье. Нарушение этих правил приведёт к наказанию. Здесь вы живёте под защитой, но и под законом клана.

Она прошла вдоль ряда, оглядывая девушек с внимательным взглядом. Указала на одну:

— Ты — на кухню. Ты — к садовнику. Ты — помощь в чайной. Каждой из вас найдётся работа. Нет работы — нет смысла в вашем присутствии.

Подойдя к Суми, Фусэ остановилась. Её взгляд стал холоднее, трость чуть опустилась к полу.

— Лицо. Покажи его, — сказала она спокойно, но настойчиво. — В этом доме не прячутся. Мы должны видеть тех, кто живёт среди нас.

Суми медленно подняла голову, но не пошевелилась. Синие глаза смотрели прямо, не вызывающе, но с решимостью.

— Прошу прощения, Фусэ-сама, — её голос был мягким, почти шёпот. — Но мой обет требует сокрытия. Моё лицо — не для всех глаз.

Комната на миг погрузилась в тишину.

— Ты ставишь свои обычаи выше воли клана? — спросила Фусэ.

— Я не ставлю. Я прошу.

Немая пауза. Фусэ не отводила взгляда ещё несколько секунд, затем кивнула едва заметно.

— Хорошо. Но знай: честь в этом доме заслуживается через труд, а не словами. Я буду наблюдать за тобой, Суми.

Она сделала шаг назад и продолжила распределять остальных.
Девушки, получив указания, начали молча покидать зал одна за другой. На выходе скрипели сёдзи — раздвижные двери. В воздухе витал запах рисовой бумаги и сандала.

Суми вышла последней.

Она шла с прямой спиной, не ускоряя шаг. Её абайя цвета пепла плавно колыхалась, балаклава вновь закрывала лицо, оставляя открытыми только глаза. Синие, глубокие, они не метались — лишь смотрели вперёд, ровно, спокойно. В них не было страха, не было вызова. Только уверенность в себе и тишина.

Фусэ-сан смотрела на неё, как на странную тень, что не оставляет за собой звука, но оставляет ощущение. Суми не поклонилась. Она не остановилась, не замерла перед выходом, не сделала ни одного жеста в знак подчинения.

Но и в этом не было гордыни. Только убеждённость.

"Она не из тех, кто склоняет голову перед людьми," — подумала Фусэ. "Но не потому, что ставит себя выше... а потому, что её вера выше всего остального. Я вижу в этом не дерзость, а твёрдость. И в этом есть честь."
Суми вышла, оставив за собой легкий шелест ткани. Её шаги стихли за поворотом коридора.

Фусэ осталась одна. И в тишине её память вернулась к тому разговору с Шуми-сан...

Фусэ стояла в полумраке зала, прислушиваясь к затихающим шагам. Когда дверь окончательно закрылась за последней из девушек, тишина опустилась на комнату, как тонкая вуаль.

Она не пошевелилась.

"Она не поклонилась... Но в этом не было дерзости."
Лицо Суми всплыло в её памяти — точнее, глаза. Те самые синие глаза, в которых не было ни страха, ни мольбы. Только несгибаемое спокойствие.

Фусэ вздохнула. В памяти всплыло другое место — старый чайный зал, затенённый бумажными перегородками, где неделю назад она говорила с Фукумото Шуми.

— Эта девочка... — сказала тогда Шуми, задумчиво крутя в пальцах маленькую чашку с сенчей. — Она не похожа ни на одну из тех, кого мы брали раньше.

Фусэ подняла взгляд. — Ты про Суми?

Шуми кивнула. В её глазах было что-то странное: смесь восхищения и тревоги.

— Первый раз я увидела её среди новеньких в порту, — начала Шуми, глядя в сторону, будто снова была там. — Все были растерянны, кто-то рыдал, кто-то просил, а кто-то проклинал. А она... сидела на коленях у стены. Спокойная. Тихая. С закрытым лицом и руками, сложенными в молитве.

— Упрямство? — уточнила Фусэ.

— Нет, — ответила Шуми с необычной мягкостью. — Вера. Внутреннее ядро, которое ты не можешь сломать. Как будто... будто она принадлежит не этому месту. Ни этой земле, ни нашему миру.

Фусэ нахмурилась. — Ты хочешь сказать, она опасна?

Шуми долго молчала.

— Я думаю... она будет искушением для тех, кто привык властвовать. Потому что рядом с ней ты чувствуешь, насколько ты пуст. Она скромна, но её сила — в молчании. Я, честно говоря, даже немного боюсь её. И одновременно — завидую.

— Завидуешь?

Шуми кивнула. — Потому что у неё есть нечто, чего у нас с тобой давно нет, Фусэ. Целостность.

Сквозь окна зала прокрались первые лучи полуденного солнца. Фусэ обернулась. Ткань её кимоно мягко шелестела при движении. Впереди был ещё длинный день — уроки, распределение обязанностей, очередные разговоры с главой клана.

Но в глубине души она уже понимала: эта девушка будет не просто служанкой.

"Суми..." — мысленно произнесла она. — "Ты принесёшь в этот дом перемены. Я не знаю — к добру ли или к беде..."
Тёплое утро разлилось по коридорам особняка Ронинов. Сквозь рисовые окна проникал мягкий свет, играя на деревянных полах. Дом дышал тишиной, нарушаемой лишь звоном посуды из кухни и шелестом веников в дальних залах.

Девушки были заняты делами: кто-то чистил сёдзи, кто-то стирал бельё, другие слаженно натирали полы в центральном зале. Они передвигались молча, в лёгких кимоно, с опущенными взглядами — каждая боялась сделать лишнее движение, чтобы не вызвать недовольства.

Среди них была и Суми. В тени у стены, на коленях, она бережно протирала вазу с икебаной. Её движения были плавны и точны, словно каждое из них — это акт служения, а не подчинения. На ней всё так же была серая абайя с чёрными рукавами, балаклава скрывала лицо, оставляя только глаза, следящие за каждым движением.

Внезапно зазвучали шаги на татами. Вошла Фусэ-сан — строгая, прямая, с закинутыми назад седыми волосами. Все девушки мгновенно выпрямились и склонились, приветствуя её.

— Охаё го-займасу, Фусэ-сама, — раздалось тихое в унисон.

Фусэ оглядела комнату. Её взгляд был, как всегда, точным, наблюдательным.

— Михо и Акико — кухня. Кэндзан и Юри — внутренний двор. Сатоми, ты пойдёшь в сад, — произнесла она, не поднимая голоса.

Девушки поклонились и начали расходиться. Но перед тем как последняя вышла, Фусэ остановилась:

— Суми, останься.

Тишина повисла в комнате. Суми замерла, всё так же стоя у стены. Остальные девушки украдкой переглянулись, но ничего не сказали.

Когда все вышли, Фусэ сделала шаг вперёд.

— С этого дня ты получаешь личное поручение, — сказала она, глядя прямо в глаза Суми. — Ты будешь заниматься уборкой в комнате молодого господина Тейджо-сама. И отныне ты — его личная служанка.

Мгновение повисло. Суми не шелохнулась. Только её пальцы, сложенные перед собой, слегка сжались.

За дверью, хоть и с трудом скрываясь, стояли Михо и ещё две девушки. Их глаза расширились, губы приоткрылись в немом изумлении.

— "Эта... в комнату Тейджо-сама?" — шепнула одна. — "Она не продержится и недели."

— "Он же... дикий зверь..." — прошептала другая.

Слухи о Тейджо Ронине, наследнике великого клана, ходили по дому как страшилки. Его вспыльчивость, непредсказуемость, бесконечные ночные вылазки и полное пренебрежение к правилам были легендой.

Фусэ пристально смотрела на Суми, ожидая реакции.

Но девушка лишь кивнула. Медленно. Без слов.

— Хорошо, — произнесла Фусэ. — Приступишь с завтрашнего утра. Он редко бывает в своей комнате, но когда там — будь тенью. Ни одного лишнего взгляда, ни одного слова, если не спросит.

С этими словами она развернулась и ушла.

Суми осталась в комнате одна. В её глазах не было страха. Только задумчивость. И лёгкая, едва заметная тень напряжения, словно она знала: теперь её жизнь в этом доме изменилась.