Целительница

Если все, во что ты верила, рассыпается в твоих руках, что делать? Куда идти, если тропа исчезает из-под ног, кусает собственных хвост, замыкаясь кругом? Аста механически перебирает травы на сушку, отрывает нежные листки, складируя их рядом с собой. Кусает губы в раздумьях, а виски ломит от боли. Слишком туго затянут пучок. Слишком туго затянут уклад жизни в Эдеме, и дышать в нем так же сложно, как в корсете, как в объятиях питона… Змеи, снова змеи, они высовывают маленькие треугольные головки из каждой щели, раздвоенные розовые язычки мелькают из-за каждого угла, глазки-бусинки блестят в темноте. По ночам шипение мешает спать, шипение змей, видимых только ей.

За последнюю неделю она вылечила с десяток ангелов. Руки дрожат от усталости, а мир начинает мягко подрагивать, плавать, будто нарисованный вилами на воде. Это такие водные духи, красивые духи, танцующие, и то, что они пишут на глади озер так зыбко, так же зыбко, как окружающий Асту пейзаж. Она не может просто так взять и уйти. Не сейчас. Некуда идти. И Чиго…

Он поднимает голову от книги, она замечает зеленоватый отблеск глаз в полумраке. Переворачивает страницу. Молчит. Аста слышит тиканье часов над его кроватью. И когда они там появились? Мерное отсчитывание секунд, скрипы шестеренок механизма, скрипы шестеренок, готовых перемолоть друг друга, готовых вгрызться квадратными зубами в душу маленькой заблудшей целительницы, разорвать ее на части, безжалостно перетереть в труху, как она перетирает сухие травы в порошок. Заварить укрепляющий чай. Мало чем поможешь тому, что не хочет жить.

– Ты злишься.

«А ты желаешь смерти!» — Крик, который так и не найдет для себя звуков, оставаясь бродить в зажатом, сдавленном, будто в тисках, горле. Новый вызов, нечто безнадежное. И почему его дали ей? Никто не умирал, когда она была рядом, да, бывало плохо, но все и всегда было исправимо, всегда ведь можно обратиться за помощью к старшим, можно исправить, долечить, сделать хоть что-то, утешить, помочь… Словно они хотели, чтобы кто-то умер у нее на руках! А что, если это действительно так? Или они просто надеялись, что она сможет его вытащить?

Она так устала подозревать. Эти мысли, роящиеся внутри, невозможные по сути своей, не выходящие за пределы ее головы, но тем и ужасные. Они не оставляют ее ни на секунду. Подозрения. Попытки осмыслить, куда идти дальше, пока тело продолжает выполнять привычную работу. Может быть часам тоже хочется быть кузнечным молотом, но кто бы у них спрашивал? И у часов есть долг — отмерять время. От слова «долг» Асту уже тошнит.

– Почему ты так решил? — Наконец спрашивает она, когда пауза слишком затягивается, поглощая стены, кровать, подушки, все, кроме часов и зеленых глаз, кроме горячих пальцев и острых плеч.

Чиго откидывается на подушку, устраивается поудобнее, проводит рукой по лицу, по ключицам, вниз, к груди, снова будто бы сжимает несуществующий кулон. Откуда у него эта привычка? Что это за жест? Что он носил при себе, и почему оставил это? Ангелов никогда не учат задавать вопросы, но Аста научилась, и теперь они рассерженными роями плеч бьются в ее голове, добавляя еще больше боли. Пучок слишком сильно затянут, нужно перевязать, но руки не поднимаются. Они знают свое дело — отрывать листья. Асте хотелось бы функционировать так же бесперебойно.

– У тебя глаза пустые.

Ей хочется сбежать. Выскочить из лазарета, распахнуть крылья, взвиться ввысь, еще выше, еще, до самого стеклянного потолка, через который она никогда в жизни не перелетит, потому что у всего в мире существуют границы. Ей хочется сбежать. От вопросов, от мыслей, от себя, от обломков прежней жизни, которые, как бы она не отрицала, лежат у ее ног. Чарующая песнь леса разливается вокруг Чиго. Когда он опускает ступни на земляной пол, их снова обвивает трава, и Аста не знает, мерещится ей или нет. Она уже устала разделять явь и сон, сон, в который манят зеленые глаза. Он несмело переносит вес на ноги и начинает медленно заваливаться вперед.

Она подхватывает его быстрей, чем понимает, что стоит помочь. Он почти ничего не весит в ее руках.

– Поможешь выйти?

Не задумываться, слишком много вопросов. Слишком. Еще один, и ее голова лопнет, словно стеклянная сфера, а может, это чертов ремешок, стягивающий волосы, от которого так и хочется избавиться, зашвырнуть его куда подальше, но нельзя, ведь правила, установленные раз и навсегда ни в коем случае не должны быть нарушены. Он ведь тоже установил правило: никаких прогулок, и вот теперь… Он ковыляет рядом, опираясь на ее руку, туда, откуда веет свежим ночным ветром Эдема. Ветром, который уже неделю не касался крыльев Асты. Она совсем перестала летать.

– Не замерзнешь?

Лучше спрашивать о чем-то приземленном, простом, чем вновь и вновь копаться в его голове, пытаться понять его. Если бы не он, она бы не сбилась с тропы. Не было бы разговора с Учителем о долге, отчуждение не стало бы столь невыносимым, работа на благо Истинного Света столь бессмысленной, а лес, простирающийся от Чиго, столь манящим. Аста вновь и вновь удивляется, насколько горячи его руки, когда он утягивает ее в холодную ночную траву, когда нежно касается ее щеки.

– С тобой — нет.

Он показывает ей тропу за тропой, просто сидя рядом. Без слов. Она смотрят вместе на звезды и он, не выходивший из лазарета, не встававший с кровати долгие месяцы, улыбается, глядя на небо. Она укрывает его своим крылом, не потому что хочет, а потому что так надо, потому что заботиться об окружающих — это правильно. Мучительно подбирает слова, чувствуя, как ненавязчиво, но неумолимо горячеют его пальцы, сжимающие ее ладонь. Не найдя слов, просто поворачивается к нему. Заглядывает в сам лес, поселившийся в его глазах. Звезды над головой сверкают пронзительно и ярко, так холодно, что его кожа кажется еще горячей, и этот жар наполняет ее крылья доселе невиданной легкостью и силой, заставляя их парить над темной травой, пахнущей дурманом и вседозволенностью. Или, может, это его запах.

Они уходят еще до рассвета, еще до того, как выпадет роса, и его шатает чуть больше, опьяненного ей. Ее шаг становится тверже и весомей, она наполняется силой и жаром, силой и несгибаемостью, силой и решимостью. Еще неизвестно, что делать, но пока он здесь, пока он рядом, пока он так беззащитно-трепетно прижимается, горящий, словно в лихорадке, к ее обнаженной коже, она должна быть смелой. Должна защитить его, должна понять и разгадать эту головоломку, пока не слишком поздно. Можно спасти, если успеть, можно спасти, если понять, куда же он ведет ее, к чему подталкивает, но как сложно это сделать, когда растрепанные черные волосы щекочут лицо…

– Ты потеряла ремешок.

Она рассеянно проводит ладонью по распущенным волосам. Сандалии она тоже потеряла, но их еще можно найти где-то рядом, если только они не остались там, в лесу, который он для нее создал, если только их не утащили шаловливые тени. Она улыбается, отбрасывает с лица несколько золотистых прядей, наклоняется ближе к нему, чувствуя, как тонкая нить, связывающая их, все крепнет.

– Я не хочу больше носить его.