Целительница

Ничто искреннее не происходит при свете дня. Эдем, светлое место, сад жизни, вымирающий ночью. Вымирающий изнутри. Антоним искренности не ложь, а тайна, скрытая в тени. Любая настоящая вещь бывает и светлой, и темной, и они врут, что ценен только свет, врут, что необходим баланс. В лазарете часто бывает темно. Наверно, так легче умирать.

Прядь нежно касается ее щеки, когда она склоняется над ним. Не слышно биения сердца, и дыхание не прерывистое, просто его взгляд пронизывает до костей, внимательный, умный. Не злой, но темный. Не затуманенный чувствами, но окутанный нежностью, задрапированный ей, как шелком. Легкий, как перо.

– Зачем?

Аста убирает прядь за ухо, видя, как он на секунду отвлекается на движение, отводит взгляд, пальцы тонкие, пальцы бледные, не целованные солнцем, сжимают простыню. Волосы русые, волосы золотые, как спелая пшеница, с темными-темными, словно весенняя, жирная, тяжелая земля, корнями. Перевязанные в узел на затылке.

– Это… Зачем? Я получила этот дар от самого Света, разве могу я его не использовать?

Травяная пыль и шорохи, все, как в первый раз, но глубже, нежней и острее, и простынь кажется куда более грубой, словно каждое волокно в ней натянулось, готовое порваться. По стенам ползут тени, стволы деревьев и неведомые звери, и каждое слово уводит все дальше от тропы, все глубже в чащу леса, ближе к… Чему?

– Это твой долг?

– Это мой долг, — вырывается одновременно, но больнее и отчаянней, и он моргает, возвращая ее на тропу, с которой она еще не готова сойти, а трава, казавшаяся такой мягкой, уже поранила нежные ступни… Или это лишь воспоминание?

Она перевязывает волосы в тугой пучок, привычно стучит пестиком о ступку, спиной чувствуя его задумчивый взгляд. Словно стоять рядом с самым старым дубом в лесу, незримое ощущение давящего присутствия. Не темного, не светлого, просто того, что есть. Это лишь живые и разумные столь глупы, чтобы выбирать сторону, деревья просто существуют, не задумываясь о великой битве двух противоположностей, не задумываясь об оттенках серого, не думая ни о чем, кроме самих мыслей. Чиго шуршит оберткой от бутерброда, вцепляется в зажатое меж двумя кусками хлеба жареное мясо. Знает, что следует принять сейчас. Столь покладистого пациента нигде не найти, он всегда знает, что делать дальше…

– Ты никогда не говоришь о том, что будешь делать, когда вылечишься, — замечает она, бросая взгляд через плечо. Осторожный, вопрошающий, мимолетный.

Он его ловит.

Улыбается, грустно, одними уголками губ и глазами, качает головой. Тщательно жует. Нет ответа на вопрос, что будет после, после того, как болезнь покинет тело. Она и сама не знает, что сделает, после того, как им придется расстаться, но страшней всего незнание, почему они расстанутся. Сумеет ли она? Сможет ли?

– Никто не спрашивал меня, хочу ли я этого.

Она удерживает ступку чудом, просто потому что пальцы, разжавшись от неожиданности, сжимаются от страха. Не хотеть жить? Не хотеть быть здоровым? Но почему? Есть ли что-то иное, к чему он мог бы стремиться? Прикованный к кровати, со змеей, свернувшейся внутри, словно, словно… Словно сомнения. Аста убирает прядь за ухо.

– Разве у тебя есть выбор? Я ведь все равно попытаюсь тебя вылечить. Спасти. Никто не хочет умирать, просто… Иногда сдаться проще, чем бороться.

Она и сама не понимает, как снова его горячие пальцы сжимают ее ладонь, будто в полусне вновь и вновь она ощупывает змея, лежащего внутри Чиго, медленно распрямляющего свои тугие кольца, потягивающегося внутри, черного и гладкого. Змея, которого не вытащить, который грызет его, с каждым днем отравляя все больше. Она закрывает глаза, пытаясь сделать хоть что-то, что-то значимое, вспыхнуть так ярко, чтобы истончиться, раствориться, но убрать эту тварь, поселившуюся внутри него.

– Иногда бороться проще, чем сдаться.

Он улыбается, и змей внутри остается недвижим, наверно, согретый улыбкой так же, как и она. Вновь и вновь свет возвращается к ней, отраженный от него, словно от зеркала, солнечный зайчик, прыгающий по глазам. Он продолжает, не сводя с нее взгляда, и с каждым словом словно пожар разгорается в глубине темных колодцев зрачков:

– Привычка, путь, долг, что угодно. Поиск — не рытье ямы на одном месте, это умение признаться, что…

Сухой кашель сотрясает хрупкое тело, и лес снова растворяется в стенах лазарета, не забыв напоследок мазнуть острым хвостом травы по босым ногам идущей, тут же, будто извиняясь, возвращая в реальность башмаки. Он отворачивается к стене, и Аста успевает заметить алые шарики крови на его ладонях прежде, чем бросается за отваром, что поможет облегчить его страдания.

***

В крылья упруго бьет ветер. Он всегда помогает прочистить мысли, всегда кстати, всегда родной и нежный, как любимый пес, тычущийся холодным мокрым носом в ладони. Она летает, чтобы думать, чтобы жить, чтобы не забыть себя, чтобы лес перестал обхватывать ее сердце своими корнями, прорастать в нее так же, как она прорастает в него. Она вскидывается выше, выше, пока легкие не начинают разрываться, пока руки не упираются в стеклянный потолок.

Выше не подняться.

Снова свечка, снова в омут с головой, вниз, к самой земле, к Учителю, чей мысленный зов разрывает сознание и неумолимо тянет вниз, как глаза Чиго, как камень на шее. Волосы совсем растрепались. Но она не тратит времени, чтобы перевязать их, у нее слишком много вопросов.

– Учитель, почему я должна лечить других?

Любопытство, зажженное от искры вопроса, маленькая девочка, подбирающаяся к правде. Есть две стороны монеты, тайна и явь, если подкинешь к небу, то можно потерять ее в траве. Однажды сойдя с тропы, обратно вернешься иной, потеряв или обретя.

– Потому что это твой долг, Аста. Тебе дан великий дар, ты должна его использовать, должна беречь, — мудрые слова и готовые решения, скрижали, пронесенные через песок пустыни, установленные в новом храме, прочитанные и известные.

– А я могу использовать его не для целительства? Для полета?

Наивное дитя с большими глазами, но она уже знает ответ. Стоит ли задавать вопрос лишь для того, чтобы услышать со стороны, как рамки сжимаются все тесней? Ей дали путь, дали тропу через ужасный темный мир, полный опасностей и непонимания, полный невежества, крови и насилия. Ей дали сок огнецвета, способный залечить любую рану, но не дали фонаря, и тропа под ногами теряется во мгле.

– Нет, милая. Делай то, что получается. Так ты приносишь больше пользы.

Горечь на языке, тучи медленно наползают на Эдем. Маленькая капля дождя щелкает Асту по носу. Будто в насмешку.