10. Он был моим миром.
Погода просто замечательная. Порывы еще летнего ветра наклоняли деревья ближе к земле, срывали их еще зеленую листву. Город жил своей жизнью: пузатые мужчины в засаленных рубашках пили пиво в темных барах уже с самого ранья; женщины, в ярких плиссированных юбках длинны миди, стуча квадратными каблуками ярких туфель, болтая ни о чем друг с другом, выгуливали юрких собак на поводках; мальчуганы и девчонки, весело смеясь, проезжали мимо на старых велосипедах и самокатах.
Грейс стояла перед зеркалом в комнате какого-то захолустного мотеля, и с пустым взглядом смотрела на свое отражение. Черное кружевное платье, которое она купила два дня назад в магазине за углом за ничтожно маленькую сумму, совершенно ей не шло, а черный платок едва прикрывал кое-где с проседью волосы и усталое, бледное, морщинистое лицо. Через плотные застиранные занавески пробивался неяркий солнечный свет, и это освещение делало кожу Грейс еще более бледной. Глаза с огромными, уже почти черными, синяками впали, скулы торчали, словно она не ела месяцами, губы утратили свой алый цвет и были все потрескавшиеся.
«Живой труп, - подумала она про себя, - а черный цвет еще больше все портит». Наконец, она отошла от зеркала, взяла граненый стакан с журнального столика около стены и одним глотком опустошила его. Ром немного обжег горло, а затем добрался до желудка. Грейс сделала глубокий вдох, поправила платок и направилась к выходу из комнаты.
Вдруг за дверью ей послышался стук каблуков, и сердце её остановилось, глаза расширились, а комната словно уменьшилась в десять раз, и дышать было нечем.
Она понеслась к выходу, с силой распахнула деревянную дверь, что ручка чуть ли не осталась в её руках. Перед ней испуганно стоял худощавый мужчина в фетровой белой шляпе, теребя в руках ключ.
- Что Вы тут ходите? – хриплым голосом выпалила Грейс и переступила порог.
- Я тут живу, - взволнованно произнес сосед. «Живет он тут, быть того не может» - съязвила женщина у себя в мыслях. Спускаясь по лестнице, она вдруг осознала, что становится одной из тех недоброжелательных и ядовитых старушек, стоящих в очереди по три часа и выясняющих, почему же эта крупа дороже другой. Как-будто в страшном сне.
И вот она здесь. Около кладбища собралось человек девять, которые уже с нетерпением ждали Грейс. Некоторые, стоящие впереди всех, ждали её с сочувствующим выражением лица, а другие – стоящие позади первых, поджимали губы и, нервно цокая, думали, почему же она так долго.
На похороны пришли даже те, кого Грейс не видела со времен их свадьбы с Руди и даже тех, кто никогда не звонил, даже на Рождество. Из этой компании она знала лишь бабушку Руди, мать с отцом и Агнет.
Агнет подошла к Грейс и крепко, как только могла, обняла её. Грейс была ей так рада, она хотела, чтобы Агнет никогда не отпускала её.
- Как ты, милая? – спросила Агнет все с тем же приятным акцентом, сжимая руки женщины в своих. Агнет и не старела вовсе: все та же успокаивающая, добрая улыбка, румяное лицо, только грустный взгляд все портил.
- Могло быть и лучше.
***
Вернувшись в комнату мотеля после поминок, Грейс остановилась посреди квадратной, маленькой комнаты и огляделась. Все такое старое и покрытое толстым слоем пыли, и как она раньше этого не замечала? Как два взрослых человека умещались на этих маленьких скрипучих кроватях? Только сейчас до неё дошло, они с Руди были тут от силы по семь часов: спали по пять часов, а остальные два уходили на перекус. Им было совершенно не важно, какие были кровати или достаточно ли убрано.
Как пусто, господи, как же в этой маленькой комнатке было пусто. Сейчас была первая стадия после потери любимого человека – отрицание. Думаешь, что он наверняка вышел в магазин, сейчас вернется, перекусите булочками с джемом и пойдете гулять по зеленым узким улочкам Франкфурта, а потом вернетесь и завалитесь спать. Но нет, он не придет, никогда. И остается только ждать, что поскорее настанет последняя стадия – принятие, и будет легче.
И вдруг Грейс сделалось так паршиво, словно её вот-вот вырвет на дырявый ковер. Голова закружилась, она присела на край кровати и зажала руками лицо и заплакала, так сильно, что ей казалось, что слышит весь город. Ей так хотелось, чтобы он вошел в комнату, обнял её, успокоил. Ей так его не хватает, не хватает его жизнерадостности, доброты, любви.
Она просидела так несколько часов и ещё бы чуть-чуть и слезы начали бы разъедать кожу на ладонях. Наконец, она поднялась, сбросила с головы платок, умыла лицо ледяной водой и села за письменный стол. Перед ней лежал карандаш и листок бумаги, и первый раз в своей жизни она не знала, что с этим делать. Что написать? Что сказать? А может и вовсе не писать ничего? «Зачем я делаю это?» - пронеслось в её голове и это значило, что она вернулась в прошлое, в свои семнадцать лет. Но самое страшное – она не могла вспомнить, зачем это делает.
«29 августа 1966 год. Франкфурт.
Здравствуй, Грейс. Я решила, что это будет мое последнее письмо.
Руди умер, а это значит, что моя жизнь теперь опустела. У меня нет желания заниматься чем-либо: книгами, живописью, путешествиями. Знаешь, благодаря ему моя жизнь имела краски. Книги, города – это все были его идеи, он вносил новое в мою жизнь, за что я ему бесконечно благодарна. Наверняка, если бы не он, я бы так и была серой мышью где-то в книжном магазине, где работала бы за копейки. Руди был моим миром, а сейчас от него остались одни обломки.
Сейчас мне кажется все серым и невзрачным. Руди заражал своим стремлением к жизни всех вокруг, а теперь, когда его не стало, я больше не чувствую себя живой. У меня просто нет сил, понимаешь. Я выжата, как лимон и единственное, что я хочу сейчас – сидеть в своей квартире и ждать своего конца.
Больше мне нечего сказать. Только скажу, что, оглядываясь назад, я осознаю, что жизнь не была прожита зря. Все те события воспитали во мне какие-то важные качества, и я стала тем человеком, которым являюсь сейчас, а я искренне надеюсь, что я неплохой человек.
Береги себя, Грейс»