3. Настоящий ад.
Свет полной луны пробивается сквозь оконные рамы, и освещает помещение, полное людей. Ночной ветер не освежал, а только душил людей. Было невозможно вдохнуть, в воздухе летала пыль, из-за чего все вокруг казалось еще больше серым, словно в черно-белом кино.
Город был похож на декорации к фильму ужасов. Руины, люди в оборванной одежде, которую неделю назад носил совершенно другой человек. Дети, женщины, старики падающие замертво от голода и болезней.
На лицах людей была лишь одна эмоция – отчаяние. Они не надеялись даже дожить до завтрашнего утра. Ища в мусорных баках, которые поставили англичане, хоть что-то, что можно съесть, они думали, что обречены. Думали, что они больше никогда не выберутся из этой нищеты.
Грейс лежала среди спящих людей в маленькой комнатке без окон и смотрела в пустоту. Большинство из них завтра могут не проснуться. В их числе могла оказаться и она сама. Тринадцать человек лежало друг на друге, видя во сне, может быть, прекрасное, счастливое будущее.
Она не могла спать. Лишь лежала на холодном полу, вдыхала пыльный воздух и совершенно ни о чём не думала. Ни в коем случае не плакала, это было лишней тратой энергии.
Облокотившись на стену, она протянула костлявую руку и взяла поломанный карандаш и помятый лист бумаги, и принялась писать письмо.
«15 августа 1946 год.
Здравствуй Грейс.
Я не знаю, в каком городе нахожусь сейчас, но знаю, что это самый настоящий ад.
Война закончилась. Сейчас Германия оккупирована, город, где нахожусь я - англичанами. Некоторые люди бежали сюда из оккупированных территорий русскими. Наверняка, они боятся, и ищут лучшей жизни здесь. Но если тут, на «лучшей территории» происходит такой ужас, что происходит там, откуда они бегут?
Сейчас ночь. В комнате размером четыре квадратных метра мы с семьей спим. Я называю этих тринадцать человек семьей, потому что мы живем вместе и делимся едой друг с другом. У некоторых, как у меня, кроме них никого нет. Иногда мы вместе работаем.
У девушек в основном работа убирать мусор. Иногда англичане просят станцевать некоторых девушек в каком-нибудь заведении для них, а затем прогуляться по темному переулку вечером. Мне пока не предлагали. Но если бы предложили, я бы ни за что не переступила через свои принципы ради лишнего куска хлеба.
С едой совсем плохо. Недавно мы получили карточки, на которые военные выдают нам хлеб. Хлеба катастрофически мало, всего пять фунтов, но никто не жалуется. Боятся, что и это перестанут выдавать. Хлебные крошки со стола тоже никто не сметает. А потеря этой волшебной карточки означает смерть, другую никто не даст. Никто не знает, сколько это будет продолжаться и когда все наладится.
Недавно к нам приехал мужчина из Берлина. Рассказывал, что там на каждом шагу русские надписи. Некоторые ему не верят, а некоторые с ужасом слушают.
То, что было вчера, я никогда не забуду. Я и другие девушки работали, дети играли друг с другом и тут стали проезжать машины с англичанами. Это не было чем-то особенным, они всегда тут проезжают, проверяют, но вчера они в один голос начали кричать: «Шоколад! Жевательная резинка!» Все люди, собрав последние силы, которые у них были, метнулись к машинам. Никто не знал, что такое шоколад и жевательная резинка, но последнее пахло просто потрясающе. Мне удалось попробовать одну. Это словно мягкая резина со вкусом. Вкус может быть разный, не знаю, с чем ела я, но это было волшебно.
А потом несколько англичан подошли к одной девушке, которая была из моей семьи, и предложили ей пойти прогуляться с ними за шоколад. Её глаза загорелись и она согласилась. Больше я её не видела.
Свои рассказы, написанные в больнице, я берегу как зеницу ока и никому не показываю. Но больше не пишу, нет времени. Держу все идеи для рассказов в голове и изо дня в день обдумываю их, чтобы не забыть. Надеюсь написать все эти рассказы, когда все закончится. Писать – было отрадой в больнице. Сейчас отрада – с каждым днем придумывать новую историю и мечтать написать её.
Один англичанин на последней выдаче выдал мне вместо пяти фунтов хлеба десять. Сказать, что я была удивлена – ничего не сказать, но я побоялась даже рот открыть, чтобы поблагодарить, вдруг бы кто-то увидит. Заглянув в его глаза, я четко увидела в них: «Иди быстрее отсюда и никому об этом не рассказывай». Не став задерживать очередь я быстро убралась оттуда, не оборачиваясь.
Временами я совсем отчаиваюсь, и мне бывает так страшно, но нужно держать себя в руках. Истерики тут никому не нужны.
Каждый день вспоминаю о родителях и с каждым днем надежда, что они живи, угасает, но сдаваться нельзя.
В глубине души у меня все еще есть надежда, что все это закончится, и мы будем жить как раньше.
До следующего письма, Грейс»