Борнмут

На следующий день мы, как и договаривались, списываемся с Обри и Вильдой, чтобы решить, во сколько пойдем в кофейню сплетничать, пить кофе и слушать скучные лекции по никому не нужным предметам.

Вчера, как я только зашел домой, мне в нос ударил запах курева, на столе остались недопитые бокалы с красным вином, не закупоренная бутылка стояла там же. В это время Уолк и Мэй лежали на своей кровати, любовник моей матери обнимал ее, пока она свернулась клубочком на краю постели.

Я убрал за ними вино в холодильник, не забыв его закрыть, куда и поставил бокалы, потому что не захотел переливать их обратно в бутылку. После чего благополучно лег в свою постель, написал пожелания спокойного сна Хиро и Алексу, а потом сразу отрубился.

Когда я проснулся утром, этих двоих уже как след простыл, а на том же столе лежала записка, написанная почерком Мэй: "еда в холодильнике, спасибо, что поставил вино, напиши в течение дня про врача, мне нужно знать, что ты ей наговорил, не хочу себя чувствовать виноватой, потому что считаю, что делаю все только для твоего блага. Целую, Мэй".

В считанные секунды я скомкал лист бумаги в своих руках и швырнул в мусорный пакет около кухонного стола. Почему она не понимает, что делает только хуже? Чем я так провинился, что контроль надо мной только усилился? Моя мать хочет всеми силами привязать меня к себе из-за попытки самоубийства в прошлом году, хотя я уже не чувствую себя настолько отчаявшимся. Но если сказать по правде, легче мне тоже не стало.

Началось все с того, что на одном из курсов моей группе не повезло и нам поставили преподавателя с патриархальным воспитанием и консервативной политической позицией. Мы с Обри и Вильдой в начале не придали этому никакого внимания, потому что считаем, что не должны лезть в душу к другому человеку, чтобы поучать его, как жить, пока он правильно выполняет работу, которая ему поручена.

Первые несколько лекций были даже интересными, ведь на уроки мы обсуждали архитектуру, планы построения зданий, а одним из примеров был оперный театр в Сиднее, который нам было предложено схематически вычертить на основе предложенного трафарета в дизайнерской программе. Но нас смущало, что не было никаких предпосылок к выставлению оценок, как будет проходить экзамен и сколько вообще работ нас ждет.

На одной из лекций преподаватель наконец-то сказал свои требования, после чего прямо во время темы большая часть студентов покинуло зал, включая меня. Оценка выставлялась по сумме баллов наших работ, хоть большую часть из них мы могли выбирать самостоятельно, преподаватель снижал оценки, если здания были спроектированы темнокожими архитекторами, квирами или женщинами. Также он очень сильно следил за внешним видом учеников, поэтому это тоже влияло на оценку в конце года. В конце своего монолога преподаватель сказал, что приоритетными студентами на получение автоматов будут "мужчины, которые выглядят и поступают как мужчины" и "женщины, которые знают свое место".

После этого, жалобы на всех студентов, покинувших аудиторию, были переданы руководителю университета, только главными проблемами, которые указаны в записке, были "шум во время проведение лекции", "пререкание с преподавателем", "оскорбление преподавателя".

Стоит отметить, что Обри с Вильдой не покинули аудиторию, как я, поэтому следующие несколько наших встреч заканчивались скандалами из-за моего "упрямства, которое абсолютно здесь не к месту", когда же я говорил, что не я один пошел против преподавателя, они только пожимали плечами и говорили, что лучше перетерпеть, нежели бороться с человеком, который имеет над нами власть.

Нашей группе "отверженных" так и не удалось обжаловать решение университета, потому что у преподавателя были те самые рычаги управления людьми, которых не было у нас. В итоге меня как и многих других перестали допускать до курса по архитектуре, при этом требуя каким-то образов его закрыть до конца года, в противном случае - отчисление.

На проблемы с учебой начали накладываться другие неприятные ситуации, включая скандалы с биологическим отцом, который, несмотря на мое обучение и работу матери,

требовал нашего приезда.

Мое ментальное состояние стало совсем ухудшаться, когда Мэй позвонили из университета из-за курса по архитектуре и возможности моего отчисления, потому что моя мать начала проводить со мной воспитательную беседу, которая в свою очередь переросла в первую попытку рукоприкладства, которая, к слову, закончилась успешно. Несколько недель пришлось ходить в университет с фингалом под глазом после удара.

В тот момент я был очень одинок. Вильда с Обри со мной не общались, биологический отец только и делал, что написывал мне двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, проклиная меня и мою мать, что оставили его одного, а Мэй просто не разговаривала со мной, а когда я попытался извиниться перед ней, хотя не чувствовал своей вины в данной ситуации, получил лишь холодный взгляд в мою сторону.

Мои мысли начали рисовать ужасные картины, мне так хотелось выбрать из города, в котором я родился, а из-за возможности отчисления, мне бы пришлось переехать обратно. В ту квартиру, из которой мой биологический отец пишет мне гадости, упиваясь до беспамятства водкой. В тот город, который привил мне стыд за самого себя после многих лет буллинга в средней и старшей школе без ведомой на то причины, в будущем, как мне удалось вскользь узнать, я был просто легкодоступной мишенья, чтобы повышать их самооценку за свой счет.

Начались первый попытки селфхарма. Первый раз я просто стоял с ножницами около раковины, представляя как ввожу острие себе под кожу и медленно разрисовываю руку кровавыми узорами, в итоге у меня случилась истерика, поэтому я просто ушел спать. При этом ножницы так и остались лежать у меня под подушкой.

Прошла неделя, потом месяц, Мэй начала изредка со мной разговаривать, каждый раз напоминая про курс по архитектуре, Обри с Вильдой только повторяли, что я во всем виноват сам, поэтому не передавали мне задания или конспекты лекций, а в родном городе поползли слухи о том, что скоро я вернусь обратно в квартиру отца, причем именно он их и начал после того, как пьяная мать, не ведая, что делает, написала ему о моем отчислении.

Так была предпринята моя вторая попытка самоповреждения. Я взял кухонный нож и облил его дезинфицирующим средством, после чего медленно прижал острие к левой руке. В начале мне было страшно, потому что мне казалось, что я порежу себя слишком глубоко. Но в итоге мне пришлось с силой надавить и провести пару раз поперек руки, чтобы почувствовать боль. Этот процесс я повторил несколько раз, пока от запястья до локтя не насчитывалось около пяти или шести неглубоких порезов, после снова взял спирт и облил свежие раны, чтобы туда не попала инфекция.

Мне правда полегчало, я не мог понять, как такое возможно, но что-то тянуло меня повторить это. Казалось, что процесс селфхарма создает какой-то непостижимый седативный эффект, когда холодный металл касается тонкой кожи на руках.

Прятать порезы было проще простого, потому что многие на меня не обращали внимания, а Мэй работала с утра до ночи.

Все закончилось тем, что третий раз стал фатальным.

Я начал желать большего, а мой инстинкт самосохранения притупился. Меня настолько поглотил предыдущий эффект полного спокойствия, что остановится на руках просто не получилось.

Вооружившись снова спиртом, я взял несколько лезвий для бритья, которые Мэй хранила в одном из шкафчиков в ванной комнате. Все началось также, как и в прошлый раз, только кожа была намного податливее. С каждым новым порезом в мою кровь выделялся адреналин и я продолжал, так на моей левой руке оказалось около десяти порезов, после чего я перешел на левое бедро, когда я только коснулся новым продезинфицированным лезвием внутренней поверхности, инстинкт на секунду вернулся ко мне, а также осознание того, что я собой делаю. Но в следующее мгновение снова ушло в небытие. Когда на бедре оказалось около пяти порезов, решил еще раз вернуться к руке, только попробовать вдоль, а не поперек, как я делал все прошлые подходы.

Лезвие вошло слишком глубоко.

Столько крови я никогда не видел.

Сердце начало бешено стучать у меня в груди, мне стало правда страшно, что я сделал непоправимую ошибку, когда связался с этим.

Было очень больно, мозг не хотел ничего придумывать, ноги начали подкашиваться, поэтому правой рукой я ухватился за край ванной, чтобы не упасть. Я впервые начал взывать к чему-то свыше, чтобы моя жизнь не закончилась.

Только на краю пропасти пришло осознание ценности своей жизни.

В тот день все могло закончится плачевно, а мое тело бы лежало в гробу под землей, но Мэй пришла раньше с работы, и последнее, что я услышал, до того как потерять сознание, был ее оглушающий крик.

В больнице меня продержали около двух месяцев, после чего выписали, но сказали моей матери следить за мной тщательнее, несмотря на мое совершеннолетие. Врачи меня много спрашивали что сподвигло меня на такой шаг, как часто я пытался резать себя, есть ли у меня аллергия на какие-то препараты.

В корпусе, где я лежал, всегда пахло хлоркой из-за постоянной уборки, а атмосфера была спокойная, но в тоже время жуткая. Многие из пациентов пытались покончить жизнь самоубийством не единожды. Как-то я смог поговорить с одной девушкой, чьи руки были в ранах от лезвий и ожогах от пламени, она умудрялась даже в больнице сжигать свою плоть, потому что некоторые санитары каким-то образом проносили пачки с сигаретами, а девушка выслеживала их, после чего ловко крала. Она мне даже предлагала попробовать вместе с ней, но я не поддался на уговоры.

По рассказам некоторых из персонала меня чудом смогли спасти, если бы Мэй вернулась буквально на несколько минут позже, спасти бы меня уже не удалось. Возможно, этот факт и является тем рюкзаком с книгами, который мне нужно сбросить, как сбросила Тирнан, когда зашла с ними в реку, чтобы совершить суицид. Но я не справлюсь один.

Курс психотерапии начался еще в больнице, а потом продолжился уже на дому. В университете Мэй сказала, что я заболел и не смогу некоторое время ходить на занятия, только после этого Вильда и Обри снова появились в моей жизни, после трех месяцев молчания.

Я не стал им ничего говорить, да и вообще, про тот случай знают только двое: я и моя мать.

Далее пошла долгая реабилитация, мне приходилось пить антидепрессанты утром, транквилизаторы вечером, Мэй каждый день спрашивала, чего я хочу поесть, куда сходить и тому подобное.

Моя мать была очень ласкова со мной, я впервые за долгое время почувствовал себя её сыном.

Много раз она пыталась поднять мне настроение, вспоминая эпизоды из моей жизни, когда я был ещё ребёнком, но мне было на всё без разницы, я только пил таблетки, ел и делал задания для университета, которые мне скидывали одногруппницы.

Один раз Вильда написала мне в личные сообщения огромное письмо с извинениями от себя, что она не хотела меня задеть и понимает, что ее тоже нужно было бы уйти с той лекции, чтобы не чувствовать себя настолько отвратительно, насколько её пришлось себя ощущать после занятий с преподавателем. Как писала Вильда, да, она получила автомат, но ей было очень тяжело, потому что учитель всеми силами топил её, пытаясь доказать несостоятельность, потому что она - женщина. Однажды он даже решил упомянуть её вес, сказав, что: "некоторым женщинам нужно лучше за собой следить, или ни один из мужчин не посмотрит на неё".

Через два дня после сообщения Вильды пришло такое же большое письмо от Обри, в котором она поняла свою ошибку и искренне раскаивается, что повела себя так грубо со мной. К слову, автомат она так и не получила, потому что после моей выписки в конце семестра мы вдвоем ходили на пересдачу, точнее, должна была прийти только она, но я навязался вместе с ней.

Я принял их извинения, но внутри себя смог простить только через полгода.

Оценки мы всё-таки получили, но выслушали ещё тонну дерьма в свой адрес, начиная от неправильной политической позиции, заканчивая слишком откровенными нарядами, которые "делали из женщины - ночную бабочку".

Буквально через несколько месяцев одна из студенток подала заявление в полицию об попытке изнасиловании, после чего поднялась большая волна, которая смогла решить преподавателя всех его привилегий. Многие девушки также поддержали её, а некоторые из них получили голос, чтобы рассказать свою историю. Потом раскрылись все остальные грехи учителя. К слову, он до сих пор сидит в тюрьме и выйдет ещё очень нескоро, если вообще ему кто-то позволит это сделать.

Вдруг звонит телефон, и я с облегчением понимаю, что это просто воспоминания, которые захлестнули меня с такой силой из-за гребанного записки, которую оставила моя мать. Разблокировав телефон, вижу имя Обри на сенсорном экране, провожу кнопку вызова вправо, тем самым принимая вызов.

- Алло, что такое? - спрашиваю я, пока включаю чайник, чтобы сделать себе утренний кофе, без него у меня даже день не получается прожить.

- Ты почему-то в один момент перестал отвечал на наши сообщения, поэтому я решила тебе позвонить, так что, идём в кофейню? Или у тебя появились уже другие планы, мм... - ехидно спрашивает Обри, я чувствую через телефон, что на её лице расползается дьявольская ухмылка, если я сейчас же не отвечу, то будет шутка из разряда "ты себе кого-то нашёл, а нам не сказал".

- Да, конечно идём, я сбрасываю звонок, сейчас прочитаю сообщения, пока. - сбросив вызов, я снова открываю нашу беседу и читаю, что они успели написать, пока я витал в облаках.

В итоге мы договорились, что ближе к половине первого встретимся около метро и пойдём прямиком в кофейню, где подключим ноутбуки к зарядкам и прослушаем лекции, которые на сегодня запланированы. Хотя митинги ещё идут, некоторые вузы уже приняли решение в пользу преподавателей и студентов, наш же пока отмалчивается, надеясь, что всё рассосется само собой, но я так не думаю.

У нас по плану наверстать упущенное по нескольким курсам, чтобы не упасть лицом в грязь на экзаменах, а также обсудить курсовые работы, которые нам следует дописать в кратчайшие сроки, потому что сдача запланирована через полторы недели.

Я выпиваю свой уже остывший кофе и направляюсь в душ, где снимаю бинт и пластырь с ран, чтобы проверить как проходит заживление и не сильно ли страшно это выглядит. В зеркале на меня уставились пара тусклых глаз, вероятно, вчерашний припадок оставил свой отпечаток. Разглядывая своё лицо более внимательно, понимаю, что если опустить некоторую бледность, а также туманность зрачков, и акцентировать внимание только на порезах, то выглядит всё достаточно цивильно.

После холодного освежающего душа я складываю ноутбук в свой шоппер, а также добавляю в него ещё книжку Элис Осман, чтобы уже точно настроить себя на поход в магазин, когда будет свободный день.

Забираю ключи и выношу мусор, чтобы Мэй не начала скандал из смытой записки, а смотря на её настрой, она может это устроить, поэтому лучше перестраховаться.

На улице сегодня прохладно, но не настолько, чтобы мне было некомфортно. До встречи остаётся ещё около двух часов, а ехать до нужной станции придется около полутора часа, поэтому я решаю прогуляться до следующей станции после "Снерсбрук". Ветерок приятно ласкает открытые участки рук, поэтому по моей коже пробегают мурашки, несмотря на то, что мне понравилось в Борнмуте, Лондон я тоже люблю. Меня окружают множество домов, от которых так и веет комфортным внутренним убранством и уютными посиделками на террасе за чашкой кофе или какао.

Обри много рассказывала, как любит дом, который принадлежит родителям. По её словам, внутри он полностью выполнен в стиле хай-тек, а с балкона на втором этаже открывается незабываемый вид на близлежащее озеро, в которое они всей семье ходят купаться, когда наступают тёплые деньки.

Захожу в метро, и пока дожидаюсь прибытие поезда, достаю из шоппера книгу Элис, так как в кофейне я, Обри и Вильда решили сделать акцент на разговорах и учёбе, то почему бы в метро не прочитать графический роман?

Кстати, недавно вышел второй сезон экранизации книги, но никак его не посмотрю, хотя очень хочется, ведь настолько милых отношений я ещё никогда не видел. Химия между персонажами видна невооруженным взглядом, а каждый раз, когда между главными героями проходит искра, то на экране появляются листочки, которые падают в разные стороны или искорки, с характерным звуком бенгальских огней.

В вагоне я на секунду оставляю роман, чтобы проверить сообщения на телефоне. В беседе с подругами ничего нового, они записывают кружочки где идут и что делают, но я, как "маленький душнила", не собираюсь их смотреть, чтобы потом сделать невинное лицо с щенячьими глазками. Хиро и Алекс пока молчат, но я надеюсь, они скоро активизируются, если не ответят, то напишу первым, почему бы и нет? Иногда надо самому проявлять инициативу.

Единственное непрочитанное сообщение от моей матери: "Я всё ещё жду рассказа о сеансе у психотерапевта, к которому тебя вчера отвезли, не считай меня дурой или что я могла забыть о том, что ты так ничего мне и не сказал, надеюсь, ты не заикнулся ни о каких подробностях, которые могли бы сделать из меня плохого родителя, с нетерпением жду твоего ответа".

Черт, как же бесит, после этого сообщения я вспоминаю, что надо закупиться антидепрессантами и транквилизаторами, чтобы пережить конец учебного года, будущие ссоры с матерью, а также сложные решения, которые мне определенно придется принять в скором времени. Жизнь никогда не бывает легкой, но все-таки я могу с уверенностью сказать, что я живу, а не существую.

Ведь если мы ощущаем боль и раздражение, значит в будущем сможем чувствовать не только отрицательные эмоции, но и положительные, а симбиоз чёрного, белого, иногда серого является ничем иным, как жизнью.