Пятый сектор

Ночное небо Софлетера сегодня светит особенно ярко. Розоватая дымка смешивается с облаками и слегка поблескивает на фоне жёлтой лунной монетки. Ночи в ветреном секторе больше похожи на закаты. Здесь никогда не бывает полностью темно, а луна и солнце точно разлученные близнецы - одинаково теплые, одинаково круглые, одинаково надоевшие Клауду до самых чертиков.

Ветер слабый и приветливый. Видимо, ждет прибытия новичков после Церемонии Посвящения. Пытается произвести впечатление, чтобы потом, через пару дней посмеяться с удивленных лиц, которые в спешке побегут закрывать ставни и прятаться в домах от внезапного урагана. Играясь, он кружит лепестки сакуры и ерошит светлые волосы Клауда, который давно стек по деревянному стулу напротив настижь распахнутого окна.

Голова низко опущена, глаза прикрыты, но лишь наполовину, он не спит. С левой ноги слетел ботинок, он опять забыл его нормально зашнуровать. Или не захотел? Небольшой кожаный рюкзак валяется рядом, на круглом светло-желтом коврике в мелкий цветочек. Надо бы разобрать, но уже несколько часов элементарно не хватает сил подняться. На спину с огромной силой давит чем-то тяжелым, с примесью тоски и апатии.

Он вернулся в академию ещё утром, вместе с остальными учениками старших курсов. Всю ночь ждал этого события, грыз край простыни и беспокойно вертел в руках маленький шарик-телепортатор, считая секунды до момента, когда уже можно будет схватить сумку с нехитрыми пожитками и раствориться в воздухе, покинуть родной, но такой чужой дом.

Обычно после тяжёлой, застывшей и будто мертвой атмосферы дома теплый, пропитанный запахом цветов ветер Софлетера приносил недолгое облегчение, позволял вздохнуть полной грудью, почувствовать себя живым хотя бы на несколько недель до следующих каникул. Но не сегодня.

Почему-то хочется к воде. Клауд тяжело поднимается со стула и чуть не падает. Все тело затекло и будто перестало ему принадлежать, покрывшись неприятными колючками. Вредный ботинок никак не хочет поддеваться и лезть обратно на ногу, так что парень решает оставить его здесь и выходит на улицу как есть, на половину босой.

Академия празднует прибытие первокурсников, потому улицы сектора сверкают разноцветными бумажными фонариками, а вдоль протоптанных травяных дорожек мелькают маленькими точками зеленоватые светлячки. Хочется погасить свет. Слишком ярко, настолько, что аж тошно. К горлу подкатывает ком, но глаза сухие. Последние слезы уже давно выплаканы.

Мама любила фонарики. Каждый год в его день рождения они всей семьёй собирались у костра в саду. Отец жарил воздушное суфле на тонкой деревянной палочке, мама расправляла цветастую бумагу, поджигала тонкий фитилёк и улыбалась. "Давай, Облачко, загадай желание, и оно обязательно исполнится." Лёгкий поцелуй в лоб выветрился вместе с воспоминаниями.

Поднырнув под раскидистые ветви плакучей ивы, Клауд касается тонкими пальцами большого овального портала. Он таится здесь, высеченный в скале, точно зеркало, однако вместо отражения мутная белая рябь. На запястье пару раз посверкивает знак лотоса - печать Софлетера, и реальность быстро меняется, оставляя за спиной теплый весенний ветерок, цветочные сады и, будь они не ладны, бумажные фонарики.

Последний день рождения поставил жирный росчерк на и так в хлам истертом печалью сердце. В доме было пыльно и темно. По коридорам, которые раньше видали десятки гостей каждый месяц, теперь никто не ходил, лишь мыши иногда пробегали, да пауки плели свою паутину в пыльных углах. Плотные шторы на окнах каждого этажа отец задернул в тот же день, когда мама скончалась, и с тех пор страшно ругался, если пожилая экономка осмеливалась впустить в комнаты хотя бы один маленький светлый луч. Свет начал его раздражать, впрочем, как и все остальное. Особенно он, Клауд. Сын, который за неимением рядом доброй заботливой жены, стал вдруг абсолютно ненужным, неправильным...чужим.

Портал Софлетера выводит Клауда в сад прямо перед главным корпусом академии. С этой стороны белый овал прикрыт кустами, причем так искусно, что незнающий человек пройдет мимо и ничего не заметит. Сад пестрит розами, тюльпанами, лилиями и ещё десятком цветов разных форм и размеров. Чуть поодаль тихо журчит обложенный камнями фонтан. В его центре склоняют друг к другу головы два лебедя, белый и черный, образовав сердце. Клауд подставляет ладонь под струю воды. Холодная.

Последний день рождения он справлял один. В привычное время на привычном месте. Пара бревен вместо скамеек, в центре кружок из камней, выжженная земля и остатки истлевших дров. Когда-то пышный благоухающий сад, гордость мамы, порос сорняками и пах смертью. Впрочем, как и весь дом. Все вокруг опустело и застыло. Время остановилось или тянулось невыносимо медленно. Даже воздух, казалось, застыл и не шевелился. Это он, как воздушный маг, ощущал особенно сильно.

Клауд оглядывается и несколько минут смотрит на окна зала, где сейчас проходят Церемонию Посвящения новоприбывшие парни и девушки. Оттуда доносится множество разных запахов и, кажется, даже слышно весёлый смех и восторженные крики. Это раздражает. Раздражает, что они все еще могут радоваться, а он нет. Они здесь ради учебы, знаний, будущего, "я горжусь тобой" со слезами счастья на щеках членов семьи. Он - чтобы не маячить перед глазами отца, не дышать смертью и не потерять себя окончательно. Чувство неполноценности заставляет отвернуться, пойти прочь от светящихся окон вглубь сада.

В тот злополучный последний день рождения никто не покупал суфле. Уже давно никто ничего не покупал. Отец почти не ел. Или не почти. Он так резко исхудал за пару месяцев, что стал походить на живую мумию. Клауд и сам осунулся, побледнел, а ещё будто постарел на пару лет. Он сидел на бревне, подняв лицо к небу. Белому, пасмурному и пустому. Их земли никогда не освещались солнцем, скрытым за густыми облаками. Солнце Клауда тоже теперь было не видно. Мама забрала его с собой, оставив лишь горечь разлуки.

Вместо суфле он тогда поджёг широкий лист с одного из кустов. Потом долго жевал горькую горелую массу, вперемешку с солёными слезами. Тогда он ещё мог плакать. Не просто плакать, рыдать. Когда спал и метался по подушкам в приступе очередного кошмара. Он теперь видел их постоянно. Страшные и болезненные, они будто издевались, цепляли уголок его души и выворачивали наизнанку, посылая с видениями умирающую мать и слетевшего с катушек отца, который долго и непрерывно хлестал его плеткой везде, куда мог дотянуться. Когда брал из ящика остатки хлеба на завтрак. Былой роскоши и вкусных блюд больше никто не готовил. Даже старая экономка покинула их дом спустя полгода после трагедии. Когда часами лежал в маминой комнате на кровати, свернувшись клубочком и в тысячный раз задавая вопрос «Почему?» кому-то, кто по идее должен быть там, наверху, куда забрали самого дорогого ему человека. Даже когда выслушивал долгие, до хрипоты, тирады отца о том, какой он безнадежный болван, не оправдавший чьих-то надежд...

Сад академии остается позади, и Клауд выходит к Озеру Иллюзий. Оно не спит, еще издали переливаясь серебристыми ниточками. Глубокое, чёрное, оно манит и завораживает, пытается завлечь стайками светящихся рыбок, снующих туда-сюда и будто играющих в догонялки. Хочется усмехнуться, но уголки губ не слушаются. Если бы оно знало, что Клауда больше ничего не способно обрадовать, светилось бы так же ярко? Он почти падает на пенек у самой воды. Сил больше нет, все истратились на этот недлинный путь.

В тот злополучный последний день рождения отец тоже пришел в мертвый мамин сад. Увидел Клауда и страшно разозлился по какой-то ему одному известной причине. Быть может, считал, что никто не смеет сидеть в ЕЕ любимом месте, кроме него самого? Он вышел из себя и схватил сына за горло, заставив впервые испытать мучительные пытки воздухом. Он то душил его, забирая из лёгких все до капли, то заливал потоком, заставляя хрипеть и кашлять. Клауд ненавидел его. Ненавидел его магию воздуха и то, ради чего он ее применял. Ненавидел себя за слабость и бессилие, за то, что давно сдался, умер вместе с матерью и закопал свой хладный труп в тот же гроб глубоко под землей.

Озеро Иллюзий пахнет отнюдь не сыростью, а чем-то лесным и приятным. Почувствовав человека, оно будто бы сверкает еще ярче, привлекает внимание. Клауд не первый раз приходит сюда. С первого дня в академии это место стало его любимым. Опасное и коварное, тем не менее, оно являлось защитником и верным другом. Клауд знал, что стоит кому-то прийти и дотронуться до зеркально чистой глади, как его затянет в пучину иллюзий навсегда. Знал и потому чувствовал себя спокойнее. Здесь его никто не тронет.

Хотя сегодня спокойствие не приходит. Напряжение сидит в груди плотным узлом, так, что трудно дышать. Смутная тревога выматывает и так обессиленное тело, между деревьями мерещится силуэт отца. Хочется заснуть, забыться хотя бы на пару часов, но сон не идёт. Кажется, прошлую ночь он тоже не спал?

Клауд расстёгивает пуговицы рубашки, снимает и кладет ее рядом, на землю. Пару минут сидит, точно в ступоре, думает. Мысли тянутся медленно, точно жвачка, поймать хоть одну из них так сложно, что парень долго не может решить, что хочет сделать. Наконец, отмирает и более уверенно расшнуровывает одинокий ботинок. Босой ступней касается влажной травы. По телу с запозданием пробегает холодок. Или это нервное? Клауд тяжело вздыхает. Апатия продолжает давить на спину огромным камнем.

Он делает шаг и опускается в озеро по щиколотку. Ледяная вода мгновенно сводит ноги, но эта боль ощущается слишком притупленно и слабо, будто не его собственная, а чужая и абсолютно не важная. Такая же, как оставшийся дома отец со своими дурными закидонами и истеричными приступами, как неразобранная сумка в гостиной домика в Софлетере, как его, Клауда, собственная жизнь. Такая бессмыссленная и пустая. Такая ненастоящая.

Неизвестная болезнь пожирала мать долго, и все это нелегкое время Клауд винил самого себя. Что не досмотрел, не заметил, не сделал что-то, что могло бы ей помочь. Что угодно, лишь бы помогло, уберегло от напасти. Потом она умерла, а он продолжал винить себя. Что не спас, не вылечил, не забыл, не отпустил и вряд ли когда-нибудь будет готов это сделать. Что он жив, а она нет. Может, он и правда что-то сделал не так?

В отражении проклятого озера бледная кожа лица кажется зелёной. Слишком худые щеки, слишком темные круги залегли под глазами. Клауд уже давно перестал следить за собой, то ли сил не хватало, то ли времени, то ли и не было в этом смысла. Один комплект одежды, одни истоптанные грязные ботинки на шнуровке, ноль расчесок и надежд на будущее, пусть и не счастливое.

Парень делает ещё несколько шагов и позволяет себе замереть на секунду. Поднимает голову и встречается взглядом с монеткой луны. Здесь она белая, но такая же круглая, как в Софлетере. Может, не стоит? Может, ну его, это озеро? Вернуться, поднять с пола несчастный ботинок, завалиться спать, а потом снова день за днем серое существование. Поднимает руку и смотрит через узкую полоску между пальцев на свет. Бледный, мертвый, пустой. Нет, все-таки стоит.

Зачем-то сделав глубокий вдох, Клауд позволяет себе упасть наконец лицом навстречу черному озерному зеркалу. Вверх вздымается вереница прозрачных пузырьков. Наверное, стоит глотнуть? Так забвение наступит быстрее? Чёрное озеро из глубины кажется совсем белым, даже светящимся. Серебристые нити точно контур облепляют тонкие запястья, поднимаются до локтей.

Тоска нехотя отступает. Не полностью, но немного. Хотя дышать больше нет необходимости, в груди становится немного легче. Чуть гаснет тревога, едва заметно притупляется грызущее чувство вины. Клауд вглядывается в необычно четкие под водой нити, которые постепенно вырисовывают и принимают облик такой знакомой человеческой фигуры. Лицо матери, такое же, как до болезни. Теплая улыбка, от которой, кажется, даже в ледяном озере становится жарко. Русые волосы в тугой косе, облепленные нитями точно лентами.

Она протягивает руку, и Клауд тянется ей навстречу, точно прикосновение способно вернуть ее назад, воскресить, повернуть вспять чертово время. Однако стоило ему дотронуться до ее ладони, как иллюзия меркнет, сереет и рассыпается. Пелена слетает рывком, прорывая дамбу и выплескивая обратно в тройном размере тоску, апатию, тревогу и чувство вины. Хочется взвыть, но вода заглушает звуки. Какая гадкая ирония и какая плохая шутка судьбы. Выходит, даже магия не способна излечить его душу и сшить разорванное на куски сердце. Даже в проклятом озере не найти ему покоя, пока оно будет капля по капле вытягивать из него остатки бессмысленной жизни.

Его сносит неожиданно и резко. Совсем недалеко, в паре шагов что-то большое и тяжелое с громким плеском погружается в воду. Когда пузырьки рассеиваются, Клауду удается заметить, что это...человек! Длинные светлые кудри, украшенные бантом, белое платье, которое благодаря серебристым нитям светится ярче самого озера. Это девушка! Но как? И почему?

Конечно, Клауд всегда знал, что коварство Озера Иллюзий не просто детская сказка, и что раньше, еще до его поступления, в нем уже тонули нерадивые студенты, но никогда не думал, что увидит это вживую. Он так и повис в воздухе, не осознавая до конца, что происходит, и не понимая, что делать ему? Да и нужно ли что-то делать?

На нем иллюзии не работают, значит стоит только сделать вдох, и вода заползет в легкие, отключив сознание. Один вдох, и станет темно и спокойно. Не будет страха, не будет боли. А там уж, спустя пару часов, озеро и вытянет из него всю энергию, которая из последних сил поддерживает его жалкое существование. А что станет с девушкой? Ну так...Разве это его ума дело?

Девушку уже облепили стайки рыбок. Серебристые нити очертили ее тело так четко, что Клауду видно, насколько она маленькая и хрупкая. Совсем юная. И чем-то похожа на него самого. Наверное, такая же глупая, раз вздумала купаться в проклятом озере. Почему-то вспоминается разговор с мамой, когда она была еще здорова. Она так хотела дочку и убеждала упертого сына единоличника, что ему бы не помешала сестренка. Они бы могли вместе жарить суфле на костре, малышка обнимала бы его маленькими теплыми ручками за шею, а мама бы стояла рядом и говорила «Облачко, не забудь поделиться с сестричкой, она ведь тоже рада твоему празднику». И пахло бы костром, потрескивали бы дровишки...И было бы так хорошо и спокойно...Было бы...Как все-таки жаль, что маму скосила болезнь...

Точно под гипнозом, одним движением Клауд сдирает с себя серебристые путы. Вода вокруг рябит и недовольно мутнеет. Он выныривает на поверхность, судорожно глотает воздух и снова погружается в черный омут. Озеро больше не сверкает. Истратив все силы на привлечение жертв, оно будто потухло, став черным и вязким, точно деготь. Клауд плывет наощупь, благо, до девушки не так далеко. Обхватив легкую фигурку за талию, он стряхивает противных склизских рыб с выпученными глазами и гребет к суше, стараясь не глотать черную воду. У самого берега ноги оплетают липкие водоросли, и он таки хлебает пару глотков, едва не уходя снова под воду.

Твердая земля кажется невероятно приятной. Вытащив девушку, Клауд обессиленно падает рядом на траву. Спас? Зачем спас? Хотя...дышится вроде бы легче. Только сыростью страшно воняет.