366 дней

5 декабря, 2017 г.

Бенджамин Вильям Эванс проснулся утром 4 декабря, в день своей смерти, один. Не увидев рядом с собой никого, с кем он мог бы поделиться очередным сумасшедшим сном, он встал и, наверное, пошел умываться. Хотя, может быть, нет. Может быть, он какое-то время валялся в кровати и смотрел видео на ютубе про путешествия, как он всегда любил, а может пошел сначала завтракать. К полудню он собрал вещи в чемодан, это я знаю точно. Потом, наверное, зашел к Бобби поболтать, а может быть и спустился на кухню помочь маме, заодно узнав, как они с Роном провели вчерашний вечер... Но, вполне возможно, что он и не выходил из своей комнаты, а смотрел какой-нибудь фильм или читал что-нибудь... Я не знаю.
Дело в том, что я не знаю. Я никогда не узнаю, как Бен провел свой последний день.
Но, увы, я знаю, как его последний день закончился.
После того, как я потеряла сознание у Эвансов на пороге, меня быстро привели в чувства с помощью нашатыря, и, очнувшись, я поняла, что лучше бы и не приходила в сознание вообще.
Я бы хотела сказать, что я «слабо что помню, ибо все происходило быстро и как в тумане», но я, как назло, помню все. И происходило все тоже медленно. Как будто кто-то как назло растянул все эти минуты. Помню и тошнотворный запах нашатыря, и безудержные слезы миссис Эванс, руки Рона, держащие меня за плечи, и какой-то ужасно твердый диван, на который меня положили, и неотвязную мысль «Бен мертв», крутящуюся в голове на повторе, как заклинившая пластинка... а еще тупую, непрекращающуюся ни на секунду боль. Эта боль была не в красивом, эстетическом понятии... эта боль ощущалась так, как будто меня со всей силы били палками. Как будто ковырялись ножом прямо в груди, и даже не думали останавливаться.
Я села тогда на диван, обхватив голову руками, и долго-долго молчала, не поднимая ни на кого взгляда. Обитатели дома столпились вокруг меня, и я видела носы их обуви, выстроившиеся полукругом. Мне было страшно, мерзко, невыносимо от осознания, что это все, разумеется, моя вина. Тело колотилось, словно в лихорадке.
Я, сквозь эту ужасную, нарастающую с каждой минутой боль, поговорила с полицейским.
– Как это произошло? - спросила я у него, еле открывая рот.
Мне нужно это знать. Мне нужно понять, как такое могло вообще произойти. Миссис Эванс стала обнимать меня и уводить, чтобы я не слушала, но мне нужно было услышать. Наверху, я четко это слышала, громко и навзрыд плакал Бобби.
– Он подъезжал к центру и, как говорят прохожие, крутанул руль и со всей силы въехал в пустую автобусную остановку. Очень повезло, что там не было людей, могло бы быть много жертв... Он снес ее проехал дальше, пока не въехал еще в цветочный магазин, разбив витрину.
– Нет, как он умер? Мне нужно знать, как он умер... - выдавила из себя я, при этом еле держась на ногах. Боль, нестерпимая боль, от которой изнывало все тело, заглушала мои собственные слова. Рука миссис Эванс опустилась мне на плечо. Она без остановки рыдала все то непродолжительное время, что я там пробыла.
– Грудью об руль ударился. Он не пристегнут был, потом вылетел головой вперед в стекло. Но он уже ничего не чувствовал после удара, сердце остановилось. Мгновенная смерть. - констатирует полицейский, как будто для него смысл этих слов был не важнее каких-либо других. - У него приступ был, наверное... иначе я не знаю, как он мог в трезвом уме посреди дороги врезаться в остановку. Он вроде был психически не здоров?
Я сдавленно кивнула.
– Тогда это все объясняет.
Я лишь с трудом сглотнула слюну, смотря себе под ноги, пытаясь представить себе эту картину. Я почти что наяву видела, как Бен задыхается, представляла его мокрое от слез лицо, и как он поворачивает руль, не убирая ногу с педали газа. Как летит стекло во все стороны, и как он лежит посреди окровавленных осколков...
Увидев мое бледное лицо, полицейский опомнился:
– Мне очень жаль о смерти вашего друга.
Я покачала головой. «Жаль»... какое ничего не значащее слово. Это как человеку с отрубленной рукой сказать: «ну, заживет».
– Он был моим парнем. - без каких-либо эмоций в голосе говорю я, разворачиваюсь и иду назад в гостиную. Говорить о нем в прошедшем времени кажется чем-то нереальным.
Мне нестерпимо хотелось подняться наверх, в комнату Бена, как будто он мог там быть. Хотелось лечь под одеяло, забыться, вдыхать его запах и в миллионный раз смотреть на все те фотографии, что у него есть, лишь бы как можно дольше не верить в то, что больше в эту комнату никто по-хозяйски не зайдет, вещи так и останутся навсегда лежать на своих местах, и больше не прибавится ни одной фотографии к уже имеющимся.
После того, как я просидела у Эвансов полчаса, при этом постоянно ощущая присутствие Бена в его же доме так, как будто он еще был здесь, меня забрала мама. До этого миссис Эванс рыдала, сидя рядом со мной, причитая «как такое могло случиться», а Рон, видимо, был с Бобби наверху, пока тут все не утихнет. Я хотела утешить женщину, положить ей голову на плечо, обнять и разделить с ней горе, но я себе не позволяла - ведь это из-за меня она плачет. Из-за меня он был в таком состоянии, из-за меня он погиб... Мне не верилось в это, и периодически я даже не понимала, почему тут все плачут. А потом вспоминала.
Пока мы с мамой ехали домой в гробовой тишине, я не могла плакать, хотя очень хотела, и все думала, что это такое -мгновенная смерть, как сказал полицейский?

Было ли Бену больно? Что он чувствовал? Это то, как он ощутил в том своем сне? Щелчок - и темнота? Ни боли, ни страха?
То мгновение смерти, когда сердце останавливается, легкие последний раз выдыхают углекислый газ, а душа покидает тело - насколько это быстро? Наверное, удариться грудью об руль со всей силы и сломать себе ребра было ужасно больно. Даже мгновение такой невыносимой боли - это уже и бесконечно долго, и неимоверно страшно. Хотя, как мне Бен как-то сказал, смерти он не боялся. «Интересно увидеть, что там дальше...» Что ж, теперь он узнал.
Я зашла в дом на негнущихся ногах, как зомби, и без сил упала прямо в прихожей. Мама закричала и начала поднимать меня, как тряпичную куклу, но в голове, почти ничего не соображающей, лишь нарастал внутренний голос: "Бен мертв. Он мертв. Он погиб... Грудью в руль ударился...Вылетел головой в стекло... мгновенная смерть... Смерть. Смерть. Смерть. Смерть..."
Мама, плача и причитая, подняла мое ослабленное тело и дотащила до дивана. Она сразу же спохватилась меня обнимать, приглаживать волосы и успокаивать, хотя я и не плакала. Просто смотрела прямо перед собой, хотя не видела ничего. Какие-то пятна и линии.
«Почему она плачет? - пронеслось у меня в голове. - Ведь это от меня Бен вчера уехал навстречу своей смерти. Ведь это все из-за меня, и ничего уже не изменить...»
А потом я снова вырубилась, как будто кто-то нажал на выключатель. Даже в этом полусне-полуобмороке я продолжала чувствовать ни с чем не сравнимую боль, из-за которой мне хотелось вылезти из собственного тела и не чувствовать вообще ничего.

6 декабря, 2017 г

Я встала ночью, как в тумане дошла до туалета, а затем заглянула в комнату мамы. Там было пусто. Потом я зашла на кухню выпить воды, потому что в горле было так сухо и противно от плача, что снова тянуло блевать. Мама сидела на кухне с выключенным светом, положив голову на руки. Я включила свет.
– Ты чего? - хрипло спрашиваю я, щурясь от яркого света, который ударил в глаза.
Мама поднимает на меня взгляд, тоже еле-еле размыкая веки.
– Я не могу спать, - так же хрипло, как и я, отвечает она - Все думаю обо всем...
Я ничего не ответила, молча налила себе стакан воды и тихо ушла к себе в комнату, за секунду осушив его по дороге.
Легла в холодную как лед кровать и наконец зарыдала, уткнувшись лицом в каменную подушку. Мое тело сотрясалось не только от рыданий, от которых болела грудь, но и от ужаса.
Ведь я никогда не сталкивалась со смертью. Я даже примерно не представляла, что это такое. Как может быть так, что был человек, а потом бац - и его нет?
Его нет нигде. Где-то сейчас находится его тело, уже, вероятно, начавшее процесс разложения. Клетки его мозга постепенно разрушаются, а кожа уже, наверное, стала ледяной и холодеет еще больше с каждой секундой. Губы белые, руки и пальцы синие, глаза цвета грозовых туч больше уже не откроются... И лицо его, наверняка, все исцарапано и исколото разбившемся стеклом. Теперь уже никогда не будет как прежде красивым.
Но ведь человек - это больше, чем тело. Тогда куда Бен ушел по-настоящему? Неужели он просто исчез?
Я больше не ощущала его присутствие, как у Эвансов дома, теперь я понимала, что его нет. Просто нет. Нигде нет.
Как его может не быть? Ведь он мне так нужен, ведь я так люблю его... Несмотря ни на что, несмотря на нашу ссору. Как бы мне хотелось вернуться в прошлое и ни за что не позволить ему уехать. Не бросать его и остаться с ним навсегда, как я и обещала...
Я рыдала так сильно, что легкие сжимались при каждом вздохе. Я была во всем виновата. Я обещала быть рядом, ни за что не оставлять, любить, а сама бросила и дала уехать - сама же и попросила уехать. Если бы я только знала, куда он уедет!
Знает ли его безутешная мать, что лишилась сына из-за того, что я не сдержала обещаний? Узнает ли Бобби о том, что старший брат больше никогда не уложит его спать из-за какой-то девчонки, которая, несмотря на мольбу Бена, на рыдания, на уговоры, велела ему уйти? Простят ли они меня? Конечно, нет. Я сама себе этого никогда не прощу, и прощенья мне нет. Этот груз навсегда останется со мной, как камень, прикованный к ноге, напоминающий о том, что я сделала. Чего я не сделала. Что я допустила. Это от меня он уезжал. Боже. Как мне дальше жить?
Резко включается свет, и в комнату заглядывает мама, застыв на пороге.
– Выключи свет! - сквозь громкие рыдания кричу я, и в ту же секунду свет гаснет.
Мама подходит к кровати, откидывает одеяло и ложится рядом со мной, обнимая и крепко-крепко прижимая к себе. Я утыкаюсь лбом маме в грудь, и, тем не менее, мне не становиться нисколечко легче. Мама единственная знает, что на самом деле произошло. Наверное, она тоже думает, что это я во всем виновата, просто тактично не давит мне на только что образовавшуюся рану. Почти физически я ощущаю недосказанность, повисшую в воздухе.
– Его нет, мам... - заливаюсь слезами я. От них мокрое все: подушка, мамина футболка, мое лицо, волосы... соленые слезы затекают в нос, в рот, я ничего больше не ощущаю кроме нескончаемых угрызений совести, боли и первобытного, абсолютного страха, заполняющего каждую клетку моего тела, как будто куда бы я теперь ни пошла – этот страх пошел бы за мной попятам. - Как его может не быть...
– Тсс... - убаюкивает меня мама. Она не знает, что сказать, я это понимаю, но тут уж ничего не скажешь.
– Это я во всем виновата. Я его бросила, он умолял не делать этого, просил остаться, а я... я... Как мне теперь с этим жить?! Как мне без него жить?! Это же моя вина!!!
Мои пальцы отчаянно вцепились в мамину спину. Она гладила меня по голове и укачивала в своих руках, как маленького ребёнка. Как бы мне сейчас хотелось тоже врезаться в автобусную остановку...
– Ты не виновата, милая. Ты ни в чем не виновата... - говорит мама, но в ее словах нет ни капли уверенности, она скорее говорит так просто потому, что должна.
– Нет... виновата...
Если бы хоть что-то 4 декабря пошло не так, если бы хоть одна вещь из всей этой паутины переплетающихся между собой незначительных обстоятельств и событий поменялась, произошла в другое время, хоть что-то... Бен был бы жив. Он мирно спал бы в своей кровати в это время, а вместо этого гниет где-то в морге. Все уже случилось. Его не вернуть, он умер, и я не знала, что мне с этим делать. Казалось, будто наступил конец света, а никто кроме меня и Эвансов не в курсе.
Мы пролежали так до тех пор, пока не рассвело, и солнечные лучи не стали застенчиво проникать сквозь задернутые настежь занавески. Мы не спали, а я все это время без остановки плакала. Мама просто обнимала меня, ничего не говоря, потому что любые слова успокоения и поддержки сейчас были бы глупы и слишком преждевременны - потому что ничего уже не будет хорошо.

*****

Днем, впервые за полутора суток , я села есть, потому что уже не могла толком двигаться и валилась с ног от голода, и это далось мне с ужасным трудом. Вид любой еды вызывал во мне рвотные позывы.
Мама, сидящая напротив, напряженно молчит и тоже ковыряется ложкой в тарелке. Наверное, жалеет меня в своих мыслях, думает, как мне тяжело... А сама заставляет давиться этой кашей.
– Не съездишь к Эвансам? - спрашивает она, поднимая на меня глаза.
– Нет.
– Миссис Эванс хотела бы увидеть тебя, мне так кажется...
– Зато я не хочу туда ехать и ее видеть. - резко и злобно говорю я. Теперь я на все злилась, абсолютно на все, даже на самого Бена. Мне даже хотелось позвонить ему и накричать на него в трубку, а потом вспоминала, что я не могу, и снова хотелось свернуться в клубок на полу и плакать.
– Ладно... - отзывается мама, и я понимаю, что зря злюсь, но не могу взять и отключить чувства. Могла бы - давно бы так и поступила.
– Не хочу смотреть в ее зареванные глаза и думать: «Простите, конечно, но это из-за меня умер ваш сын...»
Мама ничего не ответила на это и опустила взгляд.
Я проглатываю еще одну ложку каши и морщусь. Опять хочется блевать, но я делаю глоток кофе и заставляю себя сдержаться, просто ради мамы.
– Когда похороны? - внезапно спрашивает она, и я как будто бомбочкой прыгаю в реку горя. Лишнее напоминание о том, что Бена больше нет, а тело его зароют в землю.
– Послезавтра... - выдавливаю я, стараясь не представлять себе гроб, землю и изъеденное червями тело Бена...
Я обнимала его плечи, целовала губы, держала за руки, и теперь все это сгниет, разложиться на частицы, и личинки будут поедать его до тех пор, пока от тела окончательно ничего не останется. Останутся одни кости, по которым будут ползать червяки. И Бен станет ничем. Как будто он не имел никакого значения. Лишь какой-то кусок мяса.
Я отлично знала, что происходит с телом человека после смерти, потому что делала доклад по биологии на эту тему буквально в прошлом году. Для меня тогда все эти процессы были не более, чем какими-то научными словами, и я даже не особо вникала в смысл. Как назло я вспомнила этот свой доклад почти дословно прямо сейчас. Кислородное голодание, самопоглощение, трупное окоченение, гниение... Я представила, что Бен будет лежать в сырой земле, его будут пожирать какие-нибудь насекомые, и никто уже больше его не спасет... И это моя вина.
Я вскочила с места и побежала в ванную. Через минуту все мои усилия съесть эту ужасную кашу плавали в туалете.
Мама прибежала следом, она выглядела напуганной.
– Господи... Мне так жаль, не надо было за столом про это спрашивать... Джерри, извини, давай руку...
Я вытерла рот туалетной бумагой и, не смотря на маму, встала сама.

*****

Невыносимые, громкие, долгие гудки. Я звоню в групповой чат, надеясь что все смогут взять трубку. Хотя мне не хочется им ничего говорить. Сказать им - лишний раз признать, что Бен на самом деле мертв. Но они должны знать.
Первым взял трубку Стивен, и его пиксельное лицо появилось в уголке экрана. Мое сердце сжалось еще сильнее при виде его. Он явно был удивлен, и оно было понятно, ведь я же отшила его, еще и довольно категорично. С тех пор мы не созванивались в групповом чате, и он явно рассказал остальным, почему.
Он молчал и буравил взглядом мое изображение на своем экране. Брови у него были нахмурены, и он явно был не столько удивлен, сколько расстроен и недоволен тем, что я вдруг дала о себе знать.
Я молчу и пялюсь в одну точку. Не знаю, что еще сказать кроме одной единственной заранее подготовленной фразы.
Видимо, Стивен разглядел мои красные глаза., потому что он спросил:
– Что произошло? - его голос кардинально изменился, стал почти что ласковым и обеспокоенным. - Ты плакала?
Я качаю головой, не в силах ни согласиться, ни опровергнуть этот факт:
– Надо остальных подождать.
– Они все со мной. Секунду. - вместо лица Стивена я теперь любовалась на его ноги, идущие по полу, и слушала громкий шум.
Показались лица Сторми и Дилана, которые улыбнулись мне, ничего не подозревая.
– Эй, подруга, вы там где? Я думала, что вы должны уже приехать. Извини, что не звонила в последнее время... Скучаю по тебе. - затараторила Сторми. - Блин, мы нашли такое выгодное предложение для медового месяца, мы можем поехать все вместе, такой вот медовый месяц, но с друзьями. Правда здорово? Мы хотим на Гоа. Там можно снять несколько парных номеров рядом. О, вам с Беном точно понравится...
– Сторми, - прерываю я, пока ее не унесло слишком далеко. Одно слово о Бене ударило по мне так сильно, что я почти что сморщилась. То, как она говорит о нем, словно он поедет туда, просто разрывает меня на части.
– Что? - невинно улыбается она и, наконец, переводит взгляд с Дилана на экран. Заметив мое выражение лица, она мигом опомнилась, и от ее улыбки не осталось и следа: - О боже, что случилось? Все в порядке?
Я молчу. Я должна сказать, ведь они были и его друзьями тоже... Предложение вертится на языке, но я чувствую на себе непосильную ответственность. Ведь как только я произнесу это, Бен снова умрет в ту же секунду. А пока что... он жив, хотя бы для них. Как я уже и говорила... плохие вещи как будто не происходят, пока их не сообщишь.
– Ты нас очень пугаешь. Что случилось? - говорит Стивен и протискивается между головами Сторми и Дилана. Они смотрят на меня во все глаза.
Я судорожно вздыхаю, подавляя в груди всхлип, и произношу:
– Позавчера Бен попал в аварию. Его больше нет.
Меня снова накрыла та ужасная, всепоглощающая тишина, как когда мама сообщила мне эту новость. Во второй раз переносить это было не легче, напротив - Бен умирал раз за разом.
– Что? - еле выдавила из себя Сторми, лицо которой исказилось до неузнаваемости.
– Послезавтра похороны. Извините за то, что только сейчас говорю... - язык словно не слушался мозг, и я даже не контролировала свои слова. Друзья все так же молчали.
Внезапно Сторми закрыла лицо руками, встала и ушла. Она заплакала. Остались сидеть парни, и я разглядела, что глаза Дилана тоже были на мокром месте. Он был самым хорошим другом Бена. Все лето они были неразлучны, пока мы со Сторми проводили время вместе... и они всегда друг друга поддерживали и находили способы занять себя, пока мы были заняты. Дилан покорно ходил на все фото-выставки, на которые его тащил Бен, а ему же в свою очередь пришлось учить правила баскетбола и ходить с Диланом на все игры, что проводились летом, болеть с ним за его любимую команду «Knicks» и негодовать, когда выигрывали «Nets».
– Мы прилетим. На похороны. Немедленно вылетим. - уверенно говорит Дилан дрожащим голосом. - Скажи только, где и во сколько, мы будем там. О боже... - Дилан судорожно вздохнул, вот-вот был готов заплакать.
Я не нахожу, что ответить, ибо я вся преисполнилась к ним благодарностью.
– Конечно. Да, разумеется. Спасибо, что прилетите...
И я запнулась. Никто больше не знал, что говорить. На заднем фоне раздался всхлип Сторми, и Дилан, извиняясь, встал с места, чтобы успокоить свою невесту. Остался сидеть только Стивен с потрясенным лицом.
– Как же ты там... - тихо начал он, качая головой. - Ты же совсем одна.
В горле встрял ком. Эти слова были последней каплей.
Я очень скучала по Стивену. Я жалела о том, что все так вышло с ним, что я волей неволей причинила ему боль... Мне бы хотелось все исправить, но теперь уже было не до этого.
– Пока держусь... - отвечаю я, но это, черт возьми, неправда. Я совсем не держусь. Я разваливаюсь на части, и с каждой прожитой минутой еще больше убеждаю себя в том, что я виновата в смерти Бена, потому что была недостаточно хорошей и понимающей девушкой, и это стоило ему жизни. И мне никогда будет не избавиться от этого чувства. Он заплатил слишком высокую цену за мою несдержанность и эмоции.
Мне хочется рассказать все это Стивену и освободиться от этого не проходящего чувства вины, но я сдерживаюсь и решаю, что попробую рассказать, когда он прилетит. Может быть. Ведь он может осудить меня...
– Ты ведь прилетишь? - с надеждой спрашиваю я, глядя на его изображение.
– Конечно. - уверенно кивает он.
– Знаю, тебе Бен не особо нравился... - начинаю я, но Стивен резко обрывает.
– Не говори так, - он выглядит оскорбленным. - Я очень его уважал. Он был замечательным человеком.
Я подавила в себя новый всплеск рыданий. Снова прошедшее время.
– Спасибо.
И я кладу трубку, после чего нахожу в себе силы позвонить миссис Эванс и спросить про похороны.

8 декабря, 2017 г.

Сторми, Дилан и Стивен прилетели вчера рано утром и все остановились у тети Сторми, которая, на удивление, даже не возражала. У нее появился какой-то парень за время отсутствия племянницы, и она предоставила весь дом в их распоряжение.
Мне не хотелось никого из них видеть до самих похорон, потому что мне в принципе видеть никого не хотелось, да и идти никуда не хотелось. Я весь день просидела в своей комнате, перебирая вещи Бена, когда-то забытые у меня, крутя в руках фотокарточки, которые он мне отдавал и нюхая его толстовку, которую он тоже как-то здесь оставил. Отдал мне. Я надела ее и снова горько расплакалась: она все еще пахла им. Ткань облегала мое тело, как будто сам Бен обнял меня, и от одиночества и горя я вся сжалась и зарыдала еще сильнее. В руках я крутила самую мою любимую фотографию, которую я сама сняла где-то недели две назад - мы лежали в кровати, он обнимал мои голые ноги, и мы болтали о какой-то ерунде, а потом я стащила его камеру с мгновенной печатью и сфоткала, пока Бен не видел. Потом он подписал фотографию сзади, написав «я люблю тебя». После этого я всегда носила ее у себя в сумке.
Я отказывалась идти на похороны до последнего, все также сидя на полу, с коленями забравшись в его бордовую толстовку. Пойти туда - значит признать, что его больше нет, и, куда хуже – увидеть гроб. Я боялась, что гроб будет открытым, и мне придется посмотреть на него мертвого. Я хотела запомнить Бена живым, красивым, любящим, каким он всегда был в моем представлении, а не лежащего в гробу.
Мама буквально заставила меня начать собираться, потому что сама я бы точно не стала. Мне хотелось до конца жизни сидеть в этой толстовке и вдыхать ее запах, словно Бен все еще рядом со мной. Я бы душу продала за то, чтобы сейчас хотя бы обнять его. Хотя бы посмотреть ему в глаза и попросить прощения за его резко оборвавшуюся жизнь.
Я пошла в ванную впервые за три дня. Мама набрала ее для меня и добавила мою любимую морскую соль для ванной, но мне было все равно на это. Я не должна нежиться в горячей воде с солью, пока Бена прямо сейчас готовят к похоронам.
Господи, нереальность происходящего все еще поражала меня. Пять дней назад мы занимались сексом и говорили друг другу слова любви, четыре дня назад я бросила его и велела убираться с глаз моих долой, а сегодня будут его похороны. Как столько всего может произойти за несколько дней, как я должна справляться со всем этим? Ведь прошло всего несколько дней.
Я дрожала, хотя и сидела в горячей воде. Не было сил выносить все это. Каждая секунда, которая прошла с утра пятого декабря, убивала меня. Я сползла спиной вниз по своду ванны и оказалась под водой. Открыла глаза. Волосы плавали вокруг моего лица изящными черными завитками. Я смотрела на тусклый свет лампочки под потолком, что проникал через толщу воды. Жизнь теперь казалась бессмысленным мгновением, которое можно оборвать в любой момент. На секунду мне пришла в голову мысль не выныривать. Остаться тут, позволить воде проникнуть в легкие, захлебнуться. Прекратить все это. И я осталась лежать, смотря на этот круг блеклого света, который теперь напоминал мне затухающее солнце. Грудная клетка начала сжиматься от нехватка кислорода, голова слабо кружилась. Время шло, я не понимала, сколько прошло секунд, минут, а может даже часов или дней, но я была жива. Я смотрела на волосы, плавающие перед глазами, и понимала, что могу сейчас умереть. Стоит лишь подольше полежать и велеть себе не выныривать. Но я не хотела умирать. Но и жить тоже не хотела. От бессилия я просто закричала, прямо под водой, извергая изо рта крупные пузыри воздуха. Вода стала затекать в горло, и я все жеинстинктивно вынырнула, хватаясь руками за бортики ванной и громко кашляя, выплевывая воду и держась за горло. Я кашляла так, как будто раздирала в кровь стенки легких. Тут вбежала мама и сразу кинулась ко мне. В ее глазах был такой неподдельный страх, что мне стало безумно стыдно за свою мысль, казавшуюся мне такой правильной всего несколько секунд назад. Мамины дрожащие руки обхватили мое мокрое тело и прижали к груди.
– Джерри, Господи... Не смей! Не смей ничего с собой делать, ты меня поняла? Боже! Как ты могла даже подумать о таком!
Она кричала. Я плакала. Я снова плакала, потому что не могла делать ничего, кроме этого. Я могла бы уже плавать под водой животом кверху, как какая-нибудь сдохшая аквариумная рыбка. И маме пришлось бы меня обнаружить. Вызывать скорую, доставать мое тело из воды, пытаться сделать искусственное дыхание... Как я могла о таком подумать, не вспомнив о маме? Потерять Бена тяжело, но если так тяжело мне, то как невыносимо больно было бы ей, потеряй она своего единственного ребенка?
Я рыдала и жалась к ней, как окоченевший жался бы к разгорающемуся костру.
– Извини, извини... прости, мама. Я не хотела, я бы ни за что... так не поступила с тобой... это случайно получилось...
– Больше так не делай! Боже, Джерри, если бы ты... Вылезай быстро, я принесу полотенце.
Потом она завернула меня в махровый халат и, как маленького ребенка, привела за руку в мою комнату. Она принесла мне горячий чай и сидела рядом, пока я пыталась его выпить. В горле все еще стоял соленый привкус, какой ощущают дети, когда ныряют с трубкой, и туда попадает вода. Мама не говорила ни слова, она явно была ужасно напугана и восприняла случившееся всерьез. В конце концов, надо было собираться, так что она принесла мне сухой шампунь, ибо голову я так и не помыла, и ушла одеваться, хотя явно не хотела теперь оставлять меня одной.
Я думала о случившемся. Я пыталась убить себя. Прямо сейчас я могла бы уже быть мертва, но вовремя остановилась. И самое странное в том, что я не понимала, почему я на полном серьезе попыталась это сделать. Я даже не просто подумала об этом, а именно попробовала это осуществить. Сиюминутное желание могло бы стоить мне жизни. Теперь я понимала, насколько жизнь – хрупкая вещь, что может на самом деле закончиться в любой момент. Как это произошло с Беном. Я не хотела умирать, правда не хотела. Не хотела приносить людям, которые меня любят, такую боль, которую причинила мне смерть Бена. И то, что сейчас произошло, напугало не только маму, но и меня. Я пообещала себе, что больше никогда такого не сделаю, и встала с кровати, все еще дрожа всем телом. Надо было одеваться.
Я достала из шкафа черное платье, слишком короткое для похорон, но другого у меня все равно не было. По крайней мере, я никогда и не думала, что мне нужно будет платье для чьих-либо похорон. Я смахнула слезы с щек, нехотя нанесла сухой шампунь, посмотрела на себя в зеркало впервые за два дня и сказала самой в себе вслух:
– Ты выглядишь просто ужасно.
Потом, немного помолчав, я снова обратилась к своему отражению:
– Ты ужасно поступила, и ты не только выглядишь ужасно. Ты еще и человек ужасный.

*****

Я сижу на холодной церковной скамье, окруженная всеми людьми, которых я знаю, но на их лицах нет ни одной живой эмоции. Мы все ждем начала церемонии.
Я сижу здесь, потому что должна. Сегодня мне и всем остальным придется попрощаться с Беном в последний раз и навсегда.
Слезы уже не текут по моим щекам. Кажется, я плакала в последние дни так много, что не буду плакать до конца жизни. В горле лишь образовался огромный ком, который мешает говорить, мешает дышать. Мне физически трудно соображать, что происходит вокруг.
Справа от меня сидит мама, которая все еще поглядывала на меня с опаской, слева - Сторми, за ней сидели Дилан и Стивен, напряженно озираясь по сторонам, явно чувствуя себя крайне неуютно. Все, кто сочли нужным, уже были здесь - вся семья Бена, включая дальних родственников, о которых я вообще не знала, пара знакомых из старого университета, и даже Ева, на день рождения к которой мы с Беном так и не доехали. Сары, кстати, не было. Все молчали, только изредка из груди миссис Эванс вырывался тихий стон или всхлип, раскатываясь громким эхом по всей церкви. Рядом с ней тихо-тихо сидел Бобби в нелепом черном костюмчике, и весь вид его говорил о том, что мальчик до ужаса напуган и явно не до конца понимает, зачем мы тут все собрались.
Церемония наконец-то началась. Трагично загудел орган, и все присутствующие встали, что далось мне с колоссальным трудом. Ноги не слушались, и я еле-еле поднялась с места, чувствуя внутри пустоту, разраставшуюся все сильнее и сильнее.
Люди обернулись к задней части церкви - это медленно несли гроб Бена.
Только завидев людей, несших его, я зажмурилась и поспешила отвернуться. Я представила, как Бен лежит в нем, холодный и безжизненный, и это последний раз, когда я буду видеть его лицо, и парень даже не сможет посмотреть на меня в ответ. Мысль об этом словно ударила меня кулаком в живот, и я почти пошатнулась.
Темно-коричневый гроб неспешно пронесли и поставили на металлическую подставку перед всеми, после чего люди снова опустились на свои места. Среди несших гроб был Рон, и все его лицо показалось мне каким-то болезненным и землистым. Он явно сейчас очень остро жалел о том, что их с Беном отношения никогда не удавалось наладить. А сейчас Бена нет. И уже и пытаться наладить нечего.
Священник начал что-то монотонно говорить про Бога и воссоединение души с Господом, а миссис Эванс стала громко всхлипывать, но я же находилась сама в себе, с трудом понимая, что там говорит священник, и не обращая внимания на всхлипывания миссис Эванс.
Я не могла заставить себя посмотреть на тело Бена. Мысль о том, что это последний раз, когда я увижу его до боли знакомое лицо, пугала меня и делала ужасно больно. Все это было просто невыносимо. Наконец я решилась поднять глаза, но тут же опустила их обратно – гроб оказался закрытым.
Видимо, так распорядилась миссис Эванс. Или раны с места аварии были слишком серьезные, так что решили не показывать его тело в открытом гробу. Не знаю, что я чувствовала. С дной стороны так было легче, но с другой – хотелось посмотреть на него хотя бы еще один раз. А не на эту безжизненную деревяшку, в которой он лежал.
При взгляде на гроб в моей голове появилось только одно слово: «никогда». Его глаза закрыты: он никогда больше не откроет их. Губы сомкнуты: больше Бен никогда не улыбнется своей обворожительной улыбкой, которая предназначалась только мне и заставляла внутри все трепетать. Руки сложены в одно положение, как у всех покойников, и он больше никогда не обнимет свою мать, не потреплет на голове у Бобби волосы, не смахнет ресничку с моей щеки.
Его тело, лежащее там, это все еще его лицо. Но это уже не Бен. Это всего лишь оболочка.
И я задалась все тем же вопросом, который проносился в моей голове уже очень много раз, но я никогда не получала на него ответа: куда же ушел настоящий Бен? Я не слишком религиозна, в рай и жизнь на облаках я слабо верила, но и полагать, что он не видит ничего, кроме бесконечной черноты, мне тоже вовсе не хотелось.
Глядя немигающим взглядом на деревянную отполированную крышку гроба, я не могла отделаться от мысли о том, что сегодня похоронят кое-что гораздо более важное, чем его тело. В землю уйдут все его мечты о необыкновенной жизни, которых он не исполнил, вся его любовь, которую он безвозмездно дарил людям, все его привычки, черты характера... это тоже похоронят вместе с телом. Под землю уйдет жизнь, которой он не прожил. Все те вещи, которых он не испытал и не увидел. Он не станет знаменитым фотографом, как хотел, не будет стоять в смокинге у алтаря в ожидании невесты, не станет отцом. Как это несправедливо – умереть в двадцать один год.
От этой мысли слезы все-таки стали литься по щекам, ни на секунду не останавливаясь. Из-за них я почти ничего не видела, но продолжала буравить взглядом гроб. Ведь там был Бен.
Мысль о том, что мне приходится прощаться с ним, да еще и таким образом, была невыносимой. Ведь мы обещали друг другу быть вместе, а теперь я плачу, смотря на его гроб...
Все это было невыносимо.
Живот снова скрутил сильнейший спазм, и я резко содрогнулась. Мама и Сторми сразу наклонились ко мне, обеспокоено спрашивая, все ли нормально.
«Как все может быть нормально?! Бен мертв! Он лежит прямо там, в чертовом гробу, разве вы не видите?!» - хотелось крикнуть мне, но я не смогла бы даже физически. Из горла не выходило ни одного звука, только хрип.
Когда церемония закончилась, все встали со своих мест и неспешно вышли на улицу. Мама, Сторми и остальные кивнули мне, мол, ждем тебя у выхода. Наши со Стивеном взгляды встретились, и я слабо-слабо улыбнулась ему, как бы говоря «подожди меня, я сейчас вернусь». Парень кивнул, засунул руки в карманы брюк и вышел следом за Диланом. Теперь только я и миссис Эванс остались сидеть на своих местах.
Бедная женщина, потерявшая второго мужчину в своей жизни, почти неслышно подсела ко мне, и мы обе смотрели на гроб Бена, наверное, не в силах поверить, как это так произошло. Как он вообще может быть мертвым?
Вдруг она говорит:
– Правда ведь, он у меня очень красивый мальчик? - в ее голосе столько отчаяния, боли, страданий, но миссис Эванс постаралась прикрыть их нежностью к своему самому любимому сыну.

Я порадовалась тому, что она все еще одна из немногих, кто продолжал говорить о Бене в настоящем времени.
– Да, это правда, - еле слышно отвечаю я. - Он очень, очень красивый.
– Он мне как-то сказал: «Мам, если я вдруг умру, то не ставь открытый гроб. Не хочу, чтобы все на меня пялились, ведь мне наверняка сделают ужасную прическу».
Я слабо поджала губы.
– Это на него похоже... - ответила я, косясь на миссис Эванс. Она смотрела на гроб, нахмурившись, и в его взгляде было столько всего сразу, что нельзя было различить ничего конкретного.
– Да, похоже... Вот я и выполнила его просьбу. Да и шрамы на лице были серьезные...
– Нет, прошу, не надо мне об этом говорить... - попросила я. Для меня до сих пор было невозможно представлять тело Бена, лежащее среди кусков лобового стекла, в крови и со сломанными ребрами. Это было слишком.
Миссис Эванс вдруг протянула ко мне руку и положила свою ладонь на мою.
– Прости.
Мы продолжаем сидеть в тишине. В такие минуты нечего сказать - все и так до боли понятно.
– Ты останешься на погребение? - осторожно спрашивает миссис Эванс, как будто бы боясь моей реакции.
Все это время мы не смотрели друг на друга.
– Я не смогу, - я мотаю головой. Спазм в животе еще не прошел, я очень хочу очистить все то немногое, что есть в моем желудке. - Я просто не смогу... Смотреть на это. Как его... закапывают в землю.
Миссис Эванс судорожно вздыхает, и я спешно начинаю извиняться. Как будто матери будет легко на это смотреть! Я такая тупая.
– Все нормально, Джерри. Я все понимаю.
Мы сидим еще несколько до невозможности долгих минут, и миссис Эванс встает, поэтому мне приходится поднять взгляд и посмотреть на нее.
Ее глаза в точности такие же, как и у Бена. На долю секунду это будто бы он сам смотрит на меня, но нет. Он уже никогда на меня не посмотрит. Я вздрагиваю от этой мысли.
– Спасибо, что пришла. - говорит она, снова нежно беря меня за правую руку.
– Как я могла не прийти
Молчание.
– Ты знаешь, что всегда можешь прийти к нам и поговорить обо всем. Я тебя люблю, как собственную дочь. Я понимаю, через что ты сейчас проходишь. Когда мой первый муж... Хотя неважно.
Я крепко сжала руку женщины в знак благодарности. Но, разумеется, говорить я ей ничего не буду. Ведь тогда она меня не простит никогда в жизни. И совсем зря она меня любит.
Миссис Эванс, кинув еще один полный боли взгляд на гроб, медленно и тихо ушла, фыркая носом, и все ее всхлипы громким эхом разносились по церкви. Я осталась сидеть совершенно одна.
Ноги почему-то начали неметь, и мне пришлось встать, чтобы их размять. Тогда я с опаской решила подойти к гробу.
Какое-то время я сою как идиотка и просто смотрю на этот деревянный ящик, в котором теперь Бен проведет остаток вечности. Боль, отчаяние и безысходность накатывают на меня. Я ничего не смогу сделать, ничего уже не смогу исправить.
Почему все так? Зачем все так? Я люблю его так сильно, люблю до безумия. Мы должны были быть вместе. Мы друг другу это обещали. Для чего тогда все это было? Чтобы в результате мы так сильно друг друга подвели?
Как мне теперь любить мертвого человека?
– Прости меня, Бен. – говорю я, и хотелось бы, чтобы он меня услышал. Но увы.
И я ухожу, умоляя себя не оглядываться. Каждый шаг через боль, но я ускоряюсь, ибо тогда попросту не смогу уйти.
Все. Вот и конец всему. На выходе я почти что врезалась в маму, которая уже хотела пойти за мной внутрь. Я, чуть не плача, говорю ей о том, что я не останусь на сами похороны. У меня вот-вот начнется истерика, и я не хочу, чтобы все присутствующие со страхом и сочувствием пялились на меня, когда я буду валяться по траве и рыдать во весь голос, как обезумевшая.
– Все хорошо, я понимаю. Тогда я поеду с тобой. - обеспокоенно говорит мама, держа меня за плечи, пока я жадно глотаю ртом свежий воздух. Она явно боится теперь оставлять меня одну после того случая в ванной.
– Мам, все хорошо, оставайся. Я не буду делать никаких глупостей, я клянусь, просто я... Мне надо домой. Прямо сейчас. Я справлюсь. - уверяю я, после чего начинаю быстро и решительно отходить прочь от церкви, не дождавшись маминого ответа. Она бы не пустила меня одну, поэтому мне пришлось почти бежать от нее быстрым шагом.
Я замечаю Стивена, который стоял чуть поодаль от Дилана, Сторми и Евы, и он сосредоточенно буравил меня взглядом. Я увидела это, но решила пока к ним не подходить. Да, надо, да, для них это тоже тяжело. Но я просто так не могу.
Я слабая, я тряпка, я во всем виновата. Все эти люди не страдали бы, не захлебывались слезами, если бы не я. Мне никогда будет не искупить того, что я натворила. Я даже в глаза всем этим людям больше смотреть не смогу.
Стивен делает несколько уверенных шагов в мою сторону, но я прибавляю скорость и почти бегу прочь отсюда, желая лишь одного - поскорее очутиться под одеялом и выплакаться настолько, чтобы больше ни одной слезы во мне ни осталось.
– Джерри, подожди! – почти кричит он и срезает путь между нами, чтобы не дать мне выйти с газона на тротуар.
– Оставь меня в покое, я тебя прошу! Я не могу сейчас никого видеть! – отвечаю я злым и отчаянным голосом, стараясь не смотреть на лицо Стива, который стремительно приближался ко мне. Его пиджак развевался на ходу, как и порядком отросшие русые волосы.
Он все равно опередил меня и мягко остановил, взяв за плечи.
– Тебе нельзя одной оставаться, неужели ты не понимаешь?! – его голос был ужасно обеспокоенным, и я понимала, что это заявление небезосновательное, учитывая то, что было сегодня в ванной, но я не вынесла бы больше ни одного сочувствующего взгляда. Мне просто нужно было домой.
– Стивен, отпусти. Я не могу здесь больше находиться.
– Я пойду с тобой. – уверенно говорит он, но я мгновенно сбрасываю с себя его руки.
– Пожалуйста, дайте мне время! Я просто... это все слишком!
Я разворачиваюсь и продолжаю идти широким шагом, чтобы Стивен понял, что не стоит за мной идти. Но он все равно идет. Я не хочу бросать их всех, хочу вместе с ними разделить это горе, хочу быть рядом с этими людьми, ведь им тоже нужна моя поддержка. Но я просто не могу. Сегодня произошло слишком много всего.
Наконец я обернулась и увидела, что Стив остановился и просто смотрит мне в след ужасно грустным взглядом. Но я заставляю себя продолжать идти к автобусной остановке и уехать отсюда, стараясь не думать, что обо мне подумают другие, раз я сбегаю с похорон собственного парня.