Глава 12
**Сеул. Кафе "Lotus". Два месяца спустя.**
Запах дорогого кофе и выпечки не мог перебить удушье в горле **Феликса.** Он сидел напротив **Банчана**, пытаясь улыбаться его шуткам про корпоративных пиратов. Банчан – *этот* Банчан, в идеально сидящем сером костюме, с теплым, открытым взглядом – стал его якорем в новой/старой жизни. Они встречались почти каждый день. Говорили обо всем и ни о чем. Но под кожей Феликса ползали мурашки. Потому что Банчан смотрел на него *так*. Все чаще. Глубже. Как будто видел сквозь время. Как будто знал. И сны… Банчан признался неделю назад: *«Иногда я вижу тебя в шелках, испачканных кровью. И чувствую… такую боль, Феликс. Такую дикую нежность, что просыпаюсь с криком.»*
Дверь кафе открылась с легким звоном. Холодный воздух ворвался вместе с ним. **Хёнджин.**
В черном пальто поверх черного костюма, он был воплощением ледяной, сосредоточенной власти. Глаза, как сканеры, мгновенно оценили пространство, задержались на брате… и на Феликсе. Феликс замер. Мир сузился до ледяных озер его глаз. *Король.* Здесь. Сейчас. Без меча. Без крови. Но та же нечеловеческая аура. Сердце Феликса колотилось, как птица в клетке. Шрам-спираль на запястье заныл тупой болью.
«Брат, – Банчан поднялся, улыбка чуть напряглась. «Не ожидал тебя здесь. Знакомься, это Феликс Ли. Феликс, мой брат, Хёнджин.»
Хёнджин не протянул руку. Его взгляд буравил Феликса, изучая каждую черту, каждую дрожь ресниц. В его глазах мелькнуло нечто дикое, знакомое – шок, смешанный с яростью узнавания.
«Ли… – произнес он, голос низкий, как скрежет камней. – Мы… встречались?»
Каждый нерв Феликса кричал: *Беги!* Но ноги были ватными. «Я… не думаю, – выдавил он. – Но вы… выглядите знакомо.» Ложь резала горло.
«Странно, – Хёнджин сел без приглашения, отодвинув стул Банчана. Его присутствие заполнило стол, вытеснив воздух. «Я тоже тебя *узнаю*. Особенно глаза. И ощущение…» Он сделал паузу, пальцы сжались в кулак на столе. «…как будто я тебя потерял. Или предал.»
Банчан нахмурился: «Хёнджин, что ты…»
В этот момент рядом метнулась тень. **Сынмин.** Вечно спешащий, вечно суетливый, с лицом крысы в дорогой оправе очков. Он нес поднос с тремя переполненными стаканами фраппучино.
«Чан! Простите, что опаз… ОЙ!»
Его локоть задел край стола Феликса. Телефон выскользнул из кармана, упал плашмя прямо в стакан Феликса. Лед, кофе, взбитые сливки – фонтан липкой холодной гадости выплеснулся на Феликса, Банчана, Хёнджина.
«БЛЯДЬ!» – рявкнул Хёнджин, вскакивая, вытирая коричневую жижу с дорогой ткани.
«СЫНМИН, ТЫ КРЕТИН!» – загремел Банчан, отряхивая пиджак.
Феликс просто сидел, облитый, с куском льда в волосах. Ужас парализовал. Потому что пока Сынмин лепетал извинения, а братья матерились, дверь кафе открылась снова.
Вошли **Минхо и Джисон.**
Минхо – в безупречном плаще цвета воронова крыла, волосы черным водопадом по плечам. Джисон рядом – строгий, элегантный в темно-бордовом свитере и кожаной куртке, его глаза, теперь такие же бездонные и древние, как у Минхо, но с оттенком спокойной преданности, скользнули по хаосу. Они были воплощением холодной, потусторонней красоты. Живое напоминание о кошмаре.
Минхо уловил взгляд Феликса. Его лисьи губы растянулись в медленной, хищной улыбке. Он шепнул что-то Джисону на ухо. Тот кивнул, уголок его губ дрогнул в почти неуловимой усмешке. Они направились к свободному столику… прямо напротив захлебывающегося в кофейном потопе трио.
«Какая… живописная неловкость, – голос Минхо прозвучал как бархатный нож, разрезая шум. Он сел, не сводя аметистовых глаз с Феликса. Джисон занял место рядом, его взгляд был спокоен, но Феликс почувствовал в нем тяжесть веков и… легкую жалость. – Здравствуй, Феликс. Мир тесен. Или время… циклично?»
Феликс почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он вскочил, стул с грохотом упал.
«Я… мне пора, – прохрипел он, не глядя ни на кого. – Срочно.»
Он бежал, не разбирая пути, чувствуя на спине:
— Ледяной шок Хёнджина (он *знал* этот голос кумихо из кошмаров!).
— Тревогу и ревность Банчана.
— Насмешливый взгляд Минхо.
— И спокойную, всепонимающую тяжесть взгляда Джисона.
**Квартира Феликса. Месяц спустя.**
Ночь. Феликс ворочался в постели. Сны стали адом. Не фрагменты – целые сцены. Кровавый плац Корё. Холодный трон из черепов. Глаза Хёнджина – не бизнесмена, а Короля-Убийцы, полные ледяного презрения и… чего-то еще. Руки Банчана – не в костюме, а в кольчуге, обнимающие его так, как будто хотят сломать ребра от любви. И всегда – хищная улыбка Минхо в тени.
Звонок в дверь. Настойчивый. Он открыл. На пороге стоял **Банчан.** Лицо – изможденное, глаза горели лихорадочным огнем. На нем был домашний свитер, но держался он как воин перед битвой.
«Феликс, – его голос срывался. – Я… я помню. ВСЁ.»
Он шагнул внутрь, захлопнул дверь. Дрожал всем телом.
«Дворец. Кровь. Страх. Тебя в клетке Минхо… Тебя на плацу под мечом Хёнджина…» Банчан схватил его за плечи. «И мою… мою проклятую, безумную любовь к тебе. Там. Тогда. Она не прошла. Она здесь. В этой жизни. В этой крови. Ты – мой свет. Мой якорь. Сквозь время, сквозь смерть, сквозь эту чертову игру судьбы!»
Его губы нашли губы Феликса. Не нежно. Отчаянно. Голодно. Как утопающий – глоток воздуха. В этом поцелуе была вся боль потери в Корё, вся ярость на Хёнджина, вся ревность к Минхо, и дикая, животная радость обретения. Феликс ответил – невольно, захлебываясь в потоке чужой, но такой знакомой боли и страсти. Банчан прижал его к стене, его руки были повсюду – властные, требовательные, как в прошлой жизни. Шрам на запястье Феликса горел огнем.
**Пентхаус Хёнджина. Той же ночью.**
**Хёнджин** стоял у панорамного окна, глядя на ночной Сеул. В руке – бокал виски. Пустой. Он выпил весь графин. Но огонь в груди не гасли. Картины всплывали, как кровавые пузыри:
*Феликс на коленях перед его троном.*
*Феликс, облитый кровью стражников.*
*Феликс в саду, плачущий, униженный… и он, Хёнджин, проходящий мимо.*
*"Убирайся в покои…"*
Слова жгли, как раскаленные угли. Чувство вины – новое, чудовищное – разрывало его изнутри. И сквозь вину пробивалось другое. Яростное. Примитивное. **Желание.** Не обладать. Не сломать. А… вернуть? Искупить? Или просто прижать к себе и заставить понять, что *он*, Король Корё, Хан Джисон, мог бы…
«НЕТ!» – он швырнул бокал в стекло. Триплекс выдержал. Звон разбитого хрусталя оглушил тишину.
Он упал на колени, вцепившись пальцами в ковер. Голова раскалывалась. В ушах – топот конницы, звон стали, крики умирающих. И сквозь весь этот ад – светлые волосы и глаза лесного ореха.
«Феликс…» – имя сорвалось с губ стоном. И вдруг… щелчок. Как сдвиг тектонических плит в мозгу.
**ВСПЫШКА.**
Весь Корё. Весь дворец. Каждая казнь. Каждая интрига. Каждая секунда, когда он видел Феликса – страх, боль, эту нездешнюю хрупкость. И свое… свое чертово влечение к этому страху. К этой чистоте. Которое он топил в крови и презрении. И которое теперь обрушилось на него лавиной в этом тихом, технологичном аду будущего.
«Корё… – прошептал он, поднимая лицо, искаженное мукой и осознанием. По щеке стекала слеза – первая за всю его двойную жизнь. – Я… помню. Боже… *Феликс*.»
Он вскочил. Ему нужно было найти его. Сейчас же. Объяснить? Извинить? Приковать к себе навсегда? Он не знал. Знало только дикое, неконтролируемое чувство, рвущееся наружу.
**Лимузин Минхо. Наблюдающий.**
За тонированным стеклом **Минхо** смаковал дорогой коньяк. На коленях у него сидел **Джисон**, его пальцы нежно перебирали черные пряди кумихо. На экране планшета – кадры с наружной камеры квартиры Феликса: Банчан, врывающийся внутрь. Потом – тепловой контур за стеной: два силуэта, слившихся в страстном, отчаянном объятии.
«Банчан вспомнил первым, – констатировал Минхо, его пальцы скользнули под свитер Джисона, ощущая холодную кожу нового кумихо. – Предсказуемо. Любовь… она сильный катализатор для памяти смертных.»
На другом окне – трекер Хёнджина. Точка металась по пентхаусу, потом замерла у окна. А потом – резкий всплеск биоритмов, характерный для прорыва подавленной памяти.
«А вот и наш милый тиран, – Минхо усмехнулся, прижимая Джисона ближе. – Проснулся. И, судя по показаниям… в полной, сокрушительной панике.» Он показал на экран, где Хёнджин рванул к двери.
«Что он сделает?» – спросил Джисон тихо, его глаза отражали мерцание экранов.
«Что делает любой зверь, загнанный в угол чувством, которое не может контролировать? – Минхо отхлебнул коньяка. – Будет крушить. Или молить. Или и то, и другое сразу. И это… – его улыбка стала широкой и жестокой, – …будет восхитительно. Вечность была бы скучна без их маленьких, жалких, таких… человеческих трагедий.»
Он наклонился, сливаясь с Джисоном в долгом, холодном поцелуе, пока за окнами лимузина разворачивалась новая глава древней драмы: брат, полный любви и отчаяния, в объятиях Феликса, и другой брат, несущийся сквозь ночь, неся в себе бурю памяти, вины и всепоглощающей, запретной страсти. Игра Минхо продолжалась. На сей раз – на поле разбитых сердец и воскресших кошмаров.