Глава 1: Добро пожаловать, Элиас
Я не знал, как звучит приговор. Но, наверное, он похож на голос врача:
— К сожалению, Элиас, ты пока ещё не здоров.
Он говорил спокойно, без нажима. Как диктор на утренних новостях, который просто читает список событий.
— Лечение необходимо продолжать. Посещения — обязательны. И препараты. Без них твоя агрессия может вернуться. А это риск, на который мы пойти не можем.
Я сидел напротив, будто внутри пустого стеклянного короба. Его слова пролетали сквозь меня, оседая в груди чем-то тяжёлым и холодным.
Он смотрел не на меня, а сквозь. Как будто я был не подростком, а проблемой с диагнозом.
Селин стояла рядом. Я почувствовал, как она напряглась. Её пальцы едва заметно сжались, но голос остался ровным:
— Но он меняется. Вы же видите. Он не опасен. Это не болезнь, — сказала она сдержанно.
Врач ответил сразу. Устало, по-деловому:
— Это не вопрос силы или перемен. Это вопрос контроля. А он до сих пор нестабилен.
Он сделал пометку в карте, щёлкнул ручкой и добавил:
— Я передам его досье врачу в Лейкленде. Там есть один специалист, он работает с подростками. Я оставлю вам направление и список препаратов. Без изменений — пока рано. И с припиской: строгий режим.
Тётя не ответила. Только кивнула — будто приняла правила игры, которые не собиралась соблюдать. Её короткие каштановые волосы слегка взъерошились, а в зелёных глазах тлело что-то невыраженное — не злость, нет, — но... знание. Или несогласие.
Я знал: она понимает больше, чем говорит. А я не мог сказать правду. Никому.
Это была первая ночь после того, как она забрала меня. Родители обсуждали госпитализацию. Отец позвонил Селин, не зная, что делать. Он боялся меня. Но она — нет.
---------------------------------------------------------------------------
Мы ехали молча. Машина Селин была старая, с потёртой тёмной обивкой и тонким запахом корицы, будто кто-то однажды рассыпал здесь пригоршню пряностей и с тех пор ничего не выветрилось. Внутри было тепло. И глухо. Как в коконе.
За окнами тянулась мокрая трасса, дождь тихо касался стекла, будто отмеряя время — капля за каплей, мысль за мыслью.
Селин первой нарушила тишину:
— Тебе сейчас тяжело. Я понимаю. Но помни: тебе пятнадцать, и жизнь только начинается. Не думай о себе как о больном. Думай... как об особенном.
Я не ответил. Для меня это не была особенность. Это был кошмар. Страх, который дышит в затылок. Голоса, что просачиваются в мысли, как вода в трещины. Лица, которые меняются — не морщинами, не возрастом, а чем-то другим. Глубже.
— Меня боятся, — сказал я почти шёпотом. — Родители, даже Ривер. Они считают, что мне лучше быть в больнице. Потому что я... не контролирую себя.
Голос срывался, внутри будто дрожало стекло, готовое лопнуть от любого неверного движения. Я сидел, вжимаясь в кресло. И сам не знал, зачем начал это говорить. Хотел ли, чтобы мне поверили? Или просто устал молчать?
Селин повернула голову, хотела что-то сказать — я заметил, как дрогнули губы. Но промолчала. То ли испугалась, что отпугнёт меня. То ли не хотела спугнуть тот редкий момент, когда я начал говорить сам.
— Я вижу то, чего нет. Слышу... — я запнулся. — Мне страшно. И им страшно. Только ты... — Я не договорил.
Она не ответила сразу. Только посмотрела на меня — долго, как будто что-то искала в моём лице. Потом мягко сказала:
— Ты, наверное, не помнишь Лейкленд. Ты был тогда совсем ребёнком. Но тебе очень нравилось там. Мы тогда часто собирались всей семьёй. Ты с Ривером всё время сбегали на старые развалины у северного холма. Я вас потом полдня искала, а вы оба — по уши в пыли, счастливы, как будто нашли вход в подземелье.
Она усмехнулась тихо, как будто к кому-то в прошлое.
— А ещё было озеро... Селмор. Ты обожал в нём плавать. Даже когда вода была холодная, как лед. Я кричала с берега, что ты сойдёшь с ума, а ты только смеялся.
Я смотрел в окно. Внутри что-то шевельнулось. Едва заметно — как отражение в глубине воды. Память? Или только её эхо?
— Ты так любил сказки от бабушки, — продолжала Селин, — про духов леса, про фей, про тех, кто выходит только ночью.Ты спрашивал, правда ли они живут за холмом. А потом начал сам придумывать своих — строил им домики из камней, мха и веток. Говорил, что если домик рухнет — значит, обиделся кто-то из них.
Она замолчала. И дала мне тишину — не ту, гнетущую, как дома, а мягкую. Как будто я имел право на неё.
А потом, тише: — Я знаю, Элиас. Всё это тяжело. Но, может быть, там, с нами, тебе станет спокойнее. Может, ты снова начнёшь жить. Смеяться. Как раньше.
Я краем глаза посмотрел на неё. Она не старалась утешить. Просто говорила. Как есть. И в этом было больше веры, чем в любые таблетки.
С ней рядом голоса становились тише. Не исчезали — но отступали. И я мог просто сидеть, не оглядываясь через плечо. Не ждать, что кто-то дышит рядом, когда я один.
Фары машины выхватывали тёмные деревья и размытую обочину. Дождь стал редким. Я позволил себе прикрыть глаза.
Мягкий голос Селин и усталый свет фар создавали вокруг меня невидимый купол. Я задремал. Без страха.
---------------------------------------------------------------------------
Проснулся я, когда машина уже въехала в Лейкленд. Воздух стал другим,это чувствовалось через открытое водительское окно — сырой, хвойный, как у реки весной. Он будто входил под кожу, остужал, прояснял. Всё здесь казалось чуть тише, чем в городе. Не просто тише , будто бы Лейкленд говорил шёпотом, а не кричал, как всё остальное.
— Здесь всё иначе, — сказала тётя. — И люди тоже. Может, это место поможет тебе найти покой.
Я молчал. Смотрел на дома за стеклом — старые, потемневшие от дождя, как будто века стояли под этой водой. Не новостройки, не развалины. Просто... живое прошлое. Слишком тихое. Слишком наблюдательное.
Мы свернули во двор. Колёса прошуршали по гравию, и старый дом показался из тени деревьев. Он не был ни мрачным, ни особенно уютным — просто стоял, как стоял много лет.Не вылизанный, не обветшалый. Настоящий. Селин заглушила двигатель, и наступила тишина. Такая, в которой слышно собственное дыхание.
Она повернулась ко мне, устало, но с лёгкой улыбкой:
— Вот и дом, Элиас. Здесь мы начнём всё заново.
Я кивнул. Или мне показалось, что кивнул — внутри было всё заторможено, как в воде.
Мы вышли из машины, и влажный воздух сразу окутал кожу — запахи хвои, мокрой земли и чего-то, что я не мог назвать. Почти как железо, но мягче. Как будто дом давно ждал кого-то и, наконец, дождался.
Тётя открыла дверь, и мы вошли. Первым, кого я увидел, был Натан — муж Селин. Он стоял у окна и обернулся, как только мы вошли. Высокий, с седой прядью у виска и карими глазами, в которых не было ни страха, ни жалости — только спокойствие.
— Элиас, — тихо сказал он. — Добро пожаловать.
Я кивнул снова. Слишком быстро, слишком формально. Внутри всё было сковано, будто я вошёл не в дом, а на сцену.
Рядом за столом сидел блондин с карими глазами. Я сразу узнал в нём своего кузена — Ривера. Он оторвался от чашки, и наши взгляды встретились. В его глазах что-то дрогнуло — воспоминание или осторожность, я не знал.
— Ну, наконец-то, — сказал он. Голос мягкий, но с чем-то неуловимым внутри. Не упрёком, но и не радостью.
Я почувствовал, как пальцы дрогнули. Но Селин легко положила руку мне на плечо. — Всё хорошо, — сказала она негромко. — Давай, я покажу тебе комнату.
Мы пошли по коридору — свет был приглушённым, воздух — плотным. И всё внутри этого дома казалось живым. Не как в фильмах про привидений. Просто... живым.
Комната была светлая, окна выходили на сад.
Я вошёл и остановился в дверях. Никто не гнал. Никто не подталкивал.
— Отдохни немного. Мы с тобой потом поговорим, — сказала Селин. — У тебя будет время. Здесь никто не торопит.
Я остался один.
И тишина, которая наступила, была не пугающей. Просто новой.
Комната была светлая, с деревянным полом и широким окном, выходившим на задний двор. Стены выкрашены в выцветший серо-зелёный — цвет леса, затянутого туманом. Всё здесь казалось слишком аккуратным, слишком чужим. Ни одной вещи, что могла бы рассказать обо мне. Только воздух, пахнущий мятой и чем-то ещё — сладким, но старым. Как засушенные травы.
Я посмотрел на свои вещи — школьный рюкзак и потертая старая гитара дедушки. Всё, что я забрал из дома родителей. Ни одной фотографии, ни одной мелочи, которая могла бы связать меня с прошлым. Словно я появился из ниоткуда — как подкидыш, которого забыли.
Гитара была особенной. Дед часто брал её в руки по вечерам и тихо напевал мелодии без слов. Я не умел играть, но любил слушать. Тогда казалось, что мир вокруг замедляется и даже боль становилась тише. Помню, как однажды дед взял меня за руку и сказал: «Музыка — это мост, который всегда соединит тебя с тем, кто рядом, даже если его нет».
Я прижал гитару к себе, будто хранил кусочек этого тепла.
Я по привычке достал телефон. Экран мигнул, и первое, что я увидел — сообщение от отца, отправленное две недели назад:
"Ты должен понимать, почему мы так решили. Береги себя. Папа."
Я перечитал его несколько раз. Пустые слова. Как конверт без письма внутри. Потом открыл чат с матерью. Там были десятки моих сообщений — коротких, длинных, отчаянных.
«Мам, ты дома?» «Я правда больше не кричу» «Я просто скучаю» «Ты жива?» «Пожалуйста, скажи хоть слово.»
Её единственный ответ пришёл спустя два дня после того, как я уехал с Селин:
«Забудь о нас. Так будет лучше.»
Сразу после этого она меня заблокировала. Я больше не писал.
Я держал телефон в руках, глядя на уже потухший экран, где едва угадывалось моё отражение. Худощавое лицо, с усталыми глазами, растрёпанные чёрные волосы... В этот момент снизу донёсся голос — муж тёти Натана говорил с Селин.
— Селин, как мне с ним общаться? Стоит ли делать вид, что ничего не происходит? Может, взять его с собой куда-то? Или лучше оставить побыть одному? — спросил Натан.
Голос тёти был мягким, но решительным:
— Ему нужно время. Привыкнуть. Понять, что здесь безопасно. Мы не можем торопить.
— А Ривер? — спросил Натан. — Он ведь... напряжён, не так ли?
— Он боится, — сказала Селин. — Но бояться — не значит не хотеть. Просто нужно быть терпеливыми.
Я замер на месте, слушая из тени коридора. Эти слова были как шёпот из другого мира — мира, где я, возможно, смогу стать своим.
Я лёг на кровать, не снимая одежды. Притянул к себе гитару и обнял её, как плюшевую игрушку из детства. Прижал щёку к дереву — оно было тёплым, будто хранило голос деда. Я закрыл глаза.
Не заметил, как в комнату вошла Селин. Она тихо остановилась у двери, увидела меня с гитарой в руках — и вдруг всхлипнула. Быстро, будто не хотела, чтобы я услышал.
Она подошла, аккуратно поправила плед, не спрашивая, хочу ли я укрыться. Просто укрыла. Как делают с теми, кто когда-то был ребёнком, и кем бы ни стал — для них всё равно останется тем самым ребёнком.
— Спи, Элиас, — прошептала она. — Здесь ты в безопасности.
Я ничего не ответил. Только едва заметно кивнул. Мне не нужен был разговор — только её голос.
Она постояла ещё немного, потом тихо вышла, осторожно закрыв дверь.
Я остался в полумраке. Дом скрипел. Снаружи шёл дождь. Где-то внизу работала старая кофемашина — наверное, Натан не спал.
Я лежал, прижавшись к гитаре, вдыхая запах старины и мха. И думал о деде. О том, как он однажды сказал:
— Некоторые вещи не надо понимать. Их надо просто помнить.
В эту ночь я заснул не сразу.
Не потому, что тревога ушла — просто сил бороться с ней не осталось.