Люби меня, Мира | 16+ |

Я стою облокотившись на старую швабру, которую выудила где-то за кулисами актового зала. Воздух был затхлым, пахло пылью, краской и отдаленно — пиццей с кафетерия. Свет прожекторов, направленных в пустоту сцены, слепил глаза, будто день случайно зашел в здание школы и не знал, как из него выбраться. Меня безжалостно клонило в сон — не такой сладкий, уютный, как в тишине дома, а мутный, затянутый ватой. Хотелось коснуться щекой прохладной подушки, нырнуть в небытие хотя бы на полчаса. Парадоксально, но я только недавно проснулась. Возможно, встала слишком рано. Или поздно. В моей голове все перемешалось.

— Мира с Ривеном! — громко крикнул кто-то неподалеку, и я едва не подпрыгнула. Рядом стоящая Венера ткнула меня локтем в бок.

Я резко дернулась, не рассчитав движение, и швабра, как назло, выскользнула из рук. С грохотом и эхо она покатилась по ступенькам вниз, вызывая у стоящих у сцены нервную реакцию. Венера же, с ловкостью кошки, подхватила меня за локоть и удержала на ногах.

— А?.. Чего?.. — пробормотала я сквозь сонное оцепенение, глядя на нее в замешательстве.

Венера наклонилась, схватила меня за подбородок и крутанула голову так, чтобы я посмотрела ей в глаза. Глубокие, выразительные, почти наигранно строгие. Я растерялась, потому что ее взгляд внезапно стал грозным, почти выговаривающим. Я сразу запаниковала, решив, что снова пропустила что-то важное, и теперь меня казнят прямо тут, прилюдно. Но она тут же смягчилась — подняла уголки губ и понимающе улыбнулась. Она всегда так делала. Умела доводить до предынфарктного состояния и тут же обнимать морально.

— Мы репетируем, — протянула она, сдерживая смешок. — Сценка для одиннадцатого класса. Ставим вальс из пяти пар. Учительница передала список, кто в какой части. Ты танцуешь... с ни-и-им...

Я моргнула, чувствуя, как внутри разливается легкий холодок.

— Я? Танцую?.. С Ривеном? — три вопроса подряд, звучащих как будто из глубины подушки.

— Угу, — Венера кивнула, мечтательно закатив глаза. — Повезло тебе, между прочим. Он, конечно, как ёж в пижаме, но зато красивый.

— Сам не особо рад, — подал голос кто-то сзади, и я резко обернулась.

Оказалось, он стоял совсем близко. Ривен. В темно-синем жилете, с чуть сбившимися на носу очками и чересчур аккуратной рубашкой. Вид у него был, как всегда, педантичный, даже немного занудный. Почти как у тех персонажей, что в книжках сначала раздражают, а потом оказывается, что они умеют спасать мир.

— Считаешь меня страшной? — фыркнула я, гордо выпрямившись. Гордыня, как всегда, отреагировала первой. — Недостойна танцевать с тобой?

— Я этого не говорил, — спокойно ответил он, глядя прямо мне в глаза. В голосе не было насмешки. Скорее, усталость. — Просто я танцевать не умею.

В его словах не было грубости, но они почему-то больно кольнули. В груди защемило, совсем чуть-чуть. Почти неуловимо. Может быть, оттого, что в последнее время он стал казаться... живее. Настоящее живое тепло, которое было между нами в китайском ресторане, будто исчезло, оставив вместо себя только холодный вежливый контур.

Я вдруг поняла, что скучаю. Скучаю по нему — тому, в чьих глазах отражались бумажные фонари, когда мы смеялись над чайными пакетиками, плавающими в супе.

— Сегодня репетиция вальса. Все пары — ко мне, — строго сказала Ульяна, подходя с папкой. Видно было, что она всё контролирует.

Ульяна — наш почти официальный командир. В её косичках всегда была идеальная симметрия, как в математике, а манера говорить заставляла слушаться даже тех, кто в обычной жизни предпочитал анархию. Она была не конфликтной, справедливой и, самое важное — уверенной. Даже сейчас, когда кто-то из пар начинал перешептываться или качать головой, она просто бросала взгляд — и всё становилось на свои места.

Актовый зал был полон тихих голосов и неуверенного перешёптывания. Мы стояли парами: кто-то держался за руки, кто-то, наоборот, избегал касаний, словно боялся прикоснуться не туда. Свет сквозь занавешенные окна ложился на пол мягкими полосами. Пахло лаком от пола, чуть-чуть мятными конфетами, и из динамиков уже готовилась заиграть первая мелодия — классический вальс, тот самый, что преподаватели выбирают на выпускной, потому что "из него никто не выпадет". Но мы, конечно, выпали. Уже с первых шагов.

— Так, вставайте друг напротив друга, — уверенно проговорила Ульяна, листая свои распечатки с пометками. Она уже собрала волосы в высокую косу и казалась в этот момент скорее хореографом театра, чем старостой десятых классов.

Я сделала шаг, встала напротив Ривена, чувствуя, как с каждой секундой он приближается физически, но словно отдаляется эмоционально. Он смотрел на меня нейтрально — ни раздражения, ни радости, просто слегка приподнятая бровь, как будто я сама должна догадаться, где правая нога.

— Разберём сначала шаги. Парни — левой ногой вперёд. Девочки — правой назад. Не спешим! Вальс — это не бегство из тюрьмы, — с усмешкой пояснила Ульяна и встала рядом с одной из пар, показывая наглядно.

— Значит, я вперёд? — Ривен подался ко мне, чуть склонив голову. Говорил тихо, как будто всё это было каким-то заговором.

— Если ты парень — да, — язвительно усмехнулась я, стараясь не показать, как тревожно внутри.

— Спасибо, капитан очевидность, — прошептал он в ответ, и его ладонь наконец коснулась моей талии. Пальцы замерли нерешительно, как будто он боялся, что я вспыхну или укушу.

Я положила руку ему на плечо — жест формальный, почти театральный, но сердце почему-то сделало лишний оборот. Близость чувствовалась очень остро — не от того, что мы были физически рядом, а потому что между нами вдруг возникло странное напряжение. Мы никогда не были близки. Мы болтали, перекидывались фразами, могли шутить — но всё это было поверхностно, как вода в стакане. А сейчас — было иначе. Глубже.

— И раз, два, три... — начала отсчитывать Ульяна, отбивая ритм ногой. — Левая, правая, вместе. Спина прямая. Не сутулься, Артём. Мир, Ривен, не склеивайтесь лбами, это не дуэль. Танцуем!

Первый шаг — и я чуть не потеряла равновесие, но Ривен удержал меня, чуть сильнее прижав к себе. Его ладонь неожиданно оказалась крепкой и уверенной. Я подняла взгляд — он смотрел прямо вперёд, но по жёсткой линии челюсти видела, что напряжён. Такой он был всегда, когда не знал, как вести себя — контролирующий каждое движение, будто от этого зависело его имя в табеле.

— Ты меня не уронишь, если что, — сказала я нарочито спокойно, подбадривая. — Хотя если уронишь, я потом уроню тебя.

— Ужасная угроза, — пробормотал он, чуть скосив глаза в мою сторону. — Мне уже страшно. Нет, правда. Прямо дрожу.

Мы делали шаг за шагом, часто сбиваясь, наступая друг другу на ноги, как будто пытались освоить язык, которым никто из нас не владел. Я то запиналась, то не туда ставила ногу, он же был слишком сосредоточен, из-за чего получалось ещё хуже.

— Стой, не туда! — я засмеялась, когда он почти увёл меня не по кругу, а в угол зала. — Мы не к выходу танцуем!

— А зря, — отозвался он, и в его голосе промелькнула улыбка. — Свалили бы отсюда.

Я вспомнила, как он тогда в китайском ресторане пытался отгадать, что в его супе — специи или ошибка повара. Тогда он был живой, тёплый, почти искренний. А сейчас будто надел снова свой костюм. Жилет, очки, и дистанция в полтора шага, даже если мы стоим впритык.

— Ривен? — позвала я мягко, и он посмотрел на меня, чуть нахмурившись. — Ты же говорил, что не умеешь танцевать. Но ты держишься уверенно.

Он слегка пожал плечами, не отпуская моей руки.

— Может, ты просто легче, чем я думал.

Я рассмеялась. А он на мгновение позволил себе улыбнуться в ответ. Настояще, почти по-детски. И это почему-то было самым неловким, и самым прекрасным моментом за весь день.

Вальс всё ещё не получался. Мы шагали чуть асинхронно, путались, время от времени хихикали, когда Ульяна бросала в нас укоризненные взгляды. Но под конец, когда музыка заиграла уже в третий раз, я вдруг почувствовала, как движения становятся мягче, а его рука на талии — ближе. Он больше не отводил взгляд, и я перестала бояться наступить ему на ногу.

Мы не разговаривали откровенно. Не спрашивали "как ты?" или "почему ты странный сегодня?". Но то, как он чуть дольше держал мою руку после завершения мелодии, говорило больше, чем любые слова.

И мне казалось, что в этом вальсе, неуклюжем и смешном, между нашими шагами прокралась не только музыка. Что-то, чего раньше не было. Или мы просто начали замечать то, что давно там жило.

***

Репетиция медленно клонится к завершению, точно так же, как и наш вальс с Мирой. Музыка стихает, шаги затихают, и сцена наполняется другим шумом — суетой, голосами, лёгким хаосом. Ребята начинают перетаскивать реквизит для шуточной сценки, кто-то листает сценарии, а кто-то с явным отчаянием повторяет вслух строчки стихотворений, которые «надо выучить обязательно». Ульяна, всё ещё в своей косе и с пометками на полях, метается по залу вместе со своей верной правой рукой, Настей, перебирает бумаги, что-то шепчет, что-то вычеркивает. Кажется, у неё уже начинает понемногу ехать крыша — но пока она всё ещё держит себя в руках, и её кипучая энергия заражает всех вокруг.

— Ребята! — вдруг, поверх всей этой суеты, раздаётся голос Акима, громкий, звонкий, будто с эхом. — У меня хата сегодня свободна! Заваливаемся ко мне! Дом огромный, а родители свалили! Быстро-быстро, кто придёт?

С первых дней моего появления в этой школе именно Аким первым втащил меня в этот бешеный круговорот жизни. Или точнее, сам втащился в мою. Его было слишком много — в голосе, в действиях, в присутствии — но, как ни странно, я к нему привык. Мы стали чем-то вроде дуэта, из противоположностей: он — блондин с беспечным взглядом, вечно в центре внимания, окружённый девчонками и слухами, а я — тише, сдержанней, словно его холодная тень, ботаник с книгой в одной руке и сарказмом в другой. Внешне мы выглядели как идеальное Инь и Ян: голубоглазый свет рядом с моим тёмным.

Девочки в зале сразу оборачиваются, перешёптываясь, что-то шепчут друг другу на ухо, глядя на Акима с той смесью раздражения и интереса, с которой обычно смотрят на слишком самоуверенного красавца. Он, довольный, закидывает мне руку на плечо и с демонстративным кокетством мнёт мне щёки.

— Ривен, зайчик, ты ведь придёшь... — мурлычет он театрально, будто на публику, а я сдержанно морщусь, закатывая глаза.

— Да, — выдыхаю с лёгкой усталостью. Он радуется, как ребёнок, будто я согласился поехать с ним в Диснейленд, а не просто посетить вечеринку.

— Я когда-нибудь говорил, что люблю тебя? — спрашивает он, искренне весело.

— Нет. И слава богу, — бурчу я, поправляя очки, как будто это мой способ защититься от его неукротимой энергии.

К нашей компании начинают подходить другие ребята. Кажется, никто не хочет остаться в стороне — отчасти из-за того, что вечеринка обещает быть весёлой, отчасти из страха быть "не в теме". Среди этой беготни, голосов, взглядов я вдруг начинаю ловить себя на том, что ищу её. Миру.

Я не сразу нахожу её глазами — сначала замечаю тень, её силуэт, а потом взгляд. Но она, кажется, меня не замечает. Или делает вид, что не замечает. И, может быть, так даже лучше. Потому что в последнее время она начинает раздражать меня до боли — тем, как появляется в моей жизни неожиданно, невовремя, оставляя после себя хаос. В её присутствии мне становится трудно дышать, как будто воздух сгущается. Каждый раз она вырывает моё сердце из груди — резко, быстро, не спрашивая, а я потом, как идиот, снова хожу и ищу, где бы его спрятали.

— Мира, а ты придёшь? — вдруг обращается к ней Аким, громко, как всегда.

Она замирает, смотрит в сторону, потом — в пол. Я почти чувствую, как она ищет ответ не в голове, а в груди, где всё всегда сложнее.

— Если Венера придёт, я тоже, — отвечает она, не поднимая взгляда.

— А ты, Венера? — тут же переключается он, не отпуская волну.

— Если девчонки пойдут — и я, — отвечает подруга, в своём стиле, сдержанно, но со смыслом.

Аким откровенно закатывает глаза, изображая страдальца, которому никак не понять женскую логику. Я почти слышу, как он про себя думает: «Боже, как же сложно с вами...» Но, как всегда, находятся те, кто ломает систему — две девчонки, Жасмин и Варя, с характером и веселым нравом, заявляют, что идут. Этого хватает, чтобы все остальные, не желая остаться «вне плана», тоже приняли приглашение.

И тогда я слышу её голос. Её «ладно» — лёгкое, почти брошенное в воздух, но почему-то оно звучит в моей голове, как финал симфонии. Мира тоже идёт.

И в этот момент — сам не знаю почему — мне хочется ликовать. Как будто в комнате становится больше воздуха. Как будто я выиграл. Как будто моё сердце, наконец, перестало искать себя и шепчет мне: «Она здесь. Идёт туда же, куда ты».

Но я сдерживаюсь. Прячу этот порыв под маской безразличия, натягиваю поверх чувства ироничную маску. Оправдываю всё тем, что, возможно, это просто интерес. Любопытство. В ней есть что-то диковинное, странное, и, возможно, мне просто хочется разгадать, что это. Убедить себя проще, чем признать, что я давно не могу отделить раздражение от влечения, холод от жара. Что она для меня — и хаос, и порядок. Буря, от которой я не ухожу.

Нас ждёт мини-вечеринка.
И, кажется, я не готов к тому, что она может там случиться.