Люби меня, Мира | 16+ |

Воздух будто сжался в груди, застыл, не решаясь двигаться, когда я закрыл за Мирой дверь такси. Черная машина тронулась с места, бесшумно растворяясь в потоке ночного города, оставляя меня стоять в одиночестве у входа в китайский ресторан. Еще несколько минут назад внутри звучал наш смех, стучали палочки по керамическим чашам, а сейчас — все это казалось далеким, почти нереальным. В груди разливалась острая тоска, будто с уходом ее — выдернули из меня что-то важное, живое. Я поднял голову к небу, прищурившись в тусклый свет фонарей — попытался собраться. Скоро должно было подъехать мое такси. Сегодня я был без байка — как назло, в самый неподходящий вечер.

Такси приехало быстро. Я сел внутрь, и меня тут же окутал насыщенный запах ароматизатора, резкого и приторного, как липкий сироп. Эти чертовы подвески, болтающиеся на зеркале, казались злейшими врагами — я всегда ненавидел их. Они давили своей навязчивостью, будто старались вытеснить из воздуха все живое. Попытался отвлечься, уткнувшись в телефон, но экран только резал глаза, а внутри все будто переворачивалось.

Пришлось смотреть в окно. Город тянулся за стеклом — бесконечные здания, новые фасады на старых улицах, прохожие, спешащие домой. Все было как обычно, и все — не так. В отражении бокового окна я уловил лицо — усталое, но в глазах горел какой-то тихий огонек. Теплый. Скрытый. Словно бокал, который я давно считал пустым, вдруг снова оказался наполовину полон. И, наверное, я знал, чья заслуга в этом.

Я расплатился бумажными купюрами, оставив немного чаевых — привычка. Вышел из машины с аккуратностью, доведенной до автоматизма, будто боялся оставить за собой след. Дом встретил тишиной — брата, как и ожидалось, не было. Это значило, что очередной вечер я проведу в тишине, сам с собой.

Лифт неспешно поднимал на тринадцатый этаж. Я провернул ключ в замке, вошел. В квартире пахло свежестью — чистый воздух, прохлада открытых окон, немного мятного аромата, оставшегося от утреннего душа. Было ровно полночь. И хотя все тело просило просто лечь, даже душ принять не было сил. Я скинул одежду, закинул вещи в шкаф и буквально утонул в одеяле, свернувшись, как ребенок, которому нужно было просто укрытие. Обнял колени и прикрыл глаза. За панорамным окном тихо шелестела ночь — ровный гул дороги, отдаленный лай, жизнь, которая продолжалась без меня.

Но внутри мыслей становилось все больше. И почти каждая, как ни старался — возвращалась к ней. К Мире. Она всплывала в голове снова и снова, словно песня, которую нельзя выкинуть из плэйлиста. Такая... гордая. Строптивая. Самолюбивая. И до болезни нежная. Ее слова, взгляд, смех которым она прикрывает уязвимость. Меня трясло от желания перестать думать, но разум отказывался подчиняться.

— Блядь... — пробормотал я, закатывая глаза и садясь на кровать.

Руки сами потянулись к скетчбуку. Карандаш легко скользил по бумаге. Сначала круг, потом плавные линии, детали — пара штрихов, и вот уже появляются знакомые очертания. Губы — чуть припухшие, будто после поцелуя. Глаза — большие, зеленые, со своим особым выражением. Острый нос, изящная родинка под глазом... Я помнил ее слишком хорошо, пугающе точно. Она оживала на бумаге так, как ни какая из моих прежних рисунков. В ее лице было что-то... настоящее. Словно она была здесь, в комнате, просто молчала рядом. Я рисовал снова и снова, с разных ракурсов, почти на автомате. Каждый поворот головы, каждый наклон плеч — все хранилось в памяти как сокровище.

Когда закончил, аккуратно переложил рисунки на полку. Свернулся обратно под одеялом и медленно выдохнул. Эта ночь принадлежала ей.

Во сне я снова встретил Миру.

***

После тренировки нам раздавали витамины, обязательные к приему перед соревнованиями. Я стояла в очереди, держа в руках прозрачный пластиковый контейнер — отдельные ячейки для таблеток и одна для жидкой смеси, которую мы разводили с водой. Передо мной по-прежнему тихо бурлила суета: тренера, помощники, строгий порядок, все, как всегда. А вот позади, прямо за моей спиной, стояла Виолетта. Что-то в ней бросалось в глаза — она выглядела... иначе. Нездорово бледная, с тусклыми голубыми глазами, в которых потухли привычные искорки живости. Пальцы едва держали контейнер, слегка дрожали, будто она только что вышла из холодной воды.

Раньше она была совсем другой. Улыбчивая, обходительная, настоящая душка. Я подумала, может, это обычный стресс перед предстоящими соревнованиями. Но не смогла удержаться и все же осторожно спросила:

— С тобой точно все хорошо? — я чуть наклонила голову, стараясь уловить выражение ее лица, прочесть между строк.

— А... да-да. Все хорошо, — выдавила она, изобразив слабую улыбку. Но улыбка была чужая, вымученная, мимолетная. И я почувствовала — соврала.

Не успела ничего сказать в ответ, как ощутила легкий, но решительный тычок в спину — кто-то застучал в очереди. Я резко обернулась и поймала строгий взгляд Нины Александровны, нашего тренера. Челюсть напряжена, брови сдвинуты, взгляд — как у надзирателя. Я сделала виноватое лицо и шагнула вперед. На ней мои попытки строить глазки никогда не работали. Ни одной улыбки в ответ за эти годы.

Я взяла свою порцию витаминов, и только после того как она лично проконтролировала это, вышла из очереди, отступив в сторону. Очередь продолжала ползти, как гусеница — без эмоций, по шаблону.

Села на скамейку у стены и уставилась на пластиковую коробку. Таблетки, как всегда, безвкусные, однотипные. А вот жидкий концентрат оказался новым — вишневый. Я понюхала пробку, морщась — терпкий, химический запах, будто краска для волос. Пару раз ткнула пальцем в таблетку, раздумываясь, по какой последовательности их стоило пить.

И вдруг... я почувствовала. Кто-то смотрел. Не просто мимолетный взгляд, а тяжелое, плотное внимание, как прожектор в темноте. Резко подняла глаза судорожно оглядела зал. Все было по-прежнему — та же очередь, те же тренера, те же контейнеры. Но ощущение не исчезло. Оно словно жило у меня под кожей, двигалось в спине. Я сглотнула, сжала пальцы. Было не по себе.

Не раздумывая, я поднялась и пошла в раздевалку. Хоть где-то, надеялась я, можно будет чувствовать себя в безопасности. Хотя бы ненадолго.

Внутри раздевалки — все как всегда: запах пота, пара забытых бутылок с водой, ровные ряды скамеек. Быстро собрала свои вещи, складывая в спортивную сумку, словно спасаясь от чего-то невидимого. Мысли уже уносили меня далеко отсюда — в предстоящему вечеру с отцом в театре. Сущий кошмар.

Перекинув сумку через плечо, я вышла, проходя по узкому коридору, соединяющему женскую и мужскую раздевалку. И в этот момент... я врезалась в чью-то грудь. Теплую, крепкую, неожиданную.

Я резко подняла голову — и, конечно. Как по иронии судьбы, это был Ривен.

С его рук в тот же момент с громким глухим стуком упал контейнер с витаминами. Таблетки высыпались, покатились по полу.

— Ой... — неловко выдохнула я, тут же опускаясь на корточки, чтобы помочь собрать.

Ривен опустился рядом. Молча. Без резких движений. Спокойно подбирал те, что укатились дальше, и складывал обратно. Я краем глаза наблюдала за его движениями. Вчера он казался мне ближе, теплее. Сегодня же, на тренировке, он был отстранен, холоден. Будто между нами не было даже беседы.

Последнюю таблетку я подняла с пола и аккуратно положила его в контейнер. Он встал первым, оглядел меня с ног до головы — взгляд цепкий, внимательный, но сдержанный.

— Спасибо, — произнес он, и уголки его губ чуть дрогнули. Полуулыбка.

Я не ответила. Просто кивнула.

Попрощавшись с тренером я покинула зал, будто вместе с его стенами оставляя за спиной и усталость, и переживания. Впереди был вечер — холодный, формальный, с отцом в театре, человеком, который все еще, вероятно, не догадывается о моих ночных побегах. И пусть. Чем меньше он знал — тем легче дышалось.

Водитель довез меня до дома быстро. Снаружи небо хмурилось, свинцовые тучи сгущались над городом. Кажется, обещали дождь. Я глубоко вдохнула плотный, влажный воздух и шагнула внутрь.

Дом, как обычно, встретил тишиной. Мертвой, стерильной. Ни шагов, ни голосов. Отец всегда требовал, чтобы рабочие вели себя бесшумно. И они подчинялись. Иногда мне казалось, что я живу не в доме, а в музее без экспонатов. Все чисто, дорого и... пусто. Я, как и раньше, не понимала его. И, возможно, никогда не пойму.

Веки наливались тяжестью, но надо было делать домашку. Села за стол, нехотя раскрывая тетради. Первый, второй, третий предмет — задания делала почти на автомате, кое-что списывая из сайтов. Заняло около полутора часов. Не так уж и много, но и не слишком мало. Впереди был театр — надо было готовиться.

Я быстро приняла душ, втирая мочалку в кожу так сильно, что она покраснела. Словно хотела стереть с себя все заботы. И все же... вчерашний вечер оставил приятный отпечаток. Китайская еда. Уют. И кое-что другое.

Высушив волосы, я принялась за укладку — мои упрямые локоны требовали терпения, словно капризничали, не желая поддаваться. Платье выбрала без раздумий — простое, длинное, черное, с вырезом вдоль бедра. На голову повязала тонкую ленту, чтобы придать образу завершенность. У зеркала остановилась на мгновение, взяв в руки красную помаду. В памяти всплыл званый ужин... неприятные воспоминания, тяжелые взгляды.

Я вздохнула и постаралась переключиться на другое. На детство. Хотя бы мысленно вернуться туда — где было не легче, но, по крайней мере, теплее.

***

Стоя перед дверью отцовского кабинета, маленькая и робкая, с диким желанием постучаться, нервно перебираю пальцы рук. Глаза плывут от напряжения, и сама дверь кажется невероятно высокой, массивной — не дверью, а целой стеной между мной и тем, кто по ту сторону. Глупые липучки на сандалях отцепились, один бантик болтается, но я не обращаю на это внимания. Все, чего я хочу сейчас — войти. Просто оказаться рядом с отцом.

И вдруг, будто по волшебству, дверь со скрипом распахивается, и я поднимаю взгляд.

Он сидит за столом — сосредоточенный, сухой, перебирает бумаги с тем самым видом, каким взрослые занимаются чем-то очень важным. В этот момент за моей спиной раздается голос. Тихий. Ласковый. До боли родной.

— Господин, Мира пришла пожелать вам спокойной ночи, — говорит она, женщина-блондинка, держащая меня за руку.

Она не старая, нет. Скорее, молодая — в строгой белой рубашке и черном сарафане, с широкими лямками, аккуратно завязанный пучок на затылке перехвачен красной ленточкой. Я не помню ее лица, как будто его не существовало вовсе — только голос, руки, тепло и запах ее волос.

— Кто это? — буркнул отец, не отрывая взгляда от бумаг. Что-то внутри меня болезненно сжалось, а дыхание на мгновение оборвалось. Это сердце? Кажется я его не чувствую.

— Ваша дочь, — спокойно, с мягким терпением в голосе произнесла она.

— У меня нет времени. Запишите ее на другой день.

Слова ударили как ледяной ветер. Но женщина не растерялась — нежно, почти невесомо, забрала меня на руки. Одна ее ладонь уверенно подхватила под ноги, другая — прижала мою голову к ее груди. И все. Больше ничего не нужно. Я почувствовала себя в безопасности, как будто весь мир сузился до ее объятий.

— Папа немного занят... мы придем завтра, хорошо? — ее голос стал ниже, будто слился с биением ее сердца. Она поцеловала меня в щеку, и от этого по телу разлилось спокойствие. Мне стало по настоящему хорошо.

Мы шли по знакомым коридорам дома. Высокие двери, одинаковые стены, тишина, будто сам дом был лабиринтом, из которого нет выхода. Все казалось чужим, большим, но рядом с ней — не было страшно. Она шла медленно, несла меня, и я чувствовала, как ее пальцы иногда гладят мою спину, будто рисуя невидимые круги. С ней я была дома, даже если весь дом был чужим.

Когда открылась дверь комнаты, меня окутал сладкий запах — знакомый, уютный. Тот самый освежитель, который она включала, пока нас не было. Он напоминал сахарную вату или что-то ванильное. Женщина опустила меня на кровать, аккуратно разула и убрала обувь в полку. Затем — переодела в мою любимую пижаму. Она знала. Знала, что мне нравиться розовая, с феей-принцессой и золотыми блестками на рукавах. Я всегда мечтала быть такой.

Я не видела ее лица, но чувствовала все — тепло, доброту, любовь, которая лилась от нее, как весенний свет. В ее руках я была не просто ребенком, я была — любимой.

Под одеялом стало тепло. Она укутала меня, словно оберегая от всех кошмаров, которые могут прийти ночью. За окном начался дождь. Капли тихо стучали по стеклу, будто кто-то снаружи тоже хотел попасть в этот уютный, теплый мир. Я зажмурилась и закрыла уши, сердце билось чаще.

— Не закрывай ушки... — прошептала она, осторожно убирая мои ладони. — Гром на самом деле добрый. Он просто любит играть в прятки.

— Но я боюсь, — пискнула я, поджимая губы. — Он такой громкий. Очень-очень плохой!

Она чуть наклонила голову, смотрела на меня с нежностью, которое невозможно забыть. И вдруг — слегка отодвинула одеяло и присела на край кровати.

— Тогда давай станцуем наш танец?

— Опять?

Я слабо улыбнулась, но уже знала, что она не откажет.

— Ну ладно, маленькая проказница, — сдалась она с тем самым вздохом, что бывает у взрослых, когда они делают вид, что ворчат, хотя на самом деле им тоже хочется.

Она взяла меня за руки, и поставила на ноги. Я обняла ее за колени, уткнувшись в ткань сарафана. Она — мою голову. Мы стали двигаться — медленно, как в вальсе. Я стояла на ее ногах, а она вела нас по кругу, осторожно покачиваясь. В темноте комнаты мы были вдвоем — только мы и наш танец.

— Танец под дождем, только мы вдвоем,
Под одним танцуем зонтом...
Танец под дождем, а пока сейчас,
Эта музыка звучит для нас...

Ее голос постепенно становился тише, как будто растворялся. Исчезал. Становился эхом. И я не знала — правда ли это было. Существовала ли она? Или это был сон, фантазия, что-то, чего мне так не хватало?

Я не хотела задаваться этим вопросом. Мне было все равно. Потому что я точно знала одно — она любила меня. Даже если не настоящая. Даже если она.