Wicked

Поймана на лжи.
Прошу, найди невинную меня...
Я не могу выбраться из этой лжи.
Прошу, верни мне мою улыбку...

Дженнифер металась по собственной совести и по мокрым простыням, прокусывая чужую плоть до металлического вкуса. Каждый раз ей казалось - вот он, последний раз, больше такого не будет, не сорвусь, не приеду, а после - было, срывалась, приезжала. И бесконечно оправдывалась мысленно перед собой Адамом.

Джейсон вбивается в ее тело остервенело, грубо, не щадя; до жжения кожи, до гематом на спине, до прокусанной кожи на плечах, ключицах, груди; пока не закончится воздух, пока Дженнифер не сорвет голосовые связки, пока чертова Вселенная не взорвется в голове обоих.

У Дженнифер в голове - сотни раз «Адам», пока она скачет на чужом члене, подмахивает бедрами, откидывает голову до хруста, кричит - Джейсон упивается, рычит, крепко держит за бедра и самостоятельно на себя насаживает, как безвольную игрушку.

Адам не осуждает, почти принимает, корчится от боли наедине с собой, но не показывает виду - нельзя быть слабым. Он улыбается ярко, превращая глаза в маленькие солнышки, рассказывает истории про единорогов и Марс, считает вместе с Дженнифер созвездия, переплетает пальцы и закрывает глаза.

У Джейсона в голове не существует слова «нет» априори. Он Дженнифер разъедает, ковыряет чайной ложкой внутренности, смакует кости, - голодный зверь, - облизывает ее всю, помечает собственным запахом - клеймо Дьявола. Джейсон - Люцифер, Дженнифер - Лилит. Они горят в своем греху, плавятся, распадаются, подливают в огонь не масло - бензин.

У него на реплее стоит неизменно одно произведение - захлебывающиеся стоны, влажные от поцелуев-укусов губы, смятые простыни и широко разведенные ноги, выгибающийся по-кошачьи, до хруста, просящая в себя всего Джейсона, насаживающаяся остервенело, блядски; только метку не позволяющая поставить.

Адам принимает Дженнифер обратно - использованную, с гематомами, порезами; целует трепетно чужие раны, пытаясь залечить, успокоить, показать - ты не одина, я здесь, рядом, обними меня и все будет хорошо. Адам исцелял своим светом, принимал с открытыми объятиями, получал нож не в спину - в сердце.

Кожа Джейсона - сладкая, терпкая, оседающая хвоей на кончике языка; Джейсон заполняет ее до краев, до берегов ее необъятного удовольствия; Джейсон много и все для Дженнифер. Она почти сошел с ума от этой мысли.

Дженнифер на вкус - мед, патока, медленный яд, которым Джейсон рад бы захлебнуться; он втрахивает податливое тело в матрас, душит, стискивая между пальцев длинную шею - хрупкую, ломкую, призывно просящую сломать. Джейсон связывает их вместе, сцепляет - не позволяет отстраниться. Они - единое.

Адам искренне пытается терпеть, притворяясь идиотом и совершенным дураком, прячет за улыбкой свое раскромсанное сердце и упрямо не замечает чужой запах на том, кого он любит, смотрит в глаза с фальшивой любовью - привязанностью, позволяет воткнуть в свое сердце не один - тысячи клинков.

Адам сравнивал себя со стулом, который никогда не показывает, насколько ему тяжело. Не показывает, но в какой-то момент не выдерживает - ломается, падает с треском и, кажется, на стуле с тремя ножками можно усидеть, если держать равновесие, но однажды все равно упадешь и больно ударишься.

Адам - стул.

И однажды он просто не выдерживает.

Дженнифер тихо прикрывает за собой дверь, снимает пальто аккуратно, бесшумно, крадется на цыпочках в спальню и молится, чтобы Адам спал. Но свет резко зажигается, как в каком-то глупом кино, и перед ней стоит Адам. Не злой, не рассерженный, не напряженный - уставший бесконечно, с ввалившимися глазами и осунувшимся лицом. О его ноги трется Булочка, и Дженнифер от самой себя тошно становится.

- Привет, - хрипло произносит он, пропуская меж пальцев отросшие волосы.

- Привет, - тихо повторяет Дженнифер, замирая, опуская голову, сдерживая слезы.

- А ты все позже и позже, а? - смеется устало Адам, поднимая котенка на руки. Дженнифер рукавом помятой рубашки вытирает глаза. Адам переводит взгляд на электронные часы. - Четвертый час утра, Дженнифер .

- Я задержалась, - шепчет, кулаки стискивает, сглатывает.

- Где?

- Ты... знаешь, - слезы на вкус - соленые, неприятные, теплые.

- Знаю, - Адам не повысил голос, но у Дженнифер внутри сердце через мясорубку. Знает. - Знаю, - повторяет. - Дженнифер, что ты делаешь?

- Я не знаю. Не понимаю.

Адам улыбается, как улыбался всегда - ярко, понимающе, почти не поломано. Смотрит на нее долгим ничего не выражающим взглядом, склоняет голову вбок, гладит Булочку по мягкой шерсти. За окном рождается рассвет; Дженнифер кажется, что в глазах напротив рождаются слезы.

- Ты пахнешь сексом, - улыбка не сходит с лица. - Ты пахнешь своим братом, Дженнифер. Вы... вы оба чокнутые. Как, черт возьми, я оказался в этом замешан? - смех больше не тихий - истеричный. - Как меня угораздило полюбить тебя, Дженнифер?

Она молчит, встает на колени, обхватывая чужие - теплые, нежные, ласковые - руки своими, прячет в них лицо и позволяет слезам впитываться в кожу. У Адама по щекам скатываются не менее горькие слезы, скатываются и падают на чужую макушку. Он поднимает голову, умоляет глупые слезы - признак слабости - не падать по его лицу.

А Дженнифер плачет. Навзрыд.

Адам не может это слышать.

- Почему ты молчишь? - тихо спрашивает он, не отнимая свои влажные ладони от чужого лица. - Почему не оправдываешься? Дженнифер... - шепчет едва слышно, на грани с тишиной; голос дрожит, ломается. - Скажи, что я не так понял. Скажи, что я ошибся. Скажи. Скажи, блять, скажи, и я поверю тебе.

- Ты... - она громко глотает вязкую слюну, стискивая длинными пальцами его. - Ты не ошибся.

Никто в Адама не стрелял, вообще-то, но он почувствовал, как в затылок врезается пуля. Он буквально увидел, как из него вышибает дух, словно кто-то разбрасывается красками - взрыв цветов, буря оттенков, хаотичный порядок - в его душе. Дженнифер перед ним - запутавшаяся, цветочная, танцующая с бокалом яблочного сока и венком из колосьев пшеницы на голове, позволяющий пропускать пальцы меж ее шелковых волос, открытый, разбитый, любящий - уж точно не его, - но Адам ее не может не любить.

Парень прикусывает губу до боли, до крови - отворачивает голову, только бы Дженнифер не видела, как ему больно - уничтожится, рассыпется и ее потом нельзя будет собрать, а Адам не может ее потерять, потому отворачивается, убирает (отдирает) ладони от чужого лица и пятится назад, как от чумного.

Дженнифер бьет по лицу ледяной воздух, вышибает кислород из легких, она цепляется за призрак ускользнувшей руки, но ловит лишь пустоту. Адам отошел на пару шагов, а кажется, что на целый километр; невообразимо близко, но почему-то так далеко. Дженнифер со скоростью замедленной съемки поднимает голову и смотрит на Адама. Там, напротив, ее собственное отражение боли - так хочется прижаться к теплому боку, обнять крепко, искать тысячу оправданий и стоять на коленях, пока не сотрется кожа, чтобы простил.

Но Дженнифер не двигается с места. Молчит. Смотрит. Не может.

Адам - улыбается, Дженнифер - из дробовика в висок.

- Уходи, Дженнифер, - говорит он.

Надевает куртку.

Туго затягивает шнурки.

Хлопает дверью.

Дженнифер утыкается лбом в пол.

Девушка не забирает с собой вещи, единственное - холсты, кисточки, карандаши и краски. Она знал, что останется наедине с собой, заключив сделку со своим Дьяволом, но то, что это будет душераздирающе больно - нет. Хоть и догадывалась. Прежде, чем уйти, она только осмотрела квартиру, где была некогда счастлива.

Где они ели маленькую пиццу на двоих и Адам всегда отдавал последний кусочек, клятвенно обманывая, что он больше не голоден. Где они лежали на крыше; Адам - на холодном покрытии, Дженнифер - на теплой груди, и искали Кассиопею. Где танцевали первый неуклюжий вальс под недовольное мяуканье Булочки, зажатой меж двумя телами. Где Дженнифер убегала от хитрого Алама, наступающего на неё после «Я всегда боялась щекотки». Где Адам, перемазанный в муке, с масляными пятнами на фартуке, завязанными в маленький хвостик волосами и сгоревшей сковородкой в руках виновато смотрел на проснувшеюся Дженни, ведь «Я просто хотел приготовить завтрак, но что-то пошло не так». Где Дженнифер разбила все собственными руками.

Дверь ей открыла мама - смешная мама в пижаме в цветочек и зеленой маской на лице. Дженнифер почти улыбнулась - едва дернул уголками губ. В маминых глазах скользнула радость, после - удивление.

- Доченька? Ты почему так рано? - нахмурилась Элизабет, пропуская дочь в квартиру. - Что случилось?

- Адам, - тихо ответила Дженнифер, ставя сумки на пол. Она устало потерла лицо - глаза нещадно жгло от нехватки сна и слез.

- Он обидел тебя? - испуганно спросила мама, хватая дочь за плечи. - Лисенок, ты только скажи!

- Не он. Я, - мотнула головой Дженнифер.

- Вот как, - удивленно ответила женщина, жуя губы. Она провела ладонью по лицу дочери, прижимаясь губами ко лбу. - Плохо выглядишь. Идем, родная.

Дженнифер позволила отвести себя на кухню и усадить на мягкий стул. Мама суетилась возле плиты, жарила пышные оладьи и заваривала ромашковый - Дженнифер тошнило от одного запаха - чай. На часах - шесть утра и как много изменили эти несколько часов. Дженнифер грустно улыбнулась, прикрывая глаза.

- Дженнифер? - хрипло раздался отцовский голос за спиной. - Что ты здесь делаешь?

- Джонатан, ты проснулся! - бодро улыбнулась мама, целуя мужа в щеку и усаживая напротив дочери. Дженнифер хотела открыть рот, но мама её перебила: - Дженни поживет немного у нас. Ты ведь не против?

- Как я могу быть против? - что-то в интонации отца заставляло Дженнифер стушеваться, опустив взгляд на собственные плотно сжатые кулаки. Отец молча смотрел на нее, словно сканировал, прислушивался. Между ними повисла напряженная тишина, которую Элизабет умело не замечала, напевая себе под нос «ла-ла-ла». - Что случилось, доченька?

- Я... все потом объясню, - скомкано ответила она, стискивая пальцами колени.

- Что ж, постарайся, - хмыкнул отец, откидываясь на спинку стула.

Масло громко шипело на сковородке. Мерзкая ромашка встала комом где-то в горле, не позволяя вздохнуть. Отец смотрел испепеляюще, громко хрустя пальцами. Мама фальшиво пела под нос. Шипение. Хруст. Пение. Шипение. Ромашка. Взгляд отца. Капля пота, стекающая по виску. Хруст. Пение. Шипение. Ромашка. Тошнота, поднимающаяся к горлу. Хруст. Пение. Ромашка. Шипение...

Дженнифер подорвалась с места, опрокидывая стул и, путаясь в собственных ногах, едва успела добежать до ванной, склоняясь над унитазом. Желудок скрутил спазмом и единственное, что Дженнифер могла из себя выдавить - желчь вперемешку со слюной. Её рвало, выворачивая наизнанку внутренности. Она только чувствовал, как кто-то гладил по спине, тихое «Сейчас, солнышко, сейчас все пройдет» и как волосы, слипшаяся от пота, лезли в слезящиеся глаза.

Элизабет прижала плачущую дочь к себе, успокаивающе гладя по мокрым волосам и выступающему позвоночнику. Дженнифер уткнулась лицом в мамину грудь, всхлипывая тихо. Ей не хотелось всего этого. Не хотелось быть игрушкой собственного брата. Не хотелось делать больно Адаму. Не хотелось быть слабой в маминых руках.

- Где от-тец? - икая, спросила Дженнифер, комкая в пальцах пижаму Элизабет.

- Не волнуйся, лисенок, он скоро придет. Не переживай, - прижавшись губами к виску доречи, ответила она.

Элизабет помогла Дженнифер встать и переодеться в чистые вещи. Она совсем как когда-то в детстве уложила ее в постель, накрыв одеялом и подоткнула края, улыбаясь как-то странно, нежно, понимающе. У Дженнифер побаливал желудок и кружилась голова, но мамины пальцы - как самое сильное снотворное убаюкивали, отпускали в мир грез и спокойного сна. Дженнифер, наконец-то, прикрыла глаза.

- Как же так, Дженнифер? - грубый, вырывающий из полудремы отцовский голос. Дженнифер распахнула глаза, жмурясь от солнечного света. Отец стоял перед ее кроватью, сжимая что-то в руке. - Как же так... - повторил Джонатан, садясь рядом. Матрас прогнулся под тяжестью чужого тела.

- Отец? - хрипло позвала Дженнифер, садясь. - О чем ты? Я не...

- Вы моя плоть и кровь, Дженнифер, - перебил отец, дергаясь от прикосновения дочери к своему плечу. В его глазах блеснул гнев. - Мои дети. Так как же, Дженнифер, получилось, почему ты воняешь Джейсоном?

- М-мы встретились недавно... Мы много времени проводили вместе, это... Я просто... - Дженнифер запиналась, комкая в дрожащих пальцах одеяло. Их не могли раскрыть. Этого просто не может быть.

- Я похож на идиота, доченька? - спросил Джонатан. - Похож, Дженнифер?! - прорычал он, резко поднимаясь с постели. - От тебя несет им не как братом, а как... как твоим, парнем, - выплюнул отец. На его лице играли желваки. - Как же так вышло, Дженнифер? Может быть, ты мне расскажешь? Как так получилось, что мой сын трахает мою дочь? - нервно засмеялся.

- Отец, - беспомощно позвала Дженнифер. К горлу подкатил ком от выступивших слез. Отцовский образ в ее глаза размылся.

- Сука, - Джонатан покачал головой, вплетая пальцы в волосы, сжимая до побеления костяшек. - Этого не может быть, - вновь смеется, расхаживая взад-вперед, громко заламывая пальцы. - Когда это началось? Как давно? Хотя... знаешь, нет, не говори. Я не хочу ненавидеть его еще больше.

- Отец, в этом нет его вины, - прошептала она, с трудом поднимаясь с постели. - Это... это моя вина. Я должна была предотвратить это, но я не сделала ничего. Я просто... пустила все на самотек. Поддалась искушению, - по щекам покатились слезы. В отцовских глазах вспыхнула ярость, такая знакомая, джейсонская. - Поэтому, пожалуйста, лучше накажи меня, не его. Он... он запутался...

- Что ты несешь, Дженнифер? - закричал отец, в два коротких шага преодолевая расстояние между ними, хватая ее за дрожащие плечи и встряхивая. - Ты думаешь, я поверю в это? Зачем ты защищаешь его? Для чего?!

- Я... я лю... - Дженнифер захлебывается, плачет, закрывает лицо и желает умереть.

Отец шарахается в сторону, стискивая зубы до скрипа, до стирания в порошок; смотрит на собственную дочь, как на умалишенную и не понимает, что ему делать.

- Никогда не говори этого, Дженнифер, слышишь? Никогда, - резко сказал отец. - Ты больше не увидишь этого ублюдка.

- Отец, пожалуйста, не делай этого, - она подается вперед, падает на колени и плачет, прижимая ладони, словно в молитве, к лицу. Умоляет. Упрашивает. Пытается защитить. - Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - на повторе шепчет сбивчиво, не чувствуя, как заливает пол собственными каплями слез. - Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, - упрашивает не то отца, не то Бога, но ни тот, ни другой его молитв не слышит - отец лишь бросает к ее ногам то, что держал в руках все это время.

Дженнифер негнущимися пальцами поднимает тест на беременность.

Джонатан знал, что может ненавидеть, но что настолько - нет. Настолько сильно ненавидеть собственного ребенка - тем более. Он выжимает педаль газа на полную, в дверь квартиры Джейсона тарабанит, словно пытается ее к черту выбить и громко дышит через нос, мысленно умоляя себя голосом Элизабет успокоиться. И, когда Джейсон, сонно потирая глаз, открывает ему дверь, он почти спокоен.

- Что-то нужно? - равнодушно спрашивает он, опираясь плечом о косяк двери.

- Мне? - глупо переспрашивает Джонатан, стискивая пальцы в кулаки. - Мне - абсолютно нет. А вот тебе нужно.

Джейсон вопросительно выгибает бровь. Джон впечатывает кулак в челюсть сына, сразу же за ним - в нос, в скулу, снова в челюсть, чувствует, как кровь заливает пальцы и как в ответ бьют сильнее, грубее, профессиональнее, но аккуратно что ли, боясь. Джонатан , хватая сына за грудки, впечатывает того в стену, крича в разбитое лицо:

- Как ты мог?! Она твоя сестра! Как ты... Сука! Сука, как ты посмел?! - отец встряхнул Джейсона, прикладывая затылком. - Как ты мог трахать ее, зная, что она ничего не сможет сделать в ответ? Что не сможет рассказать? Что даже противостоять не сможет? Как ты посмел?! - кричит Джонатан, срывая голос. - Как... Как? Почему ты сделал это? Исус Всемогущий, ответь мне, Джейсон!

- Потому что, - еле шевеля языком, ответил он. - Природа, отец, та еще блядь. Такая же блядь, как Дженнифер, раз сделала именно так, - хрипло рассмеялся парень. - Можешь избить меня до полусмерти, но знай, что это не поможет. Она приползет ко мне, а мне даже не нужно будет напрягаться. Она - моя сука, и это заложено природой. Эта шлюха хочет быть оттраханной.

Джонатан не выдерживает. Бьет наотмашь, куда придется, выбивает из сына силы, заставляя харкать кровью, рычит что-то нечленораздельное и не помнит, как Джейсон оказался на полу и как избивал его собственными ногами. Джонатан отошел на несколько шагов, то сжимая, то разжимая кулаки. Его трясло и тошнило от запаха крови. Он не понимал, почему Джейсон до сих пор не отключился и смотрел на него так - так равнодушно. Он не знал, почему именно он чувствовал себя загнанным в угол, а не Джейсон.

- Ты... ты ненормальный, - хрипло прошептал отец, но знал - Джейсон слышит. - Но больше тебя ненормальна Дженнифер. Как она могла защищать тебя... Тебя... Такую мразь? - смеется он, пятясь к двери. - Никогда, никогда в жизни больше не появляйся, - выплевывает он, кидая на пол бумажник со всеми имеющимися деньгами. - Уезжай. Проваливай из города. Живи как хочешь и где хочешь. Но никогда, Джейсон, слышишь меня? Никогда больше не возвращайся сюда. Иначе...

- Иначе? - едва дыша, спрашивает Джейсон, находя в себе силы оскалиться.

- Иначе я убью тебя.

Джонатан пулей вылетает из чужой квартиры, дрожащими пальцами тыкает по телефону, вызывая скорую.

Джейсон размазывает кровь по губам, улыбаясь.

Поймана на лжи.
Вытащи меня из этого ада...
Мне не избежать этого страдания.
Прошу, спаси меня - наказанную.