Сердца на грани

Под конец жизни память стирает любые, даже самые яркие моменты. Неважно, как сильно ты за них держишься — они могут исчезнуть в один момент, словно кто-то просто нажал на Delete. Но даже если я однажды забуду собственное имя, этот момент навсегда останется запечатанным в моём сознании. Ведь само время не властно над настоящей магией.

А она слишком прекрасна, чтобы не оказаться новогодним волшебством.

Перед финальным движением я отпустил её руку ровно настолько, чтобы можно было закружиться. Ткань блестящего платья вспыхнула, будто пламя, и закрутилась в воздухе, повторяя каждое движение с изяществом, от которого у меня на мгновение сбился ритм дыхания. Сияние было настолько ярким, что заставляло слегка прищурить глаза. Хотя совсем не платье сверкало ярче всего: я не сомневался, что в эту минуту каждый взгляд в зале и так был адресован ей.

И действительно, на неё невозможно не смотреть.

Когда она закончила разворот и собралась сделать последний шаг, неповинующаяся мне больше рука сама скользнула к её талии, и я в секунду притянул её ближе. Хрупкая ладонь легла на мою грудь, и я почувствовал, как пульс сорвался с ритма. Внутри себя... или у нас обоих.

Её лицо оказалось так близко, что я физически не мог оторваться хотя бы на миллиметр. Глаза, цвет которых требовал своей собственной классификации, блестели под светом гирлянд. И я окончательно растворился в их красоте.

— Не смотри на меня так, — прошептала она сбившимся голосом. Кажется, я впервые услышал его за этот вечер.

— Как?

— Будто во мне есть что-то ... важное. — Она закрыла глаза, и в этот момент я ощутил, как её тело слегка поддалось вперёд. Моя рука сжалась крепче, не позволяя ей пошатнуться.

— Что-то?.. Боюсь, сейчас нет ничего важнее тебя, — вырвалось раньше, чем я успел хотя бы дослушать её просьбу. Будто эти слова давно просились наружу, выжидая подходящий момент, чтобы донестись только до неё. Хотя сейчас казалось, что мы действительно были одни.

Только когда в сознание ворвался звук аплодисментов, а тело почувствовало движение других людей вокруг, я заметил, как она обмякла в моих руках, став совсем невесомой.

— Ты в порядке? — я аккуратно тряхнул её за плечи, но реакции не последовало. — Саша! — Тишина. Только пальцы продолжали сжимать мою рубашку, будто это было единственное, что ещё удерживало её здесь.

Нужно сейчас же вывести её отсюда.

Не теряя драгоценных минут, я перехватил её крепче и сразу направился в сторону бокового выхода прямо за нашей спиной. Весь вечер я помогал переносить через этот проход букеты, считая их чем-то особенным. Оказалось, что самое ценное несли мои руки прямо сейчас. В несколько шагов пробравшись сквозь толпу, разразившуюся громкими разговорами, которые перебивали музыку, я резким движением открыл дверь. Декабрьский воздух тут же ударил в лицо, но Саша даже не вздрогнула.

Я опустился рядом с ней на холодный поручень, придерживая за спину, и только теперь услышал, насколько поверхностно она дышит. Корсет. Чёртов корсет.

— Прости, — пробормотал я, и не дожидаясь разрешения, аккуратно расстегнул пару верхних крючков на её спине, стараясь действовать быстро. На удивление, это оказалось легче, чем я думал. Её кожа под ладонями, такая холодная во время танца, теперь обжигала мои пальцы.

Частично высвободившись из удушающей конструкции, она резко вдохнула, а её веки дрогнули.

— Что?.. — хрипло, едва слышно попыталась выдавить она, фокусируясь на мне.

— Всё хорошо. — Я наклонился ближе и набросил ей на спину пиджак, скрывая от мороза оголённую кожу. — Всё хорошо, дыши.

Она медленно кивнула, точно только сейчас вернулась обратно в своё тело, а затем оперлась лбом мне в плечо — будто это единственное, что могло удержать её вертикально.

Какое-то время Саша приходила в себя, и я не решался нарушить тишину, переплетённую с её постепенно выравнивающимся дыханием. Сверкающее сияние изящно украшенного фойе сменилось пыльным освещением одинокого фонаря возле закрытой двери чёрного входа. Снежинки медленным танцем приземлялись на её собранные волосы, растворяясь от прикосновений с мягким каштановым облаком.

И только когда кончик её носа приобрёл розоватый оттенок, я предложил зайти внутрь, чтобы отогреться.

— Я... можно, мы ещё немного побудем ... не там? — запнувшись, попросила она, поддержав просьбу умоляющим взглядом.

— Но здесь ты можешь заболеть, — безуспешно попытался отказать я, сопротивляясь внутреннему желанию поддаться её уговорам.

— Тогда... — она начала осматривать окрестности, окружённые деревьями, и я выловил момент, чтобы крепче запахнуть на ней пиджак, пряча от зимнего ветра. — Идём. — Она неожиданно взяла меня за руку и повела по слабо освещённой тропе к единственному источнику света в беспроглядной темноте — оранжереи.

Её ладонь, которая не была занята удержанием платья, направляла меня за собой с удивительной скоростью, словно впереди было не ветхое застеклённое помещение, а вход в Нарнию. Звук каблуков по мощёной тропинке эхом отдавался среди деревьев, заменяя нам звуки бала, которые остались далеко в фойе. Дверь оранжереи оказалась заперта лишь на засов, с которым она справилась в считанные секунды, и через мгновение мы уже вдыхали призрачный аромат оставшихся амариллисов, заполнивший всё пространство. Видимо, кто-то планировал вернуться за очередной порцией цветов, но передумал: свет всё ещё слабо мерцал в углу оранжереи, а букеты белых цветов стояли на первом же столе. Внутри было ненамного теплее, чем снаружи, но хотя бы не пробирал до костей декабрьский ветер.

— Ты знал, что по легенде это символ самопожертвования? — неожиданно произнесла Саша, подняв с бокового стола одиноко лежавший красный амариллис. Она нежно прошлась пальцами по его лепесткам, продолжая свой рассказ. —  В греческой мифологии есть история о лесной нимфе, которая была безответно влюблена в пастуха по имени Альтей. И чтобы добиться его любви, дельфийский оракул предсказал ей каждый вечер приходить к дому Альтея в белой одежде и наносить себе раны в сердце золотыми стрелами. И представь себе, она действительно делала это... тридцать ночей подряд... А затем из её крови выросло ярко-красное растение, которое назвали в честь нимфы. И Альтей в конце концов полюбил её. — Когда она закончила говорить, красный амариллис оказался в вазе с другими, контрастно выделяясь на их фоне.

— Что же тогда означают белые? — спросил её я, впервые переключив внимание на цветы. — Если красные символизируют жертвенность влюблённой нимфы, то белые — её зажившие раны?

Она ненадолго задумалась, прокручивая теперь белый цветок в своих пальцах. Будто не хотела отвечать первое, что приходило ей в голову, а старалась подобрать подходящий ответ. В отличие от меня, обезоруженного её присутствием, она была на это способна.

— Может, это символ любви, для которой не нужно жертвовать? И достаточно... просто быть собой, — с лёгкой грустью улыбнулась она, отворачиваясь и убирая цветок обратно в вазу.

— Есть что-то, чего ты не знаешь? — мой вопрос ворвался в тишину, пошатнув её своей неожиданностью.

Только затем я понял, что полурасстёгнутое платье больше не могло держаться на бесполезно свисающих бретелях и намеревалось зацепиться за каждый угол в этом узком пространстве. Не сказав больше ни слова, я подошёл к ней сзади и, одним движением сняв с её плеч наброшенный пиджак и бросив его на стол, принялся аккуратно застёгивать корсет. В секунду, когда мои пальцы коснулись оголённой спины, я услышал приглушённый вдох, стараясь не обращать внимания на дрожь в своих собственных руках. Я соврал бы, сказав, что мои пальцы ощущали что-то нежнее её кожи.

Ведь раньше я никогда и не прикасался к волшебству.

Продолжая застёгивать крючки, что в полумраке оказалось сложнее предыдущего раза, я заметил цепь из мурашек на её теле и решил повторить свой вопрос, в надежде отвлечь нас обоих от интимности образовавшегося момента.

— Так существует ли что-то, чего не знает Александра Леонова? Буду удивлён, если ты скажешь «да», — усмехнулся я, заставляя собственное внимание переключиться на слова и перестать думать о том, как бы задержать пальцы на её спине ещё немного дольше.

— Я многого не знаю...— запнулась она, когда очередь дошла до очередного крючка.

— Тогда что из этого волнует тебя больше всего? Заставляет теряться в догадках? — продолжал я, позволяя мыслям взять собственный ход. — Только правду, помнишь? И не говори, что футб...

— Ты, — почти неслышно прошептала она, будто слова случайно вырвались наружу, намереваясь прозвучать только в её голове. Мои руки застыли в сантиметре от двух последних крючков, которые я намеревался оставить свободными и дать ей больше пространства для кислорода. И на секунду мир сжался до одного единственного слова. Она всё ещё не поворачиваясь, вдруг продолжила. — Мы...  это всё запутывает меня, понимаешь? Например даже... как мне тебя называть? — её голос прозвучал неестественно встревоженно. — Я имею в виду... Алекс ведь не «твоё» имя, а Саша... вроде как обращаешься сама к себе, это... странно... — Казалось, она вот-вот задохнётся от скорости своих мыслей. Не дожидаясь повторного обморока, я тут же развернул её за плечи и наклонился, оказавшись лицом к лицу с её тревогой.

— Называй Алексом. Называй Сашей. Только... говори со мной, хорошо? — выпалил я, стараясь как можно пристальнее заглянуть в неё.

Не лишай меня удовольствия наслаждаться твоим голосом.

Она смотрела в ответ, пытаясь найти в глазах подтверждение сказанному. Но мне действительно давно уже было плевать, каким именем меня называют. Чёрт, я ведь даже почти привык к Алексу.

И больше не мог сопротивляться искушению нарушить обещание держаться подальше. Казалось, от этого напрямую зависит моё существование. Так что, если нам разрешены только разговоры — я бы провёл прямую связь к её мыслям, лишь бы ни секунды не оставаться наедине с опустошающей тишиной в своей собственной голове.

— А чего не знаешь ты? — тихо спросила она, борясь с безрезультатной попыткой убрать непослушную прядь с лица. — Только правду... — Приглушённый свет оранжереи освещал совсем небольшое пространство, но этого хватало, чтобы рассмотреть крохотную заколку в её причёске. Хрупкая серебряная бабочка пряталась на каштановой подушке, как оберег от всех несчастий.

Я поймал себя на мысли, что слишком продолжительное время оставляю её без ответа, поэтому сказал первое, что пришло на ум, даже не стараясь в этот раз пристыдить совесть за такой порыв.

— Хоть в мире и существует бесконечно много слов, но... я не знаю ни одного, способного описать то, что чувствую рядом с тобой. — Правая рука, не желая терять ни секунды, спустилась с её левого плеча и переплела наши пальцы. Словно я схватился за спасательный якорь, не позволяющий окончательно утонуть в ней. — Проклятье, сейчас мне особенно жаль, что в моём ДНК нет и намёка на поэзию... Иначе я давно сказал бы тебе об этом.

Саша внимательно следила за моими движениями, даже не шевелясь. И когда её ладонь оказалась в моей, мне на мгновение показалось, что её пальцы сами притянулись к моим, поддавшись давно терзающему душу импульсу.

— Тогда напиши, — мягко подняв ресницы, произнесла она. — Кажется, у нас это лучше получается... — И снова эта улыбка с привкусом грусти. Но я не жалел ни об одном письме, даже тех, где хотя бы мельком упоминал Катю. Мне впервые захотелось рассказать об этом, рассказать ей. И я знал, что она поймёт, потому что хотя бы в этом мы были похожи. — Что бы ты написал прямо сейчас?

—Я бы написал... что хочу заправить эту прядь тебе за ухо, — незамедлительно ответил я, проведя второй рукой по её волосам и оживляя произнесённые вслух слова, — и сказать, что ты похожа на ангела..., — пальцы замерли у её лица. — Нет, ты и есть ангел. — Мы одновременно втянули воздух, и мне показалось, что в комнате его больше не осталось. — Я бы написал, что не в силах оторваться от тебя даже под прицелом камер и сотни глаз. — Она приподняла голову, и я нежно коснулся её щеки, позволяя ладони задержаться на её коже. — И что в эту секунду я могу думать только об одном, но ничтожные остатки совести не позволяют мне перейти эту черту.

За её нерешительной улыбкой послышался ответ:

— Так бы сказал настоящий поэт, — почти с ощутимым придыханием произнесла она. — А ты обещал не врать.

Фраза прозвучала почти как вызов, заставляя моё сердце неистово требовать выхода наружу.

— Ангел, я не солгал. — Моя рука спустилась к подбородку, приподнимая её взгляд на меня. Я старался запомнить каждое ощущение её кожи, каждую деталь на лице, каждый оттенок зелёного в её глазах, словно этот образ может стать моим спасением. — Это называется держать себя в руках.

— Тогда... не держи, — прошептала она.

Если бы не тепло её тела под моими пальцами, я бы подумал, что это сон. Настолько невесомыми казались её слова, словно выдуманные моим воображением.

Не держи.

Мы смотрели друг на друга, тяжело дыша, пока зимний ветер проникал в щели стеклянного помещения. Я мог слышать, как стучат у меня в висках её слова, и пространство между нами сократилось само собой. Или я уже давно стоял почти вплотную, склонившись над её лицом.

Её рот слегка приоткрылся от близости с моим большим пальцем, подпиравшим её мягкую нижнюю губу, и я больше не мог, не хотел сопротивляться той силе, которая притягивала меня к ней вне зависимости от обстоятельств, времени года или... чего бы то ещё. Электричество, пропитавшее воздух вокруг, подтолкнуло мои губы вперёд, оставляя ничтожный миллиметр между нами в качестве барьера.

Я задержался, пытаясь сделать последний вдох: как будто окончательно приблизиться к ней значило нарушить не только обещание, но и законы гравитации.

Один миллиметр.

Её губы.

Я больше не хочу сдерживаться.

Шаг — и...

Ощущение рая оказалось на моих губах.

Почти.

Почти...

— Не хочу вас прерывать, — донёсся голос Леры, — но, тебя ищет отец. И на твоём месте, Алекс, я бы поторопилась.

Звук резко раскрывшейся двери заставил Сашу подскочить от неожиданности, а меня отвернуться и выругаться сквозь зубы.

Как ему удаётся раз за разом отнимать у меня всё самое ценное?

После этого взгляд сразу вернулся к ней, тоскуя по губам, которые ещё мгновение назад предназначались мне. Я последний раз посмотрел в её глаза, полные растерянности и непонимания.

— Прости, — беззвучно произнёс я с тем извинением в лице, которое бы убедило её: это не в моей власти.

Не дожидаясь ответа, я схватил лежавший на столе пиджак и направился к выходу, ощущая на своём затылке пристальный взгляд. Но когда в проходе я поравнялся с Лерой и собирался пройти мимо, она схватила меня за рукав, заставив обернуться. Она бросила короткий взгляд на Сашу, потом снова на меня.

— Ты обещал мне, — сурово произнесла она, прожигая грозным взглядом.

— И я держу слово, — ответил я с тем спокойствием, на которое ещё был способен.

— Он разговаривал с Кузнецовым, — после короткой паузы тихо сказала Лера, опустив глаза в пол.

Я лишь кивнул в знак благодарности и вышел из оранжереи, оставляя позади все надежды на свободу, которую я почти почувствовал в её прикосновении.

Через несколько минут я снова вернусь в реальность, которой распоряжается он.

Зимний воздух пробрался под кожу своими колючими пальцами, помогая глубже спрятать вспыхнувшие чувства. Сдержанность. Отстранённость. Единственные эмоции, которые я позволял себе в его присутствии.

Открывая школьную дверь, я ещё раз выругался, осознавая, что предстоящий разговор будет разительно отличаться от того, который состоялся всего каких-то пару минут назад. Но хуже всего — у меня не было ни единого аргумента, чтобы выиграть.

Фойе было таким же, каким мы его и оставили: шумным, многолюдным и до неприличия красивым. И пока одноклассники заняли танцевальную зону, почти вся взрослая часть коллектива собралась у зоны кейтеринга.

Найти отца было не сложно: флюиды его надменности пробирали до дрожи даже с другого конца помещения. Он медленно отпивал шампанское из бокала, деловито поддерживая разговор в своём кругу. И я насладился последними секундами спокойствия.

Как только я поравнялся с ним, он тут же оценивающе посмотрел на мой внешний вид и, оставив бокал, уверенно пошёл в направлении центрального выхода.

— Разобрался с цветами? — едко спросил он, когда мы вышли в пустующий коридор.

— Каким...— оборвался я на полуслове и выругался, продолжая движение.

Чёрт, Лера.

— Хм, твоя подруга лжёт лучше тебя, — язвительно прокомментировал он, отходя за угол.

Неосвещённое пространство поглотило всё: звуки отдаленного бала, запах его дорогого парфюма, заставляющий меня цепенеть. Но не презрительный прищур его постепенно чернеющих глаз. Нахмурившиеся брови, сдвинувшиеся в центр лба, создавали подобие морщин на его безупречно выбритом лице.

Время не пощадит даже тебя.

— И долго ты собирался держать меня за идиота? — словно прочитав мои мысли, резко произнёс он, убедившись, что мы остались одни. — Думал, я не узнаю о футбольном просмотре? — Цвет его глаз окончательно приобрёл чёрный окрас. — Какого чёрта ты вообще решил, что имеешь право отказываться от такой возможности? — он грозно приблизился, обдав моё лицо алкогольным дыханием.

— С момента совершеннолетия я не обязан перед тобой отчитываться, — равнодушно ответил я, желая поскорее закончить этот диалог.

Отец слегка прищурил глаза, глядя на меня. Приподняв левую бровь, он отталкивающе размеренным голосом продолжил.

— Напомню тебе: я всё ещё твой законный представитель, — уголки его губ приподнялись в самодовольной улыбке. — С этого дня обо всех просмотрах мне будут докладывать лично, я об этом позаботился. — Улыбка исчезла, уступив место холодной, почти жестокой маске, которая и была его истиной сущностью, так искусно скрывающейся от посторонних глаз. А голос почти перешёл на шёпот, который резал по коже острее ледяного лезвия. — Если хочешь, чтобы наши договорённости продолжали действовать — играй по моим правилам. А не прячься по углам с кем попало. Надеялся, я не замечу, сколько времени ты сегодня провёл с этой девчонкой?

Ещё хоть слово о ней...

Остатки самообладания смела лавина ненависти, прорывающаяся сквозь выстраиваемый годами барьер. Я сделал шаг в его сторону, но он двинулся быстрее. Его рука вцепилась в мою рубашку, и через секунду я почувствовал, как бетон врезается в лопатки. Он навис надо мной вплотную, сжав челюсть и процедив сквозь зубы:

— Один вечер с ней, и ты вообразил, что можешь тягаться со мной? — словно нарочно провоцируя, спросил он, ещё крепче сжимая мою рубашку.

— Мне давно уже не восемь, — произнёс я, направляя всю смелость в голос, — если ты забыл.

Не дожидаясь его реакции, я резким движением скинул с себя его руку. Его глаза сузились, но он не сделал ни шага.

— Я знаю и другие способы, если ты забыл, щенок, — прошипел он, словно змея, брызнувшая ядом прямо в лицо. — Можешь попрощаться с новогодней поездкой к своей ненаглядной, я уже сдал билеты. — Слова громом разразились внутри меня, сбивая с ног. Только не это. Я не могу подвести и её. — Иди, наслаждайся своим праздником, — бросил он, насмехаясь, и удалился в противоположном направлении.

Чёртов ублюдок.

Мой кулак тут же встретился со стеной, желая дать волю ярости, переполняющей всё тело. Глухой удар отдался в костях, но боль лучше бессилия. И даже сбивающий с ног гул в ушах не смог заглушить звук, когда что-то внутри окончательно надломилось.

— Когда-нибудь ты запомнишь: я никогда не проигрываю, — произнёс расчётливо холодный голос в конце коридора.

Я медленно спустился на пол, прижавшись спиной к стене и сжав в руках пиджак, чтобы пальцы не продавили собственную ладонь. Внутри урагана эмоций я безуспешно пытался ухватиться за любой луч света, но последняя капля надежды больше не верила в удачный исход.

Я больше не боялся тех кошмаров, которые мне снились — реальность оказалась куда хуже.