Нелюбимая

В прошлой главе:

― Спасибо, ― девушка, не смотря на Ханя, подошла к окну и обхватила себя руками. Мужчина медленно приблизился и положил ей руку на плечо, намереваясь сказать слова извинения, но Лин дёрнулась, как ужаленная, и испуганно на него посмотрела. ― Простите, мистер Лу, мне неудобно говорить Вам, но, пожалуйста, не могла бы Вы оставить меня одну? Я всё ещё неважно себя чувствую.

Лу кивнул и вышел из комнаты. Что же он, чёрт возьми, наделал?

      Особняк семьи Ву был виден уже издалека: занесённый снегами, он казался ещё более одиноким и покинутым, чем ранее. Темнея своей угрюмостью, он навевал на Янлин тоску, хотя она прекрасно знала, что именно в этом поблекшем доме её ждут всегда. Расплатившись с таксистом, она отказалась от его предложения помочь с чемоданом, ведь тот был совсем лёгким: девушке не хотелось лишний раз обременять пожилого мужчину, который и так намучился, стараясь проехать по заснеженным, не чищенным дорогам. Волнение о матери заполнило всё её сознание, поэтому Лин почти не думала о Лу Хане, и ключевым словом было слово «почти». Девушка думала об этом, как о чём-то давно прошедшем; как о том, что давно забыто; как о том, что оставлено где-то далеко, где-то в трёх часах езды на поезде.
В заснеженном, как и всё вокруг, дворе была протоптана всего лишь одна тропинка, почти неправдоподобно расчерчивающая собой белое полотно; в заиндевелых стёклах виднелись отголоски только пробуждающегося солнца по ту сторону дома; а вокруг стояла звенящая стеклом тишина, которую можно было обхватить руками ― настолько материальной она казалась. Всё вокруг было каким-то неживым, потонувшим где-то в покое и вековой пыли. Янлин не была здесь всего полгода, но родной дом уже воспринимался, как что-то бывшее и удалённое; но несмотря на это, ничего роднее этого старого дома девушка и представить себе не могла.

      В холле было более чем прохладно, видимо, госпожа Ву совсем не бывала на первом этаже, и поэтому его не отапливали. На предметах скопился порядочный слой пыли, пахло застоявшимся воздухом, влажностью и старой сухой листвой. За полгода дом пришёл в высшую степень запустения. Тишина и холод давили на плечи, и Янлин не могла сдвинуться с места, хотя продрогла до самых костей ― вид собственного дома, который она никогда не хотела покидать, рушил последние затворы, сдерживающие её эмоции. Еле держась на ногах, Лин поднялась в свою комнату, села на пропылившуюся кровать и горько разрыдалась, жалея, что тогда, тёплым августовским вечером, безвольно кивнула маме, давая согласие, в котором, по сути, никто и не нуждался. Да, она бы никогда не узнала о Вики, о, пусть и немного странном и стремительном, но материнстве; она никогда бы не полюбила Лу Ханя и не знала бы, что похожий на летний ветер трепет в груди может жить в ней; и она бы никогда, возможно, не узнала, как горько и больно бывает, когда рушатся воздушные замки, полные хрустальных надежд и мечтаний.

      Но больнее всего девушке было из-за того, что эти воздушные замки настроила она сама и никто в их рушении не виноват.

      Янлин не представляла больше своей жизни без тех людей, которые у неё появились за последние полгода, и, конечно же, она собиралась вернуться. Просто она не могла поступить иначе, она просто не имела права сбегать теперь, когда было слишком поздно, когда было прочувствовано всё, когда было увидено даже больше, чем ей нужно было видеть. Почему-то она совсем не представляла, что будет после её возвращения: тонкая, условно-натянутая нить доверия и взаимопонимания между ней и Ханем лопнула, и это было слишком очевидно, чтобы не обращать на это внимания. Лин, будто заводная игрушка, в которой несколько раз повернули ключ, сдерживающий настоящие эмоции и чувства, жила всю свою жизнь «на автомате». Двигалась, говорила, думала, чувствовала, как этого предписывают нормы и правила этикета, как её научили и как воспитали. Вот только через некоторое время заводной механизм ломается, или очень банально садятся батарейки, и тогда всё бьёт через край.
И Янлин захлёбывалась своими эмоциями. Горечь и душевные страдания плотным кольцом сжались вокруг её хрупкого тела, выжимая из неё силы и слёзы. Она никогда бы не смогла объяснить, что она чувствовала в тот момент, потому что большой поток из тысячи оттенков разных чувств нельзя придать описанию.
Лин задыхалась в своих рыданиях ― они так давно душили её душу, что сдерживать их она просто была не в состоянии. Ей было больно, досадно, обидно, и не столько от факта измены ― хотя как это слово смешно звучало, если учитывать их с Лу отношения, ― сколько от того, что она поверила. Поверила в чудо, поверила в детскую наивную сказку, которую она сама у себя и забрала.
Ужасно тянуло в сон: первый поезд отправлялся в 4 утра, поэтому этой ночью Янлин почти не спала ― мысли, тянувшие прямо на дно бессонницы, обуревали её, и она даже не сомкнула глаз; в поезде она так же не смогла даже на полчаса погрузиться в путевую дрёму, ведь, стоило девушке прикрыть веки, как перед глазами начинали появляться страшные картинки, связанные с болезнью мамы ― Крис не объяснил ничего толком, только сказал, что всё очень серьёзно; а теперь, отдав истерике все оставшиеся силы, Лин забылась тяжёлым сном. На часах было начало восьмого утра, когда она приехала, и Крис с госпожой Ву ещё спали; проснувшись, Янлин обнаружила на часах час дня, и за стенкой угадывались размеренные и неторопливые передвижения брата.

      Женщина лежала у себя в постели. Укрытая двумя одеялами, она тяжело, с охрипом, дышала и иногда закашливалась до слёз в глазах ― Янлин чувствовала, как внутри всё обрывается от вида болеющей мамы. Госпожа Ву иногда проваливалась в сон, выдёргиваемая из него своим же кашлем. Янлин она заметила не сразу.

      ― Как ты, мама? ― Лин ласково сжала её руку поверх одеяла и поправила прядь волос, упавшую на горячее от жара лицо.

      ― Всё хорошо, Янлин, всё хорошо, ― женщину прервал кашель. Пытаясь улыбнуться, она сказала позже: ― Как видишь, я совсем себя запустила.

      ― Прости меня, мама. Я ведь тебе даже не позвонила ни разу, после того, как переехала к господину Лу, ― Янлин поняла это только сейчас, когда видела постаревшее лет на десять лицо своей мамы, к которой никогда раньше не испытывала особой нежности. Она казалась девушке слишком сухой и жёсткой, но не теперь, когда её влажные глаза, выделяющиеся на худом бледном лице, смотрели на неё с невероятной любовью и заботой. Болезнь донельзя смягчила душу и лицо серьёзной леди, воспитанной старой школой.

      ― Нет, это ты должна меня простить. Я не должна была отдавать тебя замуж в столь раннем возрасте. Погнавшись за деньгами, которые мне даже не на что потратить, я потеряла здоровье и дочку.

      ― Не говори так, мама, ― Янлин склонила голову, пытаясь удержать слёзы. ― Я всё так же, даже сильнее, люблю тебя. Я люблю Лу Ханя. Он замечательный, взрослый, внимательный, я не могла даже мечтать о таком супруге.

      ― А ещё он совершенно тебя не любит, ― в спальне женщины появился Крис. Он поджимал губы, словно за что-то обижаясь на Янлин, и сверлил взглядом корешок книжки, которую держал в руках. ― Он же холоден как лёд, ему безразличны человеческие чувства, ― Крис отчеканил каждое слово, на что Лин смогла лишь прошептать обиженно и стыдливо: «Неправда!».

      ― Ваш отец был таким же в первые месяцы нашего знакомства. Семейная жизнь в корни его поменяла. Дайте господину Лу шанс, ― обращаясь не то к Янлин, не то к её брату, госпожа Ву сделала над собой усилие и приподнялась в кровати, позволяя заботливым рукам Лин поправить подушки под спиной. ― Ваш отец думал только о работе, когда мы познакомились, как будущие муж и жена. Ему было всё равно до моих желаний, до моих чувств, которые я старалась не проявлять слишком сильно, он дневал и ночевал в своём кабинете. Генри сильно переменился после твоего рождения, Крис. Только тогда он стал таким, каким был до конца своих дней, ― лицо женщины потемнело, а пальцы мелко задрожали, пытаясь сжать ткань одеяла.

      ― Мы пойдём, а ты отдыхай, мама, ― Янлин улыбнулась через силу и, проведя ладонью по волосам мамы, вышла из комнаты.

      ― Когда ты уезжаешь? ― поинтересовался Крис, наливая Янлин чаю. Они сидели в его комнате, где было тепло и, как прежде, уютно. Книжные полки были всё ещё полны книг, и только кое-где были заметны «пробелы». «Я приезжал за книгами не единожды. В этот раз тоже заехал за парой штук, а мама обнаружилась в таком состоянии», ― пояснил молодой человек.

      ― Завтра, вечерним поездом. Вики ждёт меня, ― Янлин едва улыбнулась, вспоминая о девочке, которую не видела всего лишь около суток, но по которой уже безмерно скучала.

      ― Вики? ― переспросил Крис, не понимая о ком идёт речь.

      ― Это дочка мистера Ханя. Представляешь, Крис, она зовёт меня мамой! Смотрит на меня своими большими-большими умными глазами, тянется ко мне и говорит так доверчиво: «Мама!». Во мне всё переворачивается каждый раз. До сих пор привыкнуть не могу к этому потрясающему чувству! ― взахлёб делилась Янлин, пытаясь передать взглядом, мимикой, весь тот восторг, который вызывала малышка в её душе. Крис лишь скептично хмурил брови и молчал.

***

      Хань не находил себе места. Янлин не позвонила, когда добралась до дома, не позвонила вечером того же дня, и на следующий день тоже. Она не сообщила время своего прибытия, и мужчина боялся, что девушка останется дома больше, чем на два дня. Что она не вернётся вовсе. Хань мерил шагами свой кабинет, свою спальню, пару раз появился на кухне, надоедал миссис Чжанг, когда та составляла список покупок для рождественского стола, в кой-то веки дал дочке изрисовать свой пиджак ― что больше всего удивляло мужчину в данной ситуации, так это то, что остальные проявляли просто тотальное спокойствие. Вики спокойно рисовала маме «подарок», миссис Чжанг только чуть раздражённо вздыхала, когда Лу в очередной раз спрашивал, не звонила ли Лин, повара и горничные выказывали единственное беспокойство ― они не успели согласовать меню и украшение зала к Рождеству.

      Только Сюмин, как старый друг и верный товарищ, рассказал ему, что он думает о всём том, что произошло, называя Ханя всеми неприличными словами, какие только знал. «У тебя голова есть на плечах?» ― задавал он резонный вопрос и получал в ответ лишь пожимание плеч.

      ― Ты должен был ей всё объяснить. Неважно, что она тебе говорила, ты должен был ей всё объяснить, ― Сюмин с размаху плюхался в своё любимое кресло, но почти сразу вскакивал, принимаясь нарезать круги по комнате. ― Вот ты мне объясни, чёрт бы тебя побрал, Хань, как?..

      Хань опускал взгляд, сжимая с силой кулаки, и старался не прислушиваться к ругательствам друга, который обычно себе такого не позволял ― значит, и правда было за что.

      Почему он не понял всего раньше? Тогда бы он ни на шаг не отошёл от неё, он бы просто не дал девушке усомниться в прочности и нерушимости их связи. Он пытался убедить себя в том, что Янлин уехала только из-за болезни мамы, а не из-за того, свидетельницей чего она стала. С другой стороны, если она так отреагировала на поцелуй, то значило ли это, что с её стороны тоже были чувства? Хань снова путался в себе, в причинах, в мыслях, и никак не мог стащить с себя дурацкую сеть, которая основательно опутала его. Каждый шаг и вздох давался с трудом. Время на эти два дня, казалось ему, просто остановилось. Безвольно тянулись минуты, часы и вовсе казались целой вечностью ― теперь Лу, наконец-то, понимал значение этих слов, ― а от момента восхода солнца до момента его захода мужчина проживал целую жизнь.

      И мог ли он подумать, что самое большое в жизни облегчение, самую сильную радость, самый лучший подарок на Рождество он получит в двадцать семь лет, в рождественское утро, когда увидит, как фары автомобиля мазнут жёлтым светом стены в гостиной, а из машины появится такая хрупкая и необходимая ему Лу Янлин.

************************************
Осталось ещё не много и фанфик закончится)