Методический материал по соблазнению

───── ◉ ─────

Доран вновь присел на край стола — туда, где всего несколько минут назад лежала Деви, выгибаясь от его прикосновений и шепча его имя так, будто оно было молитвой. Сейчас он казался другим. Не холодным, не отстраненным, но... сфокусированным. Словно что-то в нем резко сдвинулось, развернулось внутрь холодным расчетом.

Он протянул Деви телефон. Экран все еще светился — короткое сообщение от Бо, будто вырезанное из реальности ножом.

Люцерн, Швейцария. Под поддельным именем.

Живет одна. Деньги — со счетов Камала.

Адрес подтвержден. Она — жива.

Доран смотрел на Деви, но в его лице не было ни растерянности, ни боли. Только сосредоточенность. Сдержанное напряжение в линии челюсти, почти невидимая морщина между бровей. Он не выглядел так, как, возможно, следовало бы — не был ни потерянным, ни раздавленным. Только заинтересованным. И это, на удивление, ранило сильнее.

Деви опустила взгляд, сжимая телефон в руках. Она старалась не ревновать. Не сравнивать. Не позволить себе этих мыслей. Но они были — живые, скользкие, как змеи шептали на незнакомом языке.

Ты не первая. Амрита была до. Она была та, кого он когда-то хотел. Ее фотография все еще в ленте его инстаграм.

Но потом включилась — память. Резкая. Тяжелая. Бессовестно яркая до пережитой боли.

Амрита — жива. А Кайрас — мертв.

Ее брат лежал под футами кладбищенской земли, под серым гранитом, с датой, выбитой навсегда. А та, кто знала. Кто, возможно, была рядом. Кто молчала — живет на краю мира.

И все внутри Деви сжалось от злости. От острого, прожигающего желания посмотреть этой женщине в глаза и спросить. Стоила ли ее игра этих жертв? Счастлива ли она, понимая, что ходит по костям ее семьи?

— Ты собираешься поехать к ней? — спросила Деви, голос был ровным, но тянулся как натянутая струна. Она слилась и пыталась успокоить в себе это чувство.

— Да, — ответил Доран сразу, без наигранного ожидания. Просто честно. — Я должен.

Деви кивнула, в груди горело. Не ревность — уже нет. Гораздо больше. Глубже. Ненависть.

— Я тоже хочу поехать.

Доран чуть нахмурился, пытаясь считать эмоции, но Деви старалась спрятать их от самой себя.

— Деви...

— Не из-за ревности, — перебила она спокойно. — Не потому, что я боюсь, что ты посмотришь на нее — и вдруг захочешь вернуть прошлое. Я, — она запнулась, — хочу увидеть ее сама. Я хочу стоять перед той, кто знала, кто хранила все ответы, пока я росла в вопросах и одиночестве, думая, что никому не нужна. — Она подошла ближе, положив телефон на стол рядом с профессором.

Доран не перебивал.

— Мои родители, — продолжила Деви тихо. — Потом Кайрас. В каждой из этих смертей родных мне людей, она стояла рядом и молчала. Я имею право спросить. Да, я волнуюсь, как все это сложится на наших отношениях, если они у нас есть, но я хочу ее увидеть ради себя.

Доран смотрел на нее долго, не произнося ни одного слова, не отговаривая и не споря. Его глаза оставались серьезными, в них не было ни тени сомнений — только признание. Того, что Деви уже не та, кто стоит позади. Она — рядом. На одной линии. В этом — и страх, и восхищение. И его личная, вслух не произнесенная капитуляция. Она читала его взгляд, принимала.

— Хорошо, — сказал он. — Поедем вместе.

Доран кивнул, коротко, но уверенно. Соглашение повисло между ними не как формальность, а как молчаливая сделка. Что-то важное, неизбежное и, возможно, гораздо более разрушительное, чем им хотелось бы признать.

— Мы не можем уехать прямо сейчас, — произнес он, снова вставая, возвращаясь к столу, за которым всего пару дней назад отчитывал студентов за сорванные сроки. — Мы не может просто взять и сорваться, нужно подготовиться.

Он опустился в кресло, привычно отодвинул в сторону кипу бумаг и снова стал тем, кем был днем: собранным, опасным, деловым. Но теперь, после всего, Деви знала, что под этой маской — не только холод. Там было другое. Глубже. Боль, которую он не показывал никому, и слабость, которую разделил лишь с ней.

— Выходные — это крайний случай, — продолжил он, не поднимая взгляда, просматривая что-то в планшете. — Я бы предпочел использовать каникулы. Тогда у нас будет время. Я смогу подготовиться: найти больше на нее. Проверить, с кем она связана. И самое главное на сегодняшний день — найти Джоша.

Он произнес это последнее имя с таким спокойствием, что у Деви по спине прошел ледяной ток. Она не сомневалась — Доран найдет его. И с ним не будет так, как с Ритой. Там не будет разговоров. Только расплата за содеянное.

— Мы сделаем это вместе, — сказала она, подходя к краю стола, не садясь, просто стоя напротив. — У нас есть месяц. За это время мы соберем все, что сможем найти. Сомкнем нити событий. Джош, Одри, Рита, Камал. Все должно сойтись.

Доран кивнул, Деви видела уверенность в его глазах.

— Возьми на себя лекцию. Подготовку кейсов. Ты знаешь, как преподнести материал, чтобы он ударил точно.

— С удовольствием, — выдохнула Деви и впервые за последние полчаса почувствовала, как в ней появляется что-то, похожее на контроль.

— Я займусь остальным. И нужно найти хорошего юриста, который проконсультирует по завещанию.

Деви задумалась лишь на мгновение.

— Семья Де Клер, у них своя контора, они могли бы подойти. Оно не связаны никакими обязательствами с фамилией Рай или Шарма.

Идея показалась внезапно очень хорошей. Но Доран не оценил, услышав знакомую фамилию.

— Нет, — с наигранным преувеличением ответил он, перекладывая документы на столе.

— Почему? — Деви удивилась, ища подвох в своем предложении.

— Он мне не нравится, — ответил Доран, и Деви заметила, как заиграли желваки под кожей на щеках профессора.

— Кто? — Дивия не сразу поняла реакция, ей потребовалось услышать имя, которое не принадлежало отцу Кристиана.

— Этот футболист.

Доран не произнес имени. Но Деви это было и не нужно, за ребрами потеплело. Она хотела посмотреть, но не стала портить осознание: он тоже ее ревновал. Деви быстро подошла к столу и поцеловала Дорана в щеку, беззвучно соглашаясь на его ревность.

Она прошла к шкафу, где лежали материалы от прошлых занятий, аккуратно вынула нужные папки, пересчитала распечатки и снова села за маленький стол сбоку от основного. Рабочее место помощницы. Его беззвучная тень, но не сегодня. Она соавтор. Партнер. Деви раскладывала листы, проверяла содержание, обновляла метки в таблице преподавательского плана, ставила галочки в электронной ведомости — ничего необычного, только привычные действия, которые, почему-то, теперь ощущались по-другому. Увереннее.

Тишина между ними была легкой. Спокойной. Настоящей.

Когда Деви поднялась, отряхивая руки от графитового пыльного налета и собираясь уходить на последнюю лекцию, Доран не сказал ни слова. Просто открыл ящик стола, достал тонкую пластиковую карточку и положил перед ней. Движение было будничным. Почти равнодушным. Почти.

— Что это? — спросила Деви, нахмурившись.

Он не смотрел в ее сторону. А она очень хотела поймать взгляд.

— Карта, — ответил он просто.

— Зачем?

Она не прикоснулась к ней. Даже не потянулась. Сердце сжалось в груди, как будто это был не пластик, а браслет, от которого нельзя избавиться. Все внутри нее сопротивлялось от непривычки такого. Если Кайрас хотел, что бы младшая сестра не приставала, он тоже делал так — протягивал карту и просил не трогать его некоторое время.

— Я не могу это взять, — произнесла она тише, чем хотела. — Мне просто... не нравится быть... — запнулась, не зная, как озвучить страх.

Доран наконец посмотрел на нее. Его взгляд не был холодным. Но и не мягким. Он был ясным. Пронзительно прямым.

— А я не предлагаю тебе долг, Деви, — сказал он. — Я даю тебе свободу. Чтобы ты не думала, можешь ли позволить себе кофе. Или проезд. Или бумагу для кейсов. Мы с тобой в этом вместе. Так что это — не одолжение. Это равенство, и мне было бы спокойнее, если ты взяла карту.

Сомнение, гордость, страх — все это переплеталось в один единственный вопрос: что будет, если я разрешу себе зависеть?

Деви не двинулась. Карта все еще лежала между ними, как разрез на коже — маленький, но ощутимо болезненный. Прямоугольник пластика, с которым почему-то было связано куда больше, чем просто финансы. Деви смотрела на карточку и чувствовала, как внутри поднимается знакомое напряжение — не агрессия, не гордость, а что-то гораздо глубже: память. О детстве, когда она ни в чем не была ограниченна, ни в родительской любви, ни в игрушках. О подростковом возрасте после смерти Кайраса, когда приходилось делать вид, что тебе не нужны новые кроссовки или наушники. Прошлое, которое было настолько недавним, не давало власть доверию.

— Я знаю, что тебе трудно и страшно, — сказал Доран спокойно, и, как всегда, точно. Без драмы. Просто видел ее насквозь.

Он снова отвел взгляд, будто давая ей пространство для ответа — и одновременно показывая: не давит. Не настаивает, но надеется. Когда Деви не шелохнулась, он продолжил. Подошел, взял за руки и дождался, пока она посмотрит на него.

— Это не подачка. Не контроль. Это просто... — он чуть выдохнул, — заработанная зарплата плюс немного моей заботы сверху. На эту карту будет поступать официальная оплата твоей работы ассистента. Ежемесячно. В рамках университетской программы. Я не имею доступа ни к отслеживанию, ни к снятию средств. Это не мой счет. Не моя карта. Только твой личный, которым ты вправе распоряжаться на свое усмотрение.

Деви все еще молчала. Потому что упрямство в ней жило рядом с достоинством. И оба шептали: будь осторожна.

— Мне будет спокойнее, если ты возьмешь ее, — добавил Доран тише. — Если не будешь выбирать между кофе и завтраком, или новыми красками и холстами.

Она хотела сказать, что справится. Что может обойтись. Что умеет жить на грани. Но каждое из этих слов показалось бы ему ложью. А себе — еще хуже. Она не справлялась, особенно, после того, как узнала, что все время после гибели брата, Камал жил за счет семьи Шарма.

— Пожалуйста, — сказал Доран.

Без нажима и интонации «я знаю лучше». Просто мягко. По-настоящему. Как просьбу, которой он не привык делиться. И это «пожалуйста» оказалось куда действеннее, чем любая инструкция, приказы или контроль.

Деви медленно протянула руку и коснулась черного пластика. Неуверенно. Как будто он мог обжечь. Но он был теплым — от его ладони. И от чего-то другого, невидимого.

От доверия, заботы и понимания.

Деви не ответила. Просто едва заметно кивнула. И, взяв карту, положила ее в сумку так, будто это был не платежный инструмент, а... обещание на будущее, где нет требований и контрактов.

Доран не пытался ее купить, а она не была готова продаваться. Они просто, на несколько миллиметров, стали ближе.

— Проблем с установкой приложения и использования не будет, она на твое имя, — пояснил Доран. — И, если тебе будет что-то нужно, телефон, планшет, что угодно, просто скажи и мы найдем решение. Для всего.

Деви еще раз кивнула, не до конца веря в происходящее. Она знала, что фамилия Басу известна в бизнес-кругах. Они владели недвижимостью по всему городу, и Деви понимала, что чтение лекций — не единственный источник дохода Дорана, но наглеть все равно не получалось. Последние несколько лет она привыкла зависеть только от себя, и пластик с выгравированными буквами ее имени ощущался слишком тяжелым весом на дне сумки.

───── ◉ ─────

Аудитория была наполнена привычным гулом: шелест страниц, мягкие щелчки по клавишам, редкие перешептывания. День шел своим чередом, и Деви, вошедшая в класс незаметно, не несла с собой никаких материалов, не спешила брать на себя роль организатора или помощницы преподавателя. Сегодня ей нужно просто быть. Здесь. Среди своих. С теми, кто, как и она, просто учились.

Она опустилась рядом с Сарой — без слов, просто молча, как делают те, кто не нуждается в объяснениях.

Сара, как будто почувствовав, что Деви не станет задавать лишних вопросов, повернула запястье. На нем блестел тонкий браслет — простой, серебряный, с крошечной гравировкой, едва заметной. И в ее взгляде было что-то очень личное.

— У нас с Радхикой были одинаковые, — сказала она негромко, будто делилась тайной. — Мне он всегда казался слишком простым. Без камней, без блеска. Я говорила, что это безвкусно. А она наоборот. Обожала.

Деви слушала, не перебивая, чувствуя, как что-то внутри нее откликается на эту хрупкую, невыносимо теплую интонацию из рассказа о прошлом.

— Когда она ушла, — продолжила Сара, глядя прямо перед собой, — не взяла с собой почти ничего. Ни косметику, ни одежду. Ни свои первые скульптуры, которые берегла больше жизни. И оставила... браслет. На подоконнике. Как будто это была последняя точка ее невозврата. И теперь, — Сара провела пальцем по металлу, — теперь мы снова вместе. Хоть как-то.

Деви протянула руку, легко коснулась ее ладони, не пытаясь утешить, просто быть рядом.

— Вы еще помиритесь, — сказала она мягко. — Просто на это нужно время. У каждой из вас были причины. И у каждой — своя боль.

— Я предложила ей отказаться от ребенка, говорила, что это единственный выход. Правильный, такое не прощают.

Деви не ответила, но сжала ее пальцы — на мгновение, чуть крепче, чем следовало бы, вспоминая лицо Кая, который, как копия, был похож на отца. Деви улыбнулась: она не была одна, пусть еще не смогла собрать всю свою новую семью вместе. Но однажды они будут наряжать елку на рождество, обмениваться подарками и станут счастливее.

Очень захотелось сказать спасибо Раде, что та выбрала сложный путь и не испугалась.

Лекция началась тихо. Вошел преподаватель — нейтральный, вежливый, отстраненный. Говорил о рыночных стратегиях в кризисных периодах, о коррекциях, рисках и цикличности. Все было, как всегда. Слайды сменяли друг друга, студенты делали пометки. Кто-то сидел с полуприкрытыми глазами, кто-то — с сосредоточенным лицом. Деви слушала, но не пыталась анализировать. Сегодня она позволяла словам проходить сквозь нее, как будто это был фон, под который происходило что-то более важное.

Сара время от времени что-то записывала, но пальцы все еще касались браслета — будто она напоминала себе: я не одна.

Когда лекция подошла к концу, преподаватель объявил тему следующего занятия, что-то добавил про проверочную работу и студенты стали собираться привычно шумно, с ритуальной усталостью в движениях под конец учебного дня.

Деви встала, перекинула через плечо сумку и на мгновение задержала взгляд на Саре.

— Спасибо, что рассказала, — тихо произнесла она.

Сара кивнула, собираясь на встречу с Рамом, а Деви лишь смотрела в спину уходящей подруги, думая, как ей помочь.

───── ◉ ─────

5 октября 2024 года. Суббота.

Они жили как пара, не проговаривая этого вслух. Без ярлыков и деклараций, но в каждом движении, в каждом прикосновении, в каждом утре, которое начиналось одинаково — с тепла, с кофе, с его дыхания у нее в волосах. Они не говорили: мы вместе. Они просто были рядом.

Деви иногда готовила завтрак. Не всегда успешно — бывало яйцо подгоралo, а хлеб сгорал в тостере, оставляя едкий запах и след на тарелке. Но она старалась. Всегда. И в этом старании было что-то невыносимо личное. Особенно в том, как Деви злилась на неправильно обжаренный бекон, — будто пыталась отвоевать у мира порядок даже в мелочах. А потом Доран спасал положение своими объятиями и завтраком по пути в кампус. Они нашли идеальное место, где он смог бы высаживать ее и не скомпрометировать их связь и при этом проводить часть утра рядом.

Пока Доран мог готовить съедобный завтрак, Деви кормила кота. Корм высыпался в миску с легким шелестом, и кот, по-прежнему важный и недовольный, шел к еде с видом одноухого монарха, которого должны были ждать. Иногда он терся о ее щиколотку, иногда демонстративно отворачивался — особенно после переезда петуней на подоконник, где прежде было его любимое место для дремоты.

Деви открывала банковское приложение и смотрела на баланс, все еще не веря, что все эти деньги действительно принадлежат ей. Это была ее зарплата и деньги, которое перевел на ее счет Доран. И он ниразу не спросил, как она планирует их потратить, и никогда не позволял оплачивать для него хоть что-то, даже если это был кофе. И этих сумм было достаточно, чтобы снять квартиру, быть независимой, дышать отдельно. Но она не хотела.

Им хватало этой квартиры — да, она была не большой. В квартире был один совмещенный санузел и ванная, казалось бы, объективно неудобно, но здесь были ее кисти, его пепельница на балконе, две зубные щетки и большие полотенца, теперь переехавшие на нижнюю полку, не потому, что Деви попросила, а потому, что Доран заметил, как она не может дотянуться. Этого было достаточно, чтобы считать пентхаус островком рая.

По вечерам Деви показывала Дорану свои любимые фильмы. Те, что знала наизусть, с фразами, которые прожила когда-то в одиночку, а теперь — делила. Он сидел рядом, смотрел молча, иногда отрывисто усмехался, а иногда клал ладонь на ее колено, не отрывая взгляда от экрана. После третьего фильма он начал понемногу рассказывать о себе — короткие обрывки детства, какие-то эпизоды из того, каким он был до того, как стал тем, кем стал. Без жалости. Без сгущения. Просто как будто делился тем, что теперь принадлежало и ей — осколками своей души.

Они часто ходили пешком по лестнице вниз. Не потому, что не работал лифт — просто в этом было что-то ритуальное. Вниз — в тишине, бок о бок. Вверх — на лифте, но только с определенным условием — всегда с поцелуем.

Свет в квартире Одри ни разу не загорался. Ни тени за шторой, ни звука. Иногда это казалось ловушкой. Иногда — подарком. Но они не обсуждали ее. Как не обсуждают исчезнувшую угрозу в виде Камала, который временно пропал, явно выжидая и строя планы.

Петуньи, выжившие вопреки нападению Одри, переехали на подоконник. Их зелень была яркой, плотной, полной жизни. Кот был недоволен. Он демонстративно садился напротив, смотрел в окно, будто жалуясь на то, что из его обзора украли горизонт. Но Деви улыбалась каждый раз, как видела, что цветы живы. А квартира, с этими нелепыми кашпо, лейкой-уточкой, мягкими пледами, скетчами, начинала медленно просыпаться из черно-белого арт-оформления в нечто более настоящее. Более домашнее. Деви нарисовала портрет Дорана, и Жаклин приняла его как первую часть портфолио. Казалось, что жизнь налаживается, но Деви не переставала ощущать странное сомнение, будто она что-то забыла, что-то не учла.

Они не говорили вслух, что ждут эту поездку в Швейцарию, просто забронировали билеты и гостиницу. Не обсуждали ее каждый день. Не составляли списки. Они просто шли к ней и наслаждались настоящим, которое ощущалось слишком эфемерно.

Деви работала над открытой лекцией: формулировала кейсы, переписывала вводные, вычищала повторы, оформляла материалы для преподавательского совета. Она хотела, чтобы все было безупречно. Чтобы у Одри не было ни одного шанса.

Доран занимался Джошем. Он не рассказывал, что именно нашел, но у него изменилось лицо — взгляд стал колючим, губы чаще сжимались. Это был Доран, которого она впервые увидела в полутени беседки: жесткий, хищный, несгибаемый. И все же, даже в этом состоянии он не забывал приносить ей кофе, класть руку на поясницу, когда проходил мимо, смотреть, не отвлекаясь, когда она рассказывала, что придумала новый блок вопросов по кейсам, и замирать, когда она рисовала.

Все происходило в их ритме.Медленно. Бесшумно. Без лишних слов.

Но не бессмысленно.

Это было как дыхание.

Совместное.

Живое.

───── ◉ ─────

И вот, утро. За окном — октябрь, обнажающий деревья. Солнечный свет лежал на подоконнике теплым золотом, когда Деви почувствовала легкое движение рядом.

Проснулась она не от звука будильника и не от солнечного света, который лениво проливался сквозь полуприкрытые шторы, а от запаха. Он был знакомым, чуть терпким — смесь сигарет и мятной пасты. Этот аромат уже давно перестал быть чужим. Он стал маркером этого дома и ее личной одержимости.

Деви приоткрыла глаза и первым делом увидела край светлой ткани — спортивные штаны, низко сидящие на бедрах, линию оголенного торса, который плавно исчезал под поясом. А потом — его. Дорана. Стоящего у кровати и склонившегося к ней с выражением лица, которое одновременно дразнило и манило прибить его подушкой.

— Принцесса.

Голос был хриплым от утреннего сна и сигареты, и именно в этой шершавости была нежность, от которой внутри скручивалось желание. Дорану можно было просто быть с Деви в одном почтовом индексе и этого было достаточно, чтобы хотеть его. Она так долго думала, что с ней что-то не так, что ее не привлекают парни и секс в целом, а оказывается, ей просто был нужен личный монстр, который будил бы ее по утрам.

— Вставай. У нас договор.

Деви зарылась лицом в подушку.

— Я не давала согласие.

— Ты обещала, — спокойно напомнил он. — Если я не разбужу тебя в четверг, то в субботу ты сдаешься без борьбы.

— Я обещала в момент, когда была не в себе, — простонала она, натягивая одеяло выше. — По-моему, это нарушает моральный кодекс.

— Просто я был в тебе в момент обещания. Это не отнимает ответственности, — отозвался Доран и легонько дернул одеяло вниз, обнажая ее плечо.

— Я была эмоционально нестабильна.

Деви хоть и спорила, но уже знала, что ей не удастся избежать пробежки. Но она не сильно то и хотела. Ей нравилось заниматься чем-то обычным с Дораном, в парке, там, где их никто не знает, они могли быть самими собой. Влюбленными, счастливыми.

Он присел на край кровати, согнулся ближе, и теперь запах мяты стал еще ярче. Его пальцы скользнули по ее спине — не торопливо, а так, будто он смаковал каждую секунду их утренней игры.

Деви знала, как можно пропустить пробежку, именно так они сделали в четверг и в пятницу, но сейчас, Доран будто знал заранее и подготовился. Это капельку огорчило Деви.

— Ты уже оделся. — Она потянулась под нежными прикосновениями.

— Если бы нет, мы бы вновь пропустили пробежку. Пять километров. Неспешно. Если не сдашься, получишь награду. — Он наклонился ближе, губами коснувшись ее плеча. — Не хочешь узнать, что за награда?

Она приподнялась, все еще ворча внутри себя. Но перспектива награды ей нравилась.

— А если сдамся?

Деви посмотрела на Дорана максимально серьезно, на сколько позволяла сонливость.

— Тогда награду получу я.

Дорана освещал утренний свет, и выглядел он как ужасно довольный кот, которому удалось украсть сливки, разрушить порядок в доме и все равно быть абсолютно невиновным. Деви нечасто видела его таким — расслабленным, легким, почти мальчишеским. В его лице не было напряжения, которое обычно сидело в складке между бровей, не было тяжести, с которой он обычно нес свои молчания. Он просто улыбался.

И от этого у нее внутри что-то щелкнуло.

Ей нравился он таким. Она смотрела, как уголки его губ поднимаются немного несимметрично, как мягкий свет выхватывает золотистые искры в его глазах — те, что чаще прятались в тени, и не могла насытиться этим образом. Хотелось взять карандаш и бумагу, зафиксировать этот момент, чтобы потом снова и снова возвращаться к нему — к его безмятежному выражению лица, к небрежности густых волос, к хрупкой, редкой искренности, с которой он существовал в этом утре.

Деви прикусила внутреннюю сторону губы, резко, почти болезненно, чтобы остановить себя. Потому что слова уже собирались в горле, подступали к губам, просились вырваться наружу.

Я тебя люблю.

Просто. Чисто. Почти буднично. Как констатация. Как вдох.

Но она не сказала. Не позволила себе сделать это первой.

Это было бы слишком быстро, слишком остро, слишком много — для него, для нее, для этого утра. Она боялась, что слова разрушат ту тонкую ткань между ними, которую они только-только начали ткать. Что ее голос окажется громче доверия, которое росло между ними медленно, почти как цветы на подоконнике.

Поэтому она просто смотрела. Молчала и любовалась. А в груди расцветало чувство, которое она больше не могла назвать иначе, кроме как любовь.

Только пока — без слов.

— Как-то ты хитро на меня смотришь. — Доран придвинулся еще ближе.

Он уже был готов. Часы на запястье. Спортивная куртка с капюшоном. И все это — на фоне мягкого утреннего света — делало его самыми желанным объектом для Деви.

Она села на кровати, медленно, как всегда, когда пыталась обмануть свое тело и убедить его, что раннее утро — это не пытка.

— Ты невозможен, — выдохнула она, смазано целуя профессора в щеку.

— А ты прекрасна, когда злишься, — отозвался Доран, вставая. — У тебя губы становятся вот такими, — он сложил пальцы в форму сердечного изгиба, — и я каждый раз хочу их прикусить.

Деви в секунду залилась румянцем и бросила в него подушкой. Он поймал ее на лету и усмехнулся.

И пока она тянулась к леггинсам, всхлипывая о судьбе жертвы, внутри нее жило ощущение простого, обыденного счастья.

Утро. Он. Запах мяты и сигарет. И пробежка, которую она ненавидела. Но ради него — могла пережить. Даже ее.

Через двадцать минут после старта она уже задыхалась.

Легкие горели, как после затяжного смеха. В висках стучало, сердце колотилось, а шаги начинали сбиваться в какую-то жалкую имитацию движения. Легкий утренний воздух, который еще полчаса назад казался свежим и обещал вдохновение, теперь обволакивал, как стекло — прозрачное, но непроницаемое. Каждая клетка тела кричала: остановись, но гордость сопротивлялась. Она старалась держать шаг, не отставать, дышать ровно, как он показывал, — вдох через нос, выдох через рот, ритмично, но ее тело будто насмехалось над инструкцией.

— Доран, — выдохнула она, хватаясь за бок, где нарастала острая, колющая боль. — Я... умираю.

Он, бегущий чуть впереди, обернулся. Сначала мельком — только через плечо, а потом, заметив ее лицо, замедлил шаги до полной остановки. Доран выпрямился, сбросил капюшон, и, впервые за утро, рассмеялся. По-настоящему. Его голос был глубоким, немного хриплым, и этот смех — теплый, неожиданный — стал для нее неожиданным откровением. Он смеялся редко. Слишком редко. А сейчас — просто, свободно, как будто забыл, что у него есть прошлое.

— Принцесса, — сказал он, шагнув к ней. — Физическая подготовка: ноль. Очарование: сто.

— Я тебя ненавижу, — прохрипела Деви, облокотившись о ближайшее дерево. Щеки пылали, волосы выбились из резинки и прилипли ко лбу, и она совершенно не сомневалась, что выглядит, мягко говоря, непривлекательно. Но, судя по тому, как он смотрел на нее — с нежностью и с гордостью — она все равно была для него той самой.

Он не сказал ничего лишнего. Просто подошел ближе и легко подхватил ее на руки, как будто она весила меньше воздуха, как будто не существовало ничего проще — нести Деви Шарма сквозь парк, в своих объятиях, среди шелеста листьев и первых утренних лучей.

— Ты с ума сошел? — ее голос был сдавленным, она уткнулась лицом ему в шею, чувствуя запах его кожи: пот, мята, тепло, все намешано в каком-то его особом, аромате. — Поставь меня, я могу идти.

— Можешь, — согласился он, прижимая ее крепче, — но не будешь. Потому что мне нравится вот так. Потому что я выиграл. И потому что ты слишком упрямая, чтобы признать поражение, а я слишком стар, чтобы слушать твои протесты.

Она молчала, уткнувшись носом в его ключицу, тихо смеясь в нее, и внутри разливалось то самое редкое, чистое счастье — ни крик, ни вспышка, а тихое, устойчивое. Он — ее дом.

Они вернулись в пентхаус — он все еще нес ее на руках, пока не поставил прямо у порога, где кот встретил их с видом судьи, оценивающего абсурдность всего происходящего. Деви, не сказав ни слова, прошла на кухню, налила себе воды, сделала пару глотков — и только потом, все еще босая, с распаренным лицом и разбитым дыханием, пошла за своим блокнотом.

Она не раздевалась. Не приводила себя в порядок. Села на диван, подтянула колени, облокотила локоть о подлокотник — и начала рисовать. Быстро, яростно, с нетерпением, как будто если не перенесет этот образ на бумагу, то он улетучится.

Доран стоял у окна, уже без куртки, в одних шортах. Босой. С растрепанными волосами, которые он бесполезно пытался пригладить рукой. Профиль, освещенный светом. Сильные руки, слегка опущенные. Грудь, которая все еще вздымалась от пробежки. Спокойствие. Легкость. Доран, каким его почти никто не видел.

Доран для нее.

Она нарисовала быстро. Линии ложились живо. Уверенно. Она добавила мягкий свет в волосы, чуть затемнила под ключицами, наметила улыбку, почти незаметную. И в уголке, рядом с его ногами, аккуратно приписала:

«Мой тренер. Мой палач».

Потому что именно он мог будить ее в семь утра ради того, чтобы потом нести на руках. Потому что именно он ставил ее на грани, а потом — обнимал так, будто больше никому не позволено прикасаться. Потому что он разрывал ее на части — и собирал заново. Молча. Без слов. Без обещаний. Просто был рядом. Каждый раз. Каждый утренний шаг. Каждый выдох.

Она посмотрела на набросок, усмехнулась и закрыла блокнот. А потом пошла в душ — с горячей водой, с легкой усталостью в теле и с чувством, что ничего в этом мире не может быть важнее того, как он смеялся, глядя на нее.

Они провели день, почти не выходя из квартиры. Кот занимал пустой подоконник и жаловался на цветы. Деви пересматривала лекционные кейсы и делала пометки, Доран читал финансовые сводки. Он не скрывал, что ищет, — а она не спрашивала, потому что знала: все, что он найдет, станет не только оружием, но и щитом.

Воскресенье, 6 октября, выдалось пасмурным. Они не побежали. Вместо этого прошлись пешком — медленно, с кофе на вынос, через парк, где листья ложились под ноги ковром всех оттенков ржавчины. Они не говорили о Швейцарии. Не говорили о Рите. Но Деви знала: Доран думает. Он прокладывает маршрут — не в километрах, а в решениях. И ее молчание было не дистанцией, а согласием.

И только вечером, когда дождь уже шептал по карнизам, а квартира наполнялась желтым светом ламп и запахом мятного чая, Доран вышел из спальни, с планшетом и сосредоточенным лицом.

Деви сидела на диване, в своем углу, босая, в старом свитере Дорана, с блокнотом на коленях. Она рисовала кота. Того самого — одноухого, вечно недовольного, с повадками короля и характером старого пирата. Он лежал, вытянувшись у батареи, и презрительно косился на нее, будто знал, что стал моделью без разрешения.

Доран вышел из спальни, без рубашки, с чуть влажными от душа волосами. В одной руке — чашка чая, в другой — планшет. Он не был отстраненным или напряженным. Просто сосредоточенным. Тем, кем он был, когда доверял. Когда впускал в свой мир не на день, а по-настоящему.

— Его фамилия Бекстон, — начал он, опускаясь на диван.

Голос был ровным, но в нем чувствовалась внутренняя тяжесть информации. Не как у человека, уставшего от работы. Как у того, кто слишком долго смотрел в грязь — и теперь собирался вымыть руки до крови.

— Джошуа Бекстон. Ему двадцать восемь. Университет он не закончил — отчислили еще на втором курсе. Был замешан в скандале: вечеринка, алкоголь, несовершеннолетняя, подозрение в съемке на камеру без согласия. Тогда удалось замять. Но суть осталась: он не просто тусовался. Он всегда наблюдал.

Деви не поднимала головы. Рука продолжала двигаться, легкими штрихами уточняя линию морды кота, но она слушала. С каждым словом — внимательнее. Боль в ладонях больше не беспокоила, рана затянулась, но воспоминая все еще были свежи.

— Сейчас живет в уединенном доме на окраине Кембриджа. Счета оплачивает исправно. Интернет, вода, газ, охрана. Родители — в другом штате. Связь с ним не поддерживают. Последний визит к ним был больше трех лет назад. Не интересуется семьей, и, судя по всему, никто об этом не жалеет.

Доран отхлебнул чай, поморщился, поставил чашку на столик и продолжил, глядя на Деви, она чувствовала его изучающий взгляд, на то, как она рисует, как сосредоточенно хмурит лоб, как закусывает нижнюю губу, если линия выходит не той формы.

— Он собирает компромат. Не для хобби. Не для галочки. Он грязный папарацци. Работает в серых зонах, следит за звездами, ловит в неудачный момент, снимает. А потом или продает, или шантажирует. Есть как минимум четыре подтвержденных эпизода. Один из них — на молодую актрису. Согласия на съемку никто не давал и судя по всему, она отказалась от выкупа снимков, теперь они гуляют в сети. Актриса пыталась подать в суд, но успехом так дело и не закончилось.

Деви чуть замерла и подняла взгляд. Тихо спросила:

— А Одри?

Доран кивнул, золотистые глаза потемнели. Это было даже не раздражение. Это было глубже — отвращение в информации. Ко всей системе, в которой такие, как Джош Бекстон, могли выживать.

— С ней — все началось почти по классике. Он подкараулил ее дома. Сделал серию снимков. Один из них — у бассейна. — Доран провел пальцами по подбородку, будто стирал картинку, которую не хотел видеть, Деви непрерывно следила за ним. — Одри сидит у отчима на коленях. Он держит ее за талию. Целует шею. Не невинно. Не по-отцовски. Настоящий, четкий снимок. Один кадр — и все ясно. Они были вдвоем. Отчим в купальных шортах. Она — в бикини.

Деви повела плечами от услышанного.

— Бо нашел оригиналы, — продолжил Доран. — Их было больше. Несколько не вошли в серию. Некоторые — гораздо хуже. Я собрал все документы. Составил письмо, приложил материалы. Это можно — и нужно — нести в полицию.

Он не спрашивал у нее разрешения. Но и не говорил, что делает это сам. Он просто делал.

— Ты в расследовании замешана не будешь, — добавил он чуть тише. — Я обещаю.

Деви смотрела на него, держа карандаш в пальцах, как будто он все еще был нужен, чтобы защититься. Или зафиксировать нарисованную точку. Или не сорваться.

— А заказ на мои снимки? — Деви прикусила нижнюю губу, пытаясь для себя понять, готова ли она участвовать.

— Уничтожим.

— Нет, — она покачала головой, — пусть останется переписка, но, если можно, без фото.

Доран кивнул, не стал возражать или отговаривать.

— И что теперь? — Дивия подвинулась чуть ближе.

— Теперь он ответит по закону. По-настоящему. И не только потому, что ты — моя. А потому, что так правильно.

Деви кивнула — коротко, внешне спокойно. Но внутри... Внутри все сжалось. Расплылось. Ожило.

Ты — моя.

Так просто. Так тихо. Без драматической паузы. Без взгляда, ищущего ответа. Он не просил разрешения. Не оглядывался, не искал, не проверял — просто назвал. И в этих трех словах было больше, чем в сотне клятв. Больше, чем в любых признаниях.

Он не сказал, что любит. Он не обещал вечность. Но он признал. Озвучил то, что уже давно вибрировало в воздухе между ними — как ток, как дыхание, как прикосновения, которых становилось все больше и все тише.

Она была его. И не по праву, не по договору, не как красивая вещь или временная слабость. А как выбор. Как тот человек, за которого он встал между прошлым и справедливостью. Как та, ради которой он молча собирал улики, документы, доказательства. Та, кого он не прятал — а защищал. Спокойно. Ровно. Глубоко.

Ей нравилось, как он это говорил. Без нажима. Без того «должен», от которого ее всегда воротило. В его голосе не было паутины манипуляции, как у Камала, и не было неловкой нежности, за которую цеплялся Кайрас. Там был стержень.

Деви опустила взгляд на блокнот. Грифель в пальцах стал тверже, линии — увереннее. В них исчезла легкость. Но появилась структура. Четкий силуэт. Словно из хаоса, наконец, собиралась форма.

Он сказал: ты моя — а она услышала: ты — дома.

Доран продолжил:

— Тогда Херд будет фигурировать в расследовании, их переписка с фотографом подтверждает, что она делала заказ, но фотографий не будет, поэтому даже государственный адвокат замнет это дело, но репутация будет испорчена.

Деви кивнула, чувствуя привкус маленькой победы, она нарисовала последний ус, и кот, кажется, впервые выглядел не таким недовольным на бумаге.

Доран отпил последний глоток уже остывшего чая, вновь поморщился и вернул чашку на стол. Деви улыбнулась про себя: заменить кофе чаем они точно не смогут. Движения Дорана были спокойными, почти ленивыми, но Деви чувствовала — за этой внешней расслабленностью скрывается что-то иное. Как будто внутри он продолжал двигаться, выстраивать, решать. Он встал, подхватил с подлокотника зажигалку, и, не оглядываясь, направился к балкону.

— Выйду на воздух, — сказал он просто.

Ее пальцы все еще держали карандаш, но движение остановилось. Кот на бумаге так и остался с недорисованной лапой, в полушутливом выражении морды.

— Я с тобой, — отозвалась Деви и отложила блокнот.

Свитер, большой, до середины бедра, пах его кожей, кофе, сигаретами и чем-то теплым, неуловимо дорановским. Она не хотела его снимать. Не хотела, чтобы запах выветривался.

Балкон встретил их прохладой октября, тонким ветром, тихими звуками чужих жизней — внизу, за окнами, где люди были далеки от их маленького мира. Доран вышел босиком, в одних спортивных штанах, волосы еще чуть влажные от душа, сигарета уже была в пальцах. Он закурил молча, привычно, с той легкостью, которая всегда поражала Деви — не в нем, а в самом факте, что он умел быть таким.

Она встала рядом. Ближе, чем следовало бы. Настолько близко, чтобы чувствовать, как от него исходит тепло, как пахнет мятой и табаком, как его грудь поднимается при вдохе чуть глубже, чем кажется со стороны.

— Ты никогда не думал бросить? — спросила она, не глядя на него.

Вопрос был тихим, почти неслышным. Без упрека. Без требований.

— Никогда, — ответил он так, как всегда, говорил правду. Просто. Без оправданий. Без веских причин. — До тебя.

Затянулся. Выдохнул.

— Но, если тебе не нравится запах — брошу.

Ее сердце дернулось. Не от слов, не от предложения. От того, как он это сказал. Без борьбы. Без условий. Он был тем, кто ни под кого не гнулся. И тем более не менялся. Но сейчас — он предложил. Просто так.

Она подняла на него глаза. В его чертах было все то, за что она любила его — глубоко, неизбежно, до боли. Неподатливость. Тень в глазах. Контроль. И в то же время — тишина, которую он создавал рядом с ней, и в которой ей не нужно было быть кем-то другим.

— Мне нравится запах, — прошептала она. — Он... твой. Я чувствую его в подушке. В простынях. В свитере. Это часть тебя. Но... — она сделала паузу, — мне не нравится, что он тебя убивает. Это вредно, Доран. И почти смертельно опасно.

Он не пошевелился. Только выдохнул — медленно, через нос. И она увидела, как его рука опустилась со стеклянного ограждения, как он осторожно отложил сигарету в пепельницу.

— Я не хочу, чтобы ты умер от рака легких, — выдохнула она наконец, слабо, но с такой концентрацией чувства, что оно не нуждалось в громкости. — Просто... не хочу тебя терять из-за привычки.

Он посмотрел на нее, с каким-то странным, тихим теплом, которое прожигало изнутри. Его ладонь легла ей на затылок, пальцы скользнули в волосы, теплые, уверенные.

— Тогда, может, я просто сменю привычку, — произнес он и чуть наклонился, прижимаясь губами к ее лбу.

Он еще пару мгновений стоял молча, словно взвешивал ее слова, а потом с легким движением — настолько неожиданным, что она не успела среагировать — подхватил ее на руки. Деви ахнула, зацепившись за его плечи, а затем, смеясь, обвила его ногами за талию. Теплый воздух вырвался из ее груди не как протест, а как радость, чистая и неожиданная, как редкий солнечный луч в дождливую неделю.

— Доран! — выдохнула она, вцепившись в него сильнее. — Ты с ума сошел.

— Абсолютно, — отозвался он с той самой ленивой полуулыбкой, от которой у нее каждый раз дрожало внутри. — Но я точно знаю, как отвлечься от желания закурить.

Он уже нес ее обратно в комнату, мимо приоткрытой двери, по скрипнувшему паркету, неслышно, как тень, которая не пугает, а охраняет.

— Только тебе придется постараться, — добавил он, чуть склонившись к ее уху, и в голосе его звучала игривая угроза.

— Постараться? — Она вскинула брови, уже зная, куда это ведет, но дразня его специально.

— Ага, — подтвердил он, медленно опуская ее на диван, но не выпуская из рук. — Потому что, насколько я помню... — он почти шепнул, — ты вчера проиграла. Не добежала. А я выиграл.

Он прижался к ней ближе, скользнул пальцами по ее щеке, изучая реакцию, как художник — собственный эскиз.

— А я очень хочу получить свой приз, принцесса.

───── ◉ ─────