Глава 3. "Письмо из другого мира"
Прошёл день после похорон. Барселона будто стала ближе, тише, теплее. Эллис сидела у окна в номере отеля, босыми ногами касаясь прохладного деревянного пола. Она не рисовала, не играла. Просто смотрела, как внизу проходит чужая, но уже не совсем чужая жизнь.
Мама зашла в комнату тихо. В руках — старая шкатулка из вишнёвого дерева, покрытая мелкими трещинками, как будто время само нарисовало на ней сеть бабушкиных морщинок.
— Это для тебя, — сказала мама и протянула шкатулку. — Бабушка попросила передать тебе... когда всё закончится.
Эллис медленно сняла крышку. Внутри лежал конверт, на котором было написано её имя. Почерк бабушки — немного наклонный, но такой узнаваемый. Рядом — старый ключ на тонкой ленте и небольшой блокнот с кожаной обложкой.
Она дрожащими пальцами развернула письмо.
⸻
"Моя милая, дорогая Эллис,
Если ты читаешь это письмо — значит, меня уже нет рядом. Но я прошу тебя: не грусти. Моя жизнь была долгой, красивой и полной любви — и самой большой радостью в ней была ты.
В моём сердце ты всегда была не просто внучка — ты была моим вдохновением. Я видела, как ты растёшь, как твоя душа играет на клавишах и рисует мир ярче, чем он есть на самом деле.
Мой дом в Барселоне — теперь твой. Я давно знала, что он должен остаться тебе. Ключ — в этой шкатулке.
В банке я откладывала деньги — не очень много, но достаточно, чтобы ты смогла начать что-то своё. Потрать их на мечту. Свою, или... нашу общую.
Я всегда мечтала о маленьком музыкальном кафе. Там, где пахнет кофе, звучит пианино, и люди заходят не просто перекусить, а — почувствовать.
Если ты захочешь — сделай это. Я верю в тебя. И даже если ты не сделаешь этого, знай: я с тобой. Всегда.
С любовью, твоя бабушка."
Слёзы текли по щекам Эллис тихо, как дождинки по оконному стеклу. Она прижала письмо к груди и сидела так долго, не замечая, как небо за окном постепенно светлеет.
⸻
— Ты думаешь о доме? — спросила мама, когда они вместе сидели на крыше отеля с чашками горячего шоколада.
— Я думаю... о кафе, — тихо ответила Эллис. — О том, чтобы открыть его. Правда. Чтобы стояли столики, чтобы пахло корицей и ванилью. И чтобы я играла. Не на сцене. Не для публики. А просто... чтобы люди могли почувствовать.
Мама посмотрела на неё внимательно. А потом вдруг улыбнулась.
— Я помогу тебе. С документами, с организацией. Я даже, может быть, научусь печь что-то приличное... если ты не будешь смеяться.
Эллис впервые за долгое время рассмеялась — легко, по-настоящему.
— Обещаю, только если ты не испортишь кофе.
Они смеялись, и это было похоже на возвращение домой. Хотя настоящим домом теперь становилось нечто большее — не просто здание, а мечта, которая перешла от бабушки к внучке, как музыка, что не умирает, пока её кто-то играет.
⸻
На следующий день Эллис поехала к тому самому дому. Маленький, с резными ставнями, облупившимися от времени, и садом, где когда-то росли апельсины. Она открыла дверь ключом, и сердце сжалось от чувства — здесь всё ещё пахло бабушкой.
На кухне стоял старый комод, над которым висела рамка с фотографией: юная бабушка на фоне кафе, в руках у неё — пианино в миниатюре.
Эллис закрыла глаза. В голове уже складывалась картина: белые столики, кофейная стойка, витрина с пирогами... И в углу — пианино. Настоящее. Живое.
И если она заиграет — бабушка услышит. И все, кто войдут в это кафе, услышат тоже.