Падение вниз [1]

Год назад

Сирена

Это действительно произошло.

Самое безумное, что только можно было придумать – оказывается реальностью. Реальностью, с которой я не способна сосуществовать.

Нет и быть не может такого мира, где один близнец мертв, а второй жив.

Но физически я еще похожа на дееспособного человека – мои легкие дышат, глаза видят, я могу шевелить конечностями. И сам факт этого меня каждый день удивляет – совершая какое-то действие, я со стороны как будто оценивающе удивляюсь: «А как ты это делаешь?»

А я не знаю, как я делаю.

В момент, когда я впервые осознала, что брат действительно мертв, увидев его тело в морге – я долго кричала от ужаса. Я напугала людей, поэтому мне вкололи успокоительное и отдали на поруки родителям, которые скорее хотели сами присоединиться к моему крику, чем успокаивать меня.

Но с того дня я молчу.

Нет, это даже не пострессовое поражение голосовых связок – я могу говорить. Я даже отвечаю, если меня спрашивают. Но самой мне сказать нечего. И незачем.

Дастина убили.

У-б-и-л-и.

Пока я трахалась с Кеем, моему брату отрезали пальцы на руке.

Пока я наслаждалась ночью и строила паны на прекрасное будущее, Дастину выстрелили в грудь, прямо в сердце.

Без шансов.

Всем очень интересно – почему Дасти оказался в такое время у побережья? Была ли там назначена встреча? Или ему просто взбрело в голову прогуляться ближе к утру? Кто его убийца? И каковы мотивы такого поступка? Моего брата убили за что-то? Почему так жестоко, и за что тогда? Может, он стал случайным свидетелем чего-то, чего нельзя было видеть? А может, он все же имел такого лютого врага? Или это все гребаное «не повезло», и Дасти – просто случайная жертва?

В любом случае – убийцу найдут, и он будет наказан.

Я должна вроде испытывать чувство мести и гореть огнем, чтобы убийцу нашли и покарали?

Так странно – но мне все равно.

Мой внутренний огонь погас. Никаких эмоций, никаких ожиданий – одна сплошная темнота, апатия, пустота. Мне больше не больно, мне стало никак.

Я не хочу слышать слова успокоения – они действительно бесполезны, и больше раздражают. Я не хочу слышать про начатое следствие и строить догадки – кто посмел? Ну какая разница – кто. Арест не вернет мне брата к жизни. А если это окажется серийным маньяк, то я все равно слишком опустошена, чтобы переживать за возможные будущие его жертвы.

Я удалила все свои профили в соцсетях – потому что мне постоянно пишут слова сожаления и поддержки знакомые и незнакомые люди. Они все так однотипны, и вообще мне не нужны. Мне не хочется отвечать. Не хочется думать о других, кто тоже скорбит, мне хватает своего горя.

Родители с каждым часом будто все сильнее стареют от утраты. Мама – у нее еще остались ресурсы на эмоции – постоянно плачет, ничего не ест, ночами срывается в комнату Дасти, в которую я больше никогда не захочу зайти – без него. Папа находит свою отдушину – переключая все свое внимание на эти срывы мамы, пытаясь успокоить ее или, как минимум, купировать хоть частично каждую новую истерику.

Таким образом, они постоянно вместе, балансируя на грани боли, и это спасает их.

Они выглядят как нормальные люди, пережившие ужасную утрату, находя поддержку друг в друге.

Я не чувствую себя нормальной – застывшая как камень, не имея возможности хоть как-то выйти из своего анабиозного состояния.

Мой мозг отчаянно цепляется за прежний, светлый мир.

У меня благополучная семья. С братом у нас прекрасные отношения. Поездки на велосипедах, соревнования. Школьные будни. Посиделки с кофейными именными стаканчиками в редколлегии с другими учениками Сент-Лайка. Тусовки с его компанией, постоянные глупые подколы парней и иногда что-то интересное. Планы на совместное поступление в Университет, и выбор интересных факультативов из предложенных листовок. Последний разговор, когда Дасти говорит, что любит меня. И я ничего не предчувствую плохого. Совершенно ничего.

Это так странно – даже сердце не замерло в предчувствии беды. Ментальная связь близнецов – это все же миф?

Я никогда в жизни не чувствовала себя одинокой, благодаря брату.

Я даже не знала, каково это – находиться в таком состоянии.

Все летит к черту – никаких больше соревнований на спор, кто быстрее доедет. Никаких уютных посиделок дома с разговорами ни о чем и обо всем. Мы не будем вместе учиться.

Родители полностью сосредоточились друг в друге, видя, что я не зову активно на помощь и не требую внимания.

С друзьями брата я пока не могу поддерживать общение. Они слишком агрессивны и злы. И, думаю, это нормальное состояние, когда твой близкий человек становится жертвой преступления, а преступник на свободе. Но во мне так пусто, что я даже не способна на злость.

Нет никого. И нет ничего.

Я честно не знаю, что принесет следующий день, да и знать, если честно, не хочу. Не знаю, как выбраться из этого состояния и начать хотя бы рефлексировать – злиться, как друзья. Рыдать как мама. Пытаться успокоить горюющих как отец. Хоть что-то.

Дасти...

После твоей смерти я ощущаю себя стоящей на краю пропасти – шаг вперед, а там полное забвение. Я боюсь его сделать. Хочу сделать шаг назад – но не могу.

В день похорон меня будит папа, занося в мою комнату черную одежду, кладя ее на край моей постели. Я даже не всматриваюсь – что именно, мне все равно. Я просто киваю и встаю с кровати. На измученном лице отображается облегчение – хотя бы я не создаю ему проблем, и уже слышу рыдания матери, которые разрывают мне душу. Он спешит успокаивать ее. Снова.

Я надеваю удушающее длинное платье цвета воронова крыла – никогда не любила мрачные оттенки, но сейчас уже так все равно.

Даже завтракаю в отличии от оставшихся членов семьи.

Мы едем в машине – очень жарко, отец забыл включить кондиционер.

Прощание должно происходить в Церкви Святого Николаса, приверженцем которой является мама. Я сразу вижу много народа в черном – и мне становится плохо. Очень плохо, хоть это невозможно сказать по моему застывшему лицу.

Меня пугает эта сюрреалистичная картина, словно кадр какого-то фильма, который пошел не по сценарию.

Слишком солнечный день – на небе ни облака. Я даже слышу пение птиц. Повсюду бесконечная зелень – трава, кусты, деревья. Так по-летнему уютно, тепло и безмятежно. Но эти люди в черном на фоне такого пейзажа выглядят как стаи воронов. Как нечто инородное. Искаженное.

Все неправильно.

Как смерть Дасти была изначально невозможной ошибкой, так и прощание с ним.

Я просто не могу осознать. Приняла, но не осознала. И не сделаю этого никогда.

К нам подходят эти люди в черном. Не трогайте меня, умоляю. Нам говорят утешительные, скорбные слова, которые я предпочитаю не слышать. Пожалуйста, не говорите со мной.

В самой Церкви не так тепло – даже немного прохладно.

Я ощущаю запах воска.

Я вижу длинные ряды скамеек, заполняющих длинные ряды.

Я наблюдаю за мужчиной в одежде священника – и отворачиваюсь. Меня окликают знакомые люди, но я не реагирую – и они, благодаря такту, оставляют меня в покое. Потому что все мое внимание сразу забирает находящийся перед пышными венками цветов, стоящий словно на выступе черный, лакированный гроб.

Он открытый.

Рядом с ним – в рамке большая распечатанная фотография моего брата, сделанная год назад мамой на фоне розовых кустов, утопивших наш двор. Дасти стоит, опираясь плечом о качель, и улыбается своей постоянно спокойной, умиротворяющей улыбкой.

Улыбка и смерть как никогда близки.

Тот человек, лежащий под этим фото уже никогда не улыбнется. Он вообще больше никогда и ничего не сделает.

Я ощущаю как моя нога соскальзывает и зависает над пропастью. Дасти, мне страшно.

Сама церемония еще не началась – люди только постепенно заходят в зал, потому что все внимание их приковала к себе моя мама. У нее снова срыв, когда она не может заставить себя войти внутрь. Помоги ей пережить этот день, Боже.

От ее криков мне самой хочется убежать куда подальше. Чтобы не слышать их. Я вообще не хочу здесь присутствовать.

Это все какой-то абсурд.

Светлый, солнечный день и люди в черном. Улыбка на фото и мертвое тело моего брата. Это не должно происходить ни при каких условиях, но почему-то происходит. Почему-то никто не выражает удивления – это же не коллективная галлюцинация? Почему все так странно и жутко? Почему сегодня не гроза и не шторм на улице? Почему именно фотография с улыбкой?

Сирена, у тебя едет крыша. Дасти мертв. Смирись.

Меня чуть не тошнит от всей этой дереализации, поэтому я не даю себе ни шанса. Хочу разрубить свою жизнь и надежды на хорошее одним махом и продвигаюсь прямо к гробу.

Я уже видела всё. Я знаю, что увижу. Это не должно больше шокировать меня.

Но я буквально ощущаю мощный удар в спину, когда вижу тело Дасти в гробу. Мой брат в гробу – боже! В черном пиджаке, с рыжими волосами, в которых виден аккуратный пробор, которого он в жизни не делал. Даже лицо его свежо. Будто во сне. Будто стоит прикоснуться к нему и сказать – «эй!» – он проснется, и мир дальше продолжит свое прекрасное существование. Только Дасти не дышит. И лежит не в кровати дома.

Я смотрю на его лицо, впитывая в нейроны мозга и запечатляя его образ. Запоминаю. И осознаю, что это последний раз. Даже таким я никогда больше не увижу Дасти.

Только эти фотографии с улыбкой.

Это не мой Дасти. Это то, что от него осталось – похожее на что-то живое, но... Он мертв.

Он мертв. Он мертв. Он мертв.

Я позволяю этой мысли окончательно закрепиться в своей голове, подкрепляя зрительным образом.

И я снова кричу, как в тот раз. Кричу от боли этого полнейшего осознания. Кричу от боли, что полностью проникает в мое тело.

Я бы могла оглушить всех присутствующих, только на самом деле из моего рта не вырывается ни звука. Это безмолвный крик, который оглушает только меня одну.

Дасти, я не могу. Я не справляюсь. Я, кажется, все-таки падаю в эту пропасть.

Не в силах больше смотреть на безжизненное тело брата, я вылетаю быстрым, но путаным шагом на улицу. Уже точно знаю, я не выдержу эту церемонию нормально. Я не смогу сказать прощального слова. Не смогу слушать других. Но сейчас мне так плевать на это, плевать, как это будет выглядеть с моей стороны.

Все мое тело сотрясает, а в горле до сих пор стынет беззвучный крик.

Солнечные лучи слепят мои глаза, и я неоднократно натыкаюсь на людей, заходящих в церковь. Мне снова что-то говорят, я чувствую чужие случайные прикосновения, но ничего не слышу и не вижу.

Пока мой нос не узнает знакомый запах цитруса в очередном человеке, на которого я натыкаюсь словно слепой котенок.

– Сирена.

Мы с ним не виделись с того самого дня, когда мою жизнь разделил на до и после звонок от матери. Мне кажется, я даже забыла о нем, утопая в своем горе и отшельничестве. Но сейчас...

Мои легкие словно расправляются, а в тело проникает тепло.

– Кей, – слабо отвечаю я, и поднимаю на него глаза.

Его лицо не выражает никаких эмоций, но в карих глазах неприкрытая боль. Он высится надо мной в черном костюме и держит руки в карманах.

И меня пронзает такая простая и очевидная мысль – мы должны были быть все это время вместе. Я потеряла брата, но и Кей лишился близкого друга. Для него произошедшее – тоже горе.

Как родители спасают друг друга в это ужасное время, так и мы с Кеем должны были стать взаимопомощью друг для друга.

Он самое главное, что теперь останется у меня.

Как бы мне не было тяжело, но даже от простого нахождения парня рядом я чувствую себя капельку лучше. Может, он станет тем самым спасательным кругом в этом цунами боли, накрывшим меня.

Я аккуратно делаю шаг к нему, а потом резко вцепляюсь в полы пиджака, утыкая лицо в грудь Кея.

Ты единственный, кто у меня остался.

Парень осторожно гладит меня по волосам, но не пытается обнять. Я его понимаю – не то время и не то место.

– Сирена, – повторяет он, давая понять, что ждет чего-то от меня.

Я поднимаю на него свой взгляд, отрываясь от пиджака и понимаю, что из глаз моих уже льются слезы. Боже, мои щеки мокрые от слез, которых не было уже несколько дней. Не знаю, хорошо это или плохо. Но это, наверное, более нормально?

Кей делает шаг назад и просит:

– Давай отойдем немного в сторону.

Я киваю, рукавом стирая с лица влагу, и мы отделяемся от толпы, заворачивая за угол церкви. Эта сторона бросает тень на целые метры, а кроны высоких деревьев здесь прикрывают собой слепящее солнце.

– Держишься? – сразу уточняет Кей, закуривая сигарету. Впервые, глядя как он затягивается дымом, я испытываю желание повторить за ним, но все же давлю в себе это.

– Немного. Это все... – Можно не объяснять ничего – все видно по моему лицу, но я договариваю: – Этого не должно было произойти. Только не Дасти. У меня будто сердце вынули наживую, разрезали наполовину кухонным ножом и всунули обратно.

На лице Кея пробегает еле заметная судорога от моих признаний.

– Надеюсь, ты справишься. – Отвечает он, глядя на тлеющую сигарету в руке. – Но этого точно не должно было произойти.

– Я не знаю, что дальше делать, Кей... Мы с ним планировали... А теперь без него все теряет смысл. Учеба... Я не смогу.

– Сможешь. Ты все сможешь. Ты самая сильная девушка из всех, кого я знаю.

– Смогу, но не хочу. И никакая я не сильная.

Сил у меня правда нет, как бы не хотел поддержать меня Кей и вселить уверенность. Может, позже, но сейчас – я пустая оболочка, лишь немного оживающая от его присутствия.

Как бездомный с просьбой помощи и за кровом я тянусь к своему парню, обнимая его за талию. И получаю от этого свою кроху жизни. Кей никогда не заменит мне брата, но от этого он не стает менее значимым для меня. Скорее – более. Сейчас я как никогда нуждаюсь в каждом его прикосновении, в каждом слове. Если он будет держать меня, может, мне удастся как-нибудь выстоять в этой жизни после того, как она подломила мне колени и разорвала все сухожилия.

– Не надо. – Кей отступает назад, от чего мои руки зависают в воздухе.

Я делаю что-то не так?

– Не надо что? – тихо спрашиваю я, так и застыв в нелепой позе.

– Вообще всё это. Я не хочу тебе давать надежды, чтобы не сделать еще больнее.

Что происходит?

Я же говорила, что схожу с ума? Так вот – результат: я не понимаю, что имеет в виду мой парень, хотя он говорит обычными словами. Они складываются в предложения, которые по итогу не имеют никакого смысла.

– Я не понимаю, Кей, – слабо стону я, все еще пытаясь дотянуться до него.

Безуспешно.

­– То, что было между нами – моя ошибка. И мы не будем ее повторять снова.

Бред. Абсолютный бред.

О какой ошибке речь? Кей буквально единственное, что осталось у меня, не считая родителей, зацикленных друг на друге. И, несмотря на все произошедшее, мои чувства к нему никуда не делись. Да и с чего бы это? Между нами все было хорошо, это точно не было ошибкой. Мы потеряли близкого человека, но это не значит, что должны терять и друг друга.

– Кей, не говори так, – почти умоляю я. – У всех сейчас стресс. Но не называй то, что между нами – ошибкой.

– Хорошо. Но между нами больше нет вообще ничего, Сирена. Прости, что говорю в такой день, но для тебя так будет лучше, чем испытывать пустые надежды.

Это действительно не тот день, чтобы так шутить. Будь я правда сильной, то немедленно высказалась бы на этот счет. Но...

Я смотрю на отстранённое лицо Кея, который даже не смотрит мне в глаза и понимаю – нет, он не шутит.

В день похорон моего брата он разрывает наши отношения.

Это вроде и звучит абсурдно – в такой день вообще думать про любовный интерес, но...

Кей – это все, что у меня осталось. Моя любовь. Моя надежда. Мой спаситель.

И именно сейчас он бросает меня? Зная, каково мне, говорит такие вещи? Видя, что я сейчас не в силах постоять за себя и даже попытаться выяснить – какого черта?

Так не бывает, – начинает привычную защитную блокировку мой мозг. Тело снова сковывает, вызывая ощущение погружения в аквариум с толстыми стеклянными стенами.

Так бывает, – и жизнь уже показала мне, что все самое ужасное может произойти в самый непредсказуемый момент. Боль не выбирает удобное время, она просто приходит, когда ей вздумается.

Мы все еще стоим с Кеем вдвоем в тени церкви, но одиночество уже полностью забирает меня в свою тьму. Нет больше никаких надежд на спасение – эта тьма у моих ног, готовая поглотить меня.

– Ты больше не любишь меня?

Словно не я говорю. Какой-то отчаянный поток бестолковой веры заставляет меня произнести этот вопрос вслух.

Умоляю, спаси меня. Я правда не выдержу – я и так на грани. Посмотри мне в глаза.

– Сирена. Я никогда не говорил, что люблю тебя.

Он впервые за встречу смотрит прямо на меня. Это абсолютно пустой, холодный взгляд, в котором нет никаких чувств.

Мои слезы застывают в глазах, когда осознание сказанного приходит ко мне мощным ударом предательства в спину.

И.

Я.

Падаю.

В эту пропасть.