Тень любви. | Том Каулитц.

Первого сентября, разумеется, было дождливым — небо будто оплакивало ушедшее лето. Погода стояла стылая, сырая, промозглая, на горизонте клочьями стелился туман, наползающий с реки. Солнце пряталось за серыми тучами, ветер трепал волосы, а ощущение тоски и меланхолии прочно вгрызлось в сердце, как часто это бывает в начале учебного года, когда кажется, что все началось сначала. Учеба, домашняя работа, контрольная неделя, сессия... И так по кругу.

Первые три недели учебы прошли нормально. Я ездила в университет с личным водителем, и это действительно занимало не так много времени, как раньше. Изначально Уилл попытался заставить Тома возить меня в своей новой дорогой тачке, но отказались мы оба — и он, и я. Отчим расстроился — наверное, ему действительно хотелось видеть в нас брата и сестру. Но настаивать не стал. У него было много работы — в его бизнесе начались серьезные проблемы, что-то связанное с конкурентом, который пытался потопить его один важный проект, и порою домой Уилл приезжал глубоко ночью, уставший и злой. Мама не ложилась спать без него — всегда ждала, и когда она встречала его в ночи, на лице отчима появлялась улыбка. Глядя на них двоих, я еще раз поняла для себя, что любить по-настоящему можно в любом возрасте. Для любви возраст — не помеха. Помехой может стать только неискренность и неумение доверять друг другу. С Томом же я держала вооруженный нейтралитет. Мы мало виделись, а если встречались в универе, делали вид, что незнакомы.

В конце третьей недели обучения, когда расписание более-менее устаканилось и перестало меняться каждый день, мать Тома сорвалась — снова начала пить. При этом она устроила в баре, где гуляла с подружками, настоящий разнос, потому что словила «белочку».

Мы вчетвером впервые за сентябрь собрались за ужином, когда Уиллу позвонили, чтобы сообщить о бывшей жене. Он выслушал с каменным лицом и сказал только одно слово: «Приеду». После чего извинился и вышел из-за стола. Том сразу понял, о чем речь. Вернее, о ком.

— Мама? — только и спросил он.

Уилл кивнул.

— Что с ней?

— Бухали с подружками. Она перепила, разнесла весь бар. Ей вызвали бригаду. С трудом увезли.

— Я с тобой, — вскочил из-за стола Том, на чьих скулах появились алые пятна. Он то ли испытывал страх, то ли гнев — я так и не понимала. Но в эти мгновения мне было безумно его жаль — так, что хотелось подойти, взять за руку и сказать, что все будет хорошо. Но я не могла.

Том выругался, и Уилл даже не сделал ему замечания, хотя обычно не терпел грубых выражений. Кажется, он сам хотел сказать пару хлестких слов, но сдерживался.

Том уехал вместе с отцом, а мы с мамой остались в особняке. Она тоже места себе не находила — переживала. Как назло, начался дождь, и настроение стало еще хуже, как часто это бывает в непогоду.

— Эта женщина не оставит Уилла в покое, — сказала мама потерянно. — Но самое страшное, что она не оставит в покое своего сына. Мне так жаль его. Бедный Том.

— Она же лечилась, — ответила я. — Лежала в клинике заграницей...

— Так просто от алкоголизма не вылечится, Ави, — вздохнула мама. — К тому же человек сам должен хотеть вылечиться. А она не очень этого хочет. Что ж, Лилит обещала сделать мою жизнь невыносимой. Но невыносимой она делает ее не мне, а своему мальчику.

— Обещала? — подняла я бровь. — В смысле? Когда? Вы виделись?

Мама нехотя кивнула. Кажется, она поняла, что сказала лишнее, хоть и не хотела.

— Встретились в салоне красоты. Она, кажется, заранее знала, что я там буду, — призналась мама. — У нас был весьма... содержательный разговор. Но я не стала ничего говорить Уиллу. У него и так проблемы в бизнесе. А тут еще это...

— Мам, что она тебе говорила? — вцепилась я в нее.

— Сказала, что деньги достанутся ее сыну, — пожала плечами мама. — Что я пожалею, что заплачу за ее разрушенный брак. Она очень боится, что Уилл вычеркнет Тома из завещания и лишит наследства, как будто бы он может так поступить! Эта женщина столько лет прожила с Уиллом в браке, но так и не узнала его, как человека! — с негодованием воскликнула она. — И вообще, деньги заботят ее больше сына.

— Мам, надо было рассказать Уиллу, — нахмурилась я. Мать Тома мне очень не нравилась. Я чувствовала исходящую от нее опасность.

— Нет, Ави. Сказала же — у него и так проблем выше крыши. Не нужно ему этими глупостями разбираться. Ему и так пришлось срываться в единственный выходной и ехать к ней. И ты не смей говорить, поняла? — Ее голос стал жестким. Так бывало редко, когда мама была непреклонна, и переубедить ее было нельзя. Мне пришлось дать обещание.

Уилл и Том вернулись поздно. Сначала приехал Уилл, хмурый и уставший, и сразу же пошел наверх — спать. На вопрос мамы, где его сын, он ответил, что без понятия. Уехал куда-то, ничего не сказав.

В эту ночь я долго не могла заснуть — сначала делала домашку, чтобы отвлечься, затем болтала с Софи. После полуночи мой организм решил, что он хочет горячего чая с молоком и шоколадку. Поэтому я, накинув на себя легкий халатик, отправилась на первый этаж. В моих наушниках играла громкая динамичная музыка, и, делая себе чай с молоком, я пританцовывала ей в такт.

Не знаю, когда Том появился на полутемной кухне. Когда я обернулась с кружкой в руках, он сидел на стуле, развернув его задом наперед — так, чтобы опираться руками о высокую спинку, и смотрел на меня. На нем была кожаная куртка с каплями дождя и черные джинсы. Косы были влажными — так, словно Том попал под дождь.

Заметив, что я повернулась, он широко мне улыбнулся. Странной улыбкой. Не своей. Чужой.

Я сняла наушники и присмотрелась к нему.

— Ты пил? — спросила я удивленно. Том не был сильно пьян, но ему хватило, чтобы измениться.

— Настоящий сын своей матери, да? — усмехнулся он.

Том встал, подошел ко мне и вдруг коснулся моего лица ладонью, заставив вздрогнуть и поставить кружку на столешницу — так, что расплескался чай.

Его глаза были больными, а губы — чуть приоткрытыми. Боже, что с ним?..

— Я уже просил тебя однажды, — прошептал Том, разглядывая мое лицо так, словно ничего краше в жизни не видел. — Просил поцеловать меня. А ты отказалась. Но сейчас ты не сможешь отказаться, Айви. Потому что мы играли в «бутылочку», и ты должна была поцеловать меня по-настоящему. Но ты этого не сделала. Сделай теперь.

Он держал меня обеими ладонями за лицо, и не отпускал. Да я и не хотела, чтобы отпускал. Только вот ладони его были ледяными. Кажется, Том очень замерз под дождем.

— Каулитц, перестань, — тихо сказала я, с трудом сдерживаясь от порыва нежности, что жила в моем сердце. Да что он делает?! Со мной, с собой...

— Я так устал. Не могу ей ничем помочь. Веду себя как дерьмо. Ты хорошая девочка. А я ублюдок, который тебя бесит.

Он подался ближе ко мне, заставляя сжаться каждую клеточку моего тела.

— Каулитц...

— Согрей меня, — прошептал он, обнимая меня.

Не целуя, как я думала мгновение назад, а именно обнимая, одну руку положив на лопатки, вторую — на затылок, взъерошив волосы. Он был большим и сильным и обнимал меня так, словно хотел укрыть от всего на свете. А может быть, мне только казалось это, тогда, на полутемной кухне, где были только мы вдвоем. И отблески луны на подоконнике и стене.

Не сдержавшись, я обняла Тома в ответ — под кожаной курткой, чуть выше пояса, и он сильнее прижал меня к себе. И даже сквозь ткань халата я чувствовала холод его кожи. Он действительно очень замерз. Мой мальчик...

Когда Том отстранился, я думала, что он уйдет, но нет. Он захотел поцеловать меня — исполнить в полной мере то, что хотел в тот раз, во время игры в «бутылочку».

— Ты будешь жалеть, — прошептала я ему в губы, держа себя в руках, но зная, что вот-вот сорвусь.

— Плевать, — приглушенно ответил Том, поднял мою руку и, не отрывая от меня жадного взгляда, несколько раз поцеловал в запястье. Боже, я взорвусь от этой нежности.

— Ахуенные духи, — прошептал он, вдыхая аромат моей кожи — днем я действительно брызгала на запястье духами. — И ты тоже... Ахуенная.

Том сделал то, что заставило мою голову закружиться — медленно и влажно лизнул тонкую кожу запястья, заставив вдруг подумать меня о том, где бы еще он мог так проводить языком.

Мелочь, но именно в этот момент я поняла, как сильно Том Каулитц меня хочет. И как хочу его я.

Все так же глядя мне в глаза и чуть улыбаясь, Том стер с моей кожи мокрый след, а затем приник к моим губам в требовательном, обжигающе-горьком поцелуе. Поцелуе со вкусом виски, боли и холода.

Того самого холода, который опутывал наши сердца, но сейчас отступал, и чем больше наши губы исследовали и ласкали друг друга, тем теплее становилось внутри.

Том целовал меня с таким упоением, будто этот поцелуй — нежный и глубокий до умопомрачения — мог залечить его раны. Он запускал пальцы в мои волосы, проводил ими по шее, заставляя тепло внутри медленно разрастаться и превращаться в жар. Гладил по спине, скользил ладонями по пояснице, сминая тонкую ткань короткого халатика. Снова касался моего лица, будто проверяя, что это все еще я, а не кто-то другой. Его пальцы были уже не такими ледяными, но все еще оставались прохладными, и в какой-то момент я, отстранившись и не открывая глаз, взяла Тома за ладонь и попыталась согреть ее дыханием. Мне действительно хотелось согреть его.

— Малышка, — едва слышно прошептал он.

Это слово сорвало во мне все стоп-краны. Мне больше не хотелось сдерживаться — это было настоящим преступлением. Я снова подалась к Тому, но не к губам, а к шее, буквально впиваясь в кожу и наверняка оставляя на ней следы. Его дыхание участилось, я услышала приглушенный полустон. Ему нравилось, еще как нравилось. Он даже голову откинул назад, подставляя шею под мои губы.

Мой хороший... Я согрею тебя. Обещаю. Хотя бы сегодня. Один раз. Всего лишь один раз.

Перестав контролировать себя, я стащила с него кожаную куртку с каплями дождя — она оказалась на полу. А Том обхватил меня за талию и усадил на столешницу. В ответ я обняла за плечи и подалась вперед, чтобы быть ближе и прижаться плотнее. Мои колени сжимали его бедра, и мне было все равно, что халатик задрался, а ладони Тома скользят по моим обнаженным ногам от щиколоток до самого нижнего белья. И все равно, что кожа неидеальная, и вместо соблазнительных стрингов с кружевами обычные комфортные слипы. Единственное, что имело значение — его губы с привкусом виски и ласковые руки. Его желание. Его просьбу быть с ним. Согреть его душу...

«Пожалуйста, помоги мне».

«Будь со мной».

«Не оставляй».

Мы продолжали обнимать друг друга, и теперь нежность стала иной — не затаенно-изучающей, а мучительно-страстной. От этой нежности никуда нельзя было скрыться, она подчиняла и гипнотизировала. Лишала воли. Заставляла дыхание учащаться, а пульс зашкаливать. Грудь стала чувствительной — каждое прикосновение наполняло меня желанием все сильнее. И когда Том накрывал ее ладонью, я подавалась вперед, потому что хотела, чтобы он сжимал ее сильнее. А вместо этого он касался ее, обводя сквозь ткань кожу вокруг сосков, но не касаясь их, будто дразня.

Я гладила Тома по влажным косам, забиралась пальцами под футболку, заставляя напрягаться мышцы пресса. Закинула ногу ему на бедро. Я знала, что он хочет меня — чувствовала его возбуждение, когда набиралась смелости коснуться ширинки его джинсов. И заводилась сама, понимая, что он плывет от меня.

Когда я сделала это снова, Том накрыл мою руку своей ладонью — теперь уже горячей. Легонько сжал, давая мне возможность лучше почувствовать твердость паха, и провел вверх-вниз по ткани, словно показывая, чего он хочет. Он убрал ладонь, а я продолжала ласкать его через джинсы все более настойчиво, забыв обо всем на свете. Ему нравилось до безумия, и его дыхание становилось все более прерывистым.

Словно стараясь сделать приятное в ответ, Том расстегнул мой халатик до солнечного сплетения, запустил под ткань руку и начал водить кончиками пальцев по груди, разгоняя по спине мурашки. Потом все-таки сжал ее — так, что сосок оказался между его указательным и средним пальцами, и меня пронзила короткая острая волна удовольствия. Мне нравилось, как он играет с моей грудью, будто зная, как мне нравится больше. Как целует в шею, как проводит по плечам твердой ладонью. Даже как тяжело дышит.

Когда его рука скользнула мне между ног, по телу пробежала приятная дрожь. Несколько медленных долгих поглаживаний через тонкую, ставшую чуть влажной ткань белья заставили меня выгнуть спину, и я сильнее сжала пальцы на каменных плечах Тома.

— Что мы делаем? — прошептала я, сходя с ума от каждого прикосновения. — Зачем?..

— Не нравится? — выдохнул он.

Его рука замерла, словно он испугался, что может сделать мне больно.

— Н-нравится.

— Но?

— Ты пьян. Я не в себе. Мы оба будем жалеть, — с трудом сказала я.

— Все равно.

Том отвел одну мою ногу в сторону, чтобы ему было удобнее, и, глядя мне в глаза, надавил на клитор чуть сильнее, проверяя, как я отреагирую. Мои ресницы сомкнулись сами собой — в темноте легче было погрузиться в ощущения. Том, заметив это, стал гладить меня более настойчиво. Внизу живота из искр нежности зарождалось пламя удовольствия.

Когда его пальцы оказались под тканью белья, я вздрогнула. Но вместо того, чтобы убрать его руку, улыбнулась. Том поцеловал меня в губы и продолжал гладить там двумя пальцами. Сначала осторожно водя из стороны в сторону, все сильнее и сильнее, по моей реакции понимая, нравится мне или нет. При этом он смотрел мне в лицо, будто любуясь, а я то закрывала глаза, то распахивала их, кусая губы. Что мы делаем, боже... Что?..

Сильнее. Еще сильнее. Да, именно там, где мне нравилось. Как мне нравилось.

Никакой неловкости, все естественно и гармонично. Правильно.

По любви?

Том не останавливался — его пальцы продолжали играть с клитором.

«Пожалуйста, скажи мое имя», — почти взмолилась я мысленно, чувствуя, как близка к пику. Тогда я точно смогу... Точно почувствую, как зародившееся из искр пламя охватит все мое тело.

Том словно прочитал мои мысли и прошептал на ухо:

— Айви...

А после накрыл мои губы еще одним терпким поцелуем. Движения его пальцев стали еще настойчивее.

Я сильнее впились ногтями в его плечи, тело задрожало, и пламя окутало меня с головы до ног, даря долгожданную разрядку. Такую, которую до этого я никогда не испытывала сама с собой, хотя касалась себя точно так же.

Маленький взрыв. Цветной фейерверк, рассыпающейся по коже. Забвение.

Это продлилось секунд десять, не больше, и пропало, а я резко дотронулась до напряженной руки Тома. Он тут же остановился, склонился к полуобнаженной груди, ласково ее поцеловал. Потом коснулся губами моей шеи. Том понимал, что я ощутила с ним, и я точно знала — ему это в кайф.

— А ты горячая, — сказал он ласково, гладя меня по волосам.

— Согрела тебя?

— Почти. Продолжим?..

— И забудем? — спросила я, все еще пытаясь успокоить сердцебиение и не совсем понимая, что происходит. Я словно была в тумане.

— И забудем... — согласился Том тихо.

Мне хотелось сделать приятное и ему, однако едва я дотронулась до него, как за окном, из которого на кухню падал лунный свет, послышались громкие голоса: Уилла чьи-то еще.

Том замер на мгновение, словно пытаясь понять, что происходит, а после быстро начал застегивать и поправлять мой халатик. Затем зачем-то поцеловал меня в щеку, на пару секунд задержавшись губами на коже, подхватил за талию и опустил на пол.

— Уходим, — велел он, крепко держа меня за руку.

Мне не нужно было повторять дважды, я пошла следом за ним. По телу разливалась приятная слабость, и больше всего хотелось упасть в кровать в обнимку с Томом и уснуть, но я не могла позволить себе быть неосторожной. Мы оба чувствовали себя виноватыми. Нарушившими запрет. Никто не должен был узнать, чем мы занимались на кухне.

Мы выскользнули из кухни, оказались в гостиной и быстро направились к лестнице. Успели подняться в самый последний момент — в гостиной вспыхнул свет, и я заметила Уилла в домашней одежде и нескольких серьезных мужчин в темных костюмах, которые, судя по всему, приехали к нему в ночи. Скорее все, это были сотрудники службы безопасности.

Они, слава богу, нас не увидели — были погружены в проблемы. Я хотела уйти в спальню сразу, но Том задержался. Ему явно стало интересно, что происходит. И тогда я осталась тоже. Мы стояли на втором этаже, зная, что нас не видят, и слышали все, что происходило в гостиной.

— Ты уверен? — донесся до нас голос отчима. Он был в ярости, и, кажется, с трудом сдерживался.

— В том, что кто-то слил всю информацию по сделке? — усмехнулся другой мужчина, кажется, отец Билла. — На все сто. Об этом знал ограниченный круг лиц. Ограниченный, Уилл. Понимаешь, что это значит?

— Понимаю, — сквозь зубы ответил отчим.

— Кто-то слил нас. Кто-то из самого близкого окружения. Нужно копать, чтобы найти крысу.

От этих слов мне стало не по себе, и я сама не заметила, как сильнее сжала ладонь Тома, который не отпускал меня. Он, будто поняв мое состояние, положил руку мне на живот, и я забыла, как дышать от охватившего меня волнения — но уже другого.

— Вильям Энши, для начала мои парни проверят ваш кабинет не предмет прослушки, — раздался третий мужской голос, мне незнакомый. — И компьютер с телефоном. Будем разбираться. Найдем того, кто слил инфу. Не переживайте.

— А чего переживать? — со злым весельем в голосе спросил отчим. — Все, что могло случиться, уже случилось. Контракт уплыл, китайцы не будут с нами работать. Мы попали на крупные бабки.

— Так, Эрик, пусть твои парни работают, а мы с тобой, Уилл, выпьем, — решил отец Билла. — Тебе нужно расслабиться.

— Да как здесь расслабиться? — рявкнул отчим. — Я столько вложил в это дерьмо сил! Пахал днями и ночами! Да вы все пахали! А эта тварь перехватила и инвесторов, и сделку! Через три дня мы должны были подписывать контракт в Шанхае, а сегодня ночью я узнаю, что вместо меня это сделал Адасевич!

Уилл замолчал, и в этом молчании горечь чувствовалась сильнее, чем в его криках. Случилось что-то нехорошее, такое, что подкосило даже такого сильного человека, как мой отчим.

— Дружище, коньяк или виски? — только и спросил отец Билла.

— Водку, — ответил Уилл устало.

Они замолчали, и было слышно лишь то, как неразборчиво переговариваются в кабинете отчима сотрудники его службы безопасности. Мое сердце тревожно билось, словно забыв, что еще недавно трепетало от прикосновений Тома.

— Идем, — шепнул мне сводный брат и мягко подтолкнул в сторону.

Мы подошли к двери моей спальни и остановились. Наши взгляды перекрестились, и я с трудом сдержала себя от того, чтобы положить ладонь на лицо Тома. Каким он был красивым в полутьме коридора... Каким родным. Его губы, его глаза, даже линия подбородка — все. Разве так может быть? Разве может человек казаться таким... своим?

Мой мальчик.

Я хочу, чтобы он был только моим.

Но... Только это возможно?

— Извини, — сказал Том вдруг. — Это было неправильно, да?

— Это было неправильно, — тихо согласилась я.

Это было прекрасно.

Он поправил косы, закусил губу.

— Мне стало теплее, Айви. Несмотря на то, что от тебя я ничего не получил. — Он улыбнулся. — Слушай, я сегодня выпил лишнего. И могу быть самим собой, хотя завтра пожалею об этом. Ты мне нравишься. Честно. Я по тебе с ума схожу... Сходил. Но ты же понимаешь, да? Я не могу быть с тобой.

Его пальцы дотронулись до моей скулы, но Том тотчас одернул их.

— Отец не позволит, чтобы мы спали, — продолжал он тихо. — Мы ведь брат и сестра в его глазах.

— Но это не главное, — мягко оборвала я его. — Верно?

Том чуть помедлил.

— Верно. Твоя мать разрушила жизнь моей матери. Я не могу так ее предать. Понимаешь? Хотя... Не понимаешь. Да я и не прошу, чтобы понимала. Но если она узнает, то... Вдруг снова что-нибудь сделает с собой? — в его голосе послышалась беспомощность, от которой мне стало страшно. За него страшно, а не за его мать.

В его голосе не было ненависти и злости. Одна эта проклятая беспомощность, от которой внутри все сводило. Я знала, что Тому больно. Очень больно. И мне было больно вместе с ним.

Я все-таки дотронулась до его кос. Ласково провела по ним, не сводя глаз с лица Тома. Прошлась взглядом по металлическому пирсингу на его губе, который почти не ощущала во время поцелуя. Странно, но в это мгновение я чувствовала особенную теплоту — легкую невесомую дымку нежности и заботы, которая накрывала с головой не только меня, но и его. Одно дыхание на двоих. Искренность.

— Мне действительно многое непонятно. Но мне жаль, что так вышло. Поцелуй меня на прощание, и мы будем делать вид, что ничего не произошло, — неожиданно спокойно сказала я, понимая, что не могу заставить Тома поменять решение. Пусть он справится со своим страхом, а я... Я буду ждать, когда он придет ко мне вновь.

Том стиснул зубы, но после склонился и прижался к моим губам. Это были другие поцелуи. Не возбуждающее желание обладать друг другом, а успокаивающие. Не заставляющие подчиняться и задыхаться от страсти, а неспешные, вдумчивые и неожиданно горькие. А может быть, все так же горчит виски на его губах?

Завтра мы оба сделаем вид, что все забыли? И безумие этой ночи останется в прошлом?

Моя рука скользнула с его плеча на грудь. Остановилась с левой стороны, там, где сердце. Мне хотелось ощутить его биение. Запомнить.

Волшебство момента закончилось.

— Надеюсь, что я действительно хотя бы чуть-чуть согрела тебя, — прошептала я. — Теперь пойду спать.

Я вошла в свою спальню, чувствуя, как душа разваливается на кусочки, и уже хотела было захлопнуть дверь, но Том не дал мне этого сделать. Схватился за ручку, не позволяя закрыться.

— Авигель, — услышала я его приглушенный баритон.

— Что? — тихо спросила я.

— Я не играл с тобой. Понятия не имел, кто ты такая. Просто ты мне очень понравилась. И я... Хотел быть с тобой. Даже купил все те книги... — Снова горечь — только теперь в его голосе.

Это признание стало для меня злым откровением.

Лучше бы он этого не говорил! Лучше бы я и дальше могла иметь возможность обвинять Елецкого в подлости!.. Но он забрал у меня эту возможность.

Что ж, искренность за искренность.