Свой идеал

Просыпаться после того, что я узнал, совсем не хотелось. Утро стало напоминать мне, как тяжело быть частью этого мира, где люди теряются в своих жизнях, а уж тем более в своих страхах. После того, что Харин рассказала, воздух вокруг меня стал слишком густым, слишком тяжёлым, чтобы дышать спокойно. Я бы с удовольствием остался в своей постели, забыв обо всем, закрыв глаза и погрузившись в бездумное пространство, где не было ни этих жутких рассказов, ни её переживаний. Но реальность не давала мне выбора.

Я вспомнил вчерашний день, тот момент, когда скорая помощь приехала в кафе. Харин лежала на плитке, её окончания дергались, частые изгибы в спине не давали покоя, а сама она будто, наконец, перестала воспринимать происходящее вокруг. Я не знал, что с ней происходит. Я думал, что это просто нервное истощение после рассказа, после всех переживаний, но, как оказалось, я ошибался. Ошибался по-настоящему.

— Харин? Ты в порядке? — я тогда спросил, заметив, как её глаза начали мутнеть, а дыхание стало прерывистым. Она не ответила, лишь дрожащими руками пыталась схватиться за стол, как будто это единственная вещь, что ещё связывала её с реальностью. Но её пальцы соскользнули, и она едва успела опереться на локоть.

Я почувствовал, как внутри меня растёт тревога. Все происходило слишком быстро. Я не успел подумать, не успел среагировать, и в этот момент она потеряла сознание, её тело словно отключилось в моих руках. Моё сердце пропустило несколько ударов.

В кафе наступила неразбериха. Люди начали беспокойно переглядываться, а я звал на помощь, не зная, что делать. Не знал, что с ней. В такие моменты ты надеешься, что кто-то другой придёт на помощь, но все вокруг продолжали метаться по бокам, вызывая скорую помощь и ища в помещении врача.

Только когда один из официантов решился подойти, я пришёл в себя. Мы быстро вызвали скорую, и я помнил, как из-за двери показались медики, снаряжённые всем необходимым. Но самое странное было то, что с каждым её вдохом мне становилось всё яснее: с Харин происходило нечто большее, чем я мог себе представить.

Когда скорая забрала её, я почувствовал странную пустоту. Я не знал, что именно это было, но внутри меня засело какое-то предчувствие. Я понял, что её жизнь гораздо сложнее и запутаннее, чем я когда-либо мог бы представить.

Она всё ещё оставалась в руках врачей, а я остался один, посреди того кафе, где нам так хотелось просто быть, где я искал ответы на вопросы, которые задавал себе всё это время. Но никакого простого ответа не было. В тот момент я не знал, что эпилепсия — это то, что может случиться в любой момент. И что в случае с Харин это уже не просто эпизод, это нечто более постоянное, чем я ожидал.

Когда я вернулся домой, первое, что я сделал — это открыл ноутбук. Начал искать информацию об эпилепсии. Не знал, что именно меня интересует. Возможно, я просто хотел понять, что же происходит с Харин. В поиске я наткнулся на статьи и видеоролики, и вдруг осознал, что мне следовало быть более внимательным. Больше внимательным к её поведению, больше внимательным к её словам, хотя бы к её страхам. Я не мог поверить, что до сих пор не знал этого. Я не знал, что она эпилептик.

Я думал, что её поведение было результатом стрессов, переживаний и потери. Но как оказалось, её тело сражалось с собой, боролось с тем, что её не покидало, с тем, что постоянно подстерегало её в самых неожиданных местах. Я даже не знал, как правильно к этому относиться.

Я не знал, что она могла в любой момент пережить ещё один приступ. Эпилепсия — это не просто болезнь, которую можно спрятать. Это то, что могло внезапно взять её под контроль и унести, оставив меня с вопросами, на которые я не знал ответов.

Вчерашний день был словно густым туманом, окутавшим не только мысли, но и само существование. Личные недопонимания и трудности давили, казались, тяжелее, чем когда-либо. Но в такие моменты часто приходит осознание: чтобы вытащить себя из тряски, нужно переключиться, найти точки опоры во внешнем мире, в том, что действительно важно. Для меня это всегда была, конечно, моя музыка.

Именно поэтому я решил сделать решительный шаг, отложив в сторону тягостные мысли, и повернуться к себе, когда узнал, что у девушки будет проводиться диагностика с помощью врачей и она свяжется со мной позже.

Связавшись с менеджером, женщина, к моему удивлению и огромной радости, с легкостью поняла идею всего соединения в неформальной схеме, для подключения душной повторяющейся базы. Цель была проста, но важна: сблизиться с коллегами, лучше узнавать друг друга как людей, а не только как музыкантов. И, конечно, поделиться важными новостями, которые могли бы дать нашей группе начинающих новый импульс.

Мы выбрали небольшое, уютное заведение в самом сердце города — скромный бар с приглушенным светом и запахом разливающегося алкоголя, где время как-то замедляло свой бег. Мы заняли круглый столик в помещении. Это идеальное место для откровенного разговора. Вокруг царила непринужденная атмосфера, тяжелый рок, который мы все так любили, лился из колонок, а за окном городская суета казалась чем-то отдаленным и неважным.

Когда собрались все — я, их гитарист и, конечно, неутомимый лидер, стал произносить первым речь, являясь инициатором сбора. Вынужден подметить, что напряжение улетало с каждым произнесенным словом и даже Уджин начал послеживать за своим языком, попивая свой заказ. Разговоры текли легко и непринужденно. Мы шутили, делились историями из жизни, которые раньше казались слишком личными для повторений. Наш бас-гитарист, обычно молчаливый и сосредоточенный на аккордах, вдруг выдал забавную историю из своего студенческого детства, а барабанщик делился впечатлениями от летней поездки. Вокалист, как всегда, излучал энергию, заражая всем своим смехом. Это было именно то, что нам нужно — напомнить себе, что мы не просто группа, единомышленники, объединенные не только любовью к музыке, но и чем-то большим. Мы смотрели друг с другом не как на функции в виде ритм-секции, мелодии, а как на личность, со своими увлечениями, слабостями и значительными возможностями. Но Уджин часто поджимал хвост, выбивая больше информации из собеседников, кладя на язык закуску, которую подъедал Юбин, пока не видит лис.

Почувствовав, что атмосфера достигла нужной точки, когда каждый был расслаблен и открыт, я сделал небольшую паузу.

— Ребята, - начала я, — я не просто так позвал нас сегодня. Помимо того, что нам всем было важно выдохнуть, менеджер сообщила, что у нас появилась возможность выступить на небольшом, но очень важном фоне, и он проявиться через пару месяцев!

Повисла короткая тишина, а потом глаза каждого загорелись. Для начинающей группы это был первый настоящий шанс показать себя в публике, выйти за рамки привычных баров и репетиционных студий. Обсуждение вспыхнуло с новой силой, но теперь оно было заполнено не просто болтовней, а осмысленным планированием.

— Подождите, но у нас только в начале отработки одна единственная песня, — Юбин заметно постеснялся обрывать минуты счастья, и по его опущенным вниз глазам, был заметен страх. В его голове не укладывалось одно: как им позволили появиться на сцене во время создания трека.

Я хотел дать пояснения собравшимся, ибо заметил уставившиеся на меня взгляды, в которых пылало лишь согласие с выданным, но бестактный в диалогах вокалист, громко рассмеялся, вытирая выдуманную слезинку. Тут же посмотрели на него веселого, непонимающего серьезности.

— Как заба-а-авно. Юбин, котенок, — он наклонился чуть вбок, подталкивая сжатого парня, поправляющего очки, с длинной ухмылкой. Уджин не планировал скромничать, сумбурно закинул руку на худощавое плечо, если сравнивать тело на фоне с его, мускулистым телосложением лиса. Хвостуна, которому дозволено делать абсолютно все из-за вкладывания финансов отца в группу. — как ловко ты можешь заметить сбои. Мы частушки будем петь, чтобы ни единая бабушка не показала фигу нашему таланту.

Клавишник покосился на того, поджимая губы. И смотря на то, как мой участник продолжает находиться в не комфорте — убивало. Я наблюдал за тем, как остальные парни замечали абсолютно все то же самое, что и я, но пока не спешили как-либо действовать. И я делал выводы: отсутствие коллективной поддержки, что является одним из минусов в атмосфере команды. Хуже всего, это действительно может нанести не малый удар по репутации в дальнейшем, ибо фан-митинги и различные интервью, дадут знать обо всем, что касается нас.

— Так, ребята, — прервал я шумные обсуждения, собравшийся хаос, — давайте не будем забывать, что это наша первая возможность. Иногда нам просто нужно идти на риск, — вложил я свои слова в максимально ободряющий тон, чтобы поднять дух команды.

Юбин всё ещё выглядел неопределенно, и я заметил, как его глаза метались между Уджином и остальными участниками, ожидая, что кто-то поддержит его. Я решился найти способ смягчить его страх, ведь помимо одной песни у нас были идеи для других треков, которые мы могли бы подготовить.

— Слушайте, — произнес я, обращаясь ко всем, — у нас есть пара месяцев на то, чтобы создать нечто замечательное. Мы можем поработать над несколькими песнями, добавить элементы, которые отражают нашу индивидуальность. Юбин, ты способен на большее, чем просто одна песня, — добавил я, обводя взглядом группу.

И тут же, как будто услышав эти слова, Уджин приподнял брови, и вместо того, чтобы продолжать шутить, он добавил:

— Мы можем организовать репетиции чаще. Я могу помочь с аранжировками, если понадобится, так и быть. Но, думаю, что мы чу-у-уточку не уложимся во время, милашка Джисон.

Стоило мне кинуть на того раздраженный взгляд, как тот поднял руки вверх, в знаке, что он сдается, да и вовсе не приделах.

— А я возьму на себя текст, — сказал Сынмин, и вскоре поддержка стала накатываться, как волна.

Каждый стал по очереди предлагать идеи, хорькаясь в энтузиазме и стремлении к совместной цели. Репетиции, сет-лист, сценический образ, продвижение в соцсетях – каждый в носил свои идеи, перебивая друг друга, но никто не злился, потому что это был порыв общей энергии. С каждым предложением Юбин выглядел всё более уверенно, ему явно нравилось, как его поддерживают.

— У нас есть возможность не просто стать группой, но и создать что-то уникальное, — подытожил я, видя, как боевые настроения начали перебираться и на старшего вокалиста.

И вот мы уже обсуждали стиль нашего будущего выступления, сценический имидж и даже то, какие эмоции хотим передать. Мы были не просто командой, а настоящей семьей, готовой друг друга поддерживать, несмотря на различия и недопонимания.

— Вам нужно работать над звучанием. Это единственный шанс на то, чтобы из-за вас я не опозорил свое светлое личико.

Эта фраза Уджина стала окончательной точкой в нашем обсуждении, и мне стало легко на душе, даже не смотря на то, что тот нас унижал. Мы были готовы выйти на новую сцену — не только физически, но и творчески.

Пока группа с головой углублялась в обсуждение нашего грядущего выступления, я поймал себя на мыслях, что мои личные заботы, которые давили на меня в последние дни, отошли на второй план. Сила общей цели, энергия творчества и теплая атмосфера европейского общения, действовала как бальзам. Я растворился в этом коллективном потоке, чувствуя, как внутри что-то щелкает, вставая на свои места.

Когда мы наконец вышли из заведения, воздух вечернего города казался свежим, солнце – ярче. Мы блуждали по городу, чуть с покрасневшими лицами из-за спиртного, не просто как группа, которая обсудила планы, а как сплоченная команда, получившая заряд вдохновения и уверенности. Этот скромный столик в баре стал отправной точкой для новых мероприятий, где личные трудности отступают перед пониманием целей и мыслей. И я точно знал, что вместе мы готовы идти навстречу новым вершинам, ведь музыка — это всегда путь к свету.

Мы были разношёрстной компанией, клубком конечностей и смеха, пробираясь по узким улочкам, впервые. Наш обычный образ действий представлял собой восхитительную смесь борьбы, катания на спинах, неизбежно заканчивавшихся падением кучи, и общего шумного дурачества. Мы висели друг на друге, как обезьяны на лиане, нелепым человеческим клубком юношеского энтузиазма, наши голоса эхом отдавались от кирпичных стен.

В нескольких шагах позади нас, с неизменным выражением элегантного презрения на лице, шёл Уджин. Наш постоянный источник преувеличенно закатывающих глаз и неодобрительных вздохов, он явно терпел наши выходки, а не участвовал в них. Каждый раз, когда кто-то из нас чуть не падал лицом вниз или особенно громко хохотал, он поднимал взгляд к небесам, безмолвно моля о здравомыслии в нашем хаотичном существовании. Мы, конечно же, старательно игнорировали его театральное раздражение, находя его почти таким же забавным, как наши собственные игры.

Затем, сквозь какофонию, созданную нами самими, воздух пронзил другой звук. Сначала он был слабым, словно шёпот мелодии, донесённый дневным ветерком, но, несомненно, присутствовал. Он прорезал наш смех, пробуждая нечто более глубокое, чем наше обычное непочтительное отношение. Наше радостное шествие постепенно переросло в более тихую, любопытную прогулку.

Мы завернули за угол аллеи, и вот он: одинокая фигура, склонившаяся над акустической гитарой, его голос творил магию, которая, казалось, наполняла сам воздух улицы. Это был проникновенный, сырой звук, лишённый отшлифованной студийной безупречности, но бесконечно более пленительный своей аутентичностью. Мы плавно растворились в растущем полукруге зрителей, и вокруг музыки образовалось спонтанное единение.

Реакция нашей группы, как и ожидалось, была неоднозначной. Уджин, как всегда, заткнул уши руками, и на его лице застыла гримаса, словно прекрасные ноты были физической атакой.

— Слишком громко! — беззвучно пробормотал он, хотя музыка была не такой уж громкой. Тем временем наш вечно увлечённый барабанщик, да благословит его Господь, уже яростно барабанил по воздуху, его воображаемые палочки летали, пытаясь добавить ритм к нежному бренчанию уличного музыканта.

Когда музыкант закончил свою песню, во мне пробудился странный импульс. Секрет, который я хранил в тайне, талант, о котором никто в нашей группе, даже мои товарищи по группе, не подозревали. Я умел петь. А если бы мне дали гитару, я бы мог играть. Ирония не ускользнула от меня — я был участником группы , но эта фундаментальная грань моей музыкальности оставалась для них загадкой.

Я подошёл к уличному музыканту, и между нами установилось молчаливое взаимопонимание, когда я предложил ему несколько юаней. Он кивнул, на его губах играла понимающая улыбка, и протянул инструмент. Глаза моих друзей сначала расширились, а затем сузились в недоумении. Послышался шёпот.

— Что он делает? — поинтересовался один.

— Он вообще умеет играть? — за ним второй.

На лицах прохожих и смотрящих отражалась смесь недоумения и веселья. У Уджина буквально отвисла челюсть, руки были забыты по швам.

С одолженным медиатором и глубоким вдохом я вышел в ясный свет солнечных лучей. Первый штрих был неуверенным, но затем ноты начали литься из струн, привычные и приятные. И тогда я запел.

Мой голос, обычно предназначенный для хоралов в душе и одиноких моментов катарсиса, обрёл силу, наполнив переулок удивительной ясностью. Я выбрал хорошо знакомую мелодию, позволив ей нести в себе сюрприз, скрытую часть себя, которую я наконец-то раскрыл:

"I miss the way you say my name

(Скучаю по тому, как ты произносишь мое имя),

The way you bend, the way you break

(Как ты прогибаешься и как ломаешься)"

Лица, когда-то искажённые замешательством, постепенно смягчились, обретя выражение благоговения. Барабанная дробь словно прекратилась. Челюсть Уджина всё ещё была отвисшей, но теперь это было от искреннего потрясения, а не от недоверия. Мои товарищи по группе, которые ещё несколько мгновений назад бездельничали, застыли, устремив на меня взгляды, в которых читалась смесь удивления. В их глазах, обычно полных игривого озорства, теперь отражалось вновь обретённое уважение.

Your makeup running down your face

(Макияж стекает по твоему лицу.)

The way you touch, the way you taste

(Твои прикосновения, твой вкус)..."

Песня продолжалась, звуча как яркое свидетельство нераскрытого таланта, доказывающее, что истинное искусство может возникнуть где угодно и когда угодно, часто из самых неожиданных источников. Это выступление было больше, чем просто песней; это был момент глубокого откровения, напоминание о том, что внутри каждого из нас может таиться скрытая симфония, ожидающая идеального момента или идеального инструмента, чтобы наконец-то заиграть на свету. И лично для меня с этой песней ассоциируется он... Господин Минхо. Даже голову не хотелось морочить, выясняя, что именно было схоже с ним.

"When the curtains call the time

(Когда наступит время выйти на поклон),

Will we both go home alive?

(Вернемся ли мы оба живыми домой?)"

Мелодия, изначально робкая, набирала силу, словно пробиваясь сквозь толщу сомнений и неуверенности. Мой голос, первоначально немного дрожащий, обретал уверенность, каждая нота пронзительно чистая, каждое слово было наполнено глубиной невысказанного. А уличный музыкант, старый азиат с морщинистым лицом, с любопытством наблюдал за мной, его глаза, наполненные мудростью прожитых лет, слегка прищурились. Он что-то тихонько пробормотал себе под нос, нечто напоминающее похвалу.

Прохожие, сначала остановившись из чистого неравнодушия, теперь замерли, словно завороженные. Кто-то достал телефон, чтобы записать это спонтанное выступление. Дети, бегавшие до этого по улице, притихли, прижавшись друг к другу, их лица выражали неподдельное восхищение. Даже Уджин, чей шок постепенно сменялся удивлением, высокомерно отвел взгляд, чуть задирая голову, делая вид, что вовсе смотрит на пролетающую стаю птиц. Но не смотря на это, вся гамма эмоций была на его лице — от недоумения до борьбы.

"It wasn't hard to realize

(Было нетрудно осознать)

Love's the death of peace of mind

(Любовь — это смерть душевного покоя)."

Музыка распространялась по оживленной аллее, отражаясь от стен зданий, словно дух прошлого, возвращающийся к жизни. Каждый звук гитары сливался с моим голосом, создавая гармоничное целое, которое завораживало и трогало до глубины души. Я пел не просто песню, я рассказывал историю. Историю своих чувств, своей любви, своей боли. История была простая, но полная глубокого смысла.

Когда последний аккорд замер в воздухе, наступила тишина, прерванная лишь лёгким шумом листьев на деревьях. Всеобщее затаенное дыхание, а затем разразились от прохожих аплодисменты, причем не только от зрителей, но и, что еще громче, от моих коллег.

Уджин тихо прошептал:

— Эта пташка далеко не уйдет.

Уличный музыкант улыбнулся, его глаза сверкали добротой. Он кивнул в знак согласия, и я понял, что в этот момент я не просто пел песню, я поделился своим сердцем с миром. Я почувствовал невероятное ощущение свободы, ощущение, которое не можно было описать словами. Это было нечто больше, чем просто музыкальное выступление. Это был ритуал, обряд души, который освободил меня от даже не явного, а глубокого, затаённого давления. Я вернул гитару музыканту, он поклонился в ответ, и товарищи бросились вперед, раздался радостный комок вопросов и восклицаний. И тогда я понял: иногда, чтобы найти свой голос, нужно просто поделиться им с миром.

— С каких пор ты петь умеешь?! Почему ты нам ничего не сказал?! — Сынмин словно побывал на концерте своего самого драгоценно кумира.

Даже Уджин, да даст сил Боженька его прежде оскорблённым ушам, соизволил захлопал, и его обычная хмурая гримаса сменилась усмешку.

— Я, конечно, буду звучать получше, но знай, что ты производишь на меня уже более положительные эмоции.

Один мужчина из толпы придержал меня за рукав, и я послушно обернулся с широкой улыбкой до ушей. Он оглядел меня с ног до голове с ответным восторгом и осмелился задать единственный вопрос:

— Молодой человек, вы только что исполнили «The Death of Peace of Mind» группы Bad Omens, не так ли? Это рок! Но вы так точно уловили тональность, а аккорды были так близки к оригиналу... Я большой поклонник этого певца, а вы практически его воплощение!»

Я застыл, ошеломлённый его словами. Никогда не думал, что кто-то узнает песню, тем более Bad Omens. Их музыка была для меня чем-то личным, способом выражения, но никак не поводом для всеобщего признания.

— Да, именно её я и пел, — ответил я, слегка покраснев от комплимента. Мужчина засиял, словно я подтвердил его самые смелые надежды.

— Потрясающе! Вы просто обязаны продолжить! У вас талант! Вы заслуживаете того, чтобы вас услышали! — выпалил он, и в его глазах горел неподдельный энтузиазм. Я почувствовал, как тепло разливается по телу. Его слова, словно искра, воспламенили давно забытую мечту. Мечту о сцене, о музыке, о том, чтобы делиться своим голосом с миром.

Тот спонтанный концерт на улице был не случайностью, а знаком. Знаком того, что пора перестать таить сомнения в развитии группы, пора открыть себя миру. И пусть путь к мечте будет сложным и тернистым, я готов пройти его до конца, чтобы однажды мой голос зазвучал на больших сценах вместе с Уджином, чтобы мои песни трогали сердца людей.

— Это наш лидер! Мы музыкальная группа "Shadow Syndicate"! Вы не слышали нас, потому что мы на пути создания альбома, — Джунсо накинулся на меня, постукивая по спине, тем самым передавая свой яркий восторг от внезапного сюрприза от меня, человека, от которого будет зависеть все.

— Да, это правда. И мы очень гордимся Джисоном. Мы точно знаем, что он нас приведет к успеху в индустрии, — Юбин шагнул к мужчине ближе, вглядываясь в очи, прикрытые очками для зрения старшего. Он быстро кивал головой, подтверждая и придавая убежденности своим словам. Он знал, что говорит и стал полностью уверен, что не зря доверился рукам менеджера и, соответственно, моим.

Некоторые персоны поблизости оборачивались или подстраивались ближе, прислушиваясь к диалогу. Видимо, их мое творчество так же задело, как и того добряка, любящего тяжелой музыки, которую мы и собираемся творить в дальнейшем. И это был отличный момент подать голос, чтобы нас заметили из множество подростков, хотевших заполучить славу и одобрение окружающих любителей подобного стиля.

Волна смущения схлынула, уступив место уверенности. Я почувствовал, как в груди зарождается что-то новое, сильное. Эта встреча, эта неожиданная похвала, этот внезапный прилив надежды... Все это было слишком реально, чтобы игнорировать.

Я взглянул на своих друзей, Джунсо, Сынмина, Юбина и недалеко на стоящего Уджина, шмыгающего недовольно носом. Я чувствовал, что он наблюдал за нами и отчасти слышал его мимолетные краткие фразы, которые выплевывались раз за разом, как стоило ему хоть на секунду посмотреть на то, как я с остальными участниками группы, стоял и выслушивал похвалу за пение и игру на самом любимом и драгоценном мне инструменте. В глазах парней плескалась неподдельная гордость, и это придало мне еще больше решимости. Мы так желали ощутить хоть капельку похвалы, и вот, кажется, первый луч солнца пробился сквозь тучи сомнений. Одного из нас заметили и, скорее всего, примкнут в нашу толпу фанатов.

— Спасибо, — искренне произнес я, обращаясь к незнакомцу. — Ваши слова очень много значат для меня. Для нас. Мы будем стараться не разочаровать вас. Мы "Shadow Syndicate", и мы через два месяца окажемся на сцене с представлением первого проекта.

Я почувствовал, как атмосфера вокруг нас меняется. Люди, до этого просто наблюдавшие, прислушивались, рассматривали нас с любопытством. Я знал, что это наш шанс. Шанс заявить о себе, шанс показать миру, на что мы способны. И мы не упустим его.

Мужчина одобрительно кивнул, его взгляд горел неподдельным воодушевлением. Он вытащил из кармана визитницу и протянул мне одну из карточек.

— Ким Сонхва, журналист.

На карточке был указан номер телефона и адрес электронной почты.

— Позвоните мне после вашего выступления, я хотел бы обсудить с вами возможность о статье, — сказал он, улыбаясь. Я принял карточку, чувствуя, как внутри меня разгорается буря эмоций. По моему лицу было отчетливо видно удивление, ибо я и предполагать не мог, что так легко заполучу такую награду в виде продвижения вперед. — Считаю, парни, что с таким лидером, светлое будущее будет у вас в руках. А сам обязательно приду на вас посмотреть.

Джунсо подпрыгнул от радости, крепко обнимая меня за плечи.

— Я знал! Я всегда знал, что ты у нас звезда! — воскликнул он, не скрывая восторга. Сынмин и Юбин согласно закивали, подтверждая его слова. Даже Уджин, который обычно держался в стороне, подошел ближе и, слегка подтолкнув меня в плечо, сказал:

— Не зазнавайся. На сцене покажешь, чего стоишь, — в его голосе звучала легкая зависть, но я знал, что он просто не умеет выражать свои эмоции.

— А это, молодой господин, было лишним. Ваш лидер переплюнет многих из-за голоса, похожий на настоящую сирену.

Я посмотрел на своих друзей, на их лицах светилась гордость и вера в меня, кроме вокалиста, прожигающего дыру в журналисте. И я пообещал мужчине, что не подведу, что сделаю все возможное, чтобы "Shadow Syndicate" зазвучала на весь мир.

До шести часов вечера, вернувшись домой, я не найти себе и места. Тут же созвонился с менеджером Мун и сообщил о произошедшем. Она попросила меня прислать фото визитки и та самостоятельно в будущем свяжется с данным человеком. В голове крутились слова господина Кима, комплименты незнакомца, гордые взгляды друзей. Я достал гитару и начал играть, перебирая аккорды  «The Death of Peace of Mind». Музыка лилась из меня, наполняя комнату эмоциями и энергией. Я закрыл глаза и представил себя на сцене, перед огромной толпой людей, поющих вместе со мной. И в этот момент я понял, что моя мечта ближе, чем когда-либо.

Вскоре раздался телефонный звонок от госпожи Мун. Она вычитала информацию, что Ким Сонхва действительно хороший журналист в музыкальной индустрии. Он пишет для нескольких крупных изданий и имеет репутацию человека, умеющего разглядеть талант. Мун договорилась о встрече после нашего дебютного концерта, и мы получили шанс на статью, которая могла бы стать нашим билетом в мир большой музыки.

И, признаться честно, после того, как я умудрился узнать о надвигающемся концерте, время стало тянуться мучительно медленно. Такое ощущение, что я вот-вот уже завтра буду представлять на огромной сцене свою группу, но никак не могу дождаться выхода. Я представлял, что каждый день будет наполнен репетициями, спорами, сомнениями и, конечно же, надеждой. Мы и так работаем до изнеможения, стараясь довести все до совершенства. В голову лезли мысли о возможном провале, но слова Кима Сонхвы давали силы двигаться дальше.

Отец ворвался в мою комнату точно так же, как и мама, без стука. Он заглянул, обводя комнату взглядом и остановился на мне, пытаясь что-то сказать.

— Ты все еще со своей гитарой? — спросил он, не дожидаясь ответа. В его голосе звучала смесь усталости и некого разочарования. В чем же я провинился? Отец редко мог излучать передо мной свое недовольство или слабость. Я отложил гитару, чувствуя, как энтузиазм медленно угасает.

— Да, отец. Готовлюсь к тренировкам, — ответил я, стараясь сохранить спокойствие. Он подошел ближе, остановившись у окна и устремив взгляд на городских пешеходов. Долго молчал, и это молчание давило на меня сильнее любых слов.

— Сын, я понимаю твои мечты, да и я сам натолкнул тебя на подобное. Но нужно быть реалистом. Музыка — это хорошо, но это не профессия. Это хобби. Ты должен думать о будущем, о стабильности, — наконец произнес он, не поворачиваясь ко мне. Я стиснул зубы, чувствуя, как внутри поднимается волна раздражения. — Разве я не говорил тебе об этом миллион раз? Ты должен заняться чем-то серьезным, найти нормальную работу. В твоем возрасте пора уже думать о создании семьи, а не о сцене и фанатах, которых может и не быть. Скоро школу окончишь.

Я не выдержал в очередной раз.

— Отец, я понимаю твою заботу, но это моя жизнь. Я хочу заниматься тем, что мне нравится. И я уверен, что смогу добиться успеха. Разве не это ты мне говорил три или четыре года назад? — выпалил я, стараясь говорить как можно адекватно. Он повернулся ко мне, и я увидел в его глазах все то же разочарование, которое преследовало меня.

— Успех? В музыке? Ты же знаешь, как это сложно. Сколько талантливых людей так и остались ни с чем? Не трать время зря, сын. Подумай хорошенько.

Он стремился выйти, избегая моих следующих слов. Хотел оставив меня наедине со своими мыслями и сомнениями, от которых я полностью отказался. Я осмелился остановить его, доказав обратное, иначе слова отца эхом отдавались бы в моей голове, словно тяжелые удары колокола. Я вновь бы взял в руки гитару, но тогда она начала казаться мне чужой, неподъемной. Пальцы машинально перебирали струны, но вместо привычной мелодии рождался лишь шум.

— А теперь давай поговорим, — мои слова, схожие на заклинание, которое заморозило папу перед дверью, на него подействовали, приказывая остановиться и погрузиться в мои убеждения, которые, вероятнее всего, для него оказались бы пустым звуком.

Я, конечно, знал, что отец говорит из лучших побуждений, желая мне стабильности и уверенности в завтрашнем дне. И он сам прошел через трудности, добиваясь успеха в своей сфере, и не хотел, чтобы я сталкивался с теми же проблемами. Но разве можно прожить жизнь, руководствуясь только разумом, заглушая голос сердца?

Я вспомнил свои первые шаги, дрожь в коленях перед выходом на прослушивание, восторг от звучания первых аккордов и непередаваемое чувство единения с залом. Вспомнил глаза товарищей по группе, полные энтузиазма и веры в нашу музыку. Эти моменты были бесценны, они наполняли мою жизнь смыслом и давали силы двигаться вперед.

Я посмотрел на гитару и решительно вздохнул. Нет, я не позволю отцу украсть мою мечту. Я буду работать еще усерднее, докажу, что музыка — это не просто хобби, а моя жизнь, моя профессия, мое призвание. Я докажу ему, что смогу добиться успеха и сделать то, что люблю, не поступаясь своими принципами. И, возможно, однажды я увижу в его глазах не грусть, а гордость.

— Послушай, — начал я, стараясь говорить спокойно и уверенно, — я понимаю, что ты беспокоишься обо мне, но ты должен понять и меня. Музыка — это не просто увлечение, это часть меня. Это то, что делает меня счастливым, то, что дает мне силы. Я не могу просто отказаться от этого.

Я подошел к нему ближе, заглядывая в глаза.

— Ты всегда учил меня быть настойчивым и идти к своей цели. Разве не ты говорил, что нужно заниматься тем, что любишь, и тогда успех обязательно придет? Почему сейчас ты говоришь другое?

Отец молчал, смотря на меня с какой-то растерянностью. Я видел, как в его глазах борются разные чувства: беспокойство, любовь, веру и, возможно, даже немного зависти. Он всегда мечтал о чем-то большем, но так и не решился изменить свою жизнь.

— Ты считаешь все это детской забавной? Тогда, что ты мне скажешь, когда я тебя посвящу в то, что мной заинтересовался самостоятельно господин Блэквуд и популярный журналист на простой аллее, где полно туристов? Запомни, чтобы ты не говорил противоположное моим надеждам — пролетит мимо сознания. Ясно? Это все, что я хотел тебе сказать так долго. Так что, будь любезен, покинуть мою комнату.

Сеул. Только благодаря тому, что я оказался на вершине эйфории, превратив свой набор в один из самых необычных переулков города. Толпа аплодировала, кто-то даже подпевал во время моей игры, журналист с известных онлайн-платформ, подошедшего после появления, рассыпавшегося в комплиментах, обещающего "большое будущее" и "неповторимый голос". Мечта о собственной группе и прорыве в музыкальную индустрию казалась ближе, чем когда-либо.

Но этот блестящий момент разбился вдребезги, когда отец раскрыл свой рот. Голос отца, резкий, ни малейшего намека на гордость или перемены, прозвучал, как будто пощечина.

— Ну что, не раскрыл глаза, сынок? — без предисловий начал отец, и в его тоне сквозила та самая откровенная, неприкрытая дерзость, которую Джисон часто слышал от самого себя, когда разговор касался его жизни. — Думаешь, это все твоя гениальность? Твой «талант»?

Я, все еще не оправившись от шока, попытался возразить:

— Пап, ты о чем? Журналист подошел, меня хвалили, сказали, что потенциал есть! Ты видел, сколько людей собралось?

— Видел? Все это еще до того, как ты ноту первый взял, — жестко отрезал отец. — Позволь мне просветить тебя, мой дорогой восходящий "звездный талант". Помнишь того продюсера, Блэквуда, который так внезапно разглядел тебя? Который убедил тебя, что твой стиль — это именно то, что нужно его агенту для новой группы?

Я замер, предчувствуя неладное.

— Так вот. Это мы с матерью уговорили Блэквуда тебя взять, — утверждает отец, смакуя каждое слово. — Сам подумай, как ты, только что приехавший в новый город, заполучил такое удовольствие буквально сразу? Мы не просто уговорили, а заплатили ему. Очень, очень весомая сумма. Достаточную, чтобы он не только открыто, но и создал для тебя видимость бурной деятельности, видимость продвижения.

— Что?! Зачем?! — голос дрогнул...

— Затем, сынок, что мы устали от твоих бесконечных разговоров о музыке, о страсти, о свободе самовыражения, — хладнокровно объяснил отец. — Нам хотелось, чтобы ты наигрался. Чтобы ты лично столкнулся с тем, что это такое продвижение в музыкальной индустрии. Со всей этой грязью, отказами, фальшивыми улыбками, бесконечными ожиданиями.

Мир по щелчку рухнул. Слова отца подобны яду. Все мои усилия, все бессонные ночи, все проявления были лишь частью тщательно срежиссированного спектакля, оплаченного родителями, чтобы я наигрался.

И тут, как удар молнии, в голове пронеслась мысль о журналисте, который недавно рассыпался в похвалах, о его обещаниях создать статью для прогресса. Я судорожно достал из кармана визитку, которую мне дал журналист.

— "Что и он... Тоже был куплен?" — эта мысль была больнее всего. — "Его слова о неповторимом голосе и будущей звезде — лишь часть грязной игры, затеянной моими собственными родителями?"

Папа окинул изучающим взглядом визитку, приподнимая подбородок. Он сглотнул ком в горле, пока я терялся в своих размышлениях.

Эйфория мгновенно сменилась горечью. Музыка, моя страсть, моя мечта... Все оказалось лишь жестокой уловкой, стремящейся отвадить меня от самого себя. Отец хлопнул дверью, но его дерзкий отголосок еще долго звенел в ушах, оставляя меня на представленной шумной аллеи, полностью опустошенным и преданным.

Оцепенение сковало меня. Я стоял посреди комнаты, окруженный смеющимися лицами прохожих, и чувствовал себя обнаженным. Визитка в руке казалась приговором. Неужели и он? Неужели и его восторг, его слова поддержки всего лишь фальшь, оплаченная родителями?

Я сжал визитку в кулаке, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Боль была физической, но душевная резала острее. Я всегда гордился своей независимостью, своей способностью добиваться всего самостоятельно. А оказалось, что за моей спиной плели интриги, подталкивали в нужном направлении, лишая меня права на собственные ошибки и победы.

Внутри все кипело от гнева и обиды. Я хотел кричать, разбить гитару, высказать все, что накопилось, отцу в лицо. Но вместо этого я просто стоял, не в силах пошевелиться, оглушенный предательством самых близких людей.

Я посмотрел на гитару, лежащую у моих ног. Она больше не казалась символом свободы и самовыражения. Теперь это был символ моей наивности, моей доверчивости, моей глупости. Я поднял ее и побрел прочь из квартиры, где мать не понимающе смотрела то на меня, то на отца. Я старался не смотреть в глаза тех. Каждый взгляд казался насмешкой, каждым словом — напоминанием о моей беспомощности.

— Я не знаю, что будет в будущем, — продолжил я, — но я уверен, что смогу добиться успеха в музыке. Я буду учиться, работать, не покладая рук, и докажу, что я не ошибся в своем выборе. Нужно все обдумать.

На мой телефон пришло уведомление, но я проигнорировал его, сидя во дворе, прикрыв лицо капюшоном худи, чтобы никто не видел мое состояние полностью. Я проходил и мимо лавочек, машинально перебирал струны, издавая тихие, почти неразличимые аккорды. Гитара больше не отзывалась теплом, как прежде. Теперь это был просто кусок металла, напоминающий о лжи, которая окутывала мою мечту. Я брел наугад, не зная, куда иду и чего хочу. В голове пульсировала лишь одна мысль: я должен доказать, что способен на большее, чем просто быть марионеткой в чужих руках.

Присел на скамейку в парке, подальше от людской суеты. Достал телефон и, слабыми пальцами, открыл уведомление. Сообщение от Карин: "Нужна психологическая поддержка".

Я оказался перед дверями "Underground". Тяжелый запах табака и алкоголя ударил в нос, оглушая громкой музыкой. Протиснувшись сквозь толпу, я подошел к барной стойке и увидел мужчину средних лет с проницательным взглядом. Нервозно поправив гитару на спине, я присел за барную стойку, ожидая подхода обслуживающего персонала.

— Ты Джисон? — спросил он, не дожидаясь моего ответа. Я кивнул. — Я Джек. Садись, выпьем чего-нибудь.

Передо мной оказался иностранец прямиком из Америки. По крайней мере, именно так я предполагал. Джек впечатляет своим высоким ростом, привлекая внимание, ведь у нас в Корее не распространены такие высоты. У него худощавое, но мускулистое телосложение, что говорит о его хорошей физической форме и активном образе жизни. Сочетание роста и телосложения излучает силу и уверенность, делая его внушительной фигурой.

Лицо Джека отличается острыми, угловатыми чертами, которые придают ему неповторимый и запоминающийся вид. Выдающиеся скулы, волевая линия подбородка и высокий лоб придают ему выразительность. Глаза глубокого, пронзительного синего цвета, которые могут казаться интенсивными и загадочными, часто притягивают людей своим магнетическим взглядом. А волосы — важная часть его внешности. Они небрежно уложены, взъерошены, что придаёт ему непринуждённый, слегка растрёпанный вид. Цвет его волос тёмно-каштановый или даже чёрный.

Мужчина одет в непринуждённой и удобной манере, отражая его расслабленный и непринуждённый характер. Он предпочитает тёмные цвета, такие как чёрный, тёмно-синий и тёмно-серый, которые добавляют ему загадочности и таинственности. Джек носит кожаную куртку. Брутальная персона, которая сразу вызывает уважение. Возраст его не определишь — в его глазах читается опыт, но одновременно и юношеская страсть.

Джек протянул мне стакан с его же янтарной жидкостью. Виски. Я сделал глоток, обжигающий горло, но немного притупляющий боль внутри. Он внимательно наблюдал за мной, не задавая вопросов, словно понимал, что слова сейчас лишние. Я даже не спросил, откуда тот меня знает. Сразу принял чужое и позволил себе, не опытному в питье, попробовать этот вкус.

— Я видел тебя сегодня на улице. Поёшь красиво.

Я с насмешкой кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Я что-то сказал не так?

— А тебя тоже подкупили?

Тот и не знал, что можно сказать. Молчать, вроде, не лучший вариант в подобном случае, но такой вопрос заводит в ступор почти любого. И мне не захотелось вникать, скрывает ли тот что-нибудь или нет. Просто задумался, как рассказать незнакомцу о той бездне, что разверзлась внутри? О предательстве, о рухнувших мечтах, о фальши, которая отныне окрашивала все вокруг?

Джек хмыкнул, откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с любопытством, в котором не было ни капли осуждения.

— Подкупили? Нет. Но я видел, как на тебя смотрели люди, когда ты пел. Это не купишь за деньги. Знаешь, талант либо есть, либо его нет. Деньги могут открыть двери, но они не могут заставить людей чувствовать.

Я залпом допил виски, чувствуя, как алкоголь растекается по венам, принося временное облегчение. Я промычал, корча лицо от противного жжения внутри. В словах Джека была какая-то странная правда.

— Я хотел бы бросить все, — пробормотал я, отворачиваясь, чтобы он не увидел слезы, готовые хлынуть из глаз. — Но ты прав. Я не могу позволить, чтобы чьи-то грязные игры лишили меня мечты.

Иностранец улыбнулся, потрепал меня по плечу и подтолкнул в сторону сцены.

— Видимо, у тебя тяжелая история, Джисон. Очень тяжелая. Но знаешь, в этом месте собираются разные люди. Кто-то бежит от проблем, кто-то ищет вдохновение, кто-то просто хочет забыться. Но всех нас объединяет одно — музыка. Здесь нет места вранью. Только искренность, только настоящие чувства.

Он обвел рукой полутемное помещение. На сцене, под тусклым светом прожекторов, выступала молодая группа. Их музыка была не идеальной, но в ней была жизнь, была страсть.

— Послушай их. И спроси себя: ты действительно хочешь отказаться от того, что любишь? Из-за чьих-то глупых игр?

— Представляешь, продюсера подкупили мои родители, говоря о том, что я безнадежен.

Разговор оказался неожиданно откровенным. Я посмотрел на сцену, на лица музыкантов, полные азарта и самоотдачи. В их музыке слышалась та самая искренность, о которой говорил Джек. Я кусал губы до побелевших участков, теребя ногой.

Поднявшись со стула, я направился к сцене, не обращая внимания на удивленные взгляды. Гитарный чехол неприятно бил по спине, напоминая о моей неуверенности. Но я шел, решительно шагая вперед, к своей мечте. Музыка на сцене стихла, группа закончила свое выступление. Я подошел к микрофону, чувствуя, как дрожат руки.

— Простите, — сказал я, обращаясь к музыкантам и публике. — Я хочу спеть снова.

Наступила тишина, нарушаемая лишь гулом усилителей. Я закрыл глаза, вспоминая слова Джека о таланте и чувствах. И начал петь. Пел о том, что чувствовал в этот момент. Мой голос, поначалу дрожащий, постепенно наполнился силой и страстью.

Каждая нота вырывалась из глубины души, отражая все мои переживания, страхи и надежды. Я чувствовал, как публика начинает оживать, как они реагируют на мои слова, как их внимание сосредоточено на мне. Звуки гитары и ритмы барабанов сливались в единое целое, создавая атмосферу, в которой я мог свободно выражать свои эмоции.

Я вспомнил, как много значила для меня музыка и как она всегда была моим спасением. Каждое слово, произнесенное в мелодии, отзывалось в сердцах слушателей, и я чувствовал, что между нами возникает нечто большее, чем просто звук. Это была связь, настоящая и искренняя, как и сама музыка.

Постепенно я понимал, что в этом моменте нет места страху или сомнению. Я не одинок. Я часть чего-то большего. И, возможно, именно здесь, в этом сумасшедшем клубе "Underground", я снова нашел себя.

Когда я закончил, в зале воцарилась тишина. А затем раздались аплодисменты с подсвистываниями. Громкие, искренние, поддерживающие. Я открыл глаза и увидел лица людей, тронутых моей музыкой. В этот момент я понял, что не одинок. Что есть те, кто чувствует так же, как и я. И что моя мечта – это не просто иллюзия, а реальность, которую я могу создать своими руками.

В музыкальной индустрии, где таланты могут быть как яркими, так и мимолетными, важно иметь возможность не только проявлять свои способности, но и находить поддержку от значимых людей. И тут я задумался: как господин Ким может быть подставным человеком, когда он даже не мог знать, что я появлюсь в том месте именно сегодня? В этом контексте приходится констатировать, что предугадать появление другого человека в такой непростой и эмоционально насыщенной обстановке просто невозможно. Эта мысль подтолкнула меня к осознанию, что журналист действительно заинтересован в моих стараниях, и его искренность не поддается сомнению.

Растерянный взгляд моего отца на визитку, оставленную Кимом, стал для меня неким символом. Он не знал, что мной кто-то заинтересовался и готов продвигать меня вперед, а это значит, что у меня есть возможность не отступать назад и не позволить мраку затмить мой путь. Тем не менее, вопрос о продюсере продолжал оставаться открытым. Я не мог позволить себе поливать грязью группу, участники которой, безусловно, не могли быть к этому причастны. Не считаю, что мои родители были готовы тратить огромные суммы на подбор участников — достаточно было просто поддержать Блэквуда, чтобы он создал идеальный образ.

Эйфория от выступления постепенно угасала, уступая место холодному, трезвому анализу. Слова Джека, тепло публики — все это, безусловно, приятно, но не решает основную проблему. Родители все еще смотрят на меня с сомнением, а продюсер кажется подкупленным. Однако теперь у меня есть нечто большее — вера в себя и поддержка незнакомых людей, которые явно не могли быть подставой. Это ощущение придавало сил, и я понимал, что не одинок в своей борьбе.

Вернувшись к бару, я встретил своего собеседника, который одобрительно кивнул, принимая мое решение. Визитка, оставленная Кимом, все еще казалась подозрительной, но я решил дать этому человеку шанс. Даже если один человек верит в мои таланты, это уже много значит. Я чувствовал, что это может стать тем самым толчком, который мне так нужен.

— Ты будешь выдающимся лидером, — сказал Джек, проводя пальцем по поверхности стакана, и его слова звучали как предвестие успеха.

Мой план был прост: сначала я выступлю с группой, а затем встречусь с господином Кимом. Уверенность, что мои родители со временем поймут, что спорить со мной в этом вопросе бессмысленно, становилась все сильнее. Этот вечер стал переломным моментом. Я не одинок в своей борьбе, и есть люди, готовые поддержать меня. Моя мечта стоит того, чтобы за нее бороться, и я больше никому не позволю ее украсть, втирая лекции о жизни. Ни-ког-да.

Голос за спиной, полон восторга, раздался: — Мальчишка, хорош! Хорошо! Я обернулся к Джеку, желая что-то сказать, но он меня опередил:

— Давай будем на связи? У вашей группы есть какие-то соцсети?

Я отрицательно мотнул головой. Госпожа Мун утверждала, что создание странички на платформах — это вопрос времени, и ее работа явно была продиктована желанием помочь, а не коммерцией. Это ощущение поддержки согревало мою душу.

— Нет, но в ближайшие дни я буду уточнять дату создания аккаунта на различных платформах. Предпочтешь обменяться контактами? — предложил я.

— Буду признателен.

В этот момент я понимал, что на моем пути появляются не просто случайные люди, а те, кто готов стать частью моей истории. И я начал осознавать, что независимо от того, какие трудности стоят передо мной, вера в себя и поддержка окружающих могут стать залогом моего успеха. Теперь я был готов к действию, и именно этот момент должен был стать отправной точкой моего нового пути в мире музыки.

— Извините, но вы где-то учились петь? — ко мне подошла совсем зеленая девушка с телефоном в руках.

Я улыбнулся. Такая непосредственная, совсем еще юная фанатка. Это было ново и приятно.

— Нет, я не учился, — ответил я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри что-то трепетало. — Просто пою... Как дышу.

Ее глаза загорелись.

— Вы невероятны! Я записала весь ваш трек на телефон. Можно я выложу его в соцсети? Вы должны быть звездой! — Она протянула мне потрепанный смартфон, видимо, показывая запись. Я на мгновение замер. Выложить? Без разрешения группы? Но это был мой сольный номер. И речь шла о поддержке. Госпожа Мун говорила о создании аккаунтов. Это был первый шаг.

— Пожалуйста, — сказал я, кивнув. — Мне будет очень приятно.

— Ура! Спасибо! — Она покраснела, но ее радость была искренней. — А можно еще... Селфи?

Я чувствовал легкое смущение, но снова перемены. Она быстро сделала снимок, ее рука слегка дрожала.

— Я буду следить за вами! Вы лучший! — Она быстро скрылась в толпе, оставив после себя легкий шлейф восторга.

Это был реальный признак того, что моя музыка нашла отклик. Не только плоды публики, но и личное вызывает огромное восхищение. Это заставило меня поверить еще сильнее. Я обернулся к Джеку, который наблюдал за этой сценой с довольной усмешкой, стараясь игнорировать устремленные на меня взгляды.

— Что ж, похоже, у тебя появился еще один официальный фан, — хмыкнул он.

— Похоже на то, — ответил я, чувствуя, как улыбка сама собой расплывается на моем лице. Уверенность, которую я ощутила на сцене, не угасила, а только росла. — Слушай, — положил ему свою руку на плечо. — Я отойду ненадолго. Не против.

Тот плавно закивал головой, расширяю улыбку. Я усмехнулся в ответ на его действие и с переполняющим меня счастьем, направился в уборную, чтобы умыть холодной водой, собраться. В конце концов, ответить Харин, наверняка, ждущей моего ответа. Навряд ли ей бы хотелось получить от меня такую реакцию. От человека, который все это видел своими глазами...

Я шагнул в сторону уборных, чувствуя, как адреналин все еще пульсирует в венах. Мысли о выдвижении произошли с новой, неожиданной славой. Холодная вода на лице – именно то, что мне сейчас нужно, чтобы собрать мысли в кулаки и принять решение. В конце концов, мне стоит написать Харин, которая точно не хотела бы после приступа получать от меня игнор в ответ. От того человека, который видел все своими глазами. Ее слова на той встречи все еще звенели в ушах, и я знал, что хочу попробовать справиться ей с трудностями, ибо она решилась открыться мне.

Подойдя к двери, я слегка толкнул ее, но она оказалась приоткрыта. В этот же миг до меня донеслись обрывки фразы, произнесенной низким, хриплым мужским голосом. Голос был знаком, но я не мог сразу понять, кому он принадлежит. Он звучал негромко, но в его интонациях сквозила явная боль и досада, он был явно нетрезв.

— ...Я не могу... Больше так... Этот чертов... Идиот... — бормотал голос, прерываемый глухим стуком, словно кто-то ударил кулаком по стене. Мое сердце екнуло. Кто это? И что происходит? Стоило ли мне зайти и узнать?

Я замер, прислушиваясь. Мгновение спустя дверь распахнулась настежь, и я инстинктивно подался назад, прижимаясь к стене, чтобы остаться незамеченным. Из уборной вышел мужчина. Он был высоким, в бордовой рубашке и брюках с кроссовками. Этот мужчина... Это господин Минхо? Он покачивался на ходу, словно пытаясь сохранить достоинство. Голова его была низко опущена, так что я видел лишь затылок и широкие плечи. Точно он... Я запомнил его спину еще с того момента на улице, когда он с кем-то разговаривал по телефону. И этот "кто-то", по моим догадкам, был Хэвон.

Сейчас же учитель точно хмельной и расстроенный – это было очевидно по его шатающейся походке и тому, как он сжимал кулаки и оттягивал челку назад, в попытках зализать ее.

Он прошел мимо, не оглядываясь, и свернул в коридор, ведущий в менее осторожную часть клуба. Я напрягся, пытаясь оглядеть его лицо, но он так и не поднял его. Этот голос, такой знакомым, но при этом так сильно отличался от обычного.

Мне было небезынтересно. Минхо явно был в беде, и его состояние не сулило ничего хорошего. Что-то в его поведении, в этом обрывке фраз, не давало мне покоя. Я решил, что должен узнать, точно ли я не ошибся и что с ним произошло. Тихо, стараясь не привлекать внимания, я скользнул за ним, сохраняя дистанцию.

Мой разум метался, как ураган, не давая покоя. Я ловил себя на том, что пытаюсь разглядеть его в полумраке коридора. Стены клуба были обиты темной кожей, а свет от неоновых вывесок создавал странную, почти гипнотическую атмосферу. Я чувствовал, как нарастает тревога, и сердце стучит в унисон с ритмом музыки, доносившейся из основного зала. Кажется, я был не один, но сейчас это не имело значения. Все мысли были сосредоточены на этом мужчине, который направлялся в неизведанное.

Я замедлил шаг, внимательно следя за ним. Он остановился посреди прохода в основной зал, но внезапно остановился, словно искал утешение в чем-то осязаемом. Его плечи дрожали, и расстроенный вздох вырывался из груди, наполняя пространство вокруг. Я чувствовал, что должен подойти, но страх перед возможной реакцией сковывал меня. Что, если он оттолкнет меня? Что, если его агрессия вырвется наружу? Но другая, более настойчивая часть меня знала, что я не могу просто оставить его в таком состоянии.

Пока я колебался, его лицо наконец-то чуть повернулось в мою сторону. Я поймал его взгляд, и внутри меня что-то оборвалось. Это был он. Минхо. Мой новый преподаватель математике в школе Енсан, который когда-то был полон твердости и дисциплинированности. Теперь же его глаза были пусты, как будто он потерял сам смысл существования. Я вспомнил, как мы сталкивались за пределами школы. Как я видел его совершенно угнетенным. И вот теперь он стоял здесь вновь, сломленный, но сдержанным выражением лица, будто питье не повлияло на него.

— Почему, господин Минхо? — вырвалось у меня, прежде чем я успел остановить себя. Он не сразу обратил на меня внимание, но через мгновение его взгляд зацепился на мне, когда он повернулся. На его лице отразилось недоумение и затем вспышка узнавания.

— Ты? — произнес он, и в его голосе звучали смешанные эмоции — удивление, радость и горечь. —Что ты здесь делаешь, ученик одиннадцатого класса "В"? — спросил он, словно это могло что-то изменить. Я подошел ближе, стараясь не напугать его.

— Я... Я вижу, что вы не в порядке. Что произошло? — я задал вопрос, надеясь, что он откроется мне и поделится тем, что держал внутри. В его глазах появился страх, и я понял, что он не хочет говорить, но не мог оставить его одного. Так жалею, что начинаю читать его эмоции как открытую книгу...

— Это я не в порядке?.. Я не в порядке?! — пробормотал он сперва, выходя постепенно на крик. Я заметил, как его губы дрожат. Словно он пытался найти слова, но они не приходили. Я испугался. Испугался, потому что он впервые закричал.

Он быстро приблизился ко мне, грубо хватая за локоть. Принялся отводит в тот самый туалет, откуда он пару секунд назад вышел. Я был молниеносно отгорожен назад. Он толкнул меня внутрь, закрывая за собой дверь, но даже на нее не оборачиваясь. Я очутился на месте загнанного мальчика в угол, которого вот-вот накажут родители и поставят голыми коленями на гречку.

Его взгляд стал более настойчивым, и я увидел, как он борется с самим собой. В этот момент я понял: это не просто разговор. Это возможность помочь человеку, который мне дорог, который, возможно, не осознает, насколько он потерян. Внутри меня возникло желание не только понять, но и спасти его, вернуть того господина Минхо, которого я знал.

Он снова отвернулся, и я почувствовал, как его тоска обрушилась на меня, как тяжелый дождь. Я в очередной раз заколебался, но затем, собрав всю свою смелость, продолжил:

— Господин Минхо, я понимаю, что вы сейчас не знаете, что делать. Но поверьте, все нормализуется. Я здесь.

Не ожидая его состояния, я шагнул вперед, почти набросившись, и твердо обнял его. Мои руки обхватили его поясницу и упругий живот, притянув к себе, голова уткнулась ему в крепкое, крупное плечо. Он вздрогнул. То ли от неожиданности, то ли от прикосновения, которое, казалось, пробило невидимый барьер, окружающий его боль. Невозможно было не заметить, как его тело отреагировало на мою попытку приблизиться, словно я был электрическим разрядом, заставившим его мускулы сжаться от напряжения.

— Нет! Отпусти! — его голос сорвался в хриплый полустон. Он попытался отстраниться, его руки вцепились в мои, отталкивая меня прочь, но я держался твердо, отказываясь отпустить его. Его сопротивление было яростным, почти паническим. Мои объятия, предназначенные для утешения, приобрели грубую, почти насильственную форму, потому что он метался, как загнанный зверь в ловушке, в которую попал не по своей воле. Я чувствовал, как его напряжение передается мне, и вся атмосфера вокруг нас наполнилась отчаянием.

Каждое его движение было яростной попыткой вырваться, и я понимал, что каждая капля пота, каждая дрожь его тела говорят о том, что он сражается не только со мной, но и с самим собой. Из его горла вырывались короткие, надрывные звуки, едва различимые в глухом шуме музыки, доносившейся из зала, и я слышал, как он чуть ли не рычит, его дыхание сбилось. Он выл, его слова путались, превращаясь в бессвязное бормотание, полное ужаса и страха. Я чувствовал, как его эмоции обрушиваются на меня, как водопад, который не может остановиться, смывая с себя все преграды.

— Он... Он ушел... Навсегда... — наконец, вырвалось из него, когда его сопротивление стало ослабевать. Его тело обмякло в моих руках, плечи затряслись, и он уткнулся мне в шею, как только развернулся. Я чувствовал горячие слезы на своей коже, их соленый вкус смешивался с гнусной атмосферой туалетной комнаты, которую тогда мы оба ненавидили, но не могли покинуть.

— Хэвон нашел себе другого... — прошептал он, и его голос был настолько сломлен, что это было невыносимо. Каждый слог, каждое слово были пропитаны полным опустошением. Он не плакал громко, но судорожные всхлипы сотрясали его тело, и я чувствовал, как разрывается его сердце, словно оно стало хрупким, как стекло, которое может разбиться при малейшем прикосновении.

Я просто держал его, что заставило его излить всю свою горечь, всю ту боль, которую он так долго держал в себе. В тесном пространстве туалетной комнаты, вдали от блеска неоновых огней и грохота музыки, учитель Минхо, когда-то казавшийся воплощением силы и порядка, теперь был просто человеком, сломленным потерей. Я был рядом, чтобы собрать осколки, чтобы стать тем, кто сможет хотя бы на мгновение отвлечь его от этой бездны ужаса и печали.

Мы встретились взглядами... Его аккуратные брови хмурились, а веки глаз чуть ли не были закрыты, словно он щурился, пытаясь разглядеть что-то далеко за пределами своей тоски. Он изучающе бегал глазами по моему лицу, словно прежде никогда не видел. Как будто я был чужим, внезапно ставшим слишком близким. Рассматривал все — от мелких миллиметров до каждой морщинки, как будто они были дорогими страницами его жизни, которые он медленно и с трудом переворачивал.

Господин Минхо облизнул свои сухие губы, и до меня донесся запах крепкого алкоголя, которым он был одержим в данный момент. Это был аромат, крепко запечатанный в его дыхании, словно он пытался затушить огонь, который разгорался внутри него. Я не мог не опустить глаза именно на губы, оттенка самой нежной розы, на которую можно было смотреть вечность, ведь они были совершенством, воплощением всего того, что он когда-то был, и что теперь утратил.

В этот момент я осознал, что слово "потеря" стало для него не просто словом, а целым миром, в который он был вынужден погружаться с каждым днем, с каждой новой встречей. Я видел, как его тело дрожит, как его душа, казалось, разрывается на куски, и понимал, что даже мои объятия, которые были призваны утешить, лишь добавляют ему страданий.

— Вы не один, — произнес я тихо, и слова, казалось, расползлись по комнате, заполнив ее теплом, которое так не хватало в этом ледяном холоде. Но он лишь снова уткнулся мне в шею, его слезы стекали по моему плечу, создавая мокрое пятно, которое стало символом его горя.

— Я... Я не могу без него... — он стоял на краю пропасти, готовый прыгнуть в бездну. Я понимал, что это больше, чем просто потеря: это было разрушение его внутреннего мира, который когда-то казался крепким, как скала. Но мне будто было больнее. Я здесь как поддержка.

— Я рядом, — повторил я, и теперь в моем голосе звучала твёрдость, обещание, которое не могло быть нарушено.

Его тело продолжало дрожать, и я знал, что это было лишь начало. Начало долгого пути к исцелению, который только что начался. Я взял его за плечи и отстранил немного, чтобы посмотреть в его глаза, полные страха и боли, и сказал:

— Давай докажем Хэвону, что ты не так слаб, вместе?

Я даже и не подозревал, что сказал что-то не так. Мои слова, казалось, были чистой попыткой поддержки, ободрения, но в тот же миг, как они сорвались с губ, что-то изменилось. В глазах господина Минхо, еще секунду назад полных отчаяния, мелькнула искра, странное, доселе незнакомое мне выражение. Он больше не дрожал. Его взгляд стал ясным, пронзительным, и я почувствовал, как напряжение в его теле, только что обмякшем, снова на величии, но уже с иной силой, не с паникой, а с чем-то... решающим.

От этого осознания в моем сердце замерло, а в голове началась настоящая буря. Я не знал, что делать, как реагировать на то, что происходило. Прежде чем я успел осознать, что произошло, он резко схватил меня за подбородок. Его пальцы слегка сдавили, чтобы поднять голову. Я выглядел, наверное, как статуя, застывшая в недоумении. Он наклонился ко мне так быстро, что я не успел даже сдвинуться. Его лицо оказалось в каких-то сантиметрах от моего, и я застыл, широко распахнув глаза, не в силах пошевелиться. Его дыхание, еще минуту назад прерывистое от всхлипов, теперь обдало мое лицо горячей волной с легким прикусом алкоголя. Я смотрел на него, совершенно не понимая, что происходит, и, возможно, моё лицо выражало полное замешательство.

Секунда растянулась в вечности. Мозг лихорадочно работал, пытаясь осознать ситуацию. "Давай докажем... вместе?" — неужели это «давай» и «вместе» прозвучало слишком фамильярно? Неформальный тон, обращение на «ты» к учителю, человеку, который старше и находится в другом статусе. Осознание обрушилось на меня волной стыда. Я попытался отстраниться, издать звук, чтобы извиниться, пробормотать что-то вроде: «Простите, господин Минхо, я не хотел...», но слова застряли в горле, как будто сама атмосфера сжимала меня в своих тисках.

Он не дал мне договорить. В следующее мгновение его губы, самые нежные губы, на которые я невольно упустил взгляд ранее, накрыли мои. Это было очень нежно, как боязливое прикосновение, не требующее ответа, лишь присутствие. Его рука плавно сползла с моего подбородка на щеку, большой палец нежно погладил мою кожу, а вторая рука, лежащая на моей груди, медленно опустилась к талии. Она остановилась там, пожала ткань моего худи и притянула меня к его телу впритык. От неожиданности и такого близкого контакта я непроизвольно прогнулся в спине, чувствуя, как мир вокруг меня сужается до его прикосновений, его запаха и мягкости его губ.

В тот момент, когда наши губы соприкоснулись, все вокруг словно перестало существовать. Время потеряло свое значение, а пространство вокруг заполнилось лишь его теплом и надеждой. Мои мысли, которые ещё секунду назад метались как птички в клетке, внезапно успокоились. Я чувствовал, как его нежность проникает в меня, обволакивает, дарит ощущение защищенности и безмятежности. Внутри меня разразилась целая буря эмоций: радость, страх, непонимание, но главное — желание сохранить этот момент, запечатлеть его навсегда в своем сердце.

Но, как бы я ни старался наслаждаться этим мгновением, вдруг в голове вновь закружились мысли. Что это значит? Каковы будут последствия? Я не мог игнорировать тот факт, что он — мой учитель, а я — его ученик. Эти границы, эти правила, которые мы оба знали, внезапно стали казаться незначительными перед лицом этого волшебного момента. Я был напуган не только тем, что мог потерять, но и тем, что мог получить. Любовь? Привязанность? Или это всего лишь порыв, захлестнувший нас обоих в безумии вечера?

Я отстранился, не в силах понять, как мне действовать дальше. Он тоже, казалось, осознал, что произошло, и его взгляд стал тёмным и полным эмоций. В его глазах я увидел ту же борьбу, что и в себе. Два человека, оказавшиеся в плену собственных чувств, в водовороте раздирающих противоречий, стояли друг перед другом, как два полюса, которые притягиваются, но в то же время боятся прикосновения.

—Господин Минхо... — вырвалось у меня, и этот шёпот прозвучал так громко в тишине, что казалось, весь мир замер. Я пытался вернуть всё на свои места, но слова, как неведомые существа, покинули меня, оставив лишь безмолвие и страх. Ему не нужны были слова — его глаза говорили сами за себя. Они искали ответа, понимания, и, возможно, прощения.

С каждой секундой я ощущал, как в воздухе витает напряжение, как два сердца пытаются наладить связь, несмотря на все преграды. Я не знал, что делать. Я хотел его, но одновременно чувствовал, что всё это неправильно. В какой-то момент он снова приблизился ко мне, но на этот раз медленно, как будто боялся нарушить ту хрупкую атмосферу, которая возникла между нами.

И вот, улыбка коснулась его губ. Это была не просто улыбка — она была полна надежды, тепла и чего-то ещё, чего я не мог точно определить. В том взгляде я увидел отражение своих собственных чувств, и это было поистине страшно. Какое-то третье измерение, в которое мы оба погрузились, оставив позади все условности и правила.

— Я не знаю, что это значит, но... — его голос был тихим, но я чувствовал, как в нем скрыта вся сила его намерений. Я понимал, что это мгновение никогда не станет простым воспоминанием, что оно оставит свой след в наших душах.

Я снова задыхался от эмоций, и в тот момент, когда мои губы были готовы вновь встретиться с его, в голове пронеслась мысль: как сложно быть человеком, когда чувства и разум ведут свою собственную войну. Но в тот же миг страх растворился, уступив место смелости. Я понял, что готов рискнуть ради этого момента, ради него.

Так мы и стоим, два человека на грани, готовые пересечь ту невидимую черту, которая отделяла привычное от необъятного, и в тот миг, когда наши губы вновь чуть не встретились, я сказал:

— Что же вы делаете? Пожалеете, когда протрезвеете. Учитель, я ваш ученик...

Мои слова повисли в воздухе, острые и пронзительные, раскалывая хрупкий мир, который мы едва успели создать. Глаза Минхо, только что сиявшие надеждой и отчаянной нежностью, медленно потускнели. Улыбка сползла с его губ, меняя тени замешательства и глубокую боль. Рука, которая все еще свободно лежала на моей талии, почти незаметно сжалась, а затем медленно, как бы нехотя, разжалась и опустилась. Тепло, что окутывало меня, отступило, оставив после себя внезапную, леденящую пустоту.

— Пьян? — его голос был едва слышным шепотом, низким,  гортанным звуком, который, казалось, исходил из глубины его груди. — Я не пьян. Он смотрел на меня, его взгляд был пронзительным, как будто он пытался заглянуть мне в душу. — И это — не то, о чем я когда-либо пожалею.

Мой вздох застрял в горле. Его слова были обращены к моей тщательно выстроенной защите. Он не отрицал своих чувств; он подтверждал их, трезво и безоговорочно. Воздух между нами заискрился невысказанными включениями, зажёг смесью тоски и сокрушительного дыхания реальности.

— Господин Минхо, — с самого начала мой голос дрожал, я не мог встретить его пристального взгляда. — Вы знаете... Это невозможно. Я ваш ученик. Это... Неправильно.

Слова звучали пусто, даже для меня самого, потому что маленькая клеточка моего существа кричала об обратном. Это казалось пугающе опасным.

Он сделал медленный шаг назад, создав между нами пространство, которое казалось холодным и продуманным. Его глаза не отрывались от моих, и в них я видел бушующую битву — битву между желаниями и суровыми границами, которые я только что воздвиг. Долгое время никто из нас не произносил ни слова. Тишина была оглушительной, наполненной эхом невысказанных желаний и звенящими цепями долга и ожиданий.

Наконец, он последовал — этот звук, казалось, не был для меня тяжестью во всем мире. Это была не вздох отчаяния, а скорее глубокая усталость и, возможно, неохотное принятие сложившейся ситуации. И я протянул руку, чтобы не прикоснуться к нему, а чтобы нежно убрать выбившиеся пряди волос с его лица, мои пальцы коснулись его виска с почти невыносимой нежностью. Это был мимолетный жест, призрак той связи, которую мы только что разделили.

— Я знаю, — пробормотал он, его голос теперь был спокоен, хотя и с оттенком некоторой грусти. — Я знаю, что это неправильно... Для тебя, — Его взгляд снова обострился, вопрос был в его заботе. — Но для меня... Это сейчас не будет неправильным. Хочу этого...

Он не дал мне времени осмыслить его слова. Он резко повернулся, пошатнувшись и икнув, его широкая спина теперь была обращена ко мне, как бы обрывочный разговор, обрывной момент.

— Кхм, пошел я, Хан Джисон. Не пей, а то не вырастишь.

Внезапная перемена была ошеломляющей. Понятно, что заклятие было разрушено, и нас резко отбросило обратно в суровый свет реальности. Волшебная, опасная близость исчезла, сменив методы ролей. Мое сердце болело от смесей облегчения и всепоглощающего чувства потери. Я остановил его, спас нас от опасной катастрофы, но какой ценой? Тишина, которая наблюдалась, когда он шел к выходу, была тяжелее любых слов, свидетельством пропасти, которая была между нами, пропасти, наполненной невысказанными желаниями и затяжным теплом запретного поцелуя.

Когда дверь закрылась с противным скрипом, я тут же созвонился с Феликсом, который, к счастью, поднял трубку после первого же гудка.

— Феликс... — голос был не мой. Он дрожал, срывался на шепот, и я едва узнал его собственные интонации. Сквозь трубку донесся шум вечеринки, музыка и смех, но затем Феликс, видимо, отстранился от шума, потому что его голос стал отчетливо слышен.

— Джисон? Что случилось? Ты в порядке? Ты звучишь так... — он оборвал фразу, очевидно, пытаясь подобрать слова, чтобы описать состояние. — Что-то случилось? Давай, я без шуток.

Слова застряли у меня в горле. Как рассказать все это? Как объяснить ту грозовую смесь притяжения и отторжения, которая только что разрушала меня на части?

— Феликс, это было... — я зажмурил глаза, прижимая телефон к уху так сильно, что костяшки пальцы побелели. — Мы почти... Он хотел... Я сказал ему, что он мой учитель. Что это неправильно.

На другом конце провода наступила короткая, напряженная пауза. Я слышал, как Феликс глубоко выдохнул, и даже на расстоянии почувствовал его понимание, смешанное осуждением.

— Джисон, спокойно. Расскажи мне все. С самого начала. Ты где сейчас? Дома?

— Нет, я в клубе... То есть, я пришел из-за ссоры с отцом, я просто... Прошел к уборной, а он тут... — мои мысли путались. Я чувствовал себя ребенком, который пытается собрать разбитую вазу, и каждый осколок кончиками пальцев. — Он сказал, что не пьян. Что не пожалеет. А я... Я видел это в его глазах, Феликс. Я видел, что это не правда. И это было так... так страшно.

— Страшно почему? — мягко спросил Феликс, его голос был как спасательный круг в этом бурном море эмоций. — Что ты сам этого хочешь?

Его вопрос попал в самую нижнюю точку. Я замер, потому что это была именно та истина, из-за которой я бежал весь вечер, да и, возможно, долго ждал. Моя рука сама потянулась к губам, к фантомному ощущению его касаний, к тому невысказанному поцелую, которая теперь казалась самым болезненным прощанием.

— Я не знаю, что хочу от него теперь получить, — прошипел я, и слезы, которые до этого держались где-то глубоко внутри, наконец-то потекли. — Я растерян, Феликс. Он мой учитель. Это немыслимо. Но в тот момент... Я хотел его поцеловать. Больше всего на свете. А потом я все испортил. Я чувствую себя ужасно. Будто это все муляж.

Послышался легкий шорох, как будто то Феликс отошел, чтобы говорить более конфиденциально.

— Ханни, послушай меня внимательно, — сказал он, и в его голосе прозвучала та редкостная для него серьезность, которая всегда означала, что он говорит искренне и прямо. — Ты ничего не испортил. Сделал то, что, как и ты, считал. И ты не можешь контролировать свои чувства так же, как и он не может по пьяни. Это сложно, да. И это, возможно, запретно. Но это не "неправильно". Ты не какой-то извращенец, а он не хищник. Вы просто... Вы люди. И иногда люди находят то, что находят.

Его слова были бальзамом для моей израненной души. Я тяжело дышал, пытаясь унять дрожь в руках и голосе.

— Что мне теперь делать, Феликс? Как я снова могу смотреть ему в глаза? Как я могу быть его учеником?

Феликс глубоко вздохнул.

— Для начала постарайся успокоиться. Если ты все еще там, думаю, тебе стоит уйти поскорее. Приезжай ко мне на ночевку. Мы выпьем что-нибудь горячее, и ты мне все подробно расскажешь. И не паникуй. Иногда, Джисон, самые сильные решения — это те, которые мы принимаем, чтобы защитить себя. Или кого-то другого. Бывает, мы просто не знаем, как начать, и это нормально.

Его голос дарил мне крупицы надежды на объяснение этого хаоса.

— Хорошо, — прошептал я. — Я сейчас же поеду. Спасибо, Феликс.

— Всегда, Джисон. Я поехал домой, ждать тебя.

Я отключил звонок, и тишина стала еще более осязаемой, чем раньше. Слова Феликса эхом отдавались в голове. Я не знаю, чего хочу. Это было правдой. Но одна вещь была предельной ясности: мне нужно было уйти из клуба. Прямо сейчас.