Свой идеал

СВЯЗЬ СО МНОЙ В ТГК: L_Fisher шепчет...

— Ваша работа была безукоризненной. Рассмотрите возможность создания оригинальной композиции, чтобы приступить к репетициям и ее совершенствованию, молодые люди. Вам следует достичь лидирующих позиций в музыкальных рейтингах, поэтому не разочаруйте компанию.

С этими словами менеджера я покинул офис агентства, идя к автобусной остановке вместе с Уджином, чья самоуверенность казалась чрезмерной и начинала раздражать при длительном общении.

Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в оттенки оранжевого и фиолетового. Городской шум постепенно угасал, уступая место вечерней тишине. Я чувствовал тяжесть ответственности, возложенной на наши плечи. Слова женщины звучали как приказ, не оставляя места для сомнений или оправданий. Но Уджин, казалось, не разделял моего волнения. Он шел рядом, напевая себе под нос какую-то мелодию, и его лицо выражало полную уверенность в успехе. Эта уверенность, граничащая с самонадеянностью, вызывала во мне противоречивые чувства. С одной стороны, она вдохновляла, а с другой – раздражала своей кажущейся необоснованностью.

Я погрузился в свои мысли, пытаясь осмыслить поставленную задачу. Создание оригинальной композиции, способной покорить музыкальные рейтинги, представлялось сложной, но выполнимой целью. Главное – найти ту самую искру, которая зажжет сердца слушателей. Необходимо тщательно продумать каждый аспект будущей композиции: от мелодии и гармонии до текста и аранжировки. Важно создать что-то новое, свежее, но в то же время понятное и близкое широкой аудитории. Это требует кропотливой работы, творческого подхода и готовности к экспериментам.

Я искоса взглянул на Уджина. Он по-прежнему напевал свою мелодию, не обращая внимания на окружающих, но в его глазах плескался не только оптимизм. Там затаилась искра хитрости, лисья ухмылка, которую он тщательно скрывал за маской беззаботности. Возможно, в его самоуверенности не просто доля правды, а целый океан расчетливости. Возможно, его неиссякаемая энергия – это лишь отвлекающий маневр, дымовая завеса для тех, кто не готов разглядеть за ней стальной стержень амбиций. В любом случае, нам предстоит много работы, и только совместными усилиями мы сможем оправдать надежды компании и покорить музыкальные стандарты. Но вопрос в том, кто кого покорит в этой игре?

Вставил в уши наушники, как только убедился в том, что разговор так и не начнут. Но не прошло и ни секунды моего расслабления, как из правого уха высовывают ушной динамик, забирая себе, прислушиваясь к играющему треку. Парень плавно работал шеей, что создавало впечатление подтанцовки. Внезапно он обернулся, и его глаза, цвета осенней листвы, встретились с моими. В них плескалось озорство, но не детское, а хищное, как у лиса, выслеживающего добычу.

— Неплохой выбор, — ухмыльнулся он, возвращая наушник. — Но, знаешь, лидер ты пока так себе. Не обижайся, это всего лишь мое весомое мнение. Пока ты похож на загнанного кролика, а не на вожака стаи, зайчонок. Впрочем, у тебя есть шанс доказать обратное. Хотя, учитывая, что мы знакомы всего второй день и видимся второй раз... — Он сделал паузу, растягивая удовольствие, словно играя с мышкой перед тем, как ее проглотить. — ...времени у тебя немно-о-ого.

Его слова, словно ледяной душ, окатили меня с головы до ног. Это прозвучало так неожиданно, что я оказался загнанным в угол... "Загнанный кролик"? Он еще не знает меня, а уже разбрасывается подобными фразами. Не слишком ли нелепо? Видит лишь то, что я позволяю увидеть. Сейчас же я старался сохранять невозмутимость. Слова Уджина, как ни странно, не задели меня за живое. Скорее, вызвали интерес. Он пытается манипулировать, надавить на болевые точки, чтобы увидеть мою реакцию. Что ж, это его право. Я же, в свою очередь, не намерен подыгрывать его провокациям.

— Ваши опасения понятны, Уджин, — произнес я ровным тоном. — Однако, позвольте мне напомнить о целях нашей команды. Мы здесь не для того, чтобы выяснять, кто из нас более достоин лидерства, а для достижения общего успеха. Моя задача как лидера — создать благоприятную среду для работы, где каждый сможет раскрыть свой потенциал. И поверьте, я сделаю все возможное, чтобы оправдать оказанное мне доверие.

Я выдержал паузу, внимательно наблюдая за реакцией Уджина.

— Что касается моего поведения, — продолжил я, — то я прекрасно осознаю свою ответственность. И если вам кажется, что я недостаточно уверен в себе, то это лишь временное явление. Я уверен, что со временем мы найдем общий язык и будем работать как единый механизм.

В его глазах мелькнула тень, словно его расчеты нарушили какой-то невидимый барьер. Возможно, он ожидал более эмоциональной реакции, вспышки гнева или хотя бы проявления неуверенности. Но вместо этого он столкнулся со спокойствием и уверенностью, которые он не мог объяснить. Это вызвало игривый смешок с его стороны.

— Ну-ну, я разозлил такого миловидного человека, — произнес Уджин, слегка изменив тон, — Слова звучат убедительно. Но, как известно, слова — это всего лишь слова. Время покажет, кто из нас прав. Я лишь надеюсь, что твое стремление к созданию "благоприятной среды" не обернется банальным попустительством и отсутствием должной требовательности. Музыкальная индустрия не терпит слабости и компромиссов.

Я кивнул в знак согласия, не желая вступать в дальнейшую полемику. Сейчас было важно сохранить нейтралитет и не поддаваться на его провокации. Впереди предстояла серьезная работа, и любые конфликты могли негативно сказаться на результатах.

— Я полностью согласен с тобой, Уджин, — ответил я. — Именно поэтому я намерен уделять особое внимание дисциплине. Я уверен, что вместе мы сможем создать нечто действительно выдающееся, что превзойдет все ожидания.

С этими словами я снова вставил наушники в уши, давая понять, что разговор окончен. На этот раз Уджин не стал возражать, лишь смерил меня долгим, изучающим взглядом. В его глазах читалось любопытство, но и некая настороженность.

Пройдя на автобусную остановку наши пути толком не разошлись. Мы стояли рядом, ожидая транспорта, словно два хищника, оценивающие друг друга на поле битвы. Воздух между нами был пропитан напряженностью, но в то же время чувствовалась некая невидимая связь, рождающаяся из взаимного уважения.

— Знаешь, — заговорил Уджин, внезапно смягчаясь, — иногда лучше показывать свои когти, чем просто говорить о них. Вижу, что ты не тот, кого можно легко запугать. Может быть, у нас что-то да выстроится.

Мне ничего не оставалось, как натянуть улыбку на лицо, чтобы сохранить свою непобедимость.

— Согласен. Сосредоточься на музыке. Она наша общая цель, а не повод для конфликтов. А лидерство — это не только приказы, но и умение слушать других.

Автобус остановился, двери распахнулись, и мы поднялись внутрь, где парень опередил меня, оплачивая свое место. Я не подавал ни единого признака раздражимости, уверенно протянул карточку к терминалу и благополучно прошел в самый зад забитого автобуса, куда помчал хвостом Уджин, противно давя оскал в виде лыбы. Встал чуть ли не впритык ко мне, осознано создавая дискомфорт. И я сохранял невозмутимость, глядя в окно на уже мелькающие огни города. Внутри меня кипел котел с не высказанными недовольствами, но я не позволял им вырваться наружу. Уджин хотел вывести меня из равновесия, заставить показать слабину, но я не собирался этому лису такое удовольствие позволить ощутить. Я чувствовал его взгляд на себе, прожигающий дыру в моей спине, но продолжал игнорировать его присутствие.

— "Что ж, если он хочет играть в эти игры, я тоже умею", — я незаметно усмехнулся. Знал, что моя сдержанность раздражает любого еще больше, чем если бы я вступил в открытый конфликт. В этом и была моя сила: умение контролировать свои эмоции в подобных случаях и использовать их как оружие.

По настоянию матери, которая наказала мне сначала добраться до центра, а затем, если почта еще открыта, забрать там посылку, мне пришлось подчиниться ее воле. Подъехав к нужной остановке, я неспеша повернулся к Уджину, пристально посмотрел на него и сказал:

— Пусть музыка приносит тебе радость. И помни, быть лидером — это значит не только обладать властью, но и быть рассудительным.

С этими словами я покинул салон автобуса, оставив позади его смешки, вызванные беспомощностью. Я понимал, что это еще не конец испытаний, но был полон решимости отстаивать свою честь.

Центр города, словно мираж, манил перспективой хоть какого-то подобия прохлады и, главное, спасения от материнского гнева. Посылка, что бы там ни было, представлялась мне сейчас ключом к перемирию после того, как еще прошлым вечером, та сорвалась на меня в очередной раз из-за не уменьшающегося бардака в комнате.

Почтовое отделение, к счастью, еще работало. Толпа людей у окошек двигалась медленно, но я терпеливо ждал своей очереди, стараясь не думать о коварности Уджина и грядущем разговоре с матерью повторно. В конце концов, я получил заветную посылку — увесистый сверток, перевязанный бечевкой.

Уже на улице, разглядывая адрес отправителя, я понял, что ошибся. Это была не та посылка, которую ждала мат ь. Эта, судя по адресу, предназначалась совсем другому человеку, но с моей фамилией. Любопытство взяло верх. Я сорвал бечевку и развернул плотную оберточную бумагу. Внутри оказалась старая, потрепанная книга.

Поправив на спине сползающий по тонкому, но объемному свитеру кейс гитары, посмотрел на обложку, где полустертыми золотыми буквами, было написано: «Искусство компромиссам». Усмехнувшись, я подумал, что именно это мне и нужно. Возможно, эта книга, случайно попавшая ко мне в руки, станет моим спасением от многих бед. Или хотя бы поможет найти общий язык с матерью. Я перелистал пожелтевшие страницы. Книга пахла пылью и временем, словно ее вытащили из бабушкиного сундука. Текст был набрал старинным шрифтом, с витиеватыми буквами, длинными предложениями, что поначалу затрудняло чтение. Но постепенно я втянулся, увлеченный необычным содержанием.

Книга оказалась не просто сборником советов по дипломатии. Она представляла собой трактат, в котором компромисс рассматривался как искусство жизни, как способ гармоничного сосуществования с миром и с самим собой. Автор, неизвестный мне мудрец, утверждал, что истинная сила заключается не в умении побеждать, а в способности находить точки соприкосновения, в готовности идти на уступки ради достижения общей цели.

Я вспомнил упрямый взгляд матери, самоуверенное лицо Уджина, свои собственные эгоистичные поступки. Может быть, и правда, я слишком часто пытался настоять на своем, не задумываясь о чувствах других?

Решив, что книга подождет, я заторопился обратно в отделение. Очередь, к моему удивлению, стала еще длиннее. Пришлось снова выстаивать, попутно размышляя, как объяснить произошедшую путаницу. В голове вертелись извинения и оправдания, но я старался держать себя в руках.

Когда подошла моя очередь, я робко протянул посылку служащей.

— Простите, произошла ошибка. Мне выдали не ту посылку.

Женщина устало вздохнула и, бросив на меня недовольный взгляд, принялась рыться в завалах свертков. Спустя несколько минут она извлекла нужную посылку, явно меньшую по размеру.

— Вот, ваша. Внимательнее нужно быть, — пробурчала она, не поднимая глаз.

Забрав посылку, я поблагодарил ее и поспешил покинуть отделение, чувствуя облегчение. Теперь можно было спокойно вернуться домой и объяснить матери все как есть. Гитара за спиной казалась не такой уж тяжелой, а мысли о предстоящем перемирие уже не вызывали былой тревоги.

Я замедлил шаг, увидев знакомую фигуру у одной из уличных лавочек. Это был господин Минхо, мой учитель по математике. Рядом с ним стоял парень, лицо которого показалось мне смутно знакомым. После нескольких мгновений напряженной работы памяти, я вспомнил: это был тот самый молодой человек с фотографий в социальных сетях Минхо. Его суженый.

Их разговор, к сожалению, до меня не доносился из-за расстояния и гула городского трафика, но даже издалека было заметно, что между ними происходит что-то неладное. Жестикуляция парня была резкой, словно он рубил воздух невидимым топором, а тон голоса — явно повышенным, выдававшим скрытое раздражение. Минхо пытался что-то объяснить, примирительно вскидывая руки, но его доводы, казалось, не находили отклика, наталкивая на стену непонимания. В конце концов, парень резко отмахнулся от Минхо, словно от назойливой мухи, и, не оглядываясь, быстро ушел, растворившись в толпе прохожих. Учитель, казалось, обмяк всем телом. Он опустился на скамейку, осунувшись, словно тяжелый груз свалился ему на плечи, и вид у него был подавленный.

Я замер на месте, раздираемый нерешительностью. Вмешаться или нет? Не будет ли это нарушением личного пространства? Не усугублю ли я и без того тяжелую ситуацию своим появлением? В голове проносились разные сценарии: от благодарного вмешательства до трогательного молчания, после которого я буду чувствовать себя еще хуже.

Господин Минхо, всегда такой собранный и уравновешенный на уроках, сейчас выглядел совершенно разбитым. Его плечи опустились, волосы растрепались, а лицо приобрело сероватый оттенок. Он сидел, уткнувшись в ладонь, и тихонько покачивался вперед-назад, словно лодка на штормовом море.

Наконец, решившись, я медленно подошел к скамейке. Сердце колотилось так сильно, что я боялся, что господин Минхо услышит его стук. Я остановился на расстоянии вытянутой руки, не желая навязываться.

— Господин Минхо, — старался не спугнуть его, и он рефлекторно поднял голову. Его глаза были чуть покрасневшими. Взгляд его был тусклым, без привычного блеска интеллекта и собранности. Он увидел меня, и на его лице мелькнуло что-то похожее на раскаяние, а затем усталость. Конечно, учителя застукал ученик...

— А, это ты, — голос был хриплым, словно после долгого крика и это было заметно даже тогда, когда он шептал. — Не ожидал тебя увидеть...

Я кивнул, не зная, что сказать. Молчание повисло между нами, тяжелое и густое, на подобие дыма. Первым вопрос задал я.

— Все в порядке? Я... Я видел, что вы разговаривали с... вашим...

— С Хэвоном, — закончил он за меня. — Нет, не все в порядке. Мы... поссорились. Серьезно поссорились. Какой раз... — он вздохнул, глубоко и тяжело, как человек, выпускающий из себя весь накопившийся воздух. Я сел рядом на скамейку, соблюдая приличное расстояние, поставив кейс неподалеку.

— Я не хотел вмешиваться, но... Может быть, я могу чем-то помочь? Даже просто послушать?

Господин Минхо снова опустил голову, его плечи затряслись от бесшумного выпускания слезы. Он молчал долго, прежде чем заговорить, его голос был едва услышан:

— Он... не понимает. Не хочет понимать. Говорит, что я слишком занят работой, что я не уделяю ему достаточно времени, что... Что я его не люблю, — он поднял на меня заплаканные глаза. В них сквозила такая боль, что мне стало невыносимо тяжело. Рядом со мной сидит человек, разбитый не просто ссорой, а глубоким чувством собственной вины. В этот момент все математические теоремы и формулы показались мне такими незначительными по сравнению с человеческой драмой, развернувшейся передо мной.

Я промолчал, понимая, что сейчас слова не нужны. Иногда достаточно простого присутствия, молчаливого сочувствия и теплоты, чтобы помочь человеку справиться с болью. Я протянул ему руку. Он сжал ее слабо, но крепко. Смотря на него, я видел, как в нем плескалась бездна отчаяния, и в моей душе зарождается все больше щемящая жалость. Я не знал, что сказать, какие слова подобрать, чтобы хоть немного облегчить его страдания. В такие моменты любые утешения кажутся пустыми и бессмысленными. Единственное, что я мог сделать, — это быть рядом, разделить его боль, показать, что он не одинок в своем горе.

Я молча сидела рядом с ним, ощущая тяжесть его утраты, словно она давила на меня самого. Его дрожащая рука от усталости в моей ладони была слабым, но отчаянным жестом надежды. Я пытался передать всю свою поддержку и сочувствие. Хотелось почему-то обнять его, прижать к себе и сказать, что все обязательно наладится, но я понимал, что это было бы неуместно.

Вместо слов я просто молчал, позволяя ему выплакаться и выговориться. Иногда молчание говорит больше, чем тысячи слов. Я чувствовал, как его боль перетекает ко мне, и мое сердце разрывалось от сострадания. Господин Минхо, всегда такой сильный и уверенный, в данный момент был сломан, как птица со сломанным крылом.

Когда его рыдания немного утихли, я тихо спросил:

— Вам станет легче, если вы расскажите мне об этом?

Он посмотрел на меня и я подметил скованность. Мужчина медленно начал рассказывать о своих отношениях с Хэвоном, о трудностях и непонимании, которые постепенно накапливались между ними из-за предстоящей в следующем году аттестации, которая подтверждает квалификацию учителя и позволяет повысить категорию, которая влияет на размер заработной платы.

Окинув оценивающим взглядом господина от головы до ног, я примерно понял исходя из соображений, сколько лет Минхо. Аттестация проводится каждые пять лет, а, судя по внешнему виду, учитель закончил одиннадцать классов. Выходит, что ему двадцать шесть лет, а в следующем или уже в этом году исполнится двадцать семь...

Слушая его тихий, надломленный голос, я невольно погружался в их историю, ощущая, как чужая боль становится моей собственной. Я видел в его словах не только обиду и непонимание, но и глубокий, всепоглощающий гнев, под которым, казалось, треснула влюбленность из-за тяжести бытовых проблем и принципов.

В голове мелькали обрывки собственных воспоминаний, моменты, когда я сам оказывался на грани отчаяния, когда казалось, что мир рушится вокруг меня. И я уже владею информацией, как важно в такие моменты иметь рядом человека, который просто выслушает, не осудит, а просто будет рядом, разделяя твою любовь. Поэтому тотчас, глядя на господина Минхо, я испытывал непреодолимое желание стать таким человеком для него.

Он говорил, и я видел, как с каждым словом, с каждой слезой, стекающей по его щекам, груз, душивший его шею, немного уменьшается. И я готов слушать его, сколько потребуется, пока ему не станет хоть немного лучше.

— Порой я не понимаю, почему люди закрывают глаза на старания родных. Этот мир действительно жесток и к подобному исходу я возвращаюсь в тысячный раз. Эгоизм.

— Но... Вы же хотели подарить ему кольцо... Почему не остановили и не рассказали ему? Уверен, тот был бы на седьмом небе от счастья официально заполучить такого красавчика, как вы.

— Красавчика?.. — он слабо улыбнулся, и в этой улыбке было столько боли, что мое сердце сжалось. Впервые вижу приподнятые уголки на лице этого мужчины... — Кольцо... Я хотел сделать это особенным моментом. На полтора года. Но, видимо, он не заслужил главного шага.

В голосе звучала горечь разочарования, ощущение упущенной возможности, как будто он навсегда потерял что-то важное. Я буквально видел, как рушатся его мечты, как гаснет надежда, и мне хотелось защитить от всего мира, который так жесток и несправедлив.

— Спасибо, что выслушал. Деньги найдут новое место, а номер окажется удален, — легкий ветер, сменив свою температуру, ласкал лицо учителя, отчего ему пришлось смахнуть челку, падающую на глаз. Я смог четче разглядеть его очи, в которых по-прежнему стояли слезы, не вышедшие в этот раз на волю. В них появилось немного света, освещающий вечернюю атмосферу. — Мне легче. Нужно было поделиться.

Облизнув невольно высохшие губы, я кивнул, меняя положение руки на чужую спину. Это было смело. Но ведь это считается обычной поддержкой.

— Господин Минхо, я не знаю, несут ли мои слова для вас глубокий смысл, но в любое время... — он устремил на мое сомнительное выражение лица уже сосредоточенный взор, неспеша растирая ладони, словно задумываясь о жизни. — Если вам снова станет плохо, просто позвоните, — на выдохе закончил я.

Он кивнул, но перед этим заторможенно опустил взгляд в сторону, обдумывая выбор ответа.

— Хороший, — он сказал это так, как будто проверяет это слово на вкус. Его лицо было расслабленным, но стоило произнести вслух похвалу, как он засиял, позволяя расплыться в обворожительной улыбке, что его губы заворожили меня, принудив посмотреть на этот оттенок розы сквозь страх и смятение... — Я не знаю почему, но в тебе есть что-то, что позволяет мне открываться.

Я почувствовал, как к горлу подступает комок. Простое "спасибо" казалось недостаточным, как и уверенность в том, что все станет лучше. Мы оба понимали, что слова не могут изменить прошлое, но, возможно, они способны создать хоть капельку веры в будущее.

Минхо снова посмотрел мне в глаза. На мгновение мне почудилось, что он видит не просто школьника и будущего выпускника, а того, кто понимает всю глубину отчаяния и боли. Я знал, что он не ожидал, что встреча с кем-то вроде меня сможет проникнуть в его сердце.

— Мне всегда казалось, что одинокий человек может легко заблудиться среди людей. Но иногда, когда появляется кто-то, кто готов слушать, все меняется.

Между нами точно возникает невидимая нить.Она была еще такой свежей, хрупкой, но в то же время крепкой, словно мы оба искали спасение в этом коротком обмене словами. Я представлял, какую ценность имеет этот момент, этот контакт, который мог бы спасти нас обоих от возможного одиночества.

— Значит, вы все-таки останетесь и не откажетесь от моих слов? — спросил я, не желая терять его в такую минуту. — Если уйдете, вы возьмете с собой не только эту боль, но и надежду, что все может измениться.

Он вздохнул, как будто слова достигли его сердца, и я заметил, как его плечи немного расправились.

— Сказал же, все покончено с тем, кто не способен ценить труд.

Это был поворотный момент. Не просто для него, но и для меня.

Слова преподавателя звучали как приговор, но в них все же оставалась искорка призыва не сдаваться.

— Господин Минхо, иногда нам стоит замедлиться и учесть, что на достигнутый путь нужны время и место. Не всегда окружающие замечают, как много мы готовы сделать ради них. Возможно, ваш партнер много значит для вас, но он еще не осознал, как важно это для вас.

Минхо смотрел на меня, и в его глазах я почувствовал смешанные чувства: непонимание, страх.

— Ты прав. Я хочу, чтобы поскорее оценили мою любовь, — голос дрожал от эмоций, не давая ему сохранять образ самостоятельного человека и великого мудреца. — Но я уже испробовал все, и, кажется, наступил на те же грабли много раз. Чаще остаюсь один.

— Не торопитесь с выводами, — произнес я, глядя на его озабоченное лицо. — Коммуникация — ключ к пониманию. Как вы можете ожидать от него того, чего он не знает? Вы должны открыть ему свои чувства, дать понять, как много он для вас значит.

Учитель колебался, щуря глаза, будто искал в моих словах поддержку.

— Вероятно, вы боитесь, что не сможете. Предполагаете, что открывшись, потеряете даже то, что у вас есть. Но страх — это нормально. Каждый из нас его испытывает. Да и вы уже проявили смелость, открывшись мне. Давайте сделаем первый шаг вместе. Это может быть маленький жест или простое слово.

— Боюсь, что маленькие шаги не могут изменить ничего. Они не заставят его повернуться и увидеть меня. А брак может привести к апатии.

— Может быть, но это может стать новым началом. Поверить в себя — это первое, что нужно сделать.

Минхо задумался, его взгляд будто устремился вдаль, в неразгляданые горизонты, где солнце почти село, окрашивая небо в багровые и фиолетовые тона. Я понимал его опасения и наблюдал, как на его лице менялись выражения, как он шатался между безнадежностью и надеждой. Страх перед отвержением — одна из самых сильных человеческих эмоций.

— А если он не поймет? — спросил он, не отрывая взгляда от моих глаз, которые уже слезятся от долгого удерживания зрительного контакта со взрослым человеком. — Если я открою душу, а его это не тронет?

Он выглядел так, словно стоял на краю пропасти, не зная, шагнуть ли вперед или отступить назад.

— Это возможно, — признал я. — но также возможно и то, что он поймет. И даже если и не поймет сразу, это не значит, что вы зря попробуете. В жизни главное рисковать ради того, что важно для тебя. Поэтому будьте добры пообещать мне, что вы поговорите на чистоту с вашим парнем, и если ничего не склеится, то оттолкнете его раз и навсегда.

Он многообещающе кивнул. Глубоко вздохнул, и выставил на показ свою решимость. Это была не уверенность победителя, а скорее тихое, но твердое намерение попробовать. И это была не победа над партнером, а над его собственными страхами. И эта победа была намного важнее.

Стоит всегда действовать осторожно. И начинать постоянно с самых простых вещей. Подарить что-нибудь, что человеку нравится. Не обязательно что-то дорогое, достаточно мелочи, которая напомнит о вас. Провести вместе время, поговорить о том, что вам интересно, послушать друг друга. Показать возлюбленному, что вы цените его, что он важен для вас. Настоящая любовь — это не только принятие, но и риск. Риск быть отвергнутым, риск быть непонятым, риск быть раненым. Но без риска нет и настоящей любви.

— Стоит быть мне мудрее, — пришел к такому выводу господин Минхо, раздраженно зачесывая пальцами руки челку.

Мы сидели в тишине, прерываемой шорохом листьев и шагов многочисленных людей, проходящих мимо нас.

— Может быть... — Минхо начал неуверенно, выбирая слова с особой осторожностью. — Может быть, я куплю ему цветы? Не огромный букет, а всего лишь несколько нежных ромашек. Он любит их.

Я улыбнулся.

— Прекрасная идея!

Ромашки — символ простоты и искренности. Они говорят о глубоком, но не кричащем чувстве. Но цветы — это лишь дополнение.

— Важно то, что вы скажите ему вместе с ними. Объясните, что вы трудитесь ради значимого подарка. Не нужно красивых фраз, лишь простота и искренность. Вспомните какой-то конкретный случай, который подчеркнет вашу привязанность. Например, как он поддерживал вас в трудный момент, или как его улыбка сделала ваш день ярче.

Он охотно представлял себе эту сцену, проигрывал ее в своем воображении, поглаживая подбородок.

Важно понять, что чувства ценны сами по себе, независимо от того, как на них отреагирует второй. Если он оттолкнет вас, это будет его выбор, а не доказательство вашей недостойности. Вы проявили смелость, открыв свои чувства, и это уже многого стоит.

— Ладно, клин клином вышибают.

Это был окончательный ответ. Попробует.

Учитель, с полуулыбкой, смотрел на кейс моей гитары, прислоненный к ножке скамьи. Инструмент, казалось, источал тихую грусть, словно чувствовал постоянные перемены мнения мужчина, отображая смятение души. В эту минуту гитара впитывала все не сыгранные мелодии, все несказанные чувства, превратившись в безмолвного свидетеля внутреннего конфликта. Каждый изгиб корпуса, каждая струна казались пропитанными ностальгией.

Я прервал взгляд на часы. Стрелки неумолимо двигались вперед, отсчитывая минуты до неизбежного расставания. Секунды тянулись мучительно долго, словно стремясь продлить последние мгновения, проведенные здесь, в центре города. Теперь я должен покинуть господина Минхо, чтобы не получить по шапке от матери за очередное опоздание.

— Простите, учитель, мне пора, — выпалил я, не дав Минхо даже открыть рот. Слова прозвучали резко и неожиданно, оборвав молчание. Я боялся, что если задержусь хоть на секунду, то не смогу уйти. Страх сковал меня, парализовал волю.

Собравшись с духом, я встал и попросил того встать. Сделал шаг вперед и обнял учителя. В его глазах мелькнуло удивление, смешанное с чем-то еще, чего я не успел разобрать. Он не ожидал этого. Мои руки крепко обхватили его спину, стараясь запомнить этот момент навсегда. В ответ он скромно приобнял меня, будто стесняясь проявлять чувства. Это объятие было коротким, но в нем было столько неизвестного. Прощание? Благодарность? Тоска? Все смешалось в один миг. Я чувствовал тепло его тела. Сквозь тонкую ткань рубашки я ощутил упругость его пресса, результат, должно быть, долгих тренировок. Это была приятная, неожиданная деталь, придающая объятию оттенок физической близости, что только усиливало эмоциональную связь между нами. В этот момент я понял, как сильно буду скучать по нему. Это был момент прощания не только с учителем, но и с частью самого себя, с той частью, которая была неразрывно связана с душевными беседами.

Рандомные жесты, мимолетные взгляды — все это, казалось, обретало какой-то зловещий смысл, оставляя привычное течение мыслей. Кейс гитары неприятно давил на плечо, напоминая о том, что я не позволил вставить слово господину...

Чувство, возникшее во мне после объятия с учителем, не отпускало. Оно было похоже на зуд, который постоянно напоминал о себе, не давая сосредоточиться на чем-либо другом. Мысль о возможном примирении Минхо с Хэвоном царапала сознание, вызывая необъяснимую тревогу. Я пытался убедить себя, что это всего лишь досада оттого, что моя помощь обернулась для меня какой-то внутренней дисгармонией. Разве я не должен радоваться за учителя, который, казалось, нашел путь к примирению? Но что-то внутри сопротивлялось этой логике, подбрасывая в котел моих размышлений новые порции сомнений и противоречий.

Неужели я ревную? Эта мысль пронзила меня словно ледяной кинжал. Ревную к Хэвону? Учителя Минхо? Абсурд. Я отчаянно пытался отмести эту дикую идею, но она, словно назойливая муха, продолжала кружить вокруг моего сознания, не давая покоя. Возможно, я просто устал. Возможно, мне нужно выспаться, и все эти глупые мысли развеются как утренний туман. Но я знал, что это не так. Истинная причина моего смятения крылась гораздо глубже, в темных уголках моей души, куда я боялся заглянуть.

Десять минут до дома пролетели в странной отрешенности. Вечер окутывал город мягким покрывалом сумерек, рассеивая дневную суету и наполняя воздух прохладой. Уличные фонари зажигались один за другим, отбрасывая причудливые тени на тротуар. Я шел не спеша, стараясь не думать ни о чем конкретном, просто позволяя себе ощутить тишину и спокойствие момента. Шум машин казался приглушенным, голоса прохожих – далекими и неразличимыми. Во мне зарождалась легкая усталость.

У самой двери квартиры меня встретила мама. В моих руках она увидела долгожданную посылку.

— Это тебе, — сказал я с легкой улыбкой.

— Спасибо, — ответила она, забирая протягиваем ей кейс гитары. Отец, как я и предполагал, ужинал на кухне. Я решил отложить разговор с ним до более подходящего момента.

Вручив посылку матери, я попытался завязать разговор.

— Как прошел день?

Мама не охотно рассказала о своих делах, упомянув и о небольшом споре с отцом по поводу цен земли для постройки бутика. Я не почувствовал облегчение. Казалось, ничего не изменилось. Мама по-прежнему занимала свою привычную роль жертвы и в нашей ссоре, а я – роль свыкнувшегося наблюдателя, готового в любой момент притянуть ее на свою сторону.

Этот короткий диалог словно вернул меня в привычную колею. Мысль о ревности к учителю начала казаться еще более абсурдной и нелепой. Я решил, что просто переутомился и позволил своим эмоциям взять верх. Завтра будет новый день, и все вернется на свои места.

— Я думал, будешь кричать на меня.

— Надо бы, но знаю, что это ничего не изменит.

— Уберусь я, уберусь. Дай хоть поесть спокойно.

Я прошел в свою комнату, оставив кейс гитары у стены, когда выхватил его из рук матери. Знакомый беспорядок, книги, разбросанные по столу, постеры любимых групп на стенах, которые увлеченно рассматривал перед своим уходом Феликс — все это казалось каким-то чужим и далеким. Я опустился на кровать, чувствуя, как усталость накатывает новой волной. Закрыв глаза, я попытался отвлечься от навязчивых мыслей, но образ учителя и мамы снова и снова возникал в моем сознании.

Спустя какое-то время я поднялся и подошел к окну. На улице уже полностью стемнело, и город мерцал огнями. Вдалеке виднелись силуэты домов, а внизу, на тротуаре, проходили прохожие. Я наблюдал за ними, пытаясь понять, что движет ими, какие заботы и тревоги они несут в себе. Возможно, каждый из них также переживает свои личные драмы и конфликты, которые остаются незамеченными для окружающих.

Неожиданно, сквозь приглушенный шум города, до меня донесся запах свежей выпечки, отчетливо исходящий из кухни. Интригующее сочетание корицы и ванили, словно магнитом, потянуло меня из комнаты. Внутри возникло смутное предчувствие чего-то приятного, обещание уюта и тепла, так контрастирующее с моим подавленным настроением. Не раздумывая, я направился к источнику аромата, надеясь, что он сможет развеять мрачные мысли, терзавшие меня. И стоило мне заглянуть на кухню, я увидел маму, хлопочущую у плиты. На столе стояла тарелка с аппетитными пирожками, а в духовке румянился пирог. Она обернулась на мой приход и улыбнулась, в ее глазах читалось тепло и забота.

— Я знала, что ты проголодался, — она, протягивает мне один из пирожков, а я с удовольствием беру его, вдыхая аромат, пока отец лежа на диване просматривает каналы телевизора. — Но как на зло, ты первый пошел со мной мириться.

Я держав его, чувствуя, как тепло теста согревает мои пальцы, откусил кусочек. Я ощутил насыщенный вкус начинки — яблоки, корица и немного лимонной цедры. Это был тот самый пирог, который мама готовила только по особым случаям.

— Хотела немного побаловать.

Мама посмотрела на меня с лукавой улыбкой, но я лишь рассмеялся, сразу принявшись пародировать ее.

Я проглотил пирожок, и тепло действительно стало разливаться по телу. Кажется, именно этого тепла и не хватало. Отец оторвался от телевизора, бросил на нас короткий взгляд и снова углубился в просмотр новостей. Его молчание было красноречивее любых слов — он был рад, что все налаживается.

Я придвинул стул и уселся за стол, беря еще один пирожок. Мама налила мне стакан молока, и я почувствовал себя снова дома, в безопасности. Вкус пирога напоминал о детстве, о беззаботных днях, когда все проблемы решались простыми объятиями мамы.

Разговор завязался сам собой, о школе, о друзьях, о каких-то мелочах. Мама рассказывала о соседях, об очередях в магазине, о новой передаче по телевизору. Слушая ее, я постепенно забывал о терзавших меня сомнениях и тревогах. Ее голос, тихий и спокойный, успокаивал и дарил надежду.

Закончив есть, я помог маме убрать со стола. Мытье посуды прошло в тишине, нарушаемой лишь плеском воды и тихим позвякиванием тарелок. Но эта тишина была приятной, наполненной взаимопониманием и любовью. Вытерев руки, я обнял маму, чувствуя, как ее тепло проникает в самое сердце.

— Спасибо, мам, — прошептал я, и она в ответ лишь крепче прижала меня к себе. Казалось, все плохое осталось позади. Впереди – новый день, новые возможности. А пока – тепло родного дома и вкус маминого пирога.

В тот момент, когда я собирался покинуть кухню и направиться в свою комнату, мой отец, расслабленно лежащий на диване, внезапно остановил меня. Его голос был тихим и мелодичным, но в нем звучал интерес, который не мог остаться незамеченным:

— Куда это ты так спешишь? — спросил он, подзывая меня к себе.

Я остановился, обернулся и сел рядом. Воспоминания о прошедшей репетиции с моей группой всплыли в голове. Это был обычный вечер, когда мы собирались, чтобы создать что-то новое, но сегодня всё прошло слегка иначе.

На момент начала репетиции настроение у всех было приподнятым. Мы собрали различные инструменты: я и Сынмин, с гитарой наперевес, извлекали первые аккорды. На клавишах сидел наш талантливый и нежный Юбин, а за ударной установкой бурчал наш юный барабанщик Джунсо. По другую сторону зала стоял Уджин, наш вокалист, полный амбиций и энергии. Но за его харизмой скрывалось нечто большее — постоянная ожидание идеала как от самих себя, так и от группы в целом.

Инструменты ожили, и в воздухе заползли звуки нашей музыки, отголоски разговоров и дружеских шуток. Каждый мгновение было наполнено жизнью, а руки сами двигались в ритме мелодии. Но несмотря на этот вдохновляющий момент, я не мог избавиться от ощущения давления со стороны Уджина. Иногда он глядел на меня так, будто ожидал, что я сделаю невозможное — прокачаю весь звук до небес.

Я вспомнил, как он начал свою первую песню, его голос наполнял пространство. Мы, как опытные музыканты, старались подыграть ему, чувствовать каждую ноту. Со временем музыка становилась всё более динамичной, и в моём сердце поднялся заряд хорошего настроения. Но в глазах Уджина был такой недовольный огонь, что я знал — он считал, что от меня требуется больше.

Вот была та самая нота, что я осмелился сыграть не так, как он хотел. Уджин резко остановил исполнение, вся комната замерла:

— Ну-ка, ну-ка, наш всеми уважаемый лидер, забыл о том, как это должно звучать? — его голос был полон озорства.

Каждое его слово жгло как огонь, и я чувствовал, как моё сердце сжалось. В такие моменты даже самые мелкие недоразумения могли вырасти до невообразимых масштабов. Я взглянул на остальных — никто не говорил ни слова, только молчаливая поддержка со стороны Сынмина, который кивнул мне, как бы подавая сигнал продолжать.

— Мне казалось, что этот вариант звучал гораздо эффектнее, — возразил Юбин, отшагнув от инструмента, чтобы размять болевшие от большой активности пальцы.

— Гораздо эффектнее? — Уджин склонил голову, его глаза хитро блеснули. Он медленно обошел синтезатор, осматривая Юбина с головы до ног, словно тот был неким экзотическим экспонатом. — Ты уверен? Знаешь, у нас есть... определенные ожидания от того, что мы делаем. И Джисон, как бы это сказать...

Юбин ощутил, как спина покрывается холодным потом. Он догадывался, что пытается выжать из ситуации хоть каплю оправдания, зная, что это скорее всего ни к чему не приведет. Его голос звучал в его собственных ушах как тонкий писк, а не уверенное заявление.

— Ну, я просто хотел предложить альтернативу, — пробормотал Юбин, нервно переминаясь с ноги на ногу. Он бросил взгляд на Сынмина, надеясь найти там хоть малейший намек на солидарность, но тот лишь смотрел на него с непроницаемым выражением лица. Юбин почувствовал себя совершенно одиноким. — Может быть, я... Я неправильно понял замысел?

Уджин ухмыльнулся, его губы изогнулись в подобие лисьей усмешки.

— Замысел? — повторил он. — Замысел всегда один. И он — в руках нашего очаровательного лидера. А ты, мой юный дружок, — Уджин подошел ближе, его взгляд был острым и проницательным, — ты, кажется, решил проявить излишнюю креативность, не так ли?

Юбин невольно отшатнулся. Он чувствовал себя загнанным в угол, попавшим в хитрую ловушку.

— Он хотел сделать лучше, — заявил Сынмин. Он понимал, что чем больше он пытается оправдаться за меня, тем хуже становится ситуация, ведь вокалист в данной команде отвечает за звучание, а не лидер. Но остановиться было уже невозможно. — Просто хотел привнести что-то новое.

— Вот как? — я не мог продолжать стоять как вкопанный, когда ситуация давила многих участников. Я понизил свой тон голоса, и от этого выглядел еще более угрожающим. Лишь бы привлечь к себе внимание ребят. — То есть, ты решил, что знаешь лучше, чем я? Чем человек, который посвятил свою жизнь музыке, который пишет эти песни, Уджин? Я ценю помощь каждого, но чтобы сработаться в коллективе, нужно принимать различные перемены.

Остальные участники группы казались статуями, застывшими в напряжении. Юбин нервно теребил край своего свитера, а Джунсо судорожно сжал кулаки. Сынмин же сохранял непроницаемое выражение лица, но по едва заметному движению его бровей Юбин понял, что он тоже напряжен.

— Я не говорил... — начал было Уджин, но я перебил его, подняв руку. Было видно, как тот не ожидал подобной реакции со стороны меня.

— Достаточно, — отрезал я. — Вижу, что ты сегодня настроен на бунт. Что ж, это твое право. Но знай, что в этой группе есть определенные правила. И эти правила... написаны не тобой.

Уджин поправил прядь, подходя ко мне, вешаясь на шею, а его взгляд метнулся между Юбином и Сынмином.

— Ну что ты, дружи-и-ище? Я всего лишь подметил твою ошибочку, которая на полном серьезе чуток не подходит. Протяни аккорд подольше, а ты, Сынмин, попробуй придержать коней. Лады?

— Теперь, когда ты смело высказал свое мнение, нам стоит продемонстрировать, как, по-твоему, должна звучать эта нота? Сынмин и Юбин, встаньте на свои позиции. Будем пробовать, а дальше выбирать. Все же это наша одобренная песня...

Юбин почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он обменялся взглядом с Сынмином, в глазах которого читалось решимость. Теперь Уджину предстояло не просто высказать свое мнение, а доказать его, выступив против самого меня, против моего видения.

— Ну же, ребята, покажите шоу вымышленным зрителям.

Уджин усмехнулся. Он быстро подошел к синтезатору и выписанным аккордам за час репетиции, его пальцы заняли уверенные позиции на клавишах.

— Тут нужно понять, что нота не просто о звуках, — произнес он, поднимая голову к Юбину, — это все о чувствах. Звук живет, когда ему дают волю, а не сдерживают. Мне просто кажется, что твое исполнение слишком сдержанное.

Я искренне не понимал, можно ли вообще получить такое объяснение от человека, который брал на себя ответственности за свои слова.

— Тогда покажи, как это нужно, — бросил я в упрек, заранее зная, что это может вернуть ситуацию к началу. Но мысли о том, что Уджин может смягчить своё поведение, ускользали.

Он расправил плечи и закрыл глаза на мгновение, словно собираясь с мыслями. Затем, нажав клавиши с легкостью, он создал непривычно глубокомысленный аккомпанемент, отсылающий к другим мелодиям, которые в его голове кружили целую вечность. Мы все замерли в ожидании, и даже воздух в комнате стал плотнее. Никто не ожидал, что вокалист умеет играть на клавишных инструментах.

— Вдохни это, — произнес он, открывая глаза и переводя взгляд на нас. — Музыка должна быть свободной. Позволь ей свернуться, ускользнуть, затем вернуться.

Юбин пытался следовать его примеру, но в его сердце копилась тревога. Я знал, что эта игра эмоций была опасной. Он сжал свои руки, выждав момент, когда Уджин замедлит ритм. Потом присоединился к нему, их мелодии начали переплетаться, создавая что-то совершенно новое и неожиданное.

Теперь атмосфера комнаты стала совершенно иной. Вместо напряженности, одержимости и даже стресса, мы начали ощущать прилив энергии. Это была череда интонаций, выходившая за рамки просто «правильно» или «неправильно».

Я понимал, что эти ноты могут привести к чему-то более глубокому. Но одновременно меня терзала мысль о том, что это риск — дать волю любому. Мы все были частью одной группы, и единство было нашим самым большим достоянием.

— Эй, довольно! — воскликнул я, подрываясь от своего места. — Мы не пришли сюда, чтобы спорить или ссориться. Мы пришли создать! Если ты веришь в то, что можешь принести новое звучание, отлично. Но помни, это должно резонировать с каждой клеточкой нашего восприятия.

Замечание вызвало удивление у всех. Теперь они смотрели на меня, ожидая, что будет дальше.

— Давайте сделаем это! Не просто следуйте за мной, — я указал на синтезатор, — я хочу, чтобы каждый из вас добавил свой голос. Заходите на территорию друг друга, расширьте границы!

Юбин, наклонившись над инструментом, закрыл глаза, его пальцы начали танцевать по клавишам, создавая мелодию, которую он никогда не пробовал прежде. Джунсо, услышав знакомый ритм, ударениями удвоил эффект. Они словно понимали, что это их шанс — шанс выразиться.

Уджин тоже осознал, что шанс выступить с собственным видением лучше, чем просто противостоять кому-то. Он постепенно превратил свой нежный голос в полное звучание, захватывающее и энергичное.

В комнату вошло новое понимание. Мы были не просто музыкантами, а творцами, делающими шаг к абсолютному искусству. И это лишь начало.

Но от ощущения давления никуда не деться. Каждый раз, когда я пытался сыграть свои аккорды, Уджин останавливал нас, бросая колкие замечания. Словно лейтенант, он стремился создать идеальную картину.

Когда мы подошли к середине репетиции, я не мог избавиться от желания уйти. Мечты о том, чтобы играть музыку, которую мы все любим, были подорваны критикой. Я осмыслил, что должен учитывать чувства других и активировать позитивные эмоции во всех.

В этот момент я предложил остановиться и обсудить текущее положение. Для меня было важно восстановить атмосферу совместного творчества, даже если это требовало смелости.

— Уджин, — начал я, вдыхая глубоко, — я понимаю твои ожидания. Но нам нужно находить общий язык, чтобы двигаться вперед. Очень важно, чтобы все чувствовали силы заниматься любимым делом.

Он посмотрел на меня, его лицо оставалось ярким, но в глазах появился оттенок размышления. Возможно, он осознал, что я тоже инвестирую усилия и время в эту группу. Он кивнул и произнес:

— Еще раз.

И в этом моменте положительного взаимодействия мы смогли снова взять выдающуюся мелодию и помнить, что музыка — это не только контроль, но и компромисс. Каждый из нас имеет право на свои чувства, и иногда нужно уметь открыться и прислушаться.

Таким образом, остальная часть репетиции прошла в более лёгкой атмосфере. Я чувствовал, как одной нотой мы восстанавливаем гармонию. Уджин все еще оставался требовательным, но уже не в разрушительном ключе, поддаваясь мне. Он начал подчеркивать наши сильные стороны, и это так вдохновляло, если мы не обращали внимание на его концовку фразы про то, что он мог бы исполнить лучше! Мы играли, каждый из нас с душой относился к своей партии. Это было видно даже по искренним улыбкам и переглядам между музыкантами — у нас был общий язык.

Когда репетиция закончилась, я вышел с легкостью на душе. Это был тот опыт, который показывает, что команда — это не только индивиды, но и всех нас объединяет общая страсть. Я знаю, что это ещё не окончательная победа — впереди много уроков, которые предстоит извлечь. И сейчас, когда я сидел рядом с отцом, уже готовясь поделиться всеми этими чувствами, воспоминания об этом дне становились для меня особенными.

— В общем, это было не просто, но в итоге у нас все получилось! — произнес я, улыбаясь, и наблюдая за тем, как гордость на лице отца неизменно вырастает.

Маленькая комната подростка вновь передо мной. Кровать, заваленная подушками и пледами. На полу разбросаны учебники и комиксы. На столе — полупустой стакан с соком и остатки чипсов. Ночная луна пробивается сквозь занавески, окрашивая все в холодные цвета. Весь город погружался в сон, но для меня существовали только я и Феликс, с которым увлеченно переписываюсь в телефоне, лежа на матрасе животом вниз, подперев подбородок руками. Легкая улыбка играла на моих губах.

Джисон: (печатает) ...и потом он как закричит на всю столовую: "Я не ел твой пудинг, у меня аллергия на манго!" А у него все лицо в манговом пюре!

И было абсолютно ожидаемо получить ответ без малейшей задержки. Прочитав его, я машинально уткнулся носом в помятую подушку, чтобы заглушить вырвавшийся смешок.

Феликс (чат): Ха-ха-ха! Да, у него определенно был "аллергический шок" на манго! Кстати, ты домашнюю работу по геометрии сделал? Я вообще в этой теме плаваю. И вовсе жестоко нас заставлять работать после контрольной, на которой я мозги сплавил...

Джисон: (печатает) Ага, сделал. Могу тебе скинуть, но это нечестно! Лучше сам попробуй, там просто теорему Пифагора надо вспомнить.

Нет, не то что бы я заявляю о точной убежденности правоты ответов. Напротив, геометрия была для меня чем-то за гранью фантастики. А про химию вовсе заикаться не стоит, ведь у меня с ней все плачевно, что и до моральной травмы не далеко.

Внезапно приходит уведомление. Я хмурюсь и смотрю на экран. Номер не подписан, но выглядит таким знакомым.

— Кто это еще пишет? — бормочу я под нос, переворачиваясь на спину.

Открыв сообщение, у меня расширись глаза.

Неизвестный номер (чат): Джисон, завтра после уроков жду в своем кабинете. Нужно обсудить нашу сегодняшнюю встречу.

Отбрасывая телефон на кровать, словно он обжег мои пальцы, я отчаянно начал метаться по комнате. Это было похоже на сцену из фильма ужасов, где главный герой осознает, что за ним ведется наблюдение, и каждый шаг может стать последним.

— О Боже, о Боже, о Боже... — эти слова повторялись в голове, как заклинание, которое должно было отвести беду.

Едва усевшись на постель, я принялся обдумывать, что именно он может ждать от меня. Обсуждать нашу встречу в центре города? Аж по плечу проскочила дрожь. Я ощущал себя словно на краю пропасти, где каждый неправильный шаг мог привести к фатальным последствиям. Ошибка — обычная, повседневная, я вовсе не хотел привлекать внимание, чтобы что-то стало предметом обсуждения с учителем.

Я начал понимать, что моё сердце не просто колотится — оно стучит, как молот, выбивая такт в моем сознании.

— Я не могу туда пойти, — думал я. Начал обдумывать, что именно он может ждать от меня. — Что я скажу? Как объясню? Как он на меня будет смотреть после всего, если сам же подпустил к себе? Зачем все усложнять?

Взгляд упал на кафе-сувенир за приоткрытой мною шторой, где дружелюбно стоят рафинированные предметы, которые всегда вызывали у меня искреннее восхищение. Но сейчас они лишь давили на сосредоточенность, усиливая тревожные мысли. Я уставился в стену, и каждая трещина казалась мне, как маленькая дорога в бездну. Раздумья в комнате становились физическими, будто они сжимали меня в своих объятиях.

Джисон: (печатает) ФЕЛИКС, ТЫ ЗДЕСЬ?!

Феликс (чат): Что случилось?! У тебя там землетрясение?

Внезапно пришел ответ от Феликса, и сердце вновь заколебалось, ожидая поддержку и как будто бы призывая к действию. Его неукротимый юмор на мгновение отвлек меня от тревог. "Землетрясение"... Но, выдерживая полуулыбку, я понимал, что это не просто очередная шутка. Это была святая правда — я не был готов к тому, что могло произойти за дверями кабинета Минхо.

Сжав пальцы в кулаки, я ответил: "Мне написал Минхо!" Так просто и одновременно так громко! Я сам не знал, как это изрек, но чувствовал, как голос дрожит от волнения и страха, пока произносил слова вслед за печатаньем пальцев по клавиатуре.

Феликс (чат): Кто? А, учитель математики? И что? Он же вроде нормально ладит с тобой. Не как со мной...

Джисон: (печатает) ОН НАПИСАЛ МНЕ НА ЛИЧНЫЙ НОМЕР! И СКАЗАЛ, ЧТОБЫ Я ЗАВТРА ПОСЛЕ УРОКОВ ЗАШЕЛ К НЕМУ В КАБИНЕТ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ НАШЕЙ ВСТЫЧКИ В ЦЕНТРЕ ГОРОДА! ПРИЙТИ ОДИН!

Пока я ждал ответа, осознание скололо меня в угол. Каждая секунда тянулась, как вечность. Я обнаружил, что не могу дышать, и в голове крутится лишь одна мысль — какое давление испытывает тот, кто заставляет пудинг разносить, когда у него аллергия на манго? И каким образом это будет говорить о моих желаниях и страхах?

Я закрыл лицо руками, углубившись в череду катастрофических "что, если?" Ощущение, будто весь мир закрылся в скором времени, давя на грудь, заставляя уживаться с непонятными и болезненными эмоциями.

Может быть, это и есть взросление? Ждать конца света, когда вроде всё лишь начинается.

Я вновь взглянул на экран телефона, сердце стучало в унисон с каждой секундой, словно напоминая мне о том, что у меня нет времени терять.

Феликс (чат): О, ты что-то натворил?..

Джисон: (печатает) Феликс, это не шутки! Я никогда не думал, что он будет писать настолько устрашающе! Что делать?!

Комната казалась всё более мрачной, когда я повторно прочитал сообщение в личке с господином Минхо. Каждый пиксель экрана исходил хладной тревожной энергией, которая затягивала меня в этот безумный круговорот. Неужели Минхо, который всегда казался спокойным и рассудительным, вдруг решил выразить недовольство? Моя голова была наполнена параличом страха.

Феликс (чат): Не паникуй! Всё будет нормально! Может, это просто его стиль общения?

Слова друга как будто бы не укоренились в моем подсознании, а лишь растягивали паузу между моими мыслями. Что он знает о моих страхах? Все, что могло произойти во время этой встречи, отзывалось в моем сознании как громкий барабан. Ведь меня всегда учили, что ставить себя под цели, особенно перед преподавателем, это просто безумие.

Феликс (чат): Слушай, если он будет с тобой груб, просто скажи ему, что это был случайный инцидент. Ты на это не влиял, это была ошибка.

Безотлагательно бросая взгляд в потолок, я думал, что такой расклад пагубный и расплывчатый. Словно голова взрывалась от мрачных сцен, в которых я предстаю невинным ребенком перед грозным учителем, который теперь знает мой личный номер. Кажется, такой шутки я не ожидал.

Джисон: (печатает) Ты не понимаешь! Я не знаю, как он оценивает свои чувства. Я думал, что у нас все нормально, но теперь...

Феликс (чат): Погоди, успокойся! Может, он просто хочет объяснить что-то? Или... Да не стоит же тебе волноваться из-за этого!

Я чуть не сжался от этих слов, но, с другой стороны, откровенные слова Феликса подсказали мне возможность. И тут же в голове возникли все возможные сценарии.

Феликс (чат): Джисон, я уверен, ты справишься. Ты же не одиночка! У тебя есть я и другие друзья! Если что-то пойдет не так, просто напиши мне. Ты в безопасности! Давай создам общую группу с сестрой?

Как же в его словах было что-то утешительное, что-то, что напоминало о дружбе, о поддержке, и мне стало легче. Я всё еще тревожился, но, возможно, это невидимое плечо, на которое можно положиться, дало мне надежду.

Джисон: (печатает) Спасибо, Феликс. Я постараюсь. Но как же это сложно! Я боюсь сделать что-то не так. А насчет группы — за.

Я поднял голову и вдохнул, выдыхая напряжение, которое копилось в груди. Завтра — новый день, новая возможность. Время не ждет, и мне нужно обдумать свои действия.

Куда приведет эта встреча, мне было пока неведомо. Но я знал одно: как бы сложно это ни было, завтра я соберусь с мыслями и приму эту возможность.

Суббота. Дом Ханов.

Солнце только-только начало пробиваться сквозь жалюзи, рисуя на стенах комнаты полоски света. Звон будильника, как обычно, вырвал меня из цепких объятий сна. Я сонно потянулся, зевая, и на автомате потянулся к телефону.

— Школа...

Пронеслось в голове множество возмущений, прежде чем я увидел сообщение в групповом чате класса. Глаза моментально прояснились:

— "Ребята, сегодня приходим к четвертому уроку! Уроки с 10:50", — я буквально рухнул обратно на подушку, испытывая невиданное облегчение. — Еще посплю... — прошептал я и мгновенно провалился в блаженную дрему.

Но сладкий сон, как всегда, был недолгим. Распахнулась дверь, и в комнату вошла мать, в очередной раз решив найти что-то из своих "забытых" вещей в моей среди обитания. Я недовольно простонал, приподнимая голову от подушки.

— Ну что стряслось в пять утра? — пробормотал я, голос еще хрипел от сна.

Она обернулась, в руке у нее был мой любимый карандаш.

— Сейчас полдевятого, — спокойно ответила она, делая вид невиновной женщины, которая не осмелилась разбудить своего единственного сына.

— Полдевятого? — я моментально сел на кровать, накрываясь одеялом с головой, словно пытаясь спрятаться от надвигающейся реальности. В голове лихорадочно замелькало: "Четвертый урок... значит, еще успею...". Мать в это время уселась на край моей кровати, деловито подтачивая карандаши.

— Представляешь, у Сонхи дочка, знакомая моя, в учителя влюбилась! — начала она, не обращая на меня никакого внимания.

Я продолжал отсиживаться под одеялом, но слова, как злые пчелы, проникали сквозь ткань.

— Ну и что тут такого? Не тебе судить, — пробурчал я, хоть и понимал, что это, мягко говоря, странно.

— Да вообще! Цирк какой-то! Неадекватно! Ей же всего шестнадцать! — возмущалась мать, энергично орудуя точилкой.

Это заставило меня вылезти из-под одеяла. Я скорчил нос, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда. Вот уж чего я не ожидал услышать в такое раннее утро.

— Почему? И тебе какое дело? — огрызнулся я, чувствуя, как в груди поднимается волна возмущения. Мои собственные чувства к... неважно кому, вдруг стали казаться такими же дикими и нелепыми, как эта история про учителя и ученицу.

— Потому что это неправильно! — отрезала мать, выпрямляясь и уперев руки в бока. — Она совсем мала для такого! Он взрослый мужчина, понимаешь? Он должен быть примером, а не...

Она осеклась, словно подавилась словом, которое выходило за рамки приличия. Я же, напротив, чувствовал, как гнев растекается по венам, подпитываемый чувством несправедливости. Она судит о ком-то другом, а как же она судит о мне? Неужели мои необъяснимо навязчивые представления о учителе - тоже "цирк" и "неадекват"?

— А тебе какое дело? — повторил я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Это их дело. Может, у них любовь.

Мать фыркнула, словно презрев мои слова. Она подошла к окну, поправляя края пиджака. Я видел, как она колебалась, прежде чем что-то ответить.

— Любовь? В таком возрасте? — усмехнулась она, но в ее голосе проскользнула толика сочувствия. — Это просто глупость, мимолетное увлечение. Им нужно учиться, развиваться, а не этим заниматься.

Я молчал, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, я понимал ее опасения. Действительно, между ними большая разница в возрасте, и это может привести к проблемам. Но с другой стороны... Кто она такая, чтобы судить о чувствах других? И как она может знать, что это просто "глупость"?

— Ладно, мне на работу скоро... После буду продолжать беседовать с отцом твоим бестолковым по поводу моего бизнеса, — Мать развернулась к двери, а я, пользуясь моментом, подскочил к зеркалу в прихожей. Взъерошенные волосы, заспанные глаза — я выглядел ужасно. Зато мне было необходимо проверить, чтобы не выглядеть так на уроках.

— Слушай, мам... А ты когда-нибудь влюблялась в кого-то старше себя? Даже папа младше тебя на два года...

Мать замерла с помадой в руках прямиком в спальне, словно пораженная этим вопросом. Она обернулась и выглянула из-за дверного проема, ее глаза сузились, лицо приняло задумчивое выражение.

— Неважно, — ответила она, пряча взгляд. — У тебя, надеюсь, таких глупостей в голове нет?

Я сам не мог понять свою заинтересованность в таких темах. Но старательно оправдывал это тем, что передо мной стоит самодостаточная и статная мама, вырастившая меня же в семье вместе с мужем. А я, как преданный сын, обязан задумываться о прошлом родных мне людей.

— Глупостей?

Мать вздохнула, подошла ко мне и положила руку на плечо.

— Не стоит тратить время на пустое, сын. Сейчас у тебя столько возможностей... Учись, развивайся. А любовь... Она сама придет, когда настанет время.

Ее слова прозвучали как приговор. Приговор моим чувствам, моим мечтам, всему тому, что я когда-либо ощущал. Я отвернулся от нее обратно к зеркалу, трогая свое лицо, которое было опухшим.

— Ладно... — выдавил я.

Мать еще раз выдохнула воздух через рот, погладив меня по плечу и вышла из комнаты, оставив меня наедине с самим собой. Я лениво прошел в ванную, где изначально забыл включить свет, но как только я исправил плачевное положение, сел на ванну, чувствуя себя опустошенным. Ее слова, казалось, выжгли во мне все чувства, оставив лишь пепел разочарования.

Но... Разве я должен позволить ей решать, что мне чувствовать? Разве я должен отказаться от своих чувств только потому, что они кажутся кому-то "глупостью"?

Я резко встал с ванны, смывая остатки ночи с лица. В груди закипала решимость. Я не позволю кому-то сломать меня. Я не позволю никому решать, что мне делать и кого любить.

Вспомнив про слова Феликса о том, что он планировал создать группу со мной и Адиной, заглянул в мессенджер. Увидел, что теперь я один из участников чата, решил спросить у ребят про их место проживания. И какого было мое счастье, когда Адина быстро среагировала на мой поставленный вопрос...

Быстро одевшись и не забыв схватить рюкзак, выбежал из комнаты, крикнув пыхтевшей матери: "Я ухожу раньше! Удачного рабочего дня!". Мне предстояло направиться на район Хонгдэ. Это оживленное место в Сеуле, Южная Корея, известный своей молодежной культурой, уличным искусством, музыкой и модными магазинами. Но в голове пульсировала только одна мысль: "Господин Минхо должен увидеть меня."

Солнце, робкое в марте, пробивалось сквозь пелену утренней дымки, которая окутывала высотки центра Сеула. Стрелка на моих часах показывала 9:10, и я, поудобнее перехватив сумку, выпорхнул из подъезда. До Феликса и Адины приличное расстояние, которое я решил преодолеть ногами, но даже эта прогулка обещала стать маленьким приключением.

Первые шаги по широкому тротуару утонули в гуле города. Мимо проносились автомобили, сирены сливались в спешке, а пешеходы разбегались по разным сторонам. Я нырнул в оживленный поток людей, стараясь не отставать от них. Дорога, уложенная серой плиткой, была идеально ровной, что контрастировало с разным движением вокруг.

Вскоре я свернул на улочку поменьше, где царил более спокойный ритм. Здесь, между высокими зданиями, виднелись небольшие кафе и магазинчики. От кофейни доносился пьянящий аромат свежесваренного кофе, а из открытой двери булочной вырывался запах свежей выпечки. Вдоль тротуара стояли аккуратные горшки с цветущими виолами, добавляя ярких красок в этот уголок города.

Дальше дорога пошла под уклон, ведя к небольшому парку. Здесь ритм города замедлился. Я ступил на дорожку, выложенную брусчаткой, и услышал щебетание птиц. Деревья, только начинавшие просыпаться от зимней спячки, нежно шелестели ветвями, словно приветствуя весну. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кроны, создавали игру теней на земле. Было тихо, спокойно и так приятно вдохнуть свежий воздух.

Вскоре я вышел из парка и снова оказался на оживленной улице. Дома Феликса и Адины были совсем близко. Мимо проезжали автобусы, оставляя за собой своеобразные запахи, но даже это не портило предвкушения долгожданной встречи. Вот он, нужный переулок. Осталось совсем немного. Я ускорил шаг, чувствуя, как сердце радостно забилось в груди.

Пройдя на небольшую площадь, я заметил в центре фонтан, струи воды которого сверкали на солнце, образуя радугу. Вокруг фонтана сидели люди, наслаждаясь теплым утром. Дети бегали и смеялись, гоняя голубей. Я осмотрелся и увидел нужный дом – аккуратное здание с небольшим балкончиком, увитым плющом.

Поднявшись по лестнице, я нажал на кнопку звонка. Из динамика раздался приглушенный голос мужчины, на воне которого ревел ребенок: "Кто там?"

— Это Хан Джисон, друг Адины и одноклассник Феликса. Можно они выйдут или я поднимусь?

Раздался щелчок замка, и дверь распахнулась. Поднявшись на озвученный этаж, дождался позволения перейти порог неизведанной мне квартиры. На пороге уже стояла Адина, в полосатой футболке и джинсах, с запутанными волосами в пучке. Широкая улыбка озарила ее лицо.

— Вот это да! Ты пришел! — воскликнула она, обнимая меня. — Думала, что просто так спросил про адрес... Ты проходи, проведу тебя к брату. На посторонних не отвлекайся. Здесь слишком назойливые сожители есть.

Кинув взгляд на полочку с обувью, пока я принялся разуваться, поднял брови из-за увиденного мною количества наставленной и не влезающей обуви. С нами в доме находилось около 4 человек. И это с учетом того, что родители Феликса уже отправились на работу.

— Подожди, а кто мне открыл входную дверь в подъезд?

— Это был мой родной брат Итан.

Вспоминая ответивший мне голос ранее, я очень засомневался в том, что этот Итан наших юных лет...

— Прости, но сколько ему лет? Услышав его голос, мне перекреститься захотелось.

— Ему двадцать один, ха-ха-ха! — Адина не смогла удержаться. Ее хохот был услышан даже Феликсу в глубине квартиры, куда мне нужно пройти, чтобы встретиться лицом к лицу.

Где-то по ту стену я умудрился расслышать чужие шаги, которые точно целеустремленно направлялись к нам... В этот момент вышла женщина, придавая всему пространству атмосферу лёгкости и уюта. Она была средних лет, с длинными темными волосами, которые свободно спадали за плечи и немного мерцали на свету, словно подчеркивая её естественную красоту. На её лице играла улыбка, будто она знала что-то, о чем никто не догадывался.

Её глаза были ярко-синими, с лёгким блеском, в которых читалась доброта и теплота. На ней была светлая пижама, подчёркивающая тонкую талию, а ноги в тапочках выглядели аккуратными, создавая впечатление уверенности и лёгкости в движениях.

Она подошла ближе, и в воздухе появился лёгкий аромат цветов, который мгновенно наполнил пространство. В её манерах чувствовалась грация, а голос, когда она обратилась к Адине, звучал нежно, как будто она только что вернулась с прогулки по весеннему саду.

Улыбнувшись, женщина обратила внимание на ваш разговор и, заметив мое удивление, добавила:

— Привет! Надеюсь, вы не слишком шумели для сына. Лукас действительно сейчас спит, но это не страшно, я уверена, что он притихнет, просто времени понадобится больше...

— Здравствуйте, — я поклонился, неимоверно наслаждаясь представшей передо мной персоной. С её появлением стало светлее, и можно было забыть о заботах хотя бы на мгновение.

— Джисон, это моя мама Амелия. А Лукас вовсе годовалый младенец...

— Очень приятно, Амелия. Джисон, друг Адины, — представил я себя, стараясь сохранить спокойствие, несмотря на приятное волнение, охватившее меня.

Та кивнула:

— Рада знакомству, Джисон. Феликс, должно быть, уже ждет вас. Он сейчас немного занят, но я уверена, он будет рад твоему визиту.

Адина кивнула, подтверждая слова матери:

— Да, Джисон, пойдем.

Амелия отошла в сторону, приглашая нас пройти.

— Конечно, проходите. Не стесняйся, чувствуй себя как дома. Если что-то понадобится, я буду в гостиной.

Адина облегченно повела меня по коридору, стены которого были украшены семейными фотографиями. На одной из них был маленький Феликс, улыбающийся во весь рот, окруженный своими родителями. Эта фотография придала дому еще больше нежности. Сама подруга бубнила о том, как же мне повезло, что ее мать вяжет и не может долго отвлекаться от процесса создания шапки для младшего сына. Именно поэтому та не стала заваливать меня вопросами на различные темы. Вскоре мы подошли к двери, из-за которой доносились приглушенные звуки смешков. Адина тихо постучала, но ответа не последовало. Не услышал.

— Фель, тут кое-кто решил заглянуть к нам перед школой... — она со спокойной душой врывается в комнату к кузену, который сразу же выключил телефон, как только поднял глаза на нас, лежав на не заправленной постели.

В тот момент, когда я вошел в комнату, меня поразила легкая неразбериха. Феликс, даже не поднимаясь с кровати, поспешно убрал телефон под подушку, и его действия выглядели слишком поспешными, чтобы не вызвать подозрений. Я замер на пороге, а в голове зазвучали тревожные сигналы.

Что он прятал?

Звук выключаемого устройства будто заглушил постоянный трепет, который возник внутри. Я чувствовал, как мои мысли начали крутиться вокруг одной единственной идеи: Феликс определенно с кем-то переписывался. Это было самой простой и логичной мыслью, пришедшей в мой мозг. Внутренний голос нашептывал мне, что тут что-то не так.

Адина, ничего не подозревая, шагнула вперед, принося с собой атмосферу оживленности, в то время как я погрузился в собственные размышления. Феликс выглядел так, будто за ним гонятся призраки, а его улыбка — натянутая, как струна. Я попытался сосредоточиться на разговоре Адины, но каждый её вопрос лишь подчеркивал неловкость ситуации. И я продолжал возвращаться к сцене, где он прятал телефон.

— Ох, так вот кто был объектом шума... Ханни, рад видеть тебя!

— Ты выглядишь как будто не спал! — сказала Адина, смеясь.

— Да, просто не могу выспаться, — ответил он, его голос был чуть выше обычного, отдавая нервозностью.

Я решился действовать.

— Привет, цыпленок, — начал я, стараясь звучать беспечным, но в глубине души понимал, что не могу оставить это без внимания. — Ты что, на ночные разговоры подсел или что-то более серьезное?

Его глаза мгновенно засияли от некоего признака паники, и, прежде чем он успел ответить, я заметил, как он инстинктивно пододвинул подушку ближе к себе, словно тот самый телефон мог его выдавать. Он сжимал ткань, улыбаясь крайне естественно.

Пока Адина продолжала делиться своими рассказами о школе, я внимательно следил за Феликсом, который явно пытался утаить какую-то информацию. Кто или что могло вызвать такую резкую реакцию у жизнерадостного человека?

— Ты вдруг стал очень закрытым, — подметил я, намереваясь вызвать его на разговор.

Феликс отвернулся, его лицо налилось краской. Он не знал, что сказать, и это было заметно. Почему он не мог просто открыть мне свои секреты?

— Да нет, много дел в последнее время. Не хочу зацикливаться на этом, — попробовал он увернуться от ответа.

Тем не менее, мой интерес только рос. Я знал, что мне нужно как-то привлечь его внимание, заставить его довериться мне. Возможно, у него были веские причины прятать свои переписки, но мне не давала покоя мысль о том, что именно он скрывает от меня.

Адина вновь задала вопрос о планах на выходные, отвлекая внимание, но я почувствовал, что мой внутренний детектив не оставит это просто так. Я стал еще более внимателен к Феликсу, ловя каждое его движение.

— Эй, я просто хочу тебя спросить... — продолжал я, подбираясь ближе к загадочной общей истории. — Если что-то происходит, ты всегда можешь мне сказать, знаешь?

Он взглянул на меня с легкой растерянностью, но я почувствовал, как напряжение между нами изменилось. В его глазах мелькнула эмоциональная искра.

― Очень признателен тебе, Джисон.

Я знал, что не могу сдаваться. Некая настороженность Феликса только подстегнула мой азарт. Я сосредоточился на его лице, на каждую мелочь — от того, как он на мгновение отвел взгляд, до того, как его губы слегка дрогнули. Мне нужно было продолжать разговор, добиться своей цели.

— Просто мне кажется, что твои нервишки не могут расслабиться после нашего прихода, — подбросил я, стараясь звучать как можно более непринужденно. — Всегда приятно поделиться, если что-то беспокоит.

Феликс резко сел, будто вспомнил что-то важное. Его глаза казались уже менее напряжёнными, но я не был уверен, это ли знак доверия.

— У всех есть свои скелеты в шкафу, — ответил он, пытаясь оправдаться, но мне от этого становилось так неприятно, ведь я уже был убежден в том, что наши дружеские отношения прочны настолько, что ножом не прорезать. А сейчас, видя то, как Феликс всячески выкручивается из неловкого положения, лишь бы не вымолвить ни словечка, казалось самой несправедливой вещью на планете.

— Я не против делиться своими секретами, по причине заключающейся в доверии, — настаивал я, весь в напряжении, ловя эмоции . — Ты же понимаешь, я тоже не идеален.

В этот раз его реакция не заставила себя долго ждать. Он посмотрел на меня и слегка улыбнулся, видимо, внутренне схватившись за тот самый недосказанный момент.

— Да ты прав. Но я бы не хотел делиться этим в ближайшие пару дней. Мне нужно убедиться... — Феликс откинулся на спину, уставившись в потолок, и я заметил, как его рука автоматически потянулась к смартфону под подушкой.

Моя возможность появилась. Я, как будто бы случайно, наклонился к постели, делая вид, что что-то искал. В тот же миг, когда я слегка накинулся, моя рука уже стремилась к его телефону.

— Я просто проверю, не валится ли у тебя что-то лишнее с кровати, — пробормотал я, полагая, что это может отвлечь.

Но Феликс, хоть и старался не выдать своего волнения, заметил моё движение и быстро выдернул руку, накрывая вкусное лакомство под подушкой, как будто же это было что-то чувствительное.

— Не трогай! — вскрикнул он, подскакивая. — Я сам!

Его резкость остановила меня, и в тот момент, когда глаза наших заколебались в попытках прояснить атмосферу, я увидел в них искру, в которой соперничали страх и шутливость. После его реакций я снова почувствовал неловкость. Он не стал меня ругать, не проявил агрессии, а лишь выбросил шутливую реплику:

— Ты что, с ума сошел? О чем это ты вообще? Зачем мне прятать телефон?

Я почувствовал, как меня охватывает холодный прилив стыда.

— Просто любопытство! — ответил я, пытаясь сбросить нагрузку с напряженной атмосферы.

Он рассеянно посмотрел на меня и вернул телефон на место, спрятав под подушку, как будто защитив свою маленькую идею. Я понимал — сейчас шутки не сработают. Нельзя давить на человека.

— Ладно, прости... — произнеся тихо, я решился сменить тему. — Кстати, вы когда-нибудь представляли самые особенные похороны?

Феликс, казалось, немного расслабился, смутно возвращаясь к привычным необычным темам. Эти дискуссии — как оазис в пустыне — могли отвлечь от того, что оставалось нерешенным.

Адина, мимоходом замечая наше взаимодействие, изменила свою интонацию и пришла на помощь:

— Что за странный вопрос?.. Наверное, где вместо траурной церемонии устраивают праздник жизни с музыкой, танцами и любимыми блюдами ушедшего. А еще на воздушных шарах можно было бы написать пожелания мертвецу и отправить их в небо, чтобы легче пережить утрату...

Это подстегнуло нашу скрытую неопределённость, и в тот же миг я заключил для себя: не стоит вмешиваться в личное пространство Феликса. Он сам дал понять о том, что рано или поздно вскроет карты и поделиться со всеми новым событием в жизни.

— А что если устроить похороны в стиле карнавала? С яркими костюмами, масками и шествием? Вместо плача - смех, вместо черного - все цвета радуги! И чтобы каждый рассказал самую смешную историю, связанную с ушедшим, — Феликс засмеялся, словно представлял себе эту картину во всех деталях.

Адина поддержала его:

— И обязательно фейерверк в конце! Как символ того, что душа отправилась в новое путешествие.

Разговор потек легко и непринужденно, как будто и не было неловкого момента с телефоном. Напряжение отступило, уступая место легкому юмору и фантазиям.

Мы еще долго обсуждали самые необычные похороны, придумывая все новые и новые детали. Каждый предлагал что-то свое, и в итоге получилась невероятная смесь из карнавала, цирка и фестиваля жизни. Феликс заметно расслабился, и я понял, что не зря завел этот разговор. Он нуждался в отвлечении и возможности выплеснуть свои эмоции, пусть даже в такой странной форме.

Позже, когда Адина отошла в туалет, я снова попытался сблизиться с Феликсом, но уже без напора. Просто предложил приготовить завтрак вместе, ведь тот был голодным. Он согласился, и мы помчали прямиком кашеварить, позабыв о том неловком моменте между нами. Я верил, что он доверяет мне так же, как и я доверяю ему. Главное – дать время и пространство, чтобы он почувствовал себя в безопасности и рассказал мне.

Я и Феликс протискиваемся в узкий проем кухни. За столом, уставленным ноутбуком и недопитым чаем, сидит Итан. Он медленно поднимает голову, оглядывая нас с непроницаемым выражением лица.

Мужчина внешне пошел в отца, с которым мне не удалось познакомиться. Темные отросшие по плечи волосы, которые чуть завивались. Видимо природа не обошла и одарила того хорошим волосом. Острые черты лица и карие глаза как у Адины, идущие по корням папы. Губы пухлые, и самое главное, что меня привлекло в этом человеке — проколотые уши. Большое количество сережек так цепляли глаз, выкапывая желание поиметь себе деньги на мастера, способного подарить такой же результат.

— О, доброе утро! Мы тут решили немного подкрепиться.

— Вылез, — старший обошелся одним словом, чтобы передать свой настрой на это утро. Он схватил кружку, делая глоток горячей жидкости, переводя взгляд на меня, чуть кивая в знак приветствия.

— Знаете, я бы сейчас не отказался от яичницы с беконом! Или, может, блинчиков с вареньем? А, хотя... омлет с сыром и зеленью был бы просто идеален! Как думаете, уложимся за двадцать минут?

— Не знаю... Не разбираюсь в готовке, поэтому идеального результата от меня не жди.

Я стараюсь держаться позади Феликса, избегая взгляда Итана. Рассматриваю банки с соленьями, делая вид, что очень заинтересован в их содержимом.

— Может, просто чай попьем? — мало того, что мне придется позориться своим навыком готовки перед другом, так еще и перед незнакомым мне человеком, чье присутствие отзывалось на мне не очень то и хорошо.

Феликс махает пальцем чуть ли не перед моим носом, наставляя, что чай — это хорошо, но завтрак должен быть полноценным. Тем более, после вчерашнего... Этот клоун даже подмигнул Итану, когда упоминал о недавних непонятках, но тот остается невозмутимым, спасая меня от огромного и давящего стыда.

— Так, Итан, может, ты подскажешь, куда ваша мама сковороду дела? Она вроде пользовалась ею...

Итан, не говоря ни слова, указывает подбородком на нижний ящик.

Парень начинает шарить в шкафчике, гремя посудой, удивляясь тому, что женщина запомнила расположение посуды на кухне семьи Ли. А я стою, прислонившись к стене, чувствуя себя крайне неловко. Итан редко сводит с меня взгляд, периодически посматривая в ноутбук, что-то выискивая. В его глазах не то враждебность, не то простое любопытство.

В этот момент в кухню заходит Адина. Она выглядит до сих пор немного заспанной, но свежей.

— Что тут происходит? Феликс, ты уже хозяйничаешь? А Джисон, ты чего такой тихий? Что вы тут затеяли? Братишка, ты хоть помогаешь?

Итан сидит за столом, хмуро попивая чай. Судя по его выражению лица, он явно не в восторге от того, что происходит на кухне. Феликс уже вовсю гремит посудой, вытаскивая сковороду, как будто это его последний шанс на славу.

— Не сожгите здесь ничего. У меня еще есть планы на этот день, и они не включают вызов пожарных, — он поднимается и, бросив на нас мрачный взгляд, выходит из кухни, хлопнув дверью, как только выключил экран ноута.

— Так, где тут яйца? А, вот они... — Феликс выхватывает яйца из коробки в холодильнике и крутит их в руке, как заправский повар, явно ощущая себя Мастером Кулинарного Искусства. — Сейчас я вам покажу, как готовят омлет.

— Может, лучше просто бутерброды? Они хотя бы не взорвутся, — я осознавал, что это может плохо закончиться, поэтому старался переубедить друга, пока не поздно.

— Бутерброды – это для слабаков, — от отмахивается от меня, как от назойливой мухи. — Сегодня мы творим кулинарный шедевр! Итак, Джисон, ты у нас будешь ассистентом. Взбивай яйца.

Феликс вручает мне венчик и миску. Я смотрю на них, как на инопланетные артефакты, и начинаю осознавать, что если что-то и получится, то только спустя целую вечность — а иначе мы просто устроим яичный апокалипсис.

— Сейчас запечатлим этот исторический момент! Феликс, ты как всегда в своем репертуаре... — Адина с телефоном в руках делает снимок, уставившись на нас, как будто мы не просто готовим, а снимаем блокбастер.

Я начинаю неуклюже взбивать яйца. Они летят во все стороны, словно пытаются сбежать из этого кулинарного хаоса. Я окончательно понимаю, что не в курсе, как взбивать яйца, пока тот хватается за голову, как будто я только что запустил ядерную бомбу.

— Да ты их не месишь, а пытаешь! Взбивай легко, воздушно! Как будто гладишь котенка!

— Ха-ха-ха, "гладишь котенка"! Это надо записать! — девушка снова фотографирует, добавляя к своему архиву "позорных моментов" на кухне.

Я взбиваю яйца немного аккуратнее, но все равно получается не очень. Вряд ли этот омлет вообще можно назвать съедобным.

— Так, посоли. Где тут соль? Вы ее видите? Или решили, что это не так важно?

И Адина указывает на полку, как будто это святая реликвия.

— Вон там, в синей баночке! Только не пересоли, а то Феликс потом тебя съест.

Я добавляю щепотку соли, надеясь, что не переборщил. Прямо как в кулинарном шоу, где один неверный шаг — и ты становишься жертвой зрителей.

— Теперь молока! Ложки две-три, не больше! Не преврати это в молочный коктейль!

Я наливаю молоко с осторожностью, как будто это вовсе топливо. Феликс отбирает у меня миску, и я чувствую себя, как будто у меня отобрали игрушку.

— Отлично! Теперь дело за малым, ребят, — он выливает яичную смесь на разогретую сковороду, представляя, что это какая-то магическая формула. — Смотрите, как красиво шкварчит!

Омлет начинает поджариваться, и, если честно, запах становится довольно интригующим. Но я все равно не доверяю этому кулинарному эксперименту. Феликс что-то бормочет про "золотистую корочку" и "правильную консистенцию", как будто он шеф-повар в пятизвездочном ресторане. А Адина фотографирует омлет, явно не собираясь упустить момент.

— Феликс, а ты уверен, что это съедобно? Или это очередной кулинарный эксперимент, который закончится в помойке? — интересуется она, вспоминая о неудачных попытках того подобрать верный рецепт.

— Да я профи в готовке! Сейчас вы сами увидите, — Феликс уверенно достает сыр и начинает щедро посыпать половину омлета, словно это золото, и я уже в предвкушении, но все же насторожен. — Сыр – это наше все!

Он накрывает омлет второй половиной и закрывает крышку, как будто это какой-то секретный процесс, который нельзя видеть. Нужно подождать буквально минутку, чтобы сыр расплавился, и все это время Феликс барабанит пальцами по столешнице, как по музыкальному инструменту.

Слышно только шкварчание омлета и тихое бормотание друга, который явно наслаждается процессом. Я уже задумываюсь, сколько времени потребуется, чтобы вызвать скорую помощь, если что-то пойдет не так.

Адина вновь достает телефон, готовясь зафиксировать момент, а я кидаю на нее угрюмый взгляд, на что она сказала:

— Не печалься, дорогой. Осталось запечатлеть дегустацию! Готовься к эпическим кадрам! Вдруг станет модным пробовать "омлет Феликса", и мы попадем в интернет...

Феликс снимает крышку и торжественно выкладывает омлет на тарелку. Вид у него вполне аппетитный, но я все равно не могу отделаться от ощущения, что это может быть ловушка.

— Ну что, кто первый? — гордостью, как будто он только что открыл новый вид искусства.

Я и Адина переглядываемся. Пахнет действительно вкусно, но я помню, как в детстве пробовал "деликатесы" из рук такого же "профессионала", и все еще нахожусь в ожидании, что это может закончиться плохо.

— Знаете, если мы выживем, это будет отличным поводом устроить вечеринку в честь нашего возвращения из кулинарного ада.

— Или в честь твоего очередного эксперимента с яйцами, Джисон! — заливаясь смехом, протараторила чуть ли неразборчиво Адина, хватая вилку, чтобы попробовать один мельчайший кусок, чтобы остатки оставить кузену для завтрака.

Мы наконец решаем попробовать омлет, и, казалось бы, все готовы к тому, чтобы либо насладиться вкусом, либо с ужасом понять, что сделали большую ошибку. Но смех и дружеские подколы поднимают настроение, и это, в конце концов, главное.

Наблюдать за тем, как кто-то есть — мучительно. И это в том случае, если ты сам голоден. Облокотившись на вход в балкон, я глотаю массивный слюнообмен, прямиком вызванный омлетом, который с огромным аппетитом поглощает Феликс, периодически слизывая оставшиеся кусочки с губ.

Я перевел взгляд с голодающего на микроволновку, где отображается на маленьком экране время. Что ж, минуты явно начинают поджимать. И как бы мне не хотелось прерывать дружескую идиллию, придется попросить Феликса пополнять энергию быстрее, иначе опоздаем на первый же урок.

— Я, несомненно, не хочу отрывать вас от важного занятия, Ли Феликс, но время шепчет, чтобы вы схватили вилку в крепкие руки и впихивали в себя омлет бодрее, если не хотите получить за опоздание акцию: промывающая мозги лекция на час и пендаль в кабинет директора бесплатно.

Он пульнул глазами в мою сторону, а затем демонстративно потянулся, разинув рот пошире. Неряшливо плюхнул на пол, автоматически отодвинув табуретку. Создавалось впечатление, что он разлился на керамической плитке, а не лег, раскинув руки с ногами в стороны. Парень стал активно теребить конечностями по полу, издавая нытье младенца...

— Как же в падлу куда-либо идти! Что за извращенцы придумали ходить в школу по субботам?!

Адина даже вздрогнула, когда тот непредсказуемо стал грызть ножку стола.

— А ну дурью перестань маяться. Ты ж бактерии себе занесешь, — девушка, седевшая на второй табуретке, неохотно поднялась, закатывая глаза. Любезно протягивая руку ленивцу, который отказывается подниматься, принимая помощь. Только сперва она решила легонько треснуть пяткой по размякшему телу кузена. На лице Адины было написано одно: "Как же надоело терпеть одно и то же".

— Если не встанешь, я просто заставлю тебя выпить этот омлет через нос.

Феликс приподнял голову и с недоумением посмотрел на меня.

— Ты что, с ума сошел?

— А ты, похоже, сошел с ума, если считаешь, что можно лежать здесь до бесконечности, — Я не мог не улыбнуться, глядя на его растерянное лицо.

Вот так и живем: Адина, моя верная соратница, неустанно пытается поднять Феликса на ноги, а я, с сарказмом в голосе, подбадриваю их обоих.

Но буквально через пару секунд я решаюсь отодвинуть Адину, выйдя вперед к Феликсу, который продолжает лежать и ныть, как будто его жизнь зависит от того, чтобы не вставать. Должен сказать, он явно преувеличивает. Вроде бы, не в последнюю очередь разница между лежанием на полу и лежанием в постели. Но не тут-то было. Я должен буду накинуться на него, побеждая щекоткой, только в какой откровенной позе мы оказались, когда Адина пыталась не заржать, а ее мама зашла на кухню уже разъяренной. Что-то мне подсказывает, что ей не очень понравится наш творческий подход к утреннему распорядку.

Когда госпожа Амелия увидела, в каком положении мы с Феликсом оказались, лишь сомкнула губы и сжала кулаки. Судя по ее выражению лица, она явно думала, что в этот момент сидеть на табурете — слишком легкое наказание для таких, как мы.

Казалось, что даже стена на кухне осуждающе вздохнула, глядя на наш спектакль. Неужели мы дожили до таких моментов, когда утром занимаемся скромным представлением о том, как невыносимо быть школьником?

— Я же попросила не устраивать атомную войну, — женщина обводит угрожающим взглядом меня и Феликса, нервозно завязывая потуже халат. Теперь она не казалась мне небесным ангелом. Совсем не далеко ушла от всемогущего Сатаны из всех кругов ада. — не так ли? Ребенок спит в соседней комнате. Можете убавить звук?

Я молниеносно встал, чуть не упав обратно. Стоило Феликсу поступить так же, как я ему дал поджопник правой ногой. Тот знатно хотел возмутиться и продолжить ребячество, но госпожа Амелия не позволила этому возобновиться.

В тот момент, когда звонок, подобный душераздирающему крику, возвестил о начале уроков, мне и Феликсу стало совершенно очевидно: мы не готовы к занятию по технологии. Ну как можно быть готовыми, когда тебе всего лишь семнадцать, а твои мозги, как всегда, находятся в режиме «лишь бы не сдохнуть от скуки»? В старшей школе, особенно в десятых и одиннадцатых классах, технология изучается как отдельный предмет, но, по правде говоря, это не имело к нам никакого отношения. Мы знали, что в специализированных школах, где учат чему-то действительно полезному, вроде программирования или инженерии, у учеников есть шанс получить светлое будущее, но в нашем случае это было только по ту сторону заветной мечты.

Сегодня нам это было абсолютно не интересно — нам нужно было прогулять первый урок. Наша верная подруга Адина, однако, не разделяла нашего энтузиазма. Она, словно настоящий ученик с высоким уровнем ответственности, решила не пропускать занятия и отправилась на корейский. А мы с Феликсом, зная, что идем на риск, нашли укромное местечко в коридорах школы, где могли бы запросто проскользнуть мимо надоевшего урока. Да, в нашем воображении это выглядело как захватывающая операция по освобождению заложников из плена безумного учителя.

Прошло несколько минут, когда вдруг мы услышали знакомые голоса. Это был наш классный руководитель, господин Чонин, который, похоже, был не один. Он вступил в диалог с господином Минхо, местным шерифом, а в данном контексте — самым настырным охотником за прогульщиками, по словам Феликса. И в этот момент мы поняли, что прятаться — это не просто хорошая идея, а единственный разумный выбор. Мы опешили от неожиданности и, не раздумывая, резко спрятались за угол, как будто это был наш последний шанс спастись от надвигающейся бурной катастрофы.

Мы запаниковали, когда учителя остановились совсем неподалеку от нас, обсуждая что-то важное. Вот она, та самая мистика старшей школы: учителя ведут беседы, полные намеков и шепотов, как будто это какой-то секретный заговор. Мы, затаившись, втянули в себя воздух, стараясь не выдать себя громким шепотом, и с интересом прислушивались к разговору. Похоже, учителя обсуждали какие-то новые правила, касающиеся посещаемости. Мы переглянулись — это слышится как угроза...

— Какие-то новые правила?! — прошептал я, а Феликс, с ужасом в глазах, лишь кивнул.

Нам стало очевидно, что наше решение прогулять урок может обернуться весьма интригующими последствиями. Какое же это было ироничное стечение обстоятельств: мы хотели убежать от скуки, но, кажется, сами же угодили в ловушку.

Прошло несколько минут, и мы почти начали привыкать к этому напряжению, когда вдруг господин Чонин, похоже, задал вопрос, на который мы, вероятно, не хотели бы услышать ответ.

— Тоже вышел проверить своих? Они у тебя слишком буйные. Скоро от школы и места не останется до выпуска, — с грустью в голосе он произнес эти слова, которые эхом разнеслись по коридору.

Мы переглянулись, и Феликс, с ироничной усмешкой, сказал:

— Наверное, это наш последний час свободы.

Я не мог не согласиться. В тот момент, когда мы решили сбежать от урока, мы, похоже, подписали приговор. И в то время как Адина сидела на занятии по корейскому, мы с Феликсом оказались в эпицентре этой самой забавной, но одновременно и тревожной ситуации, которую можно было бы назвать «Похождения прогульщиков».

Мы задумались: а что, если мы решим вернуться, пока господин Чонин не дошел до кабинета? Не будет ли это самым глупым решением? А вдруг тот уже проверил посещаемость? Двери классной комнаты казались нам непреодолимой преградой, а учители — настоящими стражами порядка.

В нашем воображении разворачивались самые невероятные сценарии: нас поймают, вызовут родителей, и нас исключат из школы! Мы, конечно, знали, что это всего лишь гипербола, но в этот момент любое преувеличение казалось вполне реальным.

И вот мы стояли, зажавшись в этом коридоре, готовые к невидимым приключениям, но, по сути, попавшие в капкан своих собственных страхов.

— "Как же нам повезло, что у нас есть друг, который так и не разделил наш азарт к прогулу и остался на уроке", — подумал я.

Именно в этот момент, когда мы стояли там, за углом, затаив дыхание, нам стало очевидно — вся эта затея с пропуском урока, возможно, была одной из самых безумных идей в нашей жизни. И оказывается, что меня можно уговорить на такой грешный шаг, как прогул... Но ведь именно такие моменты делают нашу жизнь по-настоящему интересной, верно?

По итогу, пока господин Чонин беседовал посреди коридора с господином Минхо и посмеивался, мы с Феликсом приняли решение отступить назад и бежать в кабинет технологии, который находится на заднем дворе школы, до возможного прихода учителя Чонина. Ситуация явно накалялась, и, как только мы повторно осознали, что можем попасться, в моем теле волосы встали дыбом. Мои мысли метались, как дикие звери, и я не мог не заметить, что сердце стучало так, будто пыталось вырваться из груди. Я сделал шаг назад и... наступил на кинутый фантик от конфеты, выброшенный на лестничной площадке. Этот звук, казалось, раздался громче, чем выстрел из пистолета, и во мне тут же зародился ужас.

Господин Минхо, который с таким удовольствием общался с Чонином, резко прервал свой диалог и направился в сторону источника звука. Я почувствовал, как холодный пот выступил у меня на лбу. Мы с Феликсом замерли на месте, как две статуи, готовые к побегу, но лишенные возможности сдвинуться даже на миллиметр. В этот момент время словно остановилось, и весь мир вокруг нас исчез. Были только мы, страх и ожидание.

И вот, мужчина выходит из-за угла. Его фигура, величественная и внушительная, словно черная тень, окутала нас. Секунды тянулись, как часы, когда он взглянул на нас — на перепуганного меня, который, казалось, был готов провалиться сквозь пол, ведь больше всего я не хотел, чтобы заметил нас именно он... Господин Минхо. И на Феликса, застывшего в дурацкой позе, словно застрявшего в капкане. Я не мог поверить своим глазам, когда он, вместо того чтобы закричать на нас или, что еще хуже, донести на нас классному руководителю, просто вздохнул, опустив глаза и хмуря брови, продолжил свой путь.

Наше удивление не имело границ. Я, который всегда был самым осторожным из нас, не мог понять такого маневра. Ведь Феликс недавно убеждал меня в том, что из-за бешенства класса, за которым нужно следить, как за ядовитыми змеями, учитель стал очень строгим, особенно когда дело касалось прогульщиков. Тот сам не мог в это поверить. Может быть, Минхо просто не заметил нас? Ну, какой же бред я несу... Или, возможно, у него были свои планы на этот день, и мы просто не входили в его список приоритетов?

Тем не менее, я не мог не чувствовать, как тревога накатывает на меня волнами. Мое дыхание все никак не могло прийти в норму, и мысли о том, что наш план сбежаться в кабинет технологии может быть разрушен, не покидали меня. И вот, когда Минхо попросил пройти Чонина до кабинета математики, я ощутил, как страх перерастает в панику. Мы должны были действовать быстро!

Когда Минхо увидел меня, его глаза вспыхнули яростью. Когда он замечал кого-то еще, то так же выглядел? Кто-то тоже смог уйти от наказания? Мы должны были быть на чеку, но сейчас ни один из нас не мог сделать ни шага. Феликс, который всегда был специалистом в прогулах, выглядел так, будто вот-вот разразится смехом от такого поворота событий. Но он знал, что если мы не проявим смекалку, то можем оказаться в серьезных неприятностях.

Когда Минхо с Чонином исчезли за поворотом, он обменялся с моим испуганным взглядом своим самоуверенным. Он мог видеть, как я, все еще не осознавая ситуации, крепко сжимаю руки в кулаки. Как никак впервые прогуливаю.

— Ох, кривоногий, нужно идти, — Феликс почти сразу же взял ситуацию под контроль, выдавая стандартные фразы в подобные моменты. Но я лишь покачал головой, мои глаза были полны страха.

— Мы можем попасться, если пойдем сейчас.

Он прекрасно понимал меня, но оставаться здесь, в этом коридоре, казалось, тоже не было хорошей идеей.

Несмотря на все, у меня была надежда. Мы могли бы использовать коридор в свою пользу. И Феликс сразу же донес до меня то, что на первом этаже есть окно в слепой зоне камер и уходящее в ближайшую сторону к кабинету технологии. Если нам удастся его открыть, мы сможем сбежать до того, как вернется Чонин.

— Мы можем попробовать, — наконец произнес я, и Феликс сразу же подобрал меня чуть ли не за шкирку, чтобы поскорее дойти до цели.

Пока мы тихо пробирались вдоль коридора, каждый шорох раздавался в затишье. Мы должны были быть осторожными. Повсюду было тихо. Это был наш шанс. Я открыл потянул за ручку до середины и посмотрел вокруг. Пустота.

Мы быстро перелезли на улицу, прикрывая лицо, чтобы никто не смог понять, что за школьники решили прогуляться во внутренней стороне школы во время урока. И тут, как по волшебству, мы почувствовали, что находимся на пороге свободы. Мы были готовы явится в класс с извинениями за опоздание, оправдываясь тем, что искали мой телефон. Только бы не попасться раньше времени повторно.

И уже отсидев оставшиеся двадцать минут, оказалось, что мы приняли все-таки верное решение. Мы вернулись в кабинет и через пару минут господин Чонин с заражающей улыбкой поприветствовал нас. Он обменялся парой фраз с ведущим урок учителем и вернулся к своим обязанностям.

На перемене предпоследнего урока, когда школьные звонки уже звучали, а толпы учеников суетливо перемещались по коридорам, я вместе с Феликсом вышли на свет и направились к спортзалу. Мы неожиданно встретили и Адину, стремящуюся в ту же сторону, что и мы, со своими подружками. Она предпочла отдалиться от своей компании и пройти к нам, подобрав с собой под бок подругу.

Мы прошли мимо коридоров, заполненных школьниками, и уже почти оказались у двери спортзала, когда я вдруг задумался о том, что у нас с классом Адины, возможно, будет совмещённая физкультура. Это было связано с тем, что раньше физрук предупреждала нас о том, что в субботу у нас состоится «совмещенка» — то есть, занятие с другим классом, — из-за малого количества учеников в нашем классе. Мы давно ждали этого момента, потому что совместные уроки и игры всегда были более весёлыми и запоминающимися. В этот момент я представил, как мы вместе с Адиной и её одноклассниками будем проводить время в спортзале, играть в разные командные игры, соревноваться и, конечно же, шутить.

Когда мы дошли до спортзала, я заметил, что атмосфера вокруг стала немного оживлённее. Там было много учеников, уже собирающихся на физкультуру, и кто-то из них весело что-то кричал или смеялся. Мы решили немного задержаться, чтобы посмотреть, как всё будет происходить. В один момент Феликс вспомнил забавный инцидент, в котором участвовал, и я решил пародировать того, ибо было настолько смешно, что даже новая девочка в нашей компании искренне захохотала. Среди шума я вдруг услышал хлопки в ладоши. Это было неожиданно, и я, немного улыбаясь, устремил взгляд на диванчики, расположенные около теннисного столика, где обычно сидели ребята во время перемен. Мне кто-то аплодировал.

На одном из диванчиков сидела она — та самая девушка, которую я видел между зданиями, когда проходил тем вечером в агентство. Она выглядела запыхавшейся, явно усталой и немного нервной. В тот момент, когда я приблизился, чтобы понять, что произошло, она вдруг нагрубила мне. Мне было интересно, почему она так реагирует, ведь я даже не успел ничего сказать, а она уже выпалила какую-то резкую фразу. Тогда в её взгляде читалась усталость и, кажется, недовольство. Но сейчас она сидит, отклонившись назад и расставив ноги, быстро смахивая рукой с лица челку.

Она медленно поднялась, когда уловила мой взгляд. Подошла ко мне и крестила руки на груди. Приподняла брови и, глядя на меня с некоторым вызовом, произнесла с лёгкой насмешкой:

— Местный стендапер? Посмотрю на такое.

Её наглая улыбка с чуть выезжающим вперёд подбородком казалась очень привлекательной. Мне было интересно, почему именно она так выглядит — с этой дерзкой улыбкой и вызывающим взглядом. В этом стиле было что-то очень её, и я почувствовал, что именно в таком обличии она кажется наиболее естественной и настоящей.

— Харин?.. — спросил я, немного удивлённо, потому что не предполагал, что мы учимся в одной школе. Я вспомнил её лицо, её выражение, и вдруг понял, что она — именно та девушка, которую я встречал ранее. Весь этот момент казался мне очень странным, и я даже немного сбился с толку.

Она с легкой разочарованностью посмотрела себе под ноги, поджала губы и, кажется, немного расстроилась от моего вопроса. Взгляд её стал чуть опущенным, и только сейчас я заметил, как сверкнул в этом плохо освещённом участке первого этажа пирсинг на крыле носа. Он — словно маленькое украшение — очень хорошо подходил к её образу, придавал ей какой-то особый шарм и дерзость. Мне казалось, что именно этот пирсинг подчеркивает её характер — немного бунтарский и независимый.

— Запомнил... — она подняла голову к потолку, громко вздыхая с прикрытыми глазами.

Мне было интересно, почему у нас не сложилось первого впечатления друг о друге. В Этот момент я вспомнил, что чуть раньше я был готов сдать её полиции, если бы она не ушла, потому что у меня было ощущение, что она — какая-то непредсказуемая и опасная. Но сейчас, когда она стоит передо мной, пытаясь что-то сказать или объяснить, я увидел в её взгляде нечто иное — усталость, возможно, даже немного грусти.

Вся эта сцена казалась мне очень странной и насыщенной эмоциями. Внутри меня зародилось какое-то любопытство и желание понять её лучше. Почему она так реагирует? Что она скрывает? Может быть, у неё есть свои причины для такой грубости? Или это просто её стиль — быть наглой и дерзкой?

Я решил шагнуть к ней ближе и завязать дельный разговор, но прежде попросил остальных отойти. И вот, когда друзья с пониманием отошли, я всё ещё не знал, что именно стоит сказать. Время перемен настроения, которое царило в тот момент, наполнило меня чувством неуверенности и любопытства. Я понимал, что за этой внешней грубостью скрывается что-то более глубокое, и мне очень хотелось понять, что именно. Внутри меня зародилась идея, что, возможно, эта девушка — не такая уж и злодейка, какой кажется на первый взгляд, а просто человек, который пережил много и научился защищаться.

Именно поэтому я решил не уходить, а остаться.

Смотря на нее, я понял, что бледность не сходила с ее лица с тех пор, как я впервые увидел её в тот день. Ее кожа казалась настолько бледной, что создавалось ощущение, будто она была от рождения человеком с очень светлой, почти прозрачной кожей, как у тех, кто редко бывает на солнце или кто страдает от недостатка цвета в крови. Вся её внешность — тонкая, почти хрупкая — словно сделанная из тончайшего стекла, которое легко разбить. Каждое её движение и каждое её выражение казались очень резкими, словно она старается выстраивать барьер, выставляя себя не простой персоной. Но самое поразительное было в её глазах — или, точнее, в их отсутствии. Они выгоревшие, словно потускневшие угли — не давали точного ответа на вопрос, что же на самом деле происходит с ней.

Мне почудилось, как шаги стали медленными, как будто вокруг нас разрасталось глухое молчание. Вряд ли кто-то действительно понимал, сквозь какие терзания ей пришлось пройти. Я не знал, какой подход будет самым правильным, чтобы добраться до её сердца — может, стоит сделать шаг назад и просто поговорить, а не пытаться проникнуть в её внутренний мир.

— Что за реакция? — наконец, решился я, глядя ей в глаза. — Я не твой враг. Удивлен тем, что мы учимся в одной школе.

Она не сразу ответила. Напряжение между нами ощутимо. Я ждал, что она может вызвать на меня новую порцию агрессии, но вместо этого на её лице появилась тень раздумий. Взгляд её стал на секунду мягче, и в тот момент я понял, что, возможно, она просто искала слушателя, а не противостояния.

— Ты не знаешь, что такое быть здесь, — слабо произнесла она, поджав губы. — Никто не понимает, как это — постоянно прятаться за маской.

Её голос был тихим и немного дрожащим, словно вдруг пробуждая в ней слабость, которую она так тщательно скрывала. Глубокое дыхание, перебирание пальцев на предплечье. Она словно отвлекалась.

— Тогда давай поговорим, — предложил я, стараясь сохранить лёгкость в голосе. — Я не здесь, чтобы судить тебя.

Она издала нервозный смешок, отводя глаза, мотав головой, но потом, кажется, приняла моё предложение. Улыбка, которая уже начала тускнеть, вновь заиграла на её губах, но всё равно в ней присутствовало что-то мрачное.

— Мальчик решил поиграть не в войнушку, а во что-то более душераздирающее, — наконец ответила она, встречаясь с моим взглядом. — Ладно. Если тебе так интересно, я расскажу, но не здесь.

Я заметил, что с каждым её словом тот барьер, который она выстраивала вокруг себя, слегка ослабевал. Я не хотел спешить, и решил внимательно выслушать её условия, готовый к тому, что распахнутая душа может быть как уязвимой, так и сильной.

— Запиши номерок. Напишу вечером. Свободен же?

В ответ я лишь протянул мобильный, чтобы та самостоятельно создала контакт, подписав себя.

— До встречи, ратник.

— Да, бывай...

Провожать взглядом Харин, отдавшую мне мой телефон, как-то волнительно. В тот момент внутри меня всё перевернулось — я не мог точно сформулировать ту сложную смесь эмоций, которая наполняла меня. Это было что-то вроде удивления и легкой тревоги одновременно. Не верилось, что с этим человеком я учусь в одном учреждении, что наши пути пересеклись, и что в любой момент мы можем столкнуться друг с другом вновь. Хоть в коридоре, на перемене, в классе или даже во дворе. Эта встреча — важная точка, которая может повлиять на что-то большее. Но к чему всё это приведет — мне было совершенно неизвестно. В голове крутились разные мысли и гипотезы, и я не мог понять, что именно ждёт нас впереди. Возможно, ничего особенного, а может, это начало чего-то важного, что изменит моё восприятие окружающего мира, или даже — меня самого.

Когда Харин отошла, я повернулся, чтобы посмотреть на окружающих. Я заметил, что многие девочки начали что-то бурно обсуждать, глядя на меня. Школьницы — те самые, что обычно сидели в школе за партами или на переменах. Они переглядываются, шепчутся и смотрят в мою сторону со смесью любопытства и удивления. Я почувствовал их взгляды. Такие острые, немного завуалированные, полные заинтересованности. И тут же я услышал, как кто-то из них тихо зашептался, что, наверное, это моя девушка, о которой еще не знает вся школа. И в этот момент я понял, что для многих из них моя репутация — это что-то вроде достижения, статуса. Быть одним из привлекательных парней школы вроде бы, это так круто и престижно. Но с возрастом мне стало ясно, что быть популярным и привлекательным — это не всегда так легко, как кажется со стороны. Быть в центре внимания — это иногда и бремя, и испытание.

В этот момент я заметил, как Феликс уже подошел ко мне и, словно не замечая никого вокруг, стал засыпать меня вопросами. Его глаза горели интересом, и он, не стесняясь, спрашивал о Харин, о том, кто она такая, и что, по его мнению, могла значить эта встреча. Он задавал вопросы один за другим, словно хотел получить максимальную информацию за короткое время:

— Что за девушка? Почему ты дал ей номер? Что между вами происходит?

Его любопытство было очень искренним, и я понимал, что для него всё это — настоящее событие. Он всегда был более открытым и прямым, а его увлеченность по поводу новых знакомых и ситуаций часто казалась мне немного наивной, но при этом очень искренней.

Я, в свою очередь, тоже чувствовал внутри себя смесь эмоций. С одной стороны, мне было интересно, что он обо всем этом думает, с другой — я ощущал немного тревоги. Встреча с Харин оставила у меня ощущение, что всё только начинается, и я не знаю, к чему это приведет. А может, это и вовсе ничего не изменит, и всё останется на уровне случайных взглядов и разговоров.

— Феликс, опять вставляешь свои пять копеек в чужие дела! Смотри как Ханни сжался. Вот если захочет, то сам все расскажет, — Арин максимально быстро затыкает двоюродного брата, что и заставляет меня поражаться ее способностями. — А вот девушка из двенадцатого "Е"...

Я, честного говоря, хотел закашлять, но сдержался. Выходит, что Харин вовсе не совпала с моим представлением. Она вовсе на один или два года старше меня.

— А ты откуда знаешь? — спрашивает ее подружка, да вполне разумный вопрос, на который я сам горю желанием получить развернутый ответ.

— Да зашла к нам на урок физики, а предмет ведет завуч по воспитательной работе. И та старуха как стала на нее гнать, что в порыве злости назвала класс, подметив, что ученица свой класс позорит репутацией.

Вторая сразу же закивала, подтверждая слова Арин. Девушка тут же подошла ко мне поближе и договорила, что Харин в ответ просто развернулась и нагрубила завучу.

— Сказала что-то вроде: "Давайте сначала посмотрим на свою репутацию, прежде чем судить других!" — продолжила она, улыбаясь захватывающему ответу.

Я не мог сдержать улыбки, представляя, как Харин с её дерзким стилем и уверенной позой произнесла эти слова. Это звучало как типичный акт бунта, который только придавал ей шарма.

— И потом просто встала и вышла, словно ей было наплевать на последствия, — добавила Арин с восхищением в голосе. — Я просто не могла поверить своим ушам!

— Вау, — выдохнул я. — Значит, она и правда провела отличный бой с системой?

— Прямо такие бунтари, а? — усмехнулась вторая. — Но, честно говоря, мне кажется, это было довольно смело с её стороны.

Я задумался, что мы все как-то пытались подстраиваться под ожидания окружающих, но она решилась на шаг, который большинство просто не смогло бы сделать.

— Как думаете, она вернется? — спросил я, глядя на них.

— Не знаю, — пожала плечами подружка Арин. — Но я бы на её месте не вернулась. Пошла бы к завучу и объяснила, что она имеет право на своё мнение. Как бы там ни было, это было круто!

И вот настал тот момент, когда мне предстоит подойти к господину Минхо по его же собственной просьбе, которая была озвучена мне вчера вечером в смс-сообщении. Сообщении, которое я прочитал, один в своей комнате, и которое сразу же вызвало у меня целую бурю чувств. Внутри меня всё кипело: и тревога, и желание понять, что же он от меня хочет, и одновременно — страх перед тем, что начнется сейчас. Время словно остановилось, и я почувствовал, как натянутость растет с каждым мгновением. Меня не покидало уверение, что он, скорее всего, начнет меня отчитывать, указывать на мои ошибки, создавать границы, словно я — какой-то непослушный ученик, а он — строгий учитель, который не терпит возражений и не допускает отклонений. Ведь он — учитель, а я — простой ученик, который не должен был когда-либо залезать в его душу, особенно в тот момент, когда он сидел на скамейке в центре, и парень, отвернувшись, уходил вдаль, оставляя того одного со своими мыслями и чувствами.

Стоять перед его дверью было жутко волнительно. Внутри ощущалась какая-то непонятная тревога, словно я стоял на грани чего-то очень важного и страшного одновременно. Переступить порог— как пройти через невидимую черту, за которой начнется то, чего я по какой-то причине очень боюсь. Казалось, что внутри меня кипит напряжение, будто вся моя сущность сопротивляется этому шагу, и я никак не могу найти в себе силы его сделать. Внутри словно боролись два чувства: с одной стороны, желание понять его, услышать, что он хочет сказать, а с другой и страх, что всё пойдет не так, что я не справлюсь и разочарую его или, что хуже, потеряю то немногое, что у меня есть.

Отстоять свое мнение вроде бы не так уж и сложно, когда ты подготовил речь, когда у тебя есть слова и аргументы. Но эти смятения, этот внутренний шум, который мешает сосредоточиться — вот что действительно мучительно. Мне казалось, что я уже всё продумал, все слова, все фразы, что я готов ответить, объяснить и даже защитить. Но как только рука поднялась и уже почти коснулась деревянной ручки, внутри все сжалось, и я почувствовал, как волна неуверенности накрывает меня целиком. Он же старше и мы все должны подчиняться таким, как он, уважать их авторитет и принимать их решения без лишних вопросов. Так было принято, так учили. Но почему-то в этот момент я ощущал, что это не так просто, что внутри меня есть особое сопротивление, что я должен преодолеть себя, переступить через страх и сделать этот шаг.

Как же мучительно было ощущать, как рука уже поднимается, как она хочет постучать в дверь, а я никак не могу решиться. Каждая секунда казалась мне вечностью. Внутри бушевали мысли:

— "А что, если он отчитает меня? А что, если он скажет, что я неправ? А что, если я не смогу объяснить себя так, как он хочет?"

Эти вопросы грызли меня изнутри, и я чувствовал, как дрожь пробегает по рукам, словно я — маленький ребёнок, которому нужно преодолеть какую-то невидимую стену. Внутри всё кричало:

— "Не бойся! Сделай это!"

Но одновременно и голос страха, который тихо шептал:

— "Лучше не стоит, может, он разозлится или вообще не захочет тебя слушать".

И в этот момент я понял, что это не просто страх перед разговором, это — внутренняя борьба, которая разыгрывается внутри меня, и только один шаг отделяет меня от того, чтобы всё закончить или начать новый этап.

Я долго стоял, словно замороженный, и ощущение, что я уже давно переступил какую-то черту, — не отпускало. Внутри меня было много противоречий: с одной стороны, желание понять, что он ждет от меня, услышать его слова, получить ответы на свои вопросы. А с другой, что всё может пойти не так, что я не оправдаю его ожиданий или сделаю что-то неправильно. Время, казалось, тянулось медленно, а я всё ещё стоял на месте, собираясь с силами. И вдруг, когда рука уже почти коснулась ручки, я почувствовал, как внутри меня проснулся тихий, но очень сильный голос:

— "Делай это. Не отступай сейчас. Ты сможешь".

Этот голос стал моим внутренним стимулом, и я наконец-то собрался с духом, глубоко вдохнул и сделал первый решительный шаг.

— Джисон?

Это господин Минхо...