Пепел на лисьих лапах.
Кацуки
— Блядь. — Я выдохнула сквозь зубы, стоя на краю цветущего обрыва, где только что исчез его след. След сна. След души. — Решила, значит, претвориться человеком, да?.. — прошептала я, не оборачиваясь. — А я даже не могла и подумать, что она решит вот так подирать души людей.
К ветру привыкла. К одиночеству — тем более. Но после него... после того, как я увидела, как она коснулась его — взглядом, голосом, тем мертвенно-тихим ласковым голосом. — я поняла. У неё есть план. И этот план — не просто шутка старой лисицы. Это начало охоты.
— Мацуко. — Голос был мягким, но шерсть у меня на загривке встала дыбом.
— Не сейчас, Люциус.
Он вынырнул из тени, словно из шелковой пустоты. В этом сне он был больше обычного — в два раза. Словно сам сон подпитывал его. Или он — его.
— Но ты же знала, — сказал он, подходя ближе. Его янтарные глаза мерцали, как лампы на алтарях. — Что рано или поздно она выйдет из леса.
— Я думала, что она ещё не готова. — Я сжала кулак. Ногти впились в ладонь. — Я думала, что она осталась в прошлом.
— Она ждала.
— Она гноилась. — Я резко повернулась. — Ты видел её? Эту маску? Она больше не носит своих красных вуалей. Она носит кожу, как платье. Кожу человека.
Он промолчал. Только усы дрогнули. Я знала — он понял, о чём я. Он тоже её почувствовал. Не просто иллюзию.
Эту суть. Эту трещину, которая не лечится временем.
— Она взяла его запах, — продолжила я. — Его душу. Как будто пробует вино. А потом вылизывает бокал.
— Он... устойчив. Больше, чем ты думала.
— Поэтому она и выбрала его. — Я отвернулась обратно к краю. — Потому что его не так просто сожрать. Но если подтачивать... по капле... если называть это "сном", "спокойствием", "покоем"...
Люциус молчал. Потом, сев рядом, проговорил:
— Ты боишься за него.
— Я боюсь, что я её не узнаю. — Я впервые сказала это вслух. — Я боюсь, что она стала кем-то другим. Не Акико. Не копией. Не лисой. Кем-то, кто умеет плакать и лгать одновременно.
Тишина снова сгустилась. Трава под ногами, будто покрытая инеем.
Во сне всегда так. Когда ложь слишком близко — всё холодеет.
— Мацуко... — Люциус наклонился ко мне. Его лапа, тяжёлая, шерстяная, лёгко прижалась к моей. — Ты говорила, что только тёмные лисицы могут носить человеческую форму днём.
— Да. Но она... Она уже не совсем кицунэ. — Я выдохнула. — Или стала чем-то, чего в легендах нет.
— Или кем-то, — поправил он. — Кем ты боишься стать.
Я замерла. Слова хлестнули, как ветка по щеке.
Он был прав.
Каждый раз, когда я надевала свою человеческую форму, в зеркале я искала не себя. Я искала её.
И каждый раз — боялась, что отражение ответит.
— А если я всё же ошибаюсь? — прошептала я. — Если это не она?
— Тогда ты не ошибаешься, что готова её остановить.
— Убить. — Я сжала кулак. — Если она начала охоту на людей — я должна. Мы должны.
Люциус медленно поднялся. Оглянулся. Взгляд в ночь. В небо. В сон.
— Вопрос только в том... — тихо сказал он. — Готова ли ты убить ту, кого когда-то называла сестрой?
Мои губы дёрнулись. Не дрожь. Не боль. Только вкус соли на языке.
— Если она ещё существует — я бы хотела её спасти.
— А если нет?
— Тогда я сожгу её к чёртовой матери. И сама стану её пеплом.
Он кивнул. Медленно. Как судья, который слышал приговор.
Потом развернулся, и его силуэт исчез в инее. В запахе жасмина и крови.
Я осталась одна.
Но недолго.
Из глубины сна снова потянулся шорох. Там, где он только что был — Бакуго.
Сон ещё держал его запах. Его гнев. Его искру.
Она прикоснулась к нему.
Значит... она уже близко.
И на этот раз — игра будет без масок.
— Надо встретиться с Ирэн, Дами и Инари.
— Настолько все плохо, что нужно встретиться с Госпожой?
— Да, Люциус.
Мы шагнули.
Не во времени — вне него.
Сон остался позади, как сожжённый лес. А впереди — мягкий, тихий свет. Никаких теней. Никаких голосов. Только шелест воздуха, прозрачного и сладкого, как утренняя роса.
Пространство было не из этого мира. Оно неслось, как дуновение, и одновременно стояло, как храм. Мы ступили на облака — плотные, прохладные, почти бархатные. И под лапами, и под босыми ступнями — тишина. Та самая, из легенд. Из тех, что шепчут, когда хвостов у тебя становится больше трёх.
— Скучал? — спросила я, не глядя.
Люциус, и правда, уменьшился. Его глаза остались янтарными, но всё остальное — снова как у обычного кота. Он фыркнул, встряхнулся и запрыгнул на моё плечо. Когти чуть царапнули кожу, но я ничего не сказала. Пускай держится.
— Они будут рады тебя видеть. — Он промурлыкал. — Особенно Инари. Ты же знаешь... она никогда не сердится на своих маленьких, упрямых, взъерошенных девочек.
Я не ответила.
Перед нами простирался мир, вырезанный из света. По облачным тропам сновали детёныши — лисички разного окраса, разного возраста. У кого-то один хвост, у кого-то три. Один, совсем белоснежный, щёлкал ушами и пытался в прыжке поймать радугу. Другой, чёрно-серебряный, наблюдал за ним с видом маленького учителя дзэн. Кто-то был с зелёными ушами, кто-то с огненными кисточками на лапках.
Они заметили меня.
Они почувствовали.
И остановились.
— Мацуко!.. — донёсся восторженный писк.
— Старшая! — крикнул кто-то.
— Та самая девятихвостая! — зашептали они.
Я прошла мимо. Не с высокомерием, нет. С тишиной.
Я не была им примером. Не сегодня.
Сегодня — я была послом беды.
И тогда облака разошлись.
И впереди вырос он.
Дворец.
Он не был зданием в человеческом смысле — ни стен, ни крыш. Только тонкие арки из сияющей энергии, своды из водяных лент, колонны из света и звука. В центре — высокий трон. Облака густели у его основания, как подножие горы. Над троном — сплетающиеся лисьи хвосты из золота, тумана и света, как венец, как корона, как вуаль богини.
И она сидела там.
Инари.
Лиса и не-Лиса. Женщина и не-Женщина. Её волосы стекали, как нити утреннего света, и в то же время струились, как реки, пересекающие небо. Глаза — мягкие, золотые, без зрачков. Лицо — вечность. Улыбка — начало жизни.
Я опустилась на одно колено.
И Люциус тоже — прыгнул с плеча, сел ровно, хвост вокруг лап.
— Да прибудет с вами свет, Госпожа Инари.
И она... рассмеялась. Мягко, с хрипотцой, как ветер, который тронул старый колокол.
— Мацу... — выдохнула она. — Встань. Не стоит стоять передо мной на коленях.
Я медлила. Но она снова улыбнулась. — Что-то случилось, раз ты пришла ко мне сама? Моя Лисичка... расскажи мне.
Я медленно поднялась.
Подошла.
Села рядом с троном, как когда-то давно — когда я ещё только училась превращаться в дым.
И... положила голову ей на колени.
Инари коснулась моей головы, провела ладонью по волосам. Мои уши дрогнули.
Как в детстве.
— Госпожа Инари, — прошептала я. — Нужно позвать Ирэн и Дами.
— Зачем?
— Акико... проявила себя.
Молчание.
Дворец замер. Облака остановились. Даже дети замолчали.
— ...Что? — Инари выдохнула это, как удар. — Ты уверена?
— Да. Она живет жизнью человека. Точнее за двоих. Зовет себя Элисон Мацуо и Илай Мацуо.
Инари медленно подняла голову. Её глаза стали глубже — не просто золотыми, а... бездными. Не было в них страха. Только древнее знание. И тень гнева. Той, что носила в себе небеса.
— Элисон... Мацуо? — проговорила она. — И Илай... два имени, два тела?.. Или две маски одной сущности?
Я кивнула — Два тела. Постоянно рядом друг с другом и зовут себя двоюродными родственниками.
Инари опустила взгляд, и в тот же миг облака под её троном начали медленно стекать вниз, превращаясь в завесу света, будто предвещая бурю.
— Двоюродные?.. — прошептала она. — Значит, она не просто прячется. Она плетёт. Создаёт историю. Прячет себя в вымысле, чтобы правдой стать.
Люциус, всё ещё сидевший у её ног, прижал уши. Его голос был глухим, как шёпот леса перед грозой:
— Они живут, как люди. Ходят в школу, взаимодействуют с героями, ведут себя... почти нормально.
— Почти, — поправила я. — Но я видела, как она прикасалась к нему. К Бакуго. Это не было дружбой. Это было... выбором. Она метит его.
Инари молчала.
Дети внизу снова начали двигаться — неслышно, осторожно. Их хвосты подрагивали, как листья на ветру, и в каждом взгляде был вопрос. Они чувствовали, что воздух меняется. Что этот разговор — не просто разговор. Это провал между мирами.
Инари подняла ладонь, и её голос стал как у колокола, который звучит во всех храмах сразу:
— Ирэн. Дами. Сейчас.
Пространство ответило.
Сначала — огненная вспышка и глухой грохот, как от упавшего метеора. Ирэн — в боевой броне из оникса и шёлка, её длинные волосы развевались, как дым. На плече — чёрный лук, натянутый наполовину. Глаза — как зеркала. Строгие. Жёсткие.
— Мацуко, — кивнула она. — Если ты снова пришла с её именем, значит, ты не забыла. И не простила.
— Я и не собиралась, — ответила я.
Второй пришла Дами. Без звука. Словно просто появилась из складки пространства. На ней — ткань из воды и света. Глаза — глубокие, сияющие, как два рассвета. Её движения — как дыхание Вселенной.
— Ты позвала нас, Инари, — произнесла она мысленно — И в голосе твоём есть боль.
Инари не встала, но сдвинулась чуть вперёд, будто тяжесть слов повисла на её плечах:
— Акико жива. В новых формах. В новых именах. В новых масках. Мацуко видела их. Элисон Мацуо. И Илай Мацуо. Они живут среди людей.
— Тёмная лисица... днём? — Ирэн стиснула кулак. — Она нарушает древнейшее из условий. Мы установили их с тех пор, как умер четвертый лунный хвост.
Тишина разошлась кольцами. Под облаками внизу даже ветер притих — как будто воздух сам боялся потревожить это имя.
— Тогда мы поклялись, — продолжила она, медленно, — что ни одна тёмная кицунэ не войдёт в человеческий мир при солнце. Ни под видом, ни в облике, ни в слиянии. Что за гранью смерти не будет больше жажды обмана.
— Но Акико всегда была особой, — тихо сказала Дами. — Даже среди нас. Она не просто перешагнула грань — она стерла её. Разделила себя... на части. Или, возможно, позволила этим частям существовать отдельно. Что если... — она взглянула на меня, — Илай — это не спутник. А хвост?
— Я думала об этом, — кивнула я. — У неё было девять. Но один исчез. В ночь, когда она исчезла. А теперь... их снова девять. Один — Илай.
Инари закрыла глаза. И в этот миг над её троном вспыхнули все девять хвостов — иллюзии, очертания, ритуальные знаки, каждый — своим цветом, своим шрамом. И один — тёмный, окутанный дымом, пульсировал, как рана.
— Если Илай — её хвост... — прошептала она, — тогда он не просто спутник. Он — её воля. Её пробуждение. Она делит с ним суть, как мать с младенцем.
— Но они действуют порознь, — сказала я. — Иногда вместе, иногда будто против. Он защищает её, но... он и отвлекает. Он закрывает от глаз. Уводит в сторону. И пока она смотрит на Бакуго — он смотрит на других.
— Значит, охота двойная, — сказала Ирэн. — Значит, у нас не одна проблема. А две. Или одна... в двух обличьях.
Инари подняла голову, и её голос снова стал как корень — древний, глубокий, тянущийся сквозь память поколений:
— Мы должны действовать. Но осторожно. Это уже не изгнанница. Это... возможная перерождающаяся сущность. Если она действительно пытается пересобрать себя из человеческой веры, боли и воли — это уже не лисица. Это будет бог. Тот, кого нельзя убить просто так. Ни клинком, ни словом, ни печатью.
— Значит, я не смогу? — спросила я тихо. — Если дойдёт до этого — не смогу её остановить?
Инари посмотрела на меня. И в её взгляде было всё — и любовь, и страх, и то, что скрывают за масками боги.
— Ты сможешь. Но цена будет — не её смерть. А твоя.
Люциус прижался ко мне. Его шерсть дрожала. Он знал это. Он чувствовал это. И молчал.
— Тогда скажи мне, Госпожа, — выдохнула я. — Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Инари медлила. Потом взяла мою руку и вложила в неё тонкую, невесомую нить — как из луча солнца, как из последнего лепестка сакуры. Эта нить пульсировала — живой, как дыхание.
— Это — Печать Истока. Она была соткана из песен самой первой кицунэ. Из того, что делает нас не обманом — а надеждой. Из памяти, которую нельзя подделать. Ты положишь её на него. На Бакуго.
— Зачем?
— Чтобы увидеть правду. Она вскроет ложь. Если он под влиянием — ты это увидишь. Если она проникла глубже, чем мы думали — ты это почувствуешь. Но знай: если он уже принадлежит ей... — голос Инари дрогнул, — тогда печать его сломает.
Я медленно кивнула.
— Я поняла.
— И ещё, Мацуко. — Она сжала мою руку. — Если ты приблизишься к ней — не зови её по имени. Не вспоминай то, что было. Не пытайся найти сестру в глазах хищницы. Потому что, если она ещё жива... — Инари коснулась моего лба, — она сама тебя найдёт.
И тогда...
Ирэн шагнула вперёд. Протянула мне чёрный свиток с алыми печатями.
— Если всё пойдёт не так — вскрой его. Это Закатный Зов. Он призовёт меня.
— А если всё пойдёт ещё хуже? — спросила я. — Если она призовёт всех, кого когда-то увела в Тень?
— Тогда зови меня, — сказала Дами. — Я утащу вас обоих в Забвение. Чтобы не досталось ни ей, ни вам.
Я глубоко вдохнула.
И это было... спокойствие.
Такое, которое приходит перед прыжком в ледяную воду.
Я встала. Люциус — снова на плече. Печать — под кожей. Свиток — в рукаве.
Инари склонила голову.
— Пусть твои шаги будут лёгкими, как пепел. И пусть твой след будет невидимым, пока не придёт время для пламени.
Я шагнула назад.
Свет распался на осколки. Облака исчезли. Мир снова обернулся тенью.
А в этой тени, далеко-далеко, её голос снова шевельнулся:
— Кацуки... ты слышишь?
Ты ведь хочешь знать, что было до тебя?
Хочешь узнать, что во мне — твоё?
И я знала.
Следующая встреча будет не во сне.
Она будет в реальности.
В классе.
В коридоре.
В её улыбке.
И в его глазах.
А значит — пора идти.
И пора перестать бояться отражения.