Кицунэ.
Кацуки
Сон вполз в меня незаметно. Как тень под дверью. Как дым в щель. Ни взрыва, ни сигнала — только усталость в пальцах, тяжесть на веках, и тишина, которая будто протекала сквозь кожу. Последнее, что я помню: потолок. Белый. Слишком правильный. Без трещин. Как будто в нём не было жизни. А потом — чёрное. И в этом чёрном что-то потянуло.
⸻
Когда я снова открыл глаза — стоял.
Прямо. На земле. На какой-то мягкой, промятой зелени, в которую проваливались ботинки. Лёгкий ветер тянул запах — сладкий, приторный, будто от перезревших вишен. Передо мной — аллея. Огромная. Не просто широкая, а как улица в старом городе, выложенная не асфальтом, а лепестками. Сакура цвела неестественно — до болезненности. Деревья шли в бесконечность, толстые, искривлённые, с чёрной корой, с розовыми шапками вместо крон. И лепестки не падали — они висели в воздухе. Застывали. А потом — медленно скользили вниз, как капли масла по стеклу.
Я знал это место. Оно приходило ко мне уже не раз. Но каждый раз — будто в первый. В нём не было логики. Было только чувство: тебя здесь ждали. Или, наоборот — не ждали. Совсем.
Я сделал шаг. Земля под ногами хрустнула — не от гравия, а от тишины. Вторая тишина, настоящая, по-настоящему опасная. Не просто отсутствие звуков, а их подавление. Всё вокруг казалось прижатым к стеклу. Мир — за перегородкой. А я — тут, в этом странном саду, где даже воздух не трепыхался по-настоящему.
Прямо передо мной блеснуло озеро.
Тихое. Прозрачное, как слеза, но при этом мутное, как небыль. Берег был чересчур ровный. Песок — будто подметён. И кто-то сидел у самой воды. На корточках. Сгорбившись. Я узнал силуэт сразу, даже не видя лица.
Красные вуали. Серебряная кисэра. И этот хриплый, медленно-язвительный голос:
— Ты чё здесь забыл?
Я замер. Руки сжались сами по себе. Она не поворачивалась. Сидела, потянув ноги вперёд, опершись руками назад. Ветер в её сторону не дул, и потому ткани на ней не колыхались. Они будто замерли вместе с ней, в какой-то неестественной симметрии.
Рядом с ней — кот.
Огромный. Пушистый. Черно-синий. Лежал, скрутившись в кольцо. Его глаза были закрыты, но уши — повёрнуты на меня. Он меня слышал. Знал. Не дёрнулся. Но знал.
Она повела плечом и добавила:
— У меня тут уединение с котом. А ты — как заноза. Даже во сне покоя не дашь.
Я сделал шаг ближе.
— Ты сама приходишь, — выдавил я. — Я не зову.
— Ха, — сказала она, но не громко. Даже без усмешки. — Всё, что ты делаешь, Кацуки — это зов. Ты ходишь, как взведённая граната. Всё воешь и ищешь, где взорваться. Так и звонишь, как колокол.
Я стоял за её спиной. И впервые — не знал, что сказать. Я хотел бы — да, хотел бы рявкнуть, кинуть в неё чем-то, заставить объясниться. Но её поза была... другой. Не той, что раньше. Не готовая к атаке. Не насмешливая. Не колючая. Просто — усталая.
И тишина заозером была настолько полной, что заглушала даже мысли.
— Почему ты... вообще приходишь? — спросил я. — Кто ты, блядь?
Она не ответила сразу. Но повернулась. Медленно, как будто это стоило ей усилий. Глаза её были не злыми. Не язвительными. Даже не таинственными, как прежде. Просто... грустными.
И я понял, что впервые вижу в ней человека.
— Я не прихожу, — сказала она. — Это ты приходишь. Каждый раз. Я просто — не успеваю уйти.
Кот открыл один глаз. Мигающий, тяжёлый. Уши его повелись вниз, но он не шевельнулся. Как будто тоже слушал. Как будто и он знал, что сейчас важно.
— Тогда скажи мне, — продолжил я. — Если я иду к тебе... зачем? Что ты тут делаешь? Почему именно я?
Она подняла взгляд на небо. Оно было серо-розовым. Без солнца, без облаков. Как старый пергамент, выцветший от времени. Её голос стал тише:
— тебе не надоели эти вопросы «кто ты?» «зачем приходишь?» «что ты тут делаешь?» Смирился бы уже , что я тут на постоянной основе.
Я, кот и твоё ебаное подсознание — теперь дружная семейка. Поздравляю, Кацуки. Ты — счастливый обладатель демонической прописки.
Я выдохнул. Медленно. Пальцы дрожали, сжимаясь в кулаки.
— Я тебя сейчас ебну, — выдавил я, будто сквозь зубы просочился огонь.
— Ага, давай, — протянула она, поворачиваясь ко мне полностью. На лице — ехидная улыбка. Та самая. С оскалом. — Только смотри, как бы не обосрался в процессе. Во сне-то можно, никто не осудит. Правда, кот?
Кот посмотрел на меня. Медленно. С тем выражением, с каким смотрят на комара, который громко жалуется на жизнь перед тапком.
— ТЫ ХУЛИ ВООБЩЕ ТАКАЯ, А?! — сорвалось у меня. — ТЫ КТО, БЛЯДЬ?! СТРАШИЛКА ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ?! ПРОЕКЦИЯ?! ПРИЧУДА?! ПСИХОЗ?! ЧТО, НАХУЙ?! ТЫ СНАМИ ЖИВЕШЬ, ХОДИШЬ, ТРЕНИРУЕШЬСЯ, А ПОТОМ ВОТ ТАК СИДИШЬ В МОЕЙ ЧЕРТОВОЙ ГОЛОВЕ, С ЭТИМ СРАНЫМ КОТОМ, И УЧИШЬ МЕНЯ ЖИЗНИ?! КТО ТЫ, СУКА?!
— Уф, — фальшиво поёжилась она. — Ну надо же. Опять истерика. Всё по классике: крик, мат, угроза насилия. Только слюной ещё не брызгаешь, удивительно.
Я шагнул ближе. Жёстко. Почти вплотную. Лицо в лицо. Она не отшатнулась.
— Скажи. Мне. Кто. Ты. — прошипел я. — Или я взорву всё к хуям. Хоть во сне.
Она хмыкнула.
— Ой, нет-нет. Только не это. Я так боюсь твоих снов, Бакуго Кацуки. Особенно этих твоих... как ты их называл? «Сучьих взрывов».
Серьёзно, у тебя во сне даже взрывы звучат, как синдром самца, у которого не стоит.
Я дернулся.
— Я тебя размажу, — прошептал я.
— Размажь, — отозвалась она, обнажив зубы в странной улыбке, почти звериной. — Только попробуй не перепутать, кто из нас тут настоящий.
— ЧТО?
Она откинула голову назад, глядя в небо.
— Ну, ты же не думаешь, что я настоящая, да? Или, наоборот, что ты всё ещё нормальный. Кто из нас плод больной фантазии — вот загадочка. Можем подбросить монетку, хочешь?
— ХВАТИТ, БЛЯДЬ, ГОВОРИТЬ, КАК СУКА-ПСИХОЛОГ!
— Прости, не хотела тебя триггерить, кацудон с агрессией.
Она прищурилась.
— Может, ты просто хочешь, чтобы я сказала тебе, что ты не сошёл с ума? Ну?
— Я не...
— ...не псих? — перебила она. — Правда? А ты посмотри на себя. Ты на взводе, в саду из розовых соплей, орёшь на девушку в вуалях, а рядом лежит кот, который явно презирает твоё существование.
И это всё — у тебя в голове.
Кот, будто в подтверждение, громко зевнул, вытянул лапы и вновь улёгся, не сводя с меня тяжёлого, лениво-уставшего взгляда.
Типа: вот опять он орёт. сколько можно.
— Я... я просто хочу знать, что это. Зачем это. Почему ТЫ. — голос мой сорвался, стал хриплым. — Почему это всегда ты? Почему я тебя вижу, когда просыпаюсь, когда закрываю глаза, когда просто...
— Потому что ты меня ищешь, — спокойно сказала она. Без улыбки. Без сарказма. — Потому что ты дёрнул за нитку, которая тебе не принадлежала. И теперь она тебя тянет.
Твоя ошибка, Кацуки. А теперь — твой груз.
— Какой, нахуй, груз?! — взорвался я.
Она посмотрела вниз. На свои руки. На ногти, тёмные, чуть согнутые. Прокрутила пальцы. Пауза. Потом:
— Ты слишком много чувствуешь. Слишком мало говоришь. Ты хочешь быть сильным, но не понимаешь, что сила — это не когда ты всех рвёшь. Сила — это когда ты остаёшься, даже когда всё вокруг трещит. И ты — остался.
— Это какой-то блядский тест?
— Нет, — снова саркастично усмехнулась. — Это, скорее, эпизод твоей терапии. Только тут я — доктор. А ты — пациент, который всё отрицает и хочет драться с рецептом.
— ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА!
— Я имею всё, что ты мне дал, Кацуки. — она шагнула ко мне ближе, и в глазах её не было ни усмешки, ни колкости. Только ярость, такая же, как у меня. — И ты сам это знаешь.
Ты сам пустил меня внутрь. Своими руками. Своими мыслями. Своим больным доверием.
Я схватил её за запястье. Она не сопротивлялась. Смотрела в упор.
— Я сожгу это место. К херам. Сожгу тебя. Твоего сраного кота. Всё.
— Сожги, — шепнула она. — Только учти: ты проснёшься — и увидишь меня снова. В классе. В бою. В зеркале. Потому что я уже внутри. Кацуки. Я — твоя часть.
Она вырвала руку.
— Твоя. Чёртова. Тень.
И в этот момент кот встал. Выпрямился. Ростом мне по грудь. В глазах — космос. Ни один зверь так не смотрит. Он дышал, как вулкан.
Она положила на него руку.
— Почему ты все время говоришь «вижу тебя наяву. Ты правда думаешь, что я Элисон Мацуо? С чего взял?
Я замер.
Мозг заклинило. Горло стало сухим. В воздухе будто что-то переломилось, как если бы звук стекла треснул не в ушах, а внутри груди. Она смотрела на меня — и я понял, что никогда ещё не слышал от неё вопроса. До этого момента она только говорила, жалила, смеялась, провоцировала. Но сейчас...
Этот вопрос упал, как нож.
— Ты правда думаешь, что я Элисон Мацуо?
Я не ответил сразу. Потому что впервые — не знал.
Слишком похожа. Те же движения. То же лицо. Даже голос — если выкинуть язву — был похож на тот, что иногда звучал в тишине тренировок, когда она говорила «уходи», «не мешай», «ты скучный». Но тут... это не она. Не та, которую мы видим, с которой дерёмся. В этой... в ней было что-то, что подменяло всё остальное.
— С чего ты взял? — повторила она уже тише. — Из-за глаз? Из-за того, что я знаю, как ты ходишь, как злишься, как спишь на боку, будто тебя кто-то может ударить даже в темноте?
Я сжал челюсть.
— Ты... это ты. Такая же, как она. Один в один.
Она кивнула, будто соглашаясь, но с какой-то горечью. Повернулась снова к озеру. Кот сел рядом, хвост его чуть дёрнулся, зачертив по песку.
— Это то, что ты хочешь видеть, — сказала она. — Ты думаешь: если лицо то же, значит, и всё остальное совпадает. Значит, можно задать вопрос. Значит, можно получить ответ.
Но вот беда, Кацуки: лицо — это не вход. Это тупик. Маска. Отражение. Я могу быть кем угодно. Твоей мамой. Учителем. Друзьями. Элисон. Но это — не я.
— Тогда кто ты, блядь?!
— Ты опять за своё, — она усмехнулась, но без удовольствия. — А если скажу, что я — ошибка? Не твоя. Чья-то чужая. Просто... сбой в системе. Трещина, в которую ты свалился.
Скажу, что я — то, что должно было остаться там, за гранью, но ты своей дурной настойчивостью вытащил это сюда. Потревожил. Открыл.
— Нахуй ты несёшь.
— Я несу тебя, — прошептала она. — Через сны. Через страх. Через твою память. Через твою вину.
Я — то, что ты не хочешь вспоминать. То, что ты давно забыл, но оно осталось.
— Не трогай мою память, — процедил я. — Не трогай то, чего ты не знаешь.
— А вдруг знаю? — она снова посмотрела на меня. И в глазах её не было ни тени игры. — Вдруг я жила в ней, пока ты всё это время пытался забыть? Ты называешь меня Элисон — потому что это проще. Потому что ты боишься, что если я не она, значит, я — ты.
Я молчал. Рот пересох. Плечи горели от напряжения. Она шагнула ближе, и её голос стал резче, быстрее, будто не хотела дать мне подумать.
— Ты ведь чувствуешь это, да? Что мы — связаны. Не потому что я красивая, странная, с вуалями, не потому что кот рядом. А потому что я знаю, где ты болишь. Потому что я — это ты, только с той стороны зеркала, в которое ты смотреть боишься.
— Нет, — выдохнул я.
— Да, — ответила она.
Кот зарычал. Глухо. Протяжно. Не на меня. В сторону леса. В сторону аллеи сакуры, где, как я думал, ничего нет. Я обернулся — и в той дали, где лепестки висели, начали дрожать ветви.
Она резко схватила меня за плечо. Пальцы её были холодными, но живыми.
— Я сожру тебя.
— че?..
— Испугался? — она улыбнулась. — это ж шутка. — она начала хлопать меня по плечу много раз. — ты такой чудак, Кацу-Вацу~ Ты ж псих. Ты веришь, что я настоящая. Похоже у тебя пошел сдвиг по фазе. — она изогнула бровь и улыбнулась иронично. — но знай, что я иду за тобой. Я сожру тебя вплоть до твоих костей
Ее взгляд стал сумасшедшим. А потом резко.. начала хохотать — видел бы ты свое лицо! «Ааа она меня сожреет!!» Ты такой душка Кацу-Вацу~
Я отшатнулся. Почти инстинктивно. Плечо горело от её касаний, будто она действительно вгрызалась под кожу, а не просто хлопала.
И эта её дурацкая ухмылка — слишком широкая, слишком яркая, слишком... не человеческая.
— Не трогай меня, — выдохнул я, но голос предательски дрогнул. Она всё ещё смеялась. Громко. Звонко. Безумно.
Смех взрывался в саду, как петарды в темечко. Лепестки над нами задрожали, будто испугались вместе со мной.
— Ой-ёй-ёй! — она чуть согнулась, сдерживая очередной приступ. — «Аааа она меня сожрееет!»
Кацу-Вацу, ну ты и правда кукла для пыток. Я ж не знала, что ты такой милый в панике! Где твои «взорву всё нахрен»? Где твой геройский бицепс? Где этот храбрый пороховой... гремлин?
Я молчал. Не потому что не было слов.
А потому что... я не понимал. Не понимал, как эта она может быть частью той Элисон.
Или частью меня.
Но вот она стояла, смеялась, и её глаза — нет, не просто безумные. В них была радость. Но та, что за гранью. Как у кого-то, кто сломался, но принял это.
— Тебе бы в психушку, — выдохнул я. — Если ты вылезешь в реальности такой — я тебя реально сожгу.
— Вот и славно, — протянула она, наконец выпрямившись. — Гореть — это хоть что-то. А то я тут, в твоём сером бункере, уже задыхаюсь. Всё скучно. Всё прямолинейно. Даже твоя злость — предсказуема. Ты думаешь, если рявкнешь или ударишь — станет легче. А мне что делать, а? Ты хоть раз подумал, каково мне?
— Да мне плевать.
— Конечно плевать. Как всегда. На себя. На других. На всё, что не укладывается в твою схему «победа/поражение». — Она шагнула ближе, и кот, до этого лежавший спокойно, внезапно вскочил и... ударил хвостом по земле.
Хлопок был как выстрел.
Я вздрогнул. Девушка замерла. Лицо её поменялось — и не в лучшую сторону. Улыбка исчезла. Остался только пустой взгляд.
— Ты его разозлил, — прошептала она. — Это... редкость. Он обычно терпеливый. Но ты, Кацуки... ты вечно ломаешь.
— Кто он, блядь? — рыкнул я, указывая на зверя, который теперь дышал резко, будто только что пробежал марафон. — Это часть сна? Или тоже мой сраный психоз?!
— Он то? — она посмотрела на него. Обе брови изогнулись, губы стали «перевернутой улыбкой» — это мой кот. Я его нашла, но не думала.. что он станет таким жирным.. — она поставила руки на бока и слегла наклонила корпус, смотря на него — Люциус, ты жирный! Хватит жрать Чертов бамбук как панда, ты же кот!
— выпалила она, глядя на зверя, как на ленивого соседа по комнате, который сожрал последние чипсы и теперь делает вид, будто ему плевать.
Кот — Люциус? Серьёзно?.. — не среагировал сразу. Но потом, с надменной ленцой, поднял голову, разлепив тяжёлые веки. Его глаза горели янтарём. Не жёлтым. Не золотым. А настоящим, густым, вязким янтарём, в котором будто можно было увязнуть.
Он посмотрел на неё. Потом на меня. Потом вновь на неё. Моргнул. Медленно, осуждающе. И... фыркнул. Самым настоящим, презрительным фырком, от которого у меня на загривке встали волосы.
— Вот видишь? — она развела руками. — Даже он мной недоволен. Хотя я его кормлю. Ласкаю. Чешу за ухом. А он, неблагодарная падла, всё равно считает себя императором сраного сна!
Кот изогнул спину, выгнулся в какую-то дьявольскую спираль, и, не глядя на неё, подошёл ко мне. Его лапы не ступали по земле — они касались её, как будто мир сгибался под ним, чтобы не испачкать его мех. Мягко. Величественно. Слишком живо.
Он остановился в полушаге. Смотрел в упор. Ни страха, ни интереса. Как будто оценивал.
— Что он делает?.. — выдавил я.
— А хрен его знает, — сказала она с привычной небрежностью. — Он, может, читает твой уровень опасности. Или определяет, стоит ли тебя кусать в лицо, если ты опять вздумаешь орать. Люциус не любит истерик.
— Ты его... придумала? — Я не отводил взгляда от зверя. Или он был здесь до тебя?
Она молча посмотрела на него. Секунду. Другую. Глаза её потемнели. И на этот раз — впервые — не от театральной злости, не от игры. А по-настоящему. Как будто сквозь все свои ухмылки и гримасы она на секунду приподняла занавес и выглянула оттуда, где было реально страшно.
— Он.. мой хвост.
— чего? — Я не понял.
— Поймешь со временем. Я просто хотела себе кота и он, появился. А как.. может узнаешь со временем. — Она похлопала его по жопе. — Мой пирожок! Мой жирный кот. — он махнул лапой, а она стукнула его кисэрой. — плохой кот! Кто ругается на свою хозяйку? Я тебя на шашлык пущу!
Кот — Люциус — дернул ухом. Потом поднял лапу, медленно, словно театрально, и положил её ей на ногу. Как человек. Как судья. Как бог, который, возможно, сейчас издаст приговор. Его когти не выпущены, но я чувствовал, как в воздухе щёлкнуло. Как будто в самой ткани сна кто-то натянул струну — до звона.
— Ты вечно угрожаешь, — буркнул он.
Да. Он. Сказал. Слова.
Я попятился. Реально — инстинктивно, как животное, которое видит льва, заговорившего голосом школьного учителя. И не потому, что звук был страшный. Нет. Он был спокойный. Старый. Усталый. Знающий.
Так не разговаривают животные. Так разговаривает время, если бы оно решило заговорить.
— Люциус, не начинай, — она вздохнула и закатила глаза. — Я уже слышу этот твой тон. «Ох, я старше Вселенной», «Ох, ты несёшь ересь», «Ох, я снова у тебя в голове живу».
— Я и живу, — он уставился на неё. — И несу. И да, я старше.
Я не выдержал:
— ЭТО ЧТО, БЛЯДЬ, СЕЙЧАС БЫЛО?!
Они посмотрели на меня, потом на друг друга. — А ты не знал? Я думала ты слышал, что он разговаривает.. ЛЮЦИУС, НЕЛЬЗЯ ТАК ПУГАТЬ СПЯЩИХ! — она угрожала ему пальцем.
Она угрожала ему пальцем, как будто это была сцена из домашней драмы, а не паранойя уровня клинического диагноза.
— Люциус, НЕЛЬЗЯ так пугать спящих! — повторила она, тоном строгой матери. — Ты же знаешь, он у нас и так весь на нервах! Киска, ну пожалуйста.
Кот медленно повернул к ней голову. Очень медленно. Как если бы каждая мышца в его морде принимала участие в процессе осуждения.
— Он тебя слышит, — пробасил Люциус с тяжким, вековым вздохом. — И ты продолжаешь говорить, будто он — глупый младший брат.
Она вскинула руки.
— Потому что он есть глупый младший брат. Посмотри на него! Он вот-вот снова что-нибудь взорвёт. Во сне. Где взрывы вообще не имеют смысла! Кацуки, кстати, — она резко повернулась ко мне. — Ты в курсе, что тут нельзя повредить меня физически? Ни огнём, ни кулаками, ни даже зубами.
— Я бы не стал тебя кусать, блядь! — заорал я.
— Никогда не говори «никогда», — протянул кот, не моргнув.
— Что, БЛЯДЬ, — я отступил ещё на шаг, — в вашей ёбаной голове вообще происходит?!
— В твоей голове, дорогой, — поправила она, щёлкнув пальцем по виску. — Мы тут просто арендаторы. Ты же сам сдал нам чердак. Переехали без договора, но обои переклеили — будь добр, принимай как есть.
Я сжал кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони. Голова гудела. Лоб вспотел. Я чувствовал, как по виску катится капля пота — да, даже во сне, даже здесь. Всё слишком реально.
Слишком.
— Ты... ты не настоящая. Ни ты, ни твой ебаный кот.
— Ты опять это, — вздохнула она. — Кацуки, ну сколько можно. Умоляю. Мы уже проходили это, и не раз. Да, давай снова: «я нормальный», «вы — плод травмы», «это всё потому, что я плохо сплю». Но мы ведь оба знаем, что это не объяснение. И точно не выход.
Люциус встал, потянулся, и его спина изогнулась дугой, как арка из мрамора.
— Может, пора бы тебе не кричать, а слушать, — предложил он. — У тебя есть голос. У тебя есть сила. Но ты всё ещё не умеешь внимать. Вот и бродишь по своим же снам, как по минному полю.
— А ты, что ли, умеешь? — я глянул на него с презрением, с вызовом. — Ты вообще что такое, а?! Почему кот разговаривает, как сука древний шаман? Почему ты тут вообще есть?!
Он приблизился. Медленно. Почти беззвучно. Подошёл вплотную. Его морда — в нескольких сантиметрах от моей.
— Я так захотел. — и он удалился на бок спиной ко мне.
— ДА ОН Ж ТВОЯ КОПИЯ! — взревел я.
— Правда? Ясненько.. — она тоже легла на бок спиной ко мне.
— Ну раз ты всё понял — иди, герой, проснись. Беги на свою тренировку, рви себе мышцы, надрывай голос, делай вид, что ты по-настоящему живой.
— А я и есть живой, сука, — процедил я, глядя на них. На неё, распластанную в траве, со смешанным выражением блаженства и пренебрежения, как будто она и была этой сраной травой. На кота, который свернулся клубком, но излучал холод, как ядерный реактор на отдыхе. — А вот вы — вы всё выдуманное говно. Паразиты. Глюки. Идите к чёрту.
— Люци, что он там верещит? — зевнула она.
— Без понятия. — промурлыкал он в ответ.
Она зевнула, как кошка — нагло, растянуто, с хрустом в шее, потом перевернулась на спину, заложив руки за голову, будто лежала не в центре сраного шизосна, а на пляже с коктейлем.
— Бедняжка наш пороховой. Всё орёт, всё не верит... Всё ещё думает, что если громко скажешь «вы не настоящие» — то мы исчезнем. Пшшш, как дым. Как страх. Как слабость. Как всё, что он в себе ненавидит.
Я шагнул ближе, навис над ней, будто мог этим придавить. Но она даже не моргнула. Лежала, глядя в небо, где лепестки сакуры теперь кружились, как пепел.
— А хочешь прикол, Кацуки? — проговорила она негромко, лениво. — Мы не уйдём. Не испаримся. Не растворимся. Потому что ты — нас держишь. Каждый раз, когда ненавидишь. Когда бесишься. Когда не хочешь чувствовать. Мы крепнем. Как плесень в забытом углу твоего сознания.
— Прекрати, — прошипел я. — Просто... закрой ебало.
— Ты ведь не на меня злишься, — продолжала она, всё ещё не глядя на меня. — Ты злишься на себя. За то, что не можешь выгнать меня. За то, что вообще пустил. За то, что поверил хоть на секунду... что я настоящая.
— Ты не настоящая, — повторил я. Твёрдо. Медленно. Как приговор.
— Скажи это снова. Громче. Может, тогда сердце твоё поверит. А не только рот.
— Ты. Не. Настоящая.
— Он реально это сказал? Пхаха.. — усмехнулась она чуть тише.
— походу.. — кот тоже начал хихикать.
Я сжал кулаки. Кожа на костяшках натянулась, словно готова треснуть. Горело внутри — не так, как от ярости в бою. Иначе. Жгло, как кислота. Медленно, въедливо. Как стыд, в который не хочется верить.
А они — смеялись.
Она, раскинувшись в траве, как будто ей плевать, где лежать — на моём разуме или на полу психушки. И он, этот ёбаный кот, шевеливший усами, как будто только что прочитал лекцию по моей травме и теперь зевал от скуки.
— Вы.. ебучие черти... — я дрожал от ярости. Надо мной только что подшутили...
как над ребёнком. Как над беззащитным. Как будто я — не Кацуки Бакуго, а просто набор рефлексов и боли в оболочке из злости.
И им было весело.
— Хватит. — выдохнул я, медленно поднимая руку.
Пальцы дрожали. Не от страха. От желания вырвать эту сцену с корнем. Стереть их к чёрту. Лишить права на существование. Пусть даже они только во сне — они слишком чувствовались настоящими.
— Оу-оу, — она приподнялась на локтях, лениво, без паники, глядя, как мои ладони начинают искриться. — Он снова собирается бахнуть. Люциус, делай ставки: левый глаз первым или правое ухо?
— Правое. Он всегда с него начинает, — буркнул кот, свернувшись клубком и зевнув, будто ему плевать на грядущую вспышку.
— Я СКАЗАЛ ХВАТИТ! — рявкнул я, и земля задрожала.
Сакура захрустела. Цветы, кружившие в воздухе, взорвались пороховыми хлопками. Трава под ногами зашевелилась, как будто живая, в страхе от моего гнева. Я чувствовал силу. Как река, рвущая дамбу. Как сжатый кулак, наконец обретший цель.
Но ни она, ни кот даже не дёрнулись.
Она просто... посмотрела на меня.
Глаза — те же, что в бою, когда она уложила Токоями. Когда растворилась в тени. Когда смотрела на меня сквозь темноту, словно знала обо мне больше, чем я сам.
— Ты правда думаешь, что сможешь нас испепелить? — тихо спросила она.
Я молчал.
Она встала. Медленно. Не как противник. Не как кошмар. А как... отражение. И это было самое страшное. Потому что я знал — в этот миг она не врала.
— Ладно. Все таки расскажу сейчас. А то надоели эти твои оры крики..
— М.. ты серьезно..? — вдруг встал кот и сел.
— Ну да. Он же не заткнется никогда. Даже спустя три десятилетия.. — она стукнула по своему лбу ладонью. — Короче, я Кицунэ, понял?
— Че?.. — я застыл в белом оцепенении.
— Агх.. ну лисичка, девять хвостов, ушки. Ну?
— Это какая то шутка очередная?
— ты хотел правды, вот получи. Я Кицунэ, мне 732 года. Люциус мой хвост, поэтому у меня сейчас не 9 хвостов, а 8.
Я стоял и не понял, что очередной блеф или что то другое. Она вздохнула и тут ее резко покрыли лепестки Сакуры. И передо мной стояла девушка с двумя ушами, и 8 хвостами. Руки ее были те же, но теперь вместо обычных ногтей - когти. Зрачки ее стали как у кошки. Ее, так называемая, шерсть на ушах и хвостах была темно-синей, прямо как и ее кот. В руках она держала все так же кисэру. — Ну. Теперь веришь?
Я не ответил. Я не мог.
В горле встал ком. В висках стучало. Всё тело тянуло вниз, как под гравитацией чужой планеты. Я не знал, что страшнее: то, что она действительно оказалась... кем-то. Или то, что всё это — всё это — было реальнее, чем реальность.
Кицунэ.
Слово эхом пронеслось в черепе, как царапина по стеклу. Я слышал о них. Сказания. Мифы. Обманщицы. Духи. Существа, живущие сотни лет, вечно меняющие обличье. Красота — их маска. Суть — хаос. Огни в лесу. Голоса из темноты. Нити, которые ведут туда, откуда не возвращаются.
— Как ты... — я сглотнул. Горло будто горело порохом. — Как ты здесь оказалась?
Она покрутила кисэру в пальцах. Медленно. Будто обдумывала, с чего начать.
— Хм.. Мы приходим к тем, кто хочет спокойствия, внутренней тишины и всякое такое. У них открыты двери, так скажем. И твоя была открыта. Ну я и зашла. Просто потому что захотела. Могла и не заходить. — она подала плечами. Но над тобой так смешно подшучивать, что я не сдержалась.
Я молчал.
Потому что всё, что хотел сказать — застряло в горле, как ржавый гвоздь.
Как ты, блядь, реагируешь на то, что какая-то полубезумная девка из твоих снов заявляет, что она древний дух-хищник, а её жирный кот — её проебанный хвост? Да не просто хвост — восьмая часть её самого естества.
Ты не реагируешь.
Ты стоишь. Молча.
Смотришь.
Пытаешься понять, не треснул ли у тебя череп. Или уже давно треснул.
А она — курит свою кисэру.
Словно это не самое странное признание в твоей жизни. Словно мы в каком-нибудь баре на крыше в Киото, а не в изломанном клочке сознания, где ветер пахнет сакурой и гарью.
— Надо было сразу сказать, что ты из фэнтези, — прохрипел я, наконец. Голос как после драки. Не внешней — внутренней. С самим собой.
— Тогда бы я, может, меньше пытался тебя взорвать.
— Тааак, — она выдохнула дым, который заструился вверх в форме спирали и растаял, — значит, ты признаёшь, что пытался меня взорвать.
— Признаю.
— Приятно. Значит, уже полшага к принятию.
Я поморщился.
— Не радуйся. Я бы и сейчас попробовал, если бы был уверен, что это что-то даст.
— Ну ты можешь попробовать, — она кивнула. — Только знай: если ты здесь что-то уничтожаешь, ты уничтожаешь это внутри себя.
— Отлично. Значит, когда я в следующий раз бахну тебе по лбу — из моей головы исчезнет голос, который комментирует каждый мой срыв, как будто он, сука, старший аналитик моей психики.
— Во-первых, это Люциус, — она указала пальцем, и кот поклонился, как будто его задела формулировка.
— Не люблю быть недооценённым, — буркнул он.
Я закрыл лицо рукой.
— Вы... вы двое — худшее, что могло прийти в мой сон. Реально. Даже хуже, чем тот ебаный клоун из первого класса, который шептал про мой страх перед провалом.
— Оу, — хмыкнула она, — ты его тоже видишь? Серьёзно? Я думала, он вымер.
— Я его сжёг. В седьмом классе.
— Ути какой. Маленький пиро-психо.
— Заткнись.
Снова тишина.
Но не пустая.
Напряженная, как будто воздух в этой реальности собирался сложиться пополам.
Я встал ровнее. Посмотрел на неё. Ушастую. Хвостатую. Духа. Или иллюзию. Или...
...что-то между.
— И что теперь? — спросил я. — Ты вечно будешь приходить ко мне во снах, дразниться, курить свою кисэру и отпускать философские фразы про то, что я недостаточно «слышу себя»?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Может. А может — нет. Это же твой сон.
— Ты же сказала, ты зашла, потому что дверь была открыта.
— Да. А ты что, думал, я тут навсегда поселилась? — Она повернулась боком, слегка повернув голову, чтобы ухо скользнуло по ветру. — Когда захочу, тогда и уйду, но пока не хочу. Вопросы?
Я смотрел на неё, как на уравнение без решения. Как на застывшую вспышку — красивую, пугающую, и совершенно неясную.
Ушастая, с когтями, с этими гипнотическими глазами...
Курит, будто в этом нет ни черта необычного. Стоит — в моём сне. На моём поле. В моей голове.
И спрашивает:
— Вопросы?
Я молчал. Секунда. Другая. Пальцы чуть дрожали — от невыраженного гнева или от перегрузки — уже хрен поймёшь.
Я открыл рот, чтобы спросить что-то важное. Прямое. По существу.
Вместо этого:
— Ты действительно лиса?..
Она рассмеялась. Спокойнее, без истерии, без насмешки. Просто смех.
— А ты действительно человек? Или только играешь его?
— Ты ответь, — буркнул я.
— Ты — спроси по-нормальному.
Я глубоко выдохнул.
— Ты... Кицунэ. Ты дух, демон, иллюзия? Ты играешь со мной, или ты... здесь по-настоящему?
Она медленно провела рукой по волосам, как будто собирала в них туман, потом поправила кисэру, и сказала:
— Люди называют нас демонами. НО МЫ НЕ ДЕМОНЫ! ЧЕРТОВЫ ЛЮДИШКИ! Мы - лисицы - священные духи. У каждой лисицы есть своя причуда. У всех нас одинаковые, ну.. в зависимости от того, сколько у нас хвостов. Например лисицы, у которых 9 хвостов - причуда сон. Мы погружаем в сон людей, мы может входить в сон людей. Мы можем управлять сном людей. А у кого 7 Хвостов - у них причуда мм.. антиполярность. Подробно не знаю, я не часто сталкиваюсь с ними. У кого 6 хвостов - молнии, 5 - соблазн. 4 - контроль эмоций. 3 - огонь. 2 - вода. 1 - просто есть. Самый низкий уровень из Кицунэ. Их вообще нет. Лисиц с девятью хвостами, только 3. Я и еще две лисицы. — она затянула кисэру. — Есть еще и темные лисицы. Их шерсть черная. 8 хвостов - Они обладают всеми причудами. Их всего 5. Хрен знает где они. Задача светлых лисиц - ловить этих засранцев. Вот мы , девятихвостые, ходим во снах людей. Я у тебя задержалась, потому что так захотела.
— Но... ты же черная.. значит ты.. — она перебила меня.
— Я НЕ ЧЕРНАЯ! Я ТЕМНО-СИНЯЯ! САМЫЙ ВООБЩЕ ТО КЛАССНЫЙ ЦВЕТ! Я ПРИБЛИЖЕННАЯ К ГОСПОЖЕ БОГИНЕ ИНАРИ! Чертов таракашка. — она схватила меня за голову и начала ее сжимать. — Я ЕЕ ЛЮБИМИЦА, ТАК ЧТО ЗАХЛОПНИ САОЮ ВАРЮЖКУ!
Я зашипел, потому что она реально вцепилась. Не больно — нет. Но хватка такая, будто она держала не мою голову, а дерьмо на поводке. Как будто пальцы её не просто касались черепа — а проникали под кости, в мысли. В самую гущу. Где гниёт, гремит, и никогда не успокаивается.
— П-прекрати... — прохрипел я, но руки не поднял.
Не потому что не мог — а потому что внутри как будто что-то оборвалось. Как будто я выдохнул, и нечем стало дышать.
Она прищурилась, и на мгновение я увидел, что её глаза стали не кошачьими, а... змеиными. Продольные зрачки. Тонкие. Сквозные. Поглощающие.
— Слушай внимательно, пороховой гремлин, — прошипела она, нагибаясь ко мне так близко, что я чувствовал жар её дыхания. — Я не играю с тобой. Не шучу. И не пришла сюда, чтобы стать твоей терапевткой. Я здесь, потому что ты — трещишь по швам. Потому что ты просишь помощи, не зная, что просишь. Потому что ты орёшь даже во сне. И если бы я не была при Инари, я бы не стала с тобой ебаться. Я бы просто смеялась, как раньше.
— Но ты всё равно смеёшься, — выдавил я. Голос сорвался на хрип.
— Потому что иначе — я сойду с ума раньше тебя.
Её пальцы отпустили мою голову. Она отступила.
Кот поднял голову, фыркнул.
Люциус был уже меньше похож на кота. Он будто растекался — как тень. Как дым. Как что-то, что давно забыло, каково это — быть физическим.
— Ты говоришь, что я трещу, — я поднял глаза, и впервые — не в гневе. Не в ярости. А просто... в изнеможении. — Так почему никто этого не видит?
Она села прямо передо мной. Вся мистика с кисэрами и ушами — на задний план. Сейчас — просто взгляд. И в нём было всё, чего я, кажется, избегал годами.
— Потому что ты хороший актёр. Потому что ты держишь это всё — крепко. Потому что ты сам себя убедил, что справляешься. А знаешь, кто хуже всего справляется?
— Кто?
— Те, кто уверены, что справляются.
Она замолчала. Пламя кисэры догорало. Где-то над нами — небеса всё ещё трещали от пороха, и лепестки сакуры всё так же медленно оседали в траву. Только теперь они пахли не цветами. А гарью.
— Ты ведь хочешь узнать, зачем я правда здесь, — тихо произнесла она, уже не в образе насмешницы, не в образе клоуна. А как кто-то, кто стоял на границе двух миров.
— Давай, — сказал я. — Вали всё разом.
Она кивнула.
— Ты сломаешься.
— ...Чё?
— Не сегодня. Не завтра. Может, через год. Может, в битве. Может, в одиночестве. Но ты сломаешься, Кацуки. Я здесь, чтобы... поймать тебя. Когда ты упадёшь.
Я рассмеялся. Коротко. Безрадостно.
— Так ты, значит, мой ёбаный страховочный трос?
— Назови, как хочешь. Подсознание. Защитный механизм. Или, как некоторые считают, — божественный лис, что присматривает за идиотами. Разницы — ноль. Я здесь. Я есть.
Люциус встал и, наконец, заговорил. Голос его был спокойным, глубоким. Без злобы. Без высокомерия. Просто — факт.
— Ты силён, Бакуго. Но сила — не значит цельный. А цельность — не значит живой. Мы не твои враги. Мы... граница. Между тобой и тобой. Между «выживу» и «взорвусь нахрен».
— А я не просил границу, — прошипел я. — Я просил покоя.
— И получил меня, — усмехнулась она. — Поздравляю. Твой покой — с ушами, хвостами и плохим чувством юмора. Но зато мы честны. Здесь ты можешь быть настоящим. Не перед Деку. Не перед Алмайтом. Не перед зеркалом. А перед собой.
Я молчал.
Всё это звучало... как бред. Как миф. Как брошенный спичкой сон.
Но я чувствовал.
Где-то глубоко, под слоями защиты, под бравадой, под взрывами и угрозами — я чувствовал, что они говорят правду.
Я шагнул ближе. И спросил:
— А если я всё-таки... сдамся?
— Тогда, — сказала она, — я буду рядом. Даже если будешь ненавидеть. Даже если будешь звать огонь, чтобы сжечь всё внутри. Я не исчезну. Потому что ты меня создал. Ты дал мне форму. Ты впустил. Значит, теперь — я твоя часть.
— Охуенно, — я выдохнул, глядя на неё. — Получается, я сгенерировал себе древнюю лисицу, которая троллит меня во сне и курит на моём подсознании.
— И кота не забудь, — пробурчал Люциус.
— Ага. И кота.
Тишина повисла снова. Но теперь она была другая. Как будто между нами наконец пролег мост. Хрупкий, зыбкий. Но мост.
— Ты такой балбес, Кацуки. — Когда она это произнесла у меня щелкануло в голове: «Ты такой балбес Илай.»
Я застыл. Вспомнил нашу тренировку с классом 2-А. У Илая причуда реверс. Антиполярность. 7 хвостов.. Элисон, причуда инъекция, погружение в сон при касании.. Я посмотрел на неизвестную. — Как тебя зовут?..
— Меня?.. Мацуко. — Я задумался. Мацуо.. всего лишь убрать «к»..
— Ты Элисон. А твой брат Илай.
— Че ты несешь?
— ЧЕ Я НЕСУ? У ЭТИХ ДВОИХ ПО ОПИСАНИЮ 9 И 7 ХВОСТОВ! ХВАТИТ ВРАТЬ!
— Ты совсем придурок? КИЦУНЭ НЕ МОГУТ СУЩЕСТВОВАТЬ В РЕАЛЬНОМ ОБЛИЧИИ ДНЕМ! ТОЛЬКО НОЧЬЮ! ИЛИ ХОТЯ БЫ ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА!
— Солнце раскрывает их сущность. Поэтому если и можешь увидеть их, то только ночью. — сказал Люциус.
— Тогда.. что за бред... — я ничего не понимал.
— Хм.. — Мацуко тоже задумалась. — могут.. разве что темные лисицы.. Она распахнула глаза. — Акико... Чертова лиса.
Люциус замер, перестал даже шевелить хвостом. Его глаза сверкнули странным, почти призрачным светом.
— Ты назвала её имя, — тихо пробасил он. — Значит, всё зашло дальше, чем я думал.
— Объясни, — потребовал я. Голос дрожал — от усталости, от напряжения, от нарастающего понимания, которое с каждой секундой обретало форму зверя внутри. — Кто такая Акико?
Мацуко села на землю, обхватила колени. Всё в её движении было... осторожным. Как будто она сдерживала что-то, что давно хотело вырваться.
— Акико — тёмная лисица, — начала она, медленно. — Единственная из всех известных, у кого есть способность к раздвоению. Это не просто иллюзия. Это две абсолютно разные версии одной сущности. Два тела. Два разума. Но одна душа. И одно намерение.
Я сглотнул.
— Ты хочешь сказать... она может быть двумя людьми одновременно?
— Именно. — Мацуко кивнула. — В реальности. В физическом мире. В человеческом обличье. И не только ночью. Она — исключение из всех правил. Мы не знаем, как. Мы не знаем, почему. Мы только знаем, что если ты встретил кого-то днём — и ночью — и ты уверен, что это один и тот же человек, хотя они разные... возможно, ты столкнулся с Акико.
— А почему ты так на неё среагировала? — спросил я. — Кто она тебе?
Мацуко прищурилась.
— Она была... когда-то частью нас. Частью света. Одной из четырех девятихвостых. Но она... выбрала Тьму. Не просто свернула с пути. Перешла грань. Сожгла свою связь с Инари. Уничтожила свой девятый хвост, чтобы выковать новый, иной. Противоестественные. После нее, нас стало трое.
— Ты хочешь сказать... — я замер, вслушиваясь в собственные мысли. — ...что она когда-то была тобой?
— Нет, — резко отрезала Мацуко. — Не мной. Мы никогда не были одинаковыми. Но были сестрами. Не по крови. По огню. По природе. Мы делили сны. Делили миры. Пока однажды... она не исчезла.
Мацуко подняла голову. Её глаза — как стальные крючки.
— Только тёмные лисицы могут выглядеть как человек днём. Только они могут жить в теле, не теряя хвостов. У нас — других — есть ограничения. После заката — мы можем появиться. В снах — да. Но днём? Только они. Только Акико и те, кто пошёл по её пути.
— А раздвоение?..
— Только у неё, — сказала она. — Это не врождённая способность. Это грязная магия, выстраданная. Она сделала это через ритуал, в котором... — Мацуко замолкла. — ...в котором погиб целый клан кицунэ. Их кровь стала платой. Их души — оболочкой. Именно так она создала себя. Дважды.
Я стоял, и мороз полз по позвоночнику.
— Значит... если Илай — один... а Элисон... другая... и если их причуды совпадают с семью и девятью хвостами...
— Это не они, Кацуки, — сказала Мацуко тихо. — Это она. Акико. В двух оболочках. Она может быть братом и сестрой. Она может быть кем угодно. Потому что раздвоение — не игра. Это власть над формой.
Люциус фыркнул.
— Я говорил тебе, что запах не тот, Мацуко. Я чувствовал в «Илае» что-то... смещённое. Ложное. Как если бы маска была натянута на чужое тело. А у «Элисон» — вообще нет ауры. Ни человеческой, ни кицунэ. Просто пустота, как зашитая тьма.
— Они — одна, — прошептала Мацуко. — Акико нашла путь... И она уже внутри твоей жизни.
Я сглотнул. На этот раз — больно. Как будто горло сдавили изнутри. Вспомнил, как Элисон появилась ниоткуда. Как знала, куда бить. Как исчезала, как растворялась в тенях. Как Илай смотрел, будто знал, что я чую подвох, но ничего не скажу.
— Тогда зачем? — я спросил. — Почему она рядом со мной?
Мацуко смотрела на меня долго. Очень долго. Потом сказала:
— Потому что ты — опасен. И не для неё. А для того, что она готовит. Потому что ты чувствуешь. Потому что ты не подвластен её чарам, не попадаешь в ловушки эмоций. Она не может затуманить тебе разум. Только раздражать, только провоцировать. Но не контролировать.
— Она... следит за мной?
— Или готовит. Или ищет в тебе брешь, — сказала Мацуко. — Ты для неё не цель. Ты катализатор. Может, она ждёт, что ты сорвёшься. Может — что ты загоришься. Может, ты... ключ.
Люциус тихо прорычал:
— Или жертва.
Тишина.
Ветер тронул траву. Лепестки сакуры больше не падали — только угольки. Медленные. Красные.
— И что мне делать? — выдавил я. — Если она рядом. Если она... может быть кем угодно.
Мацуко подошла ближе. Крепко положила руку мне на плечо.
— Ты не должен ей верить. Ни одной секунде. Ни одному прикосновению. Даже если она спасёт тебя. Даже если она скажет, что нуждается в тебе. Всё ложь. Всё маска. А внутри — тьма, Кацуки. Без дна.
— Я хочу её найти, — прошептал я. — Узнать. Разорвать. Уничтожить.
— И это, — прошипела Мацуко, — именно то, чего она хочет.
Я вскинул голову.
— Что?
— Чтобы ты пришёл сам. С полным гневом. С огнём. С болью. Чтобы ты открыл дверь, не зная, что по ту сторону. Чтобы ты сломался, войдя в её мир.
Я сжал кулаки. Слишком поздно. Я уже почти открыл.
— А ты... ты мне поможешь?
Мацуко кивнула.
— Я не оставлю тебя, Кацуки. Как и обещала. Но будь готов: если ты встретишь её лицом к лицу — я не смогу вмешаться. Это будет твой бой. Твоя вера. Твоя истина.
Я кивнул. Глухо. Но твёрдо.
И тогда она добавила:
— И запомни. Если кто-то смотрит на тебя как человек, днём, и ты чувствуешь боль и притяжение, словно тебя разрывает изнутри...
Беги. Или бей. Но не влюбляйся.
Сакура вспыхнула. И я проснулся.