ГЛАВА 2
Эллиана Джулетт Грэнхоллм
Мой лоб прижат к окну пассажирской дверцы.
По радио едва слышно играет что-то из репертуара Мартина Кесиси; не обращая внимание на меня, Далтон и Челси спорят о своем. Я молча смотрю на дорогу, чувствуя, как сонливость охватывает каждую клеточку моего уставшего тела.
По безлюдному утреннему шоссе изредка проносятся автомобили. Светофоры еще отключены; в сумерках ярко светятся лишь витрины магазинов и вывеска круглосуточной ремонтной станции «Джуффи Лайб».
Далтон поворачивает на перекрестке направо и берет направление на Южный бульвар. В моем окне проплывает католический собор. Я всматриваюсь в его кирпичные своды до тех пор, пока он не скрывается из виду, и коротко вздыхаю.
В особые... моменты мама любила посещать его. Она одевала меня в белое платьице с крестин, заставляла Калеба причесывать волосы и водила нас на Воскресные мессы. К тому моменту папа уже завел привычку пропадать на работе – не думаю, что он знал об этом.
Стало бы для него это тревожным звонком?
Я отвожу взгляд к Челси – с заднего сиденья виден лишь ее светлый затылок и густой хвост взлохмаченных волос. Сестра даже пела в хоре пару месяцев. Помню, как она подолгу сидела в своей комнате и учила все эти строки из молитв вместо того, чтобы проводить каникулы с друзьями. Она делала все только бы угодить матери.
Она была самой старшей и понимала происходящее большее, чем все мы.
Мы проезжаем одноэтажное кирпичное здание муниципальной младшей школы Рассела Доггерти, и пикап Коллинза снова берет правее. Я прижимаюсь к окну – стекло под моим лбом вибрирует, когда машина наезжает на мелкий гравий на обочине.
По сторонам от бордюров валяются опрокинутые темно-зеленые мусорные баки, ветер гоняет по улице какие-то обертки и сухостой. Даже сквозь музыку и разговоры, я слышу, как на чьем-то участке металлическая калитка, раз за разом, ударяется о забор из сетки-рабицы.
В Оклахоме сезон торнадо объявили еще в марте, но до Эдмонда порывистый ветер добрался пару недель назад. Синоптики уже предупредили, что в конце июля нас могут накрыть сильные грозы, а следом за ними и смерчи.
Я обвожу взглядом мирно стоящие в тени очертания домиков на северной-Джексон-стрит. В голове вдруг проскальзывает некогда сказанное отцом, и это вызывает улыбку.
Безопасней жить на воздушном шаре, чем в Оклахоме.
Он ненавидел наш штат. Думаю, если бы не семейный бизнес, мистер Грэнхоллм перебрал бы туда, где ветер в свои обычные дни не достигал семи баллов по шкале Бофорта.
— Что там происходит? — до меня доносится встревоженный голос сестры.
Приподнявшись на сиденье, я смотрю вперед и замечаю Блеквеллов на нашей подъездной дорожке. Миссис Эйприл в домашнем халате и ее муж Кристалл в пижаме топчутся на газоне перед гаражом. Тень от высокого кипариса, вымахавшего тридцать футов в высоту, скрывает их силуэты.
Она живут прямо напротив нашего дома, что им могло понадобиться?
— Теодор разбил машину? — Челси ловит мой взгляд в зеркале заднего вида, и я растерянно пожимаю плечами.
Не думаю, что они пришли поглазеть на наш дряхлый Шевроле Тахо в... Я смотрю на мигающие цифры на приборной панели пикапа. В четыре утра?
Тревожное чувство щекочет мой живот изнутри.
— Тормози, Далтон, — Челси шлепает его по руке.
Не дожидаясь, пока Коллинз окончательно сбросит скорость, я тянусь к пассажирской двери и распахиваю ее. Из салона в мой адрес сыплются его ругательства; я слышу скрип тормозов пикапа.
Утренняя прохлада окутывает мои голые руки и ноги, пока я проношусь мимо нашего белого забора, огораживающего двор от проезжей части. В этот момент миссис Блеквелл замечает меня, и даже сквозь такое расстояние я вижу в ее старческих глазах ужас.
— Я уже позвонила в 911, Элли, — всхлипывает она.
Ее голос напоминает скрежет чего-то металлического. По моим рукам пробегают мурашки.
— Мы пытались его остановить, но он вскочил туда, как чертов акробат, — кивает ее муж, затягиваясь сигарой.
Куда они позвонили?
Я замираю последи нашей подъездной дорожки, и первое, что пытаюсь отыскать – семейный Шевроле. Если и случалась беда, то она приходила от Тедди. Он или подрался с кем-то или снова пьяный разъезжал по городу и врезался в фонарный столб, как в прошлый День Независимости. Он тогда сломал ключицу и проходил с гипсом все лето...
Мой взгляд цепляется за наше старенькое бежевое Шевроле, брошенное у ворот в гараж. Утренняя роса блестит на отполированном капоте. Машина припаркована в том же месте, что и утром, и выглядит целой.
Я едва качаю головой, опровергая собственные мысли. Тедди не брал ее.
— Калеб! — внезапно раздается пронзительный крик сестры. — Стой на месте! Калеб!
Я оборачиваюсь к Челси. Она останавливается позади меня на бетонной стежке, ведущей к крыльцу главного входа. Свет фар еще заведенного пикапа Далтона бьет ей в спину. Все, что я могу разглядеть – это ее подбородок, вздернутый вверх, и трясущиеся губы. Я жмурюсь, прослеживаю за взглядом сестры и... Внутри переворачивается.
Калеб.
Наш брат. Он стоит на самом краю черепичной крыши и смотрит куда-то вдаль с таким абсолютным спокойствием, словно мира здесь, внизу, не существует. Ветер с усердием треплет края его футболки – будто в нетерпении подталкивая все ближе и ближе к тому самому последнему шагу.
Кровь в моих венах охладевает... Сердце в груди снова сжимается, но не так, как это было во время нашей перепалки с Далтоном. Сильнее. Отчаяннее. С такой силой, что мне больно дышать.
Калеб...
— Нужно было поспорить с вами на пятерку, что это ваш полоумный братец снова что-то вытворяет, — фыркает Коллинз.
Челси отвечает ему, но я не слышу ее голос.
Ничего не слышу.
В моих ушах громыхает пульс. Ноги на мгновение деревенеют, а затем происходит что-то вне моей воли. Я срываюсь с места. Самопроизвольно несусь к старому кипарису, по которому, без сомнения, Калеб туда и забрался.
Теодор научил нас этому. В детстве у них была такая забава – вылазить на крышу и пускать с нее бумажные самолетики. Когда папа заколотил выход на чердак, они облюбовали это чертово дерево у гаража, разросшееся и окрепшее настолько, что по его веткам можно было взобраться до самой верхушки.
Боже.
Боже... Только не снова.
Мои руки трясутся. Я хватаюсь онемевшими пальцами за деревянную перекладину, служившую некогда лестницей для нашего домика на дереве, и запрыгиваю наверх. Мои кеды скользят по сырой каре... Больше нет того страха, из-за которого я перестала лазать сюда в детстве. Я не могу думать ни о чем, кроме собственного брата на этой гребанной крыше.
О том, что могу не успеть. Я могу не успеть за ним.
Он спрыгнет.
Калеб спрыгнет!
По моим щекам льются слезы.
Достигнув огромного поддона, закрепленного веревками посередине кроны кипариса, я ловко залажу на него – старые доски скрипят и прогибаются. Я переползаю к толстой ветке и начинаю карабкаться вдоль нее в сторону крыльца. Белая облупившаяся краска на его сводах, будто светится в темноте.
Ветер воет у самой верхушки в паре футов над моей головой. Дерево покачивается.
— Калеб, — зову я, когда брат появляется в поле зрения. — Калеб! Прошу, Калеб...
В этот момент брат оборачивается и, когда замечает меня, на его лице отражается удивление. Он слегка пошатывается... Я едва успеваю схватиться за каркас ливневки, когда спрыгиваю с ветки на крышу. Черепица под моими ногами трещит; она такая скользкая, что на ней невозможно стоять не то, что идти.
Но мне плевать. Плевать, если я сейчас упаду отсюда – главное, чтобы Калеб остался цел.
Я больше не перенесу этого снова.
— Пожалуйста, Калеб, — тихо прошу я.
Ветер морозит мои мокрые от слез щеки и шею.
— Элли, — говорит он, наблюдая как я, спотыкаясь и едва не падая, приближаюсь к нему. — Как ты...
Брат переводит взгляд мне за спину – на этот чертов кипарис, который стоило срубить еще девять лет назад – и качает головой. Его волосы развеиваются в разные стороны. В утренних сумерках они кажутся темными, почти коричневыми. Я даже не вижу веснушек на его щеках.
— Ты боишься высоты.
— Да, — шепчу я и промачиваю соленые губы кончиком языка. — Давай слезем отсюда. Челси сейчас с ума сходит там внизу.
Калеб долго смотрит на меня так, словно пытается осознать смысл сказанного, затем оборачивается и глядит вниз на Блеквеллов и нашу сестру, которая не перестает что-то кричать. Он все еще слишком близко к краю...
Меня начинает тошнить; все внутренности огнем горят.
Опустившись на четвереньки, я доползаю до брата, хватаюсь за его штанину и увлекаю вниз. Калеб не сопротивляется. Он присаживается рядом со мной, вытягивает ноги – его ступни выглядывают из-за ливневки и повисают в воздухе. Только сейчас я замечаю, что он босой.
Его горячие пальцы находят мои ледяные, и брат переплетает наши руки.
— Здесь так красиво, — говорит он, устремляя свой взгляд снова куда-то вдаль. — Этот вид достоен, чтобы стать последним. Теперь я понимаю ее.
Нет.
Нет. Я качаю головой, проглатывая очередной всхлип.
Ледяная крыша морозит мои голые ноги. Ветер настолько сильный, что я чувствую, как натягиваются корни волос, когда он их треплет. Некоторые пряди намокли, и липнут к моим вискам, щекам и у губ; лезут в глаза. Они были заколоты. Видимо, ветки кипариса сорвали невидимки, которыми я делала себе прическу в баре.
— Как ты тут оказался? — мой голос дрожит.
— Так же, как и ты, — пожимает плечами брат. — Захотелось почувствовать, каково это. Посмотри, Элли.
Я вся сжимаюсь, уставившись на наши сплетенные пальцы.
— Посмотри, — уговаривает Калеб с улыбкой. — Если тебя хватит удар, клятвенно обещаю, что успею подхватить твое обмякшее тельце.
Но я не могу. Мне так страшно.
Я моргаю – раскаленные слезы выкатываются из внутренних уголков глаз – и осторожно поднимаю взгляд на брата. Он сидит боком ко мне. На его губах, и правда, виднеется ленивая улыбка. Я замечаю эту милую ямочку на его щеке, доставшуюся ему и Теодору от отца.
Меня поражает неожиданная догадка. Как давно он перестал принимать таблетки?
Как мы с Челси могли это упустить?
— Элли, — снова настаивает он и сжимает мою ладонь. — Ты просто посмотри. Как раз солнце встает.
Колкие мурашки щекочут, расползаясь по всему телу. С огромным усилием, я поворачиваю голову в ту сторону, куда указывает брат.
Над северной-Джексон-стрит занимается рассвет. Оранжевые лучи, поднимающегося солнца, окрашивают металлические шпили соседских домов, отбрасывают тень на участки с барбекю и качелями. В этот момент небо выглядит настолько красивым, что дух захватывает. Я вижу, как проплывающие облака, отражаются в чердачном окне Блеквеллов.
— Не знал, что у них во дворе стоит переносной бассейн, — указывает Калеб пальцем в сторону их участка.
Я киваю.
Брат хмыкает и прижимается ко мне так близко, что его тепло понемногу начинает согревать. Я все еще плачу – но теперь сложно сказать из-за страха это, боли или того странного чувства, которое передалось мне от него. Теперь я понимаю, почему Калеб выглядел таким умиротворенным.
Если отбросить все обязательства, отрешиться от происходящего, и просто смотреть туда вперед – на рождение нового дня – становится спокойно. Все заботы, переживания о неоплаченных счетах, унижения от парней вроде Синди и тоска по беззаветно утраченному – остаются гуд-то там внизу.
А то, что там, внизу, вне поля твоего зрения – такое незначительное.
Кто станет оглядываться, если впереди такая красота?
Я не хочу этого делать, но все равно в моей голове на мгновение проскальзывает мысль: мама тоже ощущала подобное в то утро? Колебалась ли она? Было ли ей страшно? Плакала ли она?
Эти размышления как лавина накрывают меня с головой, по ощущениям ломая все кости в теле. Именно поэтому я запрещаю себе даже вспоминать о ней. В семье не принято говорить о Фрэнсис Грэнхоллм, потому что спустя девять лет все еще больно.
— Наверное, она не думала в тот момент о нас, — пожимает плечами Калеб, словно прочитав мои мысли. — Я понимаю ее. Ты устаешь сражаться. Легче сделать шаг вперед, чем всю жизнь глотать препараты, слышать от врачей о своей ненормальности и раздумывать над каждым решением: нормальный человек так бы поступил?
— Ты нормальный, — не соглашаюсь я.
— В школе парамедиков с тобой не согласны, — парирует Калеб, и уголки его губ приподнимаются в злой ухмылке. — Я не прошел их гребанные тесты. Мой диагноз в базе, Элли. Они никогда не допустят психа спасать людей.
Психа? Боже, неужели он действительно считает себя таковым?
Три года назад, в шестнадцать, Калебу диагностировали маниакально-депрессивный психоз. Биполярное расстройство. Это не стало удивлением для нас – мы все жили, как на чертовой пороховой бочке, ожидая, что гены матери, рано или поздно, возьмут вверх в одном из нас.
В этот момент мои рыжие волосы откидывает вперед на лицо, и я смотрю сквозь них на профиль брата.
В ком угодно, но только не в Калебе.
В отличие от всех нас его ждало будущее. Он мог поступить в университет Оклахомы на медицинское отделение. Мог сдать на права, потому что мечтал водить машину. У него даже была девушка – та симпатичная блондинка Кендис из приличного района, где на улицах не паркуются трейлеры.
У Калеба могло быть все... Но жизнь распорядилась иначе.
— Не всегда получается так, как мы хотим, Калеб, — говорю я, удерживая его двумя руками рядом с собой. — Жизнь – как игра в карты. Все, что нас окружает – воля случая, но лишь от нас зависит как мы этим распорядимся. Даже с самым паршивым раскладом можно выиграть.
— Ты оптимистка, Элли, — не соглашается он. Рассветное солнце подсвечивает ярко-рыжие веснушки на его щеках и носу. — Наши родители прибавили могил на кладбище Гауэр, бар превратился в помойку, и Челси не может признать, что давно пора избавиться от него. Теодор первый в очереди за циррозом печени, а я...
Он начинает болтать ногами, свешенными с края крыши.
— А я в паре шагов от того, чтобы поступить как наша мать.
— Но ты не она, — мысли в моей голове лихорадочно суетятся. — У тебя лучше получается, Калеб. За эти три года, пока ты принимал таблетки...
— Меня уже тошнит от них, Элли, — повышает он голос. — Я не могу больше глотать илоперидон. В моей голове каша после него! Я даже пары страниц в книге прочесть не могу из-за того, что в глазах двоиться! Какая это жизнь, а, Элли?
Он поворачивается ко мне – его рассерженный взгляд пробегает по моему заплаканному лицу – и я чувствую, как он отстраняется. Его пальцы ослабевают и больше не держат мои.
Брат снова хочет подняться.
Я цепляюсь за край его майки и стискиваю ее настолько сильно, что ладонь сводит судорогой.
— Мы сходим к доктору, — умоляю я. — Он выпишет другой препарат.
— От прошлого у меня были галлюцинации! — переходит он на крик.
— Мы... — ком встает поперек горла. — Калеб...
Пожалуйста.
Я беспомощно хватаюсь за него, но брат сильнее. Он начинает тащить меня за собой, пытается отодрать мои руки от своей одежды. Обнаженная кожа моих ног скользит по этой чертовой черепице, шорты цепляются за выступающие гвозди.
Край так близко.
Еще немного и мы вместе упадем отсюда. Но мне не страшно. Я не чувствую ничего, кроме отчаяния и бездонной пустоты в груди, с каждым месяцем, годом и днем поглощающей то немногое, что осталось от прежней Элли.
Я буду держаться за Калеба, даже если он спрыгнет, потому что смерть – лучше того, что преподнесет жизнь после его ухода.
— Ты пугаешь сестру, приятель, — неожиданно раздается позади нас.
Калеб замирает; его зеленые глаза расширяются и становятся похожими на два огромных блюдца. Я оборачиваюсь, прослеживая за его взглядом.
От кипариса в нашу сторону осторожно пробирается мужчина – старенькая черепица стонет под его массивными армейскими ботинками. На нем синие, почти черные, брюки и рубашка с коротким рукавом; блики от металлического жетона на его груди, слегка бьют по глазам.
— Ты Калеб, верно? — улыбается незнакомец. — Твоя семья внизу очень переживает.
Я замечаю боковым зрением сине-красные всполохи на нашей подъездной дорожке. Из-за того как сильно шумит ветер наверху, голоса снизу практически не слышны – до нас доносится только рокот двигателя грузовика.
911.
Миссис Эйприл вызвала спасателей.
Калеб тоже понимает это. Его виноватый взгляд опускается на меня. Затем брат присаживается на корточки и, мы возвращаемся в прежнее положение. Я подтягиваю исцарапанные ноги к груди – внутренняя поверхность бедер саднит.
Видимо, я поранила кожу о выступающие сколы черепицы.
— Меня зовут Рассалас, — пожарный доходит до середины крыши, осторожно присаживается и на полусогнутых ногах подползает к нам.
Раздается скрип стропил. Мужчина тоже слышит его – он отходит от края и начинает избирательно наступать на более-менее крепкие участки козырька.
Чудо, если крыльцо выдержит всех нас троих. При мне крыша ни разу не ремонтировалась. За все эти девятнадцать лет, если не больше, ураганные ветра и термиты изрядно потрепали ее.
— Забери ее отсюда, — говорит Калеб. — Она боится высоты.
Рассалас смотрит на меня, затем на наши сцепленные с братом руки. Ветер застревает в его коротких темных волосах – некоторые кажутся слегка мокрыми по всей видимости из-за геля, которым были уложены.
— Фанат Годзиллы? — его вопрос сбивает с толку. Мужчина указывает на футболку Калеба с изображением ящера. — Смотрел последний фильм?
— Я фанат футболок за бакс в секонд-хенде, — Калеб слегка подталкивает меня к спасателю. — Забери ее.
— Нет! — качаю я головой. — Сначала ты отсюда слезешь!
Я по-прежнему не позволяю ему разомкнуть наши руки. Мне кажется: стоит отпустить его, и он обязательно прыгнет. Взгляд Калеба все еще немного безумный – совсем как у нашей матери когда-то. Пусть и не так хорошо, как Челси и Теодор, но я помню ее выходки.
Если брат не принимал таблетки долгое время, от него можно было ожидать чего угодно.
— Давай поступим так, — соглашается Рассалас. Его голос словно обволакивает, и от этого становится тепло и спокойно. — Мой друг сейчас поднимет лестницу, и мы с тобой спустимся. А потом я вернусь за...
Его карие глаза находят мои.
— Элли, — шепчу я.
— А потом я вернусь за Элли, — заканчивает спасатель.
Калеб хмурится.
— Нет. Я не оставлю сестру одну на крыше.
— Тогда мой друг поможет тебе, — предлагает Рассалас. — Мы с Элли спустимся вслед за вами.
Соглашайся. Я смотрю на Калеба.
Тень противоречия отражается на его лице: здравый смысл и болезнь борются внутри него. Я это вижу. Брат любит меня. Чертовски любит меня, Челси и Теодора, и последнее, чего он хочет – это причинить нам боль.
Это доказывает каждая проглоченная им таблетка, каждая терапия, которую он посещает вопреки собственным желаниям.
— У всех случаются трудности, Калеб, — произношу я одними губами. — Сдать все карты – не выход. Попробуй сделать что-то с тем, что есть?
Пожалуйста.
— Ты поможешь, Элли? — наконец произносит он, обращаясь к пожарному.
Стон облегчения прорывается сквозь мои губы. Давление на груди ослабевает, и я на секунду обессиленно прикрываю глаза.
Пусть его поскорее снимут. Пусть этот проклятый день уже закончится, наконец.
— Я здесь для того, чтобы помочь вам обоим, приятель, — улыбается спасатель. Затем он тянется к рации на своей груди: — Кэп, готовьте лестницу. И пусть Эдвард поднимется за парнем.
— Пару минут, Рассалас, — спустя несколько секунд сквозь помехи отвечают ему.
— Готов поспорить: твое имя не разу правильно не написали на стаканчике с кофе, — смеется брат.
— Моя мать была фанаткой сборника с именами для детей за один бакс, — продолжает Рассалас шутку брата, и мои губы приподнимаются в улыбке.
Калеб покачивает головой, понимая, что его подловили. Он указывает на свою футболку.
— В 1984 году вышел лучший фильм про Годзиллу. Все, что после него, я не смотрел.
Рассалас присаживается рядом с нами, и его штанина касается моей обнаженной ноги. По коже пробегает электрически разряд. Я выжидаю пару секунд и подтягиваю коленки ближе к себе, надеясь, что он этого не заметил.
— Не любишь спецэффекты?
— Вроде того, — пожимает плечами брат.
Внизу происходит копошение, затем до нас доносится механический гул и скрежет. Спустя минуту у края крыши останавливается металлическая, укрепленная пожарная лестница. По ней уже взбирается вверх еще один спасатель в такой же форме, что и Рассалас.
Я с интересом изучаю их нашивку на правом плече – на ней изображен огромный грифон с распахнутыми крыльями, из его массивного клюва струятся языки пламени.
Это символ их части? Я вроде бы слышала, что у каждого пожарного депо есть свой символ-талисман. Их – грифон?
— Она с детства боится высоты, — еще раз обращается Калеб к Рассаласу.
— Я позабочусь о твоей сестре, — обещает он.
Тем временем второй пожарный уже достигает одного уровня с нами. Он протягивает руку моему брату, и я с трудом размыкаю наши с Калебом ладони.
Замлевшие пальцы сводит судорогой.
Я смотрю на него до тех пор, пока он перебирается на лестницу и в тандеме со спасателем спускается вниз.
Вскоре их головы пропадают из виду. Только спустя мгновение, когда я слышу облегченный крик сестры, мое сердце, пребывавшее до этого в подвешенном состоянии, срывается вниз.
Из глаз выкатываются последние слезы.
Он мог спрыгнуть.
— У него биполярное расстройство, — тихо произношу я, обращаясь к мужчине, оставшемуся со мной на крыше. — Он бы так не поступил, если...
Я усердно тру пальцами затекшую руку, глядя прямо перед собой.
Не хочу, чтобы он считал Калеба психом. Брату и так досталось от сверстников в старшей школы. Он не заслуживает всего, что на него навалилось.
— Он не такой.
— Все в порядке, — успокаивает мужчина.
Нет, не в порядке. И в порядке не будет.
Рассалас подходит к выступу, где виднеется лестница, и обменивается жестами с напарниками внизу. Мышцы под загорелой кожей его предплечий перекатываются при каждом движении. Его внушительная фигура отбрасывает на меня тень.
Я утираю запястьем свои глаза и мокрые щеки, пытаясь представить, как выгляжу со стороны. Зареванная, взлохмаченная, пахнущая отвратительным пивом и арахисом после смены в баре. Я и без того не относилась к числу тех впечатляющих девушек, на которых обращали внимание парни.
Знаю, что это последнее, о чем стоит думать в подобной ситуации, но...
— Теперь наша очередь, — прерывает ход моих мыслей Рассалас. — Видела, как делал это брат?
Я киваю.
Мужчина становится двумя ногами на лестницу и спускается на пару ступенек, чтобы занять более уверенную позицию. Он протягивает ко мне руки, и снова улыбается так тепло, отчего у меня в груди переворачивается.
— Подползай осторожно ко мне, — повторяет пожарный, когда я не двигаюсь с места. — Сначала передом, потом я помогу тебе развернуться.
На словах все просто.
Сделав пару глубоких вздохов и, наконец, совладав со страхом, я начинаю осторожно съезжать бедрами по черепице. Мои шорты цепляются за гвозди – слышится тихий треск ткани в нескольких местах. Но джинсы – последнее, что меня интересует в данный момент.
Я могу думать только о своей шее, которую обязательно сверну упав отсюда.
Боже.
— Еще немного, — успокаивает мужчина.
Когда я практически достигаю края, он ловит рукой одну из моих лодыжек и подтягивает к себе. Мой правый кроссовок упирается в перекладину лестницы. Его ладонь такая горячая. Волна мурашек рассредоточивается вверх по моей ноге.
Сердце начинает стучать быстрее.
— Попытайся развернуться, — слышу я его негромкий голос, и киваю.
Еще немного.
Перенеся вес тела на руки, я начинаю осторожно переворачиваться. В этот момент одна из черепиц, по всей видимости расколовшаяся под ногами Калеба, вылетает из-под моей ладони. И я слышу громкий треск!
Прямо перед моими глазами, так же ярко, как и в тот день, возникает наше бетонное крыльцо, залитое кровью. Она повсюду. На ступеньках, подъездной дорожке, на одежде Теодора...
Ледяной озноб прошибает каждую клеточку моего тела. Я в панике жмурюсь.
— Боже... — вырывается всхлип из моих легких.
— Все в порядке, — успокаивает Рассалас.
До меня доносится скрип его армейских ботинок; мужчина поднимается выше, оказываясь на одном со мной уровне. Он хватается за обе мои ноги и возвращает ступни обратно на первую ступеньку.
Я чувствую под подошвами металлическую перекладину не больше пары дюймов в ширину. А еще порывы ветра настолько сильного, что мои ноги шатает.
Меня начинает бить дрожь. Мышцы деревенеют.
— Иди сюда.
— Я не могу пошевелиться, — в панике качаю я головой. — Не могу.
— Элли, — настойчиво зовет он. — Посмотри на меня.
По моим щекам вновь начинают литься слезы.
От страха голова кружится. Я хватаюсь за черепицу, словно уже лечу с этой чертовой крыши вниз, и проклинаю про себя Калеба всеми известными мне словами.
— Элли... Элли!
— Я не думала об этом, когда лезла сюда, — плачу я, ужасно стыдясь своей реакции. — Боже.
— Ты спасла своего брата, — голос Рассаласа становится еще мягче, ниже. — Знаешь, сколько суицидов можно было бы предотвратить, окажись все такими же храбрыми, как ты?
Я чувствую, как его ладони поднимаются вверх по моим лодыжкам. Кожа его пальцев такая грубая – и это трение вызывает во мне что-то такое, что отвлекает от мыслей о высоте.
Дрожа, я высовываю кончик языка и промачиваю губы. Вязаный край топа щекочет мой потный живот. Отвлекшись на это ощущение, я вспоминаю, что оставила футболку Калеба в туалете «Веселой Френсис».
— Элли? — я с трудом разлепляю глаза и смотрю на него. — Я не видел никого храбрее тебя, слышишь?
Его карие с прожилками цвета темного-шоколада глаза захватывают все мое внимание. Я оцепеневаю, но не как раньше. Это нечто другое. Слова, которые он говорит...
То, как он это говорит.
Обучают этому всех спасателей или это только его уникальный талант, но Рассалас отличный психолог.
— Попробуем еще раз?
Я медленно киваю.
Мужчина спускается ниже – не разжимая хватку на моих ногах – и терпеливо ждет. Приподнявшись, я переворачиваюсь на живот и начинаю неловко сползать к нему.
Мои руки и ноги гудят.
Достигнув лестницы, я спускаюсь на самую верхнюю перекладину. Вся эта металлическая конструкция хрупко шатается под нами. Мои пальцы до боли врезаются в перила.
Я прикусываю нижнюю губу – внутренности как будто находятся в состоянии свободного падения.
— Ты настоящий боец, — подбадривает Рассалас.
Эти слова звучат прямо над моим ухом. Вздрогнув, я от неожиданности оборачиваюсь и утыкаюсь носом в серебристую нашивку с его именем на груди.
Рассалас Диаз.
Меня окутывает аромат стирального порошка и еще чего-то терпкого. Жар опаляет щеки. Шерстяные нитки топа врезаются в ставшую внезапно чувствительной кожу.
— Я... — горло сводит.
— Просто шагай за мной.
Он накрывает мои ладони на перекладинах своими, и мы начинаем двигаться в унисон. Его грудная клетка с каждым вздохом опадает на мою обнаженную спину. Я чувствую, как его металлический жетон врезается в мою лопатку, как пуговицы на рубашке отпечатываются на позвоночнике.
Его широкая спина полностью закрывает меня от ветра.
Становится жарко.
Очень.
Это ощущение тепла и безопасности обезоруживает. И впервые за прошедшие девять лет со смерти матери я чувствую... спокойствие. Хочется прикрыть глаза, и спускаться по этой лестнице вечность, только бы снова не возвращаться в реальность.
Но это – увы – невозможно.
Постепенно голоса становятся отчетливее. Я слышу причитания сестры, разговоры незнакомых мне людей. Рассалас последний раз выдыхает – пряди моих волос на висках колышутся – и отстраняется.
Он спрыгивает с лестницы и, придерживая меня под руку, помогает встать двумя ногами на землю. Мир подо мной кружится. Я настолько смущена происходящим, что не могу поднять на него взгляда.
Мои щеки горят.
— Таков протокол, — долетают до меня обрывки фраз. — Мне нужно вызвать бригаду. Ваш брат хотел спрыгнуть...
— У нас нет страховки, — с нажимом, видимо, уже не в первый раз повторяет сестра. — Его увезут в государственную клинику. Вы хоть представляете себе, что происходит в этих клиниках?
Нет, Калебу, туда нельзя.
Я нахожу глазами сестру.
Она стоит спиной ко мне, общаясь с еще одним пожарным. Его форма выглядит иначе – на ней больше нашивок, и рация не такая маленькая, как у других, и не крепится к его груди ремешками. Виски мужчины уже тронула седина. Судя по всему, он был старшим по званию.
— Кэп, — обращается к нему Рассалас, пересекая нашу подъездную дорожку. — Парень не хотел прыгать. Он вылез на крышу, чтобы проверить дымоход, и просто испугался.
Что он...
Лицо Челси недоверчиво вытягивается. Она оборачивается на меня, и мы просто смотрим друг на друга в недоумении.
— Девочки придумали себе то, чего нет, — заканчивает он, указывая в мою сторону. — Мы приехали спасать не парня, а его сестру. Она полезла вслед за ним и у нее случилась паническая атака.
Капитан выразительно смотрит на своего пожарного, и с некоторым промедление кивает. Я вижу, как он вешает свою рацию, больше похожую на стационарный телефон, на пояс.
— Напишешь рапорт, сержант Диаз.
— Да, сэр.
Из-за переизбытка эмоций и адреналина покалывает в пальцах. Я сцепливаю их перед собой и преисполненная благодарности смотрю на Рассаласа.
Словно почувствовав это, мужчина оборачивается, и мы снова сталкиваемся взглядами. Ему приходится щуриться из-за слепящего солнца.
— Спасибо... — шепчу одними губами.
Мужчина кивает.
Внезапно что-то заставляет его нахмуриться. Взгляд темно-карих глаз устремляется мимо меня, и на его красивом лице проскальзывает легкая тень сожаления.
Я наблюдаю за ним до тех пор, пока Рассалас, так и не совладав с собой, разворачивается и отдаляется к пожарной машине.
И по какой-то причине осознание того, что это наша последняя встреча, причиняет мне боль.