ГЛАВА 1
Эллиана Джулетт Грэнхоллм
Год спустя.
Эдмонд, штат Оклахома
— У нас осталось четыре упаковки апельсинового сока. И судя по сроку его стоило выкинуть уже... — я щурюсь, пытаясь разглядеть маленькие цифры в темноте барной стойки, — уже позавчера, Челси.
— Черта с два, — бормочет себе под нос сестра.
Мне не нужно видеть ее лица, чтобы знать: она обязательно кривится и покусывает внутреннюю штангу своего пирсинга Монро. Челс всегда так делает, когда что-то выходит из-под ее контроля.
— Сделаем сегодня счастливый час на Волосатый пупок, — предлагает сестра, и я слышу, как она переворачивает страницу нашей инвентаризационной книги, внося в нее пометки.
Отличная идея, только если... Оставив в покое коробки с соком, я просовываюсь внутрь шкафчика в поисках синих горлышек бутылок со шнапсом. То, что продавалось лучше всего, мы специально хранили на нижних полках около галлонов с пивом – так было сподручнее находить нужную выпивку.
Что-то дорогое вроде Хеннеси и Хуарес красиво стояло на витринах позади меня и открывалось раз в месяц, когда мистеру Шимерли приходило пособие по безработице.
Или, когда сюда проездом забредали пьяные парни из высшего общества с кучей баксов в кошельке.
— Это отличная идея, Челс, — произношу я вслух. Мои коленки, замлевшие от долго нахождения на четвереньках, врезаются в деревянный пол. — Но у нас нет ни одной бутылки шнапса.
— Они на складе, — отвечает сестра. — Тедди должен был привезли вчера выпивку.
Но он не привез.
Осторожно, чтобы не приложиться затылком о деревянную столешницу, я выползаю из-под барной стойки и поднимаюсь на ноги. Челси все так же сидит, покручивая карандаш между пальцами, и пытается свести наши плачевные цифры.
— Если все пойдет в том же духе, мы не сможет заплатить по счетам в этом месяце, — шумно вздыхает она, пряди ее светлой челки-шторки слегка колышутся.
Я знала об этом еще на прошлой неделе, когда заполняла налоговые декларации. Мне не хотелось расстраивать ее раньше времени. Как бы Челси сказала: я единственная из Грэнхоллм, кто до сих пор сохранил в себе частичку оптимизма.
Я просовываю пыльные ладони в задние карманы своих коротких джинсовых шорт и виновато смотрю на сестру. На моем языке вертятся тысячи слов, но мне нужно выбрать те, которые меньше всего расстроят ее, когда я сообщу ей об очередном промахе нашего брата.
На самом деле он стареется. И это, правда, а не очередная моя призрачная мечта. В последнее время у Тедди начинало получаться – на этой неделе я два раза видела его трезвым.
— У Теодора вчера была встреча АА, — захожу я издалека, наблюдая за реакцией Челс. — Его куратор сказал, что на следующей неделе он получит значок.
Старшая Грэнхоллм кивает, постукивая стирающим кончиком карандаша по своим губам. Под ее густо накрашенными ресницами виднеются легкие очертания синяков – остальное перекрывает тональный крем.
Она выглядит такой уставшей, что не может не угнетать. Мы обе все эти прошедшие месяцы работали на износ, чтобы погасить долг за крышу перед строителями. Во время последнего урагана у «Веселой Френсис» сорвало черепицу вместе с ливневками и частью потолка.
Это было год назад – и мы еще не погасили наши долги даже не половину.
— Тедди задержался там, — продолжаю я. Ложь горчит на моем языке. — И... — я выпаливаю на ходу: — Он не забрал выпивку у поставщика.
Старшая Грэнхоллм на мгновение замирает. Затем, я вижу, как она прикрывает глаза и, отложив на столешницу карандаш, проводит руками по своему слегка влажному от пота лицу.
Позавчера у нас накрылся кондиционер, но даже с ним лето в Оклахоме трудно переносить.
— Челси, я придумаю что-то...
— Давно пора отвадить Теодора отсюда, — шепчет она. — Сначала Калеб, потом он. Что за мать твою происходит с теми Грэнхоллмами, у которых есть яйца?
Калеб и Тедди – не одно и тоже, и она это прекрасно знает.
Я подхожу к ней ближе и пытаюсь вглядеться в лицо сестры, но Челси отворачивается. Злые желваки бугрятся на ее розовых щеках.
Мне становится так стыдно. Стыдно, что я не проконтролировала вчера Теодора и не заставила его съездить к Менни за товаром. Стыдно, что я все еще не получила собственные водительские права. Стыдно, что эта дыра – наш семейный бар с воодушевляющем названием «Веселая Френсис» - превратился в такую помойку.
Мне стыдно, черт возьми, за все на свете. И это гребанное чувство стыда поселилось в моей груди в тот самый момент, когда у мамы произошел последний срыв.
— Челси, — я слышу дрожь в собственном голосе. — Я придумаю что-то.
Но сестра меня не слышит. Она подскакивает с барного стула – его ножки скрипят на старом деревянном полу – и тянется за своим красным айфоном, лежащим рядом с инвентаризационной книгой. Шиммерный блеск на ее пухлых губах сверкает.
Я вглядываюсь в ее красивое, несмотря на все трудности не утратившее свежесть лицо двадцатипятилетней девушки, и ничего на нем не нахожу. Ни одной эмоции. Эту черту характера в Челси я одновременно ненавижу и люблю.
Когда случилось то, что случилось, именно она как старшая взяла все в свои руки. Если я и Калеб постоянно плакали, а Теодор напивался и пропадал неизвестно где, то она ни разу не позволила себе подобного. Она брала и делала: подтирала наши слезы, затаскивала невменяемого Тедди в его комнату, ухаживала за нашим отцом, пока тот еще был в своем уме.
Вот, кто был настоящем супергероем, а не тот неудачник в трико и с плащом из страниц комиксов, которыми в детстве зачитывался Калеб.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я, когда она начинает яростно стучать пальцами по экрану смартфона.
Красный лак на ее ногтях откололся и выглядит так же хреново как и у меня – мы все утро пытались отмыть холодильники для закусок, которые купили по дешевке на Ибей.
— Пишу Далтону.
— Нет, Челси, — раздосадовано кривлюсь я, перегибаясь через барную стойку, и пытаюсь отобрать у нее телефон. — Только не ему, пожалуйста.
Челси отмахивается от меня, последний раз тычет указательным пальцем в экран айфона и прячет его в задний карман таких же как у меня джинсовых шорт. Я смотрю на нее во все глаза, и, клянусь, вам: выражению моего лица позавидуют все голливудские актрисы.
Настолько оно, мать его, красноречиво!
— Ты в своем уме? — злюсь я.
Далтон Коллинз – из тех ублюдков, которые считают, что поднять руку на девушку в качестве профилактики иногда полезно! Из-за него Теодор прошлым летом провел десять дней на исправительных работах, когда сломал его кривой нос!
— Я одна не затащу десять коробок выпивки туда и обратно из пикапа, — пожимает она плечами как ни в чем не бывало. — Пусть заслуживает прощение за свой прошлый поступок.
Прошлый поступок?
Мои брови приподнимаются так высоко, что лоб начинает болеть.
Боже, нет, это выше моих сил.
Я громко фыркаю, отворачиваюсь от сестры и тянусь за махровым полотенцем, чтобы хоть чем-то занять свои руки, которые так и чешутся отобрать у нее телефон и удалить все то, что она написала Далтону.
Намотав ткань на кулак, я просовываю его в пивной стакан и начинаю усердно протирать.
Прошлым поступком она назвала тот случай, когда он оттаскал ее за волосы плевать мне из-за чего. Челси оправдывала его тем, что в тот вечер она тоже вспылила, и после их драки Коллинзу наложили пять швов. Но, постойте-ка, а что было в День Благодарения? Или в прошлое Рождество, когда она проторчала в больнице с сотрясением, а этот урод даже не удосужился оплатить ее медицинский счет?
Ни-че-го.
Только когда женщины прекратят оправдывать насилие в свою сторону, мужчины начнут думать прежде, чем делать.
Именно поэтому у меня до сих пор не было отношений. Мне хватило трех, нет четырех, включая Далтона, неудачных примеров. И простят меня мои два брата и отец.
Я заканчиваю со стаканом, откладываю его обратно на поднос рядом с пивным краном, и тянусь за следующим. Сестра молчит, собирая в стопку наши бумаги, которые она разложила на стойке.
В баре царит тишина.
Я слышу, как на улице с визгом проносятся редкие машины; парочка парней проходит мимо закрытых дверей «Веселой Френсис» смеясь и перебрасываясь какими-то шутками. Уличные фонари светят так ярко, что пробираются внутрь нашей забегаловки сквозь оклеенные плакатами окна, и тонкими полосами подсвечивают пыль, клубящуюся в воздухе.
Я осторожно поднимаю глаза, боясь поймать на себе взгляд сестры, и осматриваю это место.
Когда-то у «Веселой Френсис» дела шли хорошо. Лет пятьдесят назад, когда наш дедушка открыл это место, сюда захаживали работники железной дороги, охотники за торнадо со своими странными приборами и кучей денег, которые им платили за их бессмысленные исследования. Не знаю как, но мистер Грэнхоллм был одним из тех немногих, кому удавалось приторговывать выпивкой во времена сухого запрета.
Судя по всему, он любил этот бар.
Словно впервые, я разглядываю кирпичные стены, увешанные вывесками и смешными эмблемами с изображением ковбоев, кактусов и маленьких вихрей торнадо, хаотично развешанных повсюду. Среди украшений висит испещренная тысячами дротиков мишень для дартса; рядом с ней у стены стоит музыкальный автомат – все совсем как в моем детстве, правда, сейчас в нем горит меньше лампочек.
Со временем здесь появился стол для бильярда – мы чудом уместили его справа от барной стойки рядом с дверьми в туалет. Когда возле них собирается очередь, играющим приходится несладко, но люди все равно любят это место. Ведь оно не в поле зрения моей сестры, и она редко замечает их удары кием по головам друг друга.
Я путешествую взглядом между деревянными столами и стульями, расположенными посередине большого, залитого приглушенным светом потолочных ламп помещения, и не могу сдержать улыбку, когда дохожу до той самой стены воспоминаний.
Недавно мистер Шимер – один из наших завсегдатаев – обмолвился, что гости называют ее стеной Прошлого. Смысл тот же, я считаю. Просто слово «воспоминания» мне нравится больше.
Из дальнего угла, слева от входных дверей, на меня смотрят тысячи фотоснимков, сделанных в стенах этого бара в разные периоды времени. На каких-то мой еще молодой дедушка с чернокожими исполнителями джаса из Нового Орлеана – папа рассказывал, что в тот год они гастролировали по штатам, и когда забрели к нам это стало настоящим спасением для только что открывшегося бизнеса.
На каких-то бабушка в костюме старлетки разносит бокалы шампанского на Рождество; где-то мелькает мой маленький папа с закусками и улыбается своей белозубой улыбкой на фоне десятков гостей, сидящих за столами в этом зале.
С такого расстояния я не могу разглядеть изображения достаточно четко, но мне и не нужно. Весь этот бар я знаю как свои пять пальцев – он стал тем самым местом, где я провела свое детство, и на что сейчас убиваю лучшие годы своей жизни.
Когда бокал в моих руках прекращает скрипеть, я понимаю, что все это время не двигалась.
— Заменим шнапс на водку. С прошлой вечеринки ее осталось еще два ящика, — произносит сестра.
Наперевес с папками бумаг и кучей наших неоплаченных счетов, она поднимает перегородку и заходит ко мне за барную стойку.
Я отворачиваюсь к настенным часам и проверяю столько у меня есть времени до открытия, чтобы привести себя в порядок. Десять минут. От жары туш на ресницах осыпалась, а майка насквозь пропиталась потом и прилипла к спине. Даже моя улыбка не обеспечит мне и пару-тройку долларов чаевых в таком виде.
А они мне очень были нужны.
Мы открывались в пять вечера и закрывались с последним клиентом – иногда это было в три ночи, а иногда и в шесть утра, пока чья-то злая жена не врывалась сюда и не забирала своего непутевого мужа.
— На, переоденься вот в это, — сестра достает из одного из шкафов какой-то бумажный сверток и бросает его мне.
Едва успев обернуться, я ловлю его в сантиметре от своего лица. Упаковочная бумага, хрустит, проминаясь под моими пальцами.
— И что это?
— Ты же хотела оплатить себе эти бесполезные курсы Эксель, — пожимает плечами сестра, на что я снова качаю головой.
Бессмысленно объяснить ей, что это поможет мне облегчить работу над нашими налоговыми декларациями. Это не поступление в колледж, о котором я даже мечтать себе позволить не могла. Всего лишь двухнедельные курсы, правда, они стоили как моя двухмесячная зарплата в лучшие наши дни.
Вся выручка из бара покрывала семейные счета и долги. Единственное, что шло в карман нам с сестрой и братьям, когда они вспоминали о своих обязанностях, – скудные чаевые.
Я начинаю с детским восторгом разворачивать свой неожиданный подарок.
— Челси! — клянусь, улыбка еще никогда так быстро не сходила с моих губ. — Не знаю, какую шлюху ты ограбила, но... — я кручу в руках кусок вязанной ткани с завязками, пытаясь разобраться, где тут зад, а где перед. — Что это вообще такое?
Сестра складывает руки на груди, и осматривает меня тем самым фирменным взглядом: «не будь идиоткой, Элли». У нее в запасе еще имелись: «сгинь с моих глаз, Теодор», «захлопни свой рот, Далтон» и... «где твои таблетки, Калеб».
— Во-первых не у шлюхи. Это топ Медисон, — на моем лице отражается еще больше обреченности после ее слов. Если это вещь Менди, ее не спасет даже химчистка. — А, во-вторых, нам нужно привлечь больше клиентов. Если ты оголишься, Синди притащит сюда своих дружков поглазеть на тебя, и они купят что-то из красивых бутылок.
Только не Синди, ради всего святого.
Я выбрасываю холщовую бумагу в мусорное ведро, борясь с желанием послать вслед за ней и этот чертов топ. Если я надену его, придется сделать это без лифчика из-за открытой спины, и тогда вся моя грудь будет выставлена напоказ.
Со временем черлидерской формы она выросла до третьего размера, и теперь я тратила больше времени на поиск одежды в масс-маркете. И парни стали замечать меня гораздо чаще, чем в школе.
— Челси...
— Элли, Господь Бог, — восклицает сестра. Она разводит руки в стороны и крутиться передо мной, демонстрируя свой похожий топ.
На ней все открытые вещи сидят идеально. Моей сестре повезло родится с этой ее гладкой бронзовой кожей и светлыми ангельскими волосами, доставшимися ей от матери. Мы же с братьями пошли в нашего отца ирландца. Я не загорала летом, а чертова рыжина сумела добраться даже до моих бровей.
Меня понимал только Калеб, который как и я сгорал на солнце как поросенок на вертеле.
— Я же не умерла. Давай, надевай эту тряпку и скорее приводи себя в порядок. Сегодня у железной дороги зарплата, мужики попрут в бар, закажут выпивку и расстанутся со своими денюжками.
А еще сюда припрется Синди, и мне снова придется терпеть его дебильные шутки.
Я обязательно бы поспорила с ней, будь у меня на это силы. Месяц работы без выходных и пару часов быстрого сна, разбавленного тревожными мыслями о наших счетах, порядком измотали.
Устало вздохнув, я сую топ под мышку и направляюсь в сторону туалета, чтобы переодеться.
— Тебе все равно однажды придется оголится перед кем-нибудь, Элли, — дерзко бросает мне вслед сестра. — Считай это тренировкой!
Не оборачиваясь, я вскидываю руку со средним пальцем над головой и скрываюсь в уборную. Дверь за мной со скрипом захлопывается, оставляя позади громкий смех сестры. Желтоватый свет в основном помещении бара в туалете сменяется на синий – по инерции я щурюсь, до сих пор не привыкнув к нему.
Пришлось сменить эти лампы два года назад, когда в одной из кабинок чуть не скончалась от передоза Эшли как-то ее там. Она была бывшей одноклассницей Челси – именно сестра и нашла ее со шприцом в вене в тот день.
Я швыряю в раковину топ и гляжу на зекало перед собой. Мое отражение по ту сторону улыбается. Рыжие волосы и брови из-за освещения кажутся ярче, чем они есть на самом деле, зато синяки под глазами пропадают.
Я наматываю на указательный палец край футболки Калеба, которую стащила у него сегодня утром, и принимаюсь вытирать веки от туши.
Ладно, в чем-то Челси и права. Мне нужны были деньги.
И к тому же вряд ли Синди появится здесь сегодня. Я не одна пользуюсь его интересом. Возможно, он зависает со своими друзьями где-нибудь в центре, где выпивка лучше и стены не пропахли запахом сигарет и дешевого пива.
Синди Макконахи – звездный квотербек, в школьные времена все девчонки в моем классе сохли по нему. До того момента, как я не узнала о том случае с Тайрой, он и мне нравился.
Умывшись, я привожу в порядок свои взлохмаченные волосы: красиво закалываю их у висков, чтобы открыть лицо – и кое-как напяливаю на себя это чертово безобразие, принадлежащие Медисон.
Когда я уже практически готова, в зале начинают играть гитарные рифы, и сестра кричит:
— Эллиана!
— Иду!
Скомкав футболку, я прячу ее в шкафчик под умывальником, туда же отправляю свою косметичку, закрываю все на замок и под ритмичные удары Livin' La Vida Loca - Autumn Kings выбегаю в бар.
***
Он появился.
Сволочь Макконахи и двое его недалеких дружков – Итан и Кристиан – всю чертову ночь пили шоты и платили за напитки тех, кто произносил тост «за сиськи Элли Грэнхоллм!».
Идиоты.
Я зло встряхиваю поднос – в мусорное ведро летят грязные салфетки и арахисовая кожура – затем передаю его сестре и тянусь за следующим, когда замечаю на барной стойке смятые десять баксов. Лужа пива, пролитая недавно мистером Шимерли, уже добралась до них, намочив кудри Гамильтона.
Синди швырнул их, даже не посмотрев куда. Десять баксов – вот сколько стоили его издевательства надо мной.
В глазах собираются слезы, и я, отворачиваясь к урне, закусываю губу.
Все мужчины такие свиньи?
— Куда это нести? — раздается очередное кряхтение Далтона в дверях.
— В подсобку, — кивает сестра на дверь позади нас, протирая очищенный мной поднос мокрым полотенцем. — Только не ставь коробки друг на друга. Мы с Элли их потом не спустим.
— Будет сделано, детка, — слащаво улыбается ей Коллинз.
Челси фыркает, и я краем глаза замечаю их переглядки с ее уже сотни раз бывшем парнем. Клянусь, будь в моем желудке ужин, он бы уже оказался в этом мусорном баке.
Я трясу поднос усердней чем нужно и тот выскальзывает из моих пальцев, с громким бренчанием приземляясь на пол. Челси тут же переводят внимание на меня.
— В чем дело?
— Ты знаешь, в чем, — огрызаюсь я.
Покончив очищать поднос, я передаю его ей, затем задвигаю ногой урну под стойку и тянусь за полотенцем, чтобы вытереть руки.
— Ты ведешь себя как ребенок, — тихо качает она головой, чтобы Далтон нас не услышал.
Я смотрю на дверь, за которой только что скрылась его широкая татуированная спина, и молюсь всем Богам, чтобы в эту самую минуту на нас обрушилось торнадо и унесло Коллинза вместе с крышей.
— Мы бы справились и без него.
— Если Синди испортил тебе настроение, прекрати срываться на мне, — парирует Челси.
Я наблюдаю как она складывает чистую посуду в тумбочку.
К концу смены Челс собрала длинные волосы в высокий хвост, под ее нижней губой и на плечах блестят бисеринки пота. От жары нет спасения даже ночью: мои джинсовые шорты промокли насквозь и сейчас прилипли к заднице как вторая кожа.
Зато я теперь с уверенностью могу сказать: все пьяницы Эдмонда не прочь попотеть в грязном баре ради скидки на Волосатый пупок. Мы использовали весь просроченный сок.
— Синди? — переспрашивает Далтон, когда выходит из подсобки. — Тот самый квотербек?
Они снова переглядываются с моей сестрой, и я до смерти хочу удариться головой о стену.
— Помниться, с ним ты ходила на Выпускной, мелочь? — обращается Коллинз ко мне.
Уверена, в его голове такое обращение звучит чертовски смешно.
— Я не ходила на Выпускной, — бросаю я сквозь зубы и отворачиваюсь в поисках бутылки с водой.
Поскорее бы этот день закончился. Я была на ногах с семи утра – еще пару часов и практически сутки – и мечтала только о горячем душе и спокойном сне. Завтра... сегодня воскресенье – смена Теодора.
Если он в этот раз не налажает, то у меня выдастся выходной.
— Ну ты же куда-то с ним ходила, — с дебильной интонацией говорит Далтон.
Я тянусь за своей бутылкой минералки, когда прямо перед моим носом появляется его волосатая ладонь. Коллинз первее меня перехватывает воду и вскидывает руку над головой, чтобы я не смогла дотянуться. Его мускулистая грудь сотрясается от хохота.
До меня доноситься запах его пота и вонючих сигарет, которые он вытаскивает из своего рта только для того, чтобы отпустить грязную шутку в сторону Челси.
В желудке переворачивается.
Он слишком близко.
На моем месте любая бы визжала от радости. Медисон называет его Далтон-американские-горки – сколькие на нем уже покатались, и сколькие еще хотят. Несмотря на все его шесть футов ростом, очаровательную мордашку с голубыми глазами, модельную стрижку и десятки бунтарских тату - меня он никогда не привлекал.
Возможно, из-за того, что я знала о его любви распускать руки. А, возможно, из-за того, что у меня просто на просто, голова была на плечах.
— Я никуда с ним не ходила, — кривлюсь я. — С ним и парнями вроде тебя я не вожусь, Далтон.
Его синие глаза сужаются. Коллинз опускает бутылку – не будь рядом со мной Челс, уверена, она полетела бы мне в голову – и осматривает меня с ног до головы как подобает мужчинам. Под моей кожей начинает зудить.
— Правильно делаешь, мелочь, что не водишься с теми, у кого на тебя не встает, — выплевывает он. — Если хоть у кого-то на тебя вообще стоит.
Мое сердце подскакивает. Я слышу, как оно начинает барабанить в груди, и от этого становится немного дурно. Мне хочется, чтобы носок моего ботинка оказался у Далтона во рту за его слова.
— Хватит! — рявкает сестра за моей спиной.
С промедлением Коллинз переводит на нее взгляд.
— Он пошутил, Элли, — обращается она ко мне. — Далтон?
— Да, я пошутил, Элли, — приторно передразнивает ее парень.
Я стискиваю зубы, и он это видит, отчего его улыбочка становится такой же сладкой как мармелад.
— Хватит, — еще раз с нажимом произносит Челси, когда наши переглядки не прекращаются.
Она тянет меня за руку; что-то мокрое и холодное касается моих пальцев. Я опускаю подбородок и вижу новую бутылку минералки, которую сестра достала для меня из холодильника.
Челси задвигает меня за спину. На ее плече уже болтается маленькая кожаная сумочка. Я по очереди вытираю потные ладони о свои джинсы, все еще чувствуя биение сердца где-то посередине горла.
— Я жутко устала, Далтон. Подвези нас домой, пожалуйста, — просит Челс.
Из-за того, что ее голос звучит низко, он кажется таким уязвимым. Это действует на меня и Коллинза отрезвляюще. Парень кивает ей, выходит из-за барной зоны, снимает со стула свою черную футболку и направляется ко входу.
Как бы мне этого не хотелось, я следую за ним и Челси без лишних слов. Пока она закрывает бар, я забираюсь на заднее сиденье синего пикапа Коллинза. Он все еще курит на улице, перебрасываясь едва слышными фразами с ней.
Ветер треплет его черные волосы.
Внутри машины витает приторный аромат кофейного Олд Спайс Далтона. Кожаная обшивка салона потрескалась еще, когда это авто принадлежало его отцу; в дверных карманах стоят несколько пустых бутылок апельсинового Гаторейда. На ковриках под ногами я замечаю следы пепла от сигарет – видимо дружки, которых он развозит, не знают, что нужно курить в открытые окна.
Я ерзаю на сиденье, пытаясь усесться так, чтобы обшивка не колола мои обнаженные ноги. Мне противно здесь находится.
Противно общаться с такими как он и Синди.
В этот момент сестра подходит к машине. Я вижу через пассажирскую дверь как Далтон ловит ее за запястье, дразня, притягивает к себе и его губы накрывают ее. Челси податливо прижимается к нему, ее руки ложатся на его мускулистые плечи...
В этот самый гребанный момент Далтон Коллинз поворачивается к машине и, глядя прямо мне в глаза, пропихивает свой язык в рот моей сестры.
Щеки обдает волной жара. Я опускаю подбородок. Все, что мне приходится – это пялиться на запотевшую из-за конденсата бутылку минералки в руках и сгорать от стыда.
Кончики пальцев покалывает от легкой боли, и я щурюсь.
Я ненавижу Далтона Коллинза, но я понимаю Челси. Понимаю, почему она остается с ним. Понимаю, почему стоит им расстаться через пару недель она вновь ищет его взгляд в баре и ждет от него эсемес.
Рядом с ним она ощущает себя нужной.
Нужной не так как семье. Не просто как старшая сестра, на которой все держится. Не как дочь, которая до последнего дня должна быть рядом со своим родителем. Или подруга, к которой приходят рассказать о своем паршивом дне.
А нужной как женщина. Он заполняет это чувство пустоты в ее сердце, и я знаю о чем говорю.
Всем нам хочется этого верно? И не важно, кто нам подарит эту роскошь, парень вроде Далтона или тот, кто на самом деле тебя любит. Открою вам секрет: женщины не видят разницы между правдой и ложью. Важно, чтобы ты красиво говорил. Остальное додумаем мы сами.
Я наощупь открываю крышечку минералки и подношу ее ко рту. Прохлада проскальзывает по моему языку в горло, смывая горечь от слов Коллинза.
Жаль, что нельзя подобным образом избавиться от тяжести на сердце...