ГЛАВА 3
Эллиана Джулетт Грэнхоллм
— Какого хрена... — слышу я сквозь сон. — Челси! Блять!
Я пытаюсь натянуть одеяло на голову; ватные пальцы едва шевелятся.
— Ты спятила?! — продолжает орать Теодор прямо за моей дверью.
В этот момент раздается хлесткий звук удара, следом за ним еще один – более глухой. Там в коридоре что-то падает, по стенам и полу проходит ощутимая вибрация.
Хрустальные капельки в моей люстре под потолком дребезжат.
— Где тебя носило, Теодор?!
Я резко распахиваю глаза и, все еще находясь в полудреме, приподнимаюсь на локтях. Мне с трудом удается держать веки открытыми. Плотные шторы на окнах скрывают дневной свет – я не могу определить утро сейчас, обед или уже вечер...
Голова кружится.
— Отвали от меня, — скулит брат в коридоре.
Что у них там происходит?
— Ты неблагодарная сволочь! — рявкает на него Челси.
Я смотрю на прикроватную тумбочку – цифры на часах показывают без пяти десять.
Всего три часа. Даже меньше, чем вчера.
Это несправедливо.
Я прячу лицо в ладонях, надеясь, что они сейчас затихнут, и мне удастся поспать хоть еще немного.
— Вставай! — крик сестры отдается звоном в ушах.
Проклятье.
Я сбрасываю с себя одеяло, вскакиваю с постели и, не надев тапочки, в одной майке и трусиках несусь к двери.
Даже в добром расположении духа старшая Грэнхоллм, мягко говоря, не подарок. Если я не вмешаюсь сейчас, когда она рассержена, от Теодора не останется и мокрого места. Сам он никогда не даст сдачи – сколько бы Челси не срывалась, никто из братьев ни разу даже не замахнулся на нее.
Я наваливаюсь всем весом на металлическую ручку и тяну ее вниз; старые дверные петли скрипят. На мгновение меня ослепляет яркий дневной свет, и я с усилием моргаю.
— Теодор! — цедит сквозь зубы сестра, наблюдая за жалкими попытками брата подняться.
Стоя на четвереньках, он шарит ладонью по стене в качестве опоры. Тедди изрядно шатает. Ошметки грязи, слетающей с подошв его ботинок, покрывают весь пол. Дорожка его семенящих, нетвердых следов разбросана то тут, то там по коридору.
И я даже боюсь представить, в каком состоянии сейчас ковер на лестнице.
Он пьян. Снова.
— Ты не моя мамочка, Челс, — кряхтит Тедди. — Отвали уже от меня, блять!
— ГДЕ? ТЫ? БЫЛ? — повторяет Челси, склоняясь над ним, и заносит руку для очередного удара.
— Ну, хватит, — встреваю я и, проскальзывая под локтем сестры, встаю между ними.
Она едва успевает остановить ладонь. Мою правую щеку сводит от напряжения. Голубые глаза сестры метают молнии.
Выдерживая ее свирепый взгляд, я качаю головой и безмолвно прошу... Хватит, Челси.
— Тебе нужно остыть, — говорю я и присаживаюсь на корточки рядом с Теодором.
Боже, он весь в грязи. Все выглядит так, словно его выкинули из грузовика где-нибудь на окраине Эдмонда, в кукурузных полях, и мой брат добирался до дома ползком.
Я подхватываю его под локоть, подставляю свое плечо и тяну брата вверх.
Тедди стонет, упирается ладонью в выцветшие обои на стене, и всячески старается не наваливаться на меня всем своим весом, зная, что я не выдержу нас. Он выше на две головы, жилистый и долговязый. И его плечи все такие же крепкие с тех пор, как он занимался в школе баскетболом.
— Не говори мне, что делать! — злится сестра.
Черт, он весит не меньше центнера! Мои коленки дрожат.
— Пошли ее на-хрен, Элли, — смеется Тедди.
В нос ударяет запах перегара и рвоты. Я спешно прикрываю его рот ладонью, пока меня не вырвало.
— Лучше молчи, Теодор, — прошу я, задерживая дыхание.
Тедди что-то мычит под моей рукой – я чувствую вибрацию его слюнявых губ.
— Вот, что происходит, когда ты покрываешь его, — переключается Челси на меня. — Он был на встрече АА?
Она вскидывает бровь; ее пирсинг Монро подрагивает.
— Черта с два! Ему просто насрать на наш бар! Ему насрать на тебя! Ему насрать на меня!
Она тычет пальцем в грудь Теодора снова и снова с каждым словом. Его ведет в сторону. Я перехватываю брата за талию, помогая удержать равновесие. Его потная, грязная кожа соприкасается с моей чистой майкой для сна.
Я морщусь и стараюсь не думать об этом желтом пятне на воротнике его футболки-поло.
— И ему насрать на Калеба, которого он оставил без присмотра и укатил развлекаться со своими дружками! — практически рычит Челси.
— Он не ребенок, чтобы трястись над ним! — отдирает брат мою руку от своего рта.
— Он болен, Теодор! Болен, как наша мать!
— Прекрати делать из него психа! — язык Тедди заплетается.
Я мельком бросаю взгляд на дверь в комнату парней, надеясь, что Калеб все еще спит.
— Вы разбудите, его, — пытаюсь я.
Но Челси как с цепи сорвалась.
— Он залез на крышу, — шипит она. — Он, мать твою, залез на крышу, Теодор. Приедь мы с Элли на минуту позже, соскребали бы его мозги с крыльца.
Тедди осекается. След от пощечины Челси алеет на его левой щеке.
— Ты удивлен? — забавляется Челс. — О, неужели? Неужели хоть что-то заставило тебя озаботиться о семье?
Жар расползается по моей шее.
— Калеб спит! — раздраженно цежу я сквозь зубы.
— Хотя, нет, — не слыша, продолжает сестра.
Теодор смотрит на нее, не мигая.
— Тебе насрать. Ты просто радуешься очередному поводу пожалеть себя и приложится к бутылке, не испытывая при этом угрыз...
— ХВАТИТ! — во все легкие рявкаю я.
Челси затыкается на полуслове.
Не давая ей времени опомниться, я хватаю Теодора за воротник футболки, пинком ноги распахиваю дверь в ванную и вталкиваю туда брата. Он спотыкается о собственные ноги и с грохотом валится на туалет, в последний момент хватаясь за край раковины, чтобы не расшибить голову о какой-нибудь выступ.
Я замираю в дверном проеме, держа руки наготове на случай, если она попытается прорваться к нему, и гляжу исподлобья на сестру.
— Что на тебя нашло? Калеб спит! Вам очень повезет, если он не слышал все это дерьмо!
Челси кривится.
Я ожидаю, что она набросится с очередными обвинениями, но этого не происходит. С мгновение сестра молчит, потом тяжело выдыхает, будто что-то непомерное давит на ее плечи, и отводит взгляд в сторону.
Но я замечаю то, что она так старательно пытается скрыть. На дне ее красных, воспаленных глаз колышутся слезы. Ее светлые волосы взлохмачены; щеки впали и посерели, и на ней по-прежнему одежда из бара.
Вряд ли Челси смогла заснуть. Когда я уходила в свою спальню, она все еще сидела у постели Калеба. Молча. Просто смотрела на него из дальнего угла комнаты мальчиков, не проронив ни слова с того момента, как пожарные покинули наш дом.
— Проследи, чтобы он добрался до своей постели, — ее голос надламывается.
Дрожь пробегает по моим рукам.
Я понимаю, мы все устали. Нельзя винить ее за это.
Я тянусь к Челси, но она отступает назад. Ее пятка приземляется в след грязи, оставленный Теодором. Сестра тоже замечает это и, скрипя зубами, обращается ко мне:
— И убери за ним.
Развернувшись, она проносится в сторону лестницы, стараясь не наступать на грязные участки пола, и сбегает вниз. Старые половицы под ее ногами скрипят. Затем на первом этаже хлопает входная дверь, и на меня обрушивается непривычная для стен дома Грэнхоллм тишина.
Я сжимаю двумя пальцами переносицу.
Не всегда так.
Сколько бы в нашей жизни не происходило паршивых обстоятельств, наступает новый день, а за ним еще один – более ясный – и все забывается. Теодор на какое-то время перестает напиваться так сильно; Калеб готовит черничные блинчики по утрам; а Челс...
Челси улыбается.
Есть плохие времена. Есть хорошие.
Неважно с какой скоростью дует ветер, пока все Грэнхоллмы держатся друг за друга, он не страшен нам.
— Эл-л... — стонет Тедди в ванной. — Эл-ли...
Я оборачиваюсь к брату, заставляя свои неподвижные губы расползтись в улыбке.
Это просто еще один день.
— Помоги достать сигареты, — просит он, ерзая на унитазе и пытаясь привстать, тянется к заднему карману своих джинсов.
— Мы договорились, что ты в доме больше не куришь, Теодор.
— Челси можно? — хнычет он совсем как в детстве, когда мама запрещала ему наедаться сладким перед завтраком.
Я захожу в ванную.
Ледяной пол обжигает мои босые ступни – смятый при падении коврик валяется у Тедди под ногами.
— Челси не угрожала спалить дом, заснув с сигаретой в зубах, — напоминаю я.
— Когда такое было? — качает головой Тедди.
Я выразительно смотрю на него, отчего шею и щеки парня покрывают пятна смущения. Хорошая попытка, Теодор. Но дырка в ковре на первом этаже в прихожей никому не даст забыть тот случай.
Брат снова собирается ляпнуть что-то. Я затыкаю ему рот ладонью прежде, чем до моего носа доберется ужасное амбре его перегара.
— Тебе нужно принять душ и почистить зубы, — почти умоляю я и, перегибаясь через брата, дотягиваюсь до кранов.
Горячая вода шипит и, ударяясь о дно ванной, уплывает в канализационный слив.
Я помогаю Теодору раздеться.
Мы вместе стягиваем его вонючую футболку, затем он переходит к ремню на своих брюках, а я присаживаюсь перед ним на корточки и принимаюсь расшнуровывать старые папины ботинки. Кожа на них со временем потрескалась и облупилась; металлические вставки на носах проржавели и выглядят хуже, чем днище нашего полуразвалившегося Шевроле.
Он носит их далеко не потому, что у него нет денег на новые кеды. Пусть Тедди никогда этого и не признает, но он скучает по отцу.
— Прости, — шепчет брат.
Я чувствую на себе его извиняющийся взгляд.
Мои пальцы скользят по грязи, сплошь покрывающей его обувь. Ошметки глины застревают под ногтями, и вперемешку с облупившимся красным лаком на них это смотрится почти как в фильмах ужасов.
— Я долгие часы выбиралась из могилы, — хихикаю я, демонстрирую ему свои «окровавленные» руки.
Теодор улыбается. Однако это совсем не та улыбка, которую я помню.
В нашем детстве все было иначе.
Когда мама умерла, Тедди едва стукнуло двенадцать. Нам с Калебом, с разницей в одиннадцать месяцев, десять. А Челси было шестнадцать. Именно ей пришлось организовывать похороны, потому что наш отец потерял любимую жену и слишком сильно был убит скорбью.
Я стягиваю с него ботинки и осторожно ставлю их рядом с корзиной для белья, чтобы не запачкать здесь все. Теодор кое-как поднимается на ноги и, шатаясь, стягивает свои брюки. Вся его одежда отправляется к обуви.
Оставаясь в боксерах, он перелазит через бортик ванной и, поскальзываясь срывает душевую шторку с пары колец. От грохота стены чуть ли не вибрируют.
Я про себя качаю головой.
Калеб точно проснулся. Его даже не спасут те таблетки снотворного, которые Челси впихнула в него вместе с илоперидоном.
Устало опустившись на крышку унитаза, я переключаю душевую лейку – имитируя тропический дождь, вода обрушивается на Теодора сверху.
Его светлые волосы тут же намокают. По жилистым плечам и груди начинают стекать тонкие струйки грязи.
— Он, правда, это сделал? — раздается шепот.
Я смотрю на Теодора.
Его пустой взгляд направлен в никуда.
— Да...
— Как вы его?
— Миссис Блеквелл вызвала спасателей, — тихо отвечаю я, натягивая свою футболку на колени.
Постепенно маленькую комнату ванной наполняет пар. Я отчетливее начинаю слышать запах пота Теодора, пропитавшего меня с ног до головы.
— Почему его не увезли?
— Нам помог...
Не знаю почему, но я запинаюсь. Хочется назвать его по имени.
Разве это не прозвучит слишком лично? То есть...
Черт.
— Нам помог один пожарный, — мямлю я, радуясь тому, что брат слишком пьян, чтобы заметить это.
— Нужно отблагодарить его, — с промедлением отвечает Тедди и соскальзывает ниже.
Его длинные ноги согнуты в коленях; руки свисают с бортиков ванны.
Я подаюсь вперед и провожу двумя пальцами по его лбу, смахивая с него пряди волос. Ему не мешало бы подстричься. И прекратить искать свое спасение на дне бутылки. Неудачный пример нашего отца должен был его образумить, но Теодор слишком упрям, чтобы учиться на ошибках других.
Вообще, они были похожи с Челси больше, чем оба признавали это.
— Я сам все уберу, — тяжело вздыхает он. — Мне жаль.
Я покусываю внутреннюю сторону щеки.
Нет, не уберет.
Как и не выйдет сегодня на смену в баре, и это придется сделать мне.
— Теодор?
— М-м-м? — мычит брат.
Ресницы на его закрытых веках подрагивают.
— Просто... — мое горло сдавливает. — Не утопись, пока я завариваю кофе, ладно?
Он по-военному отсалютывает ладонью ото лба.
Я поднимаюсь на ноги, снимаю полотенце с крючка у двери и перекладываю его на туалет поближе к брату. Выходя из ванной, я оставляю дверь приоткрытой – на случай, если Тедди будет звать меня – и сбегаю по узкой лестнице на первый этаж.
В каком-то смысле Челси права. Я покрываю его. Она до сих пор не знает, что те двести баксов из кассы стащил он, а не я по глупости неправильно рассчитала сдачу.
Пусть я и третья по старшинству в нашем доме – считай, что младшая – но ответственность на моих плечах соизмерима лишь с тем грузом, который взвалила на себя сестра.
Она делала так, чтобы нам было чем оплачивать счета, а я... Я держала всех вместе. И не просто в этом доме, а в этой семье. Здесь. Рядом друг с другом.
Сколы на деревянном полу врезаются в мои босые ступни.
На носочках я прохожу к кухонному островку. На кофемашине все еще горит красный индикатор – по всей видимости Челс разогревала ее с утра.
Сквозняк из-за приподнятой форточки у раковины колышет прозрачную занавеску, наполняя помещение кухни тяжелым горячим воздухом. От песчинок, принесенных ветром, щекочет в носу.
Я отыскиваю в раковине более-менее чистую кружку, затем наливаю в нее из чайника и делаю несколько глотков. Ароматная горячая жидкость щиплет на языке.
Мои глаза закатываются от удовольствия. Да. Это спасет даже самое ужасное утро.
Я отпиваю еще кофе и, мельком посмотрев за окно, вижу сестру. Челси сидит на крыльце Блеквеллов, обхватив голову двумя руками. Дым от сигареты, зажатой между ее пальцами, путается в светлых волосах.
Скорее всего, она дожидается Медисон, чтобы вместе с ней перемыть косточки нашему брату.
Мэнди - младшая дочь Блеквеллов, и пусть мы выросли практически бок о бок друг с другом, общаться начали только после того, как она закрутила роман с Теодором в выпускном классе.
Сначала она подружилась с Челси – они сошлись на их общей любви к дешевым сигаретам и сплетням – а затем и со мной. И вот уже спустя три года после их с Тедди расставания она все еще была вхожа в наш дом, на правах той самой сестренки, которую мы не хотели, но не могли не любить.
Наверху раздается звук очередного глухого стука и треск; я рефлекторно сжимаю голову в плечи. Что бы в этот раз не подвернулось брату под руку – нашу старенькую ванную уже не спасти.
Я отвожу взгляд от окна и замечаю какие-то следы на узком подоконнике за раковиной, присматриваюсь – крохотные частицы песка поблескивают в лучах утреннего солнца.
На тонком слое пыли рукой сестры вычерчены три цифры «9-1-1».
В голове проносится голос Теодора.
Нужно отблагодарить его.
И мои щеки снова, по какой-то чертовой причине, начинают пылать.
Я возвращаю кружку в раковину к остальной грязной посуде и, отвернувшись от окна, прислоняюсь бедрами к тумбочке.
Царапины на ногах слегка ноют, но все не так плохо, как я думала. Их даже обрабатывать не пришлось.
Тедди прав. Не каждый на его месте поступил бы так. Но... Я выдыхаю.
И как мне его отблагодарить? Я знаю только имя и фамилию, чисто теоретически...
Взволнованная, я нащупываю пальцами кулису своей пижамной футболки и начинаю потирать ее. Ветерок, бьющий в спину, холодит мой взмокший от пота во время сна затылок.
Я могу... Нет. Эдмонд огромный – даже полагаясь на удачу, я не отыщу его среди шестидесяти тысяч человек. А шанс, что он ведет соцсети и подписан в них своим именем, и вовсе равен нулю.
Я в очередной раз дергаю край своей майки – круглая серо-красная нашивка «Оклахома Суннерс» задевает мою грудь. Гляжу на нее сверху-вниз, и тут меня неожиданно осеняет.
Грифон. Эмблема на их форме.
Осматриваясь, я нахожу на кухонном островке черный айфон Челси рядом со стопкой наших счетов, помеченных розовым стикером с надписью «оплатить до воскресенья».
Потянувшись за ним, я прикусываю губу, преисполненная энтузиазма. В моей голове складывается пазл. Это не будет выглядеть идиотски. Все так делают.
Разблокировав телефон сестры, я открываю браузер и на секунду задумываюсь над поисковым запросом. Мои пальцы стучат по экрану.
«Пожарные части Эдмонда. Символ Грифон».
Как только интернет загружает страницу, я открываю первую ссылку.
Пожарный Департамент Эдмонда насчитывает 5 пожарно-спасательных расчетов...
Затаив дыхание, я пробегаюсь по строкам.
В 2022 году после крупного торнадо Эль-Рино-Юкон-Уайли-Пост-Эдмонда численность спасателей была увеличена...
Я опускаюсь ниже.
Пожарный расчет №3 на 1540-Уэст-Данфорд-роуд был основан в 1983 году. Отличительный знак – нашивка грифона на правом плече. В настоящее время расчетом первой смены руководит капитан Уильям Ларедо, второй - ...
Вот оно!
Я улыбаюсь, перечитывая начало абзаца еще пару раз так, словно что-то могла упустить. Пожарный расчет №3 на 1540-Уэст-Данфорд-роуд. Это в нескольких кварталах от нас.
Судя по всему – я гляжу на время в верхнем правом углу телефона Челси – сегодня в восемь утра их смена закончилась.
Плюс два дня выходных...
Мои глаза находят наш календарь, закрепленный на противоположной стене над стиральной машиной. Среди пометок розовым маркером и гвоздиков с записками сложно разобрать цифры – я отсчитываю практически интуитивно.
Они должны заступить на дежурство в эту пятницу.
Сердце в груди заходится галопом от предвкушения.
***
Я замираю перед дверью, ведущей в комнату братьев и нерешительно сжимаю оранжевый пузырек с лекарствами в руках.
Мы с Челси начали вести график-приема-таблеток-Калеба.
Выберись он из спальни дальше, чем до туалета, разозлился бы при виде этой бумажки на холодильнике. Но его заточение длилось уже третьи сутки. Не уверена, что даже конец света заставил бы моего брата покинуть постель.
Тяжелый вздох застревает у меня в легких, и я начинаю сосчитывать дырочки от дартса, которыми изрешечена вся поверхность двери.
Теодор рисовал на ней мишень белым маркером и метал все, что попадется ему под руку. К тому моменту мать уже была мертва, а отцу стало абсолютно все равно во что постепенно превращается наш уютный двухэтажный дом не в самом ужасном районе Эдмонда.
Наконец, взяв себя в руки, я опускаю ладонь на латунную ручку, тяну ее вниз и неспешно распахиваю дверь. Петли скрипят... Спертый воздух, вперемешку с ароматом мужского дезодоранта и грязных носков Тедди, обволакивает мою кожу.
Утреннее солнце через желтые кружевные занавески, свисающие до половины окна, озаряет все пространство комнаты.
Как и вчера, и позавчера я застаю Калеба на кровати. Он лежит на левом боку – лицом к стене – тихо и неподвижно, как будто им овладел сон или глубокая кома. Но это ни то, ни другое. Он дышит и его глаза все еще открыты, за что брат ненавидит себя и весь этот чертов мир еще больше.
Депрессия.
Последний раз это случилось год назад, в старшей школе, когда его девушка – теперь уже бывшая девушка – Кендис бросила Калеба за неделю до Выпускного. Тогда он пропал из жизни на целый месяц. Боюсь представить, насколько это затянется сейчас.
Я неловко прохожу в комнату.
Кровать Теодора – справа от двери рядом с письменным столом, заваленным журналами и коробками с черти знает чем – не заправлена. На полу вдоль стен разбросаны гири, в углу валяется протертый футбольный мяч с последней игры Калеба в восьмом классе.
Я обращаю внимание на тарелку с блинчиками, которую оставила на комоде после того, как брат не спустился к завтраку. К еде он не притронулся, зато выпил полстакана молока... Это на полстакана молока больше, чем вчера.
— Калеб? — тихо зову я и с улыбкой присаживаюсь на край его постели.
Матрас под нами слегка прогибается.
— Тебе не понравились мои блинчики? — мой большой палец поглаживает крышечку пузырька с илоперидоном. — Челси сказала, что в них слишком много сахара...
Брат не двигается.
Его руки спрятаны под простыней, натянутой до самого подбородка. Лицо, всегда такое яркое из-за россыпи коричневых веснушек, сейчас кажется болезненно серым и осунувшимся.
— Вкуснее тебя никто их не готовит, — в горле саднит; моя улыбка становится неестественной. — Калеб?
Он молчит.
С улицы доносится дикий рев старенькой газонокосилки мистера Кристалла – только ленивый на нашей улице не делает ставки взорвётся она или нет всякий раз, когда он выкатывает ее из гаража.
Я подвигаюсь ближе, надеясь заглянуть брату в глаза и увидеть в них что-то, что... Боже, хоть что-то.
— Калеб? — так и не получив ответа, я выдыхаю и раскручиваю пузырек с лекарствами. Деревянные пальцы соскальзывают с крышечки. — Нужно принять одну.
— Челси уже приходила... — его голос сухой, как наждачка.
Я смотрю на брата с мгновение, а затем качаю головой.
— Это было вчера.
Он откидывает простыню, присаживается на постели и выжидающе протягивает руку. Я замечаю сухую, запекшуюся кровь под его сколотыми ногтями на нескольких пальцах. Вероятно, он содрал их, когда лез по дереву на крышу... На меня обрушиваются воспоминания о том чертовом дне, но я не подаю виду.
Лишь улыбаюсь – так широко улыбаюсь, что скулы сводит судорога.
Пару раз встряхнув пузырек над его ладонью, я дожидаюсь пока на нее упадет белая, размером с бусинку, таблетка, затем тянусь за стаканом молока и подаю ему.
Калеб не смотрит на меня. Он вообще никуда не смотрит. Брат проглатывает илоперидон, отпивает из стакана... Его угловатые плечи приподнимаются вверх и опускаются в неспешном, ленивом дыхании, так словно он все делает через силу.
Это похоже на пытку, и не только для него.
Я не виню Кендисс за то, что она рассталась с ним. Только искренне любящий человек сможет бок о бок с кем-то пройти через все это: угадывать настроение по одному взгляду, просыпаться среди ночи от громкой музыки, потому что ему захотелось заняться ремонтом в гостиной в пять ночи, снимать его с петли и прятать кухонные ножи, когда наступает депрессивная фаза.
Нужно любить его или ее больше всего на свете – лишь тогда эта жертва будет оправдана.
— Я собираюсь съездить в пожарную часть, — начинаю я, пока Калеб пьет. — Я испекла шарлотку – это меньшее, чем мы можем отблагодарить того пожарного.
Брат возвращает мне стакан... Как по инструкции он открывает рот, вытягивает язык и показывает, что проглотил таблетку, а не спрятал ее за щеку.
На меня накатывает угрызение совести. Хочется сказать, чтобы прекратил, но тогда я не буду уверена, что он выпил илоперидон. Я не смогу быть уверена, что он снова не полезет на крышу или не вскроет себе вены, или...
— Ты мог бы...
Калеб игнорирует меня. Он тянется за простыней, укрывается и снова ложиться на левый бок, упираясь немигающим взглядом в облупившуюся штукатурку перед собой.
— Не хочешь поехать со мной? — пытаюсь я, все еще не теряя надежды.
Прогулка бы ему не помешала. И я бы не отказалась от группы поддержки.
Я вскидываю бровь и с долгие пару минут смотрю на неподвижную спину брата. Тонкая простыня очерчивает его выступающий позвоночник.
Когда-то Калеб был нападающим в школьной команде по футболу. Брат запросто мог усадить меня или Челси себе на плечи и сделать несколько приседаний. А потом случился БАР, и он опустил руки.
— Ну ладно, — мои губы дрожат. — Я обязательно передам ему привет от тебя.
Я поднимаюсь с постели и тянусь, чтобы поцеловать брата в щеку. Несмотря на жару в доме, его кожа ледяная. Отросшая двухдневная щетина колет мой подбородок.
Калеб не шевелится, пока я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь.
Как только я оказываюсь в коридоре, улыбка в мгновение ока слетает с моих губ, и в груди образовывается болезненная пустота. Я начинаю двигаться к лестнице на первый этаж, но неожиданно для самой себя поворачиваю и захожу в ванную.
Сорванная Теодором шторка до сих пор свисает с бельевой корзины, дожидаясь пока кто-нибудь повесит ее обратно.
Я ставлю пустой стакан на край раковины, включаю воду и подставляю свои дрожащие пальцы под тонкую струйку теплой воды. По рукам от кисти до локтей пробегают приятные мурашки. Я подаюсь вперед, прислоняюсь лбом к зеркалу и опустив голову вниз, гляжу на свой белый сарафан.
Пожалуй, это единственная вещь в моем гардеробе, которая не передалась мне по наследству от Челси. Я купила его прошлым летом на деньги, отложенные на Выпускной, однако с тех пор так ни разу и не надела.
Лиф сарафана вышит белыми кружевами и держится на плечах с помощью лент, сейчас завязанных в два небольших банта. От талии ткань расходится просторным колокольчиком, заканчивающимся в паре дюймов над коленками. Оно такое простое. И в этой простоте как раз и есть что-то особенное.
Понятия не имею почему, но мне захотелось надеть его именно сегодня...
Я закрываю кран и, сняв полотенце с крючка над туалетом, вытираю ладони. А потом, не в силах совладать с собой, уже в сотый раз за это утро смотрюсь в зеркало.
Мои чистые волосы заплетены в две французские косы. Я слегка тронула ресницы тушью; румяна Челси помогли придать лицу более свежий вид. Так и не скажешь, что я до трех утра отмывала то безобразие, оставленное кем-то в туалете «Веселой Френсис», рискуя испортить свеженанесенный лак на ногтях.
Мне захотелось быть красивой.
Я высовываю кончик языка, прохожусь им по губам, затем присматриваюсь к своему отражению, раздумывая накрасить их или нет. И пока у меня не нашлось тысячу оправданий не делать этого, я распахиваю тумбочку под раковиной и роюсь в косметике сестры, пытаясь найти что-нибудь подходящее.
Она – блондинка, я – рыжая.
Я перебираю ее помады, большинство из которых, наверняка, принадлежали еще нашей матери.
Мне подойдет розовый блеск?
— Элли! — неожиданно громко рявкает Теодор.
Половицы на лестнице скрипят. Спустя секунду я слышу его шаги в коридоре, и мои внутренности буквально подскакивают. Я спешно возвращаю на место тюбики с помадами Челси так, словно не в косметике ее рылась, а пыталась обокрасть ювелирный магазин и меня поймали с поличным.
Черт.
Я захлопываю тумбочку всего за мгновение до того, как Тедди с размаху толкает дверь в туалет.
— Элли! — повторяет он все так же громко. — Я звал тебя пять раз.
— Прости, — я прочищаю горло и, оборачиваясь, улыбаюсь брату. — Не слышала... Я давала Калебу таблетки.
Тедди поджимает губу. Его светлые волосы смешно топорщатся из-под перевернутой задом наперед бейсболки с надписью «USA».
— Пять раз, Элли, — повторяет он, разводя руками. — Мне Челси всю душу уже вытрясла. Ты едешь или нет?
Под «Челси-всю-душу-вытрясла» он имеет ввиду тот ворох домашних дел, которые она выписала ему на лист на случай, если Тедди попытается спихнуть все на свою плохую память из-за похмелья.
На его белой майке и джинсах виднеются свежие следы мазута. Он не пил со вчерашнего вечера, а это значит, что наша сломанная стиральная машинка, скорее всего, снова работает.
— Да, — киваю я и, протиснувшись мимо Теодора, выхожу в коридор. — Тебе точно по пути?
Не хочу, чтобы он петлял по городу.
Тедди запросто может забыть, что кондиционер в баре дожидается ремонта и случайно найдет развлечение рядом с какой-нибудь не слишком ответственной брюнеткой.
— Эй, ты – хороший коп, Элли, — обиженно сопит брат, пока мы сбегаем по лестнице вниз. — Не уподобляйся, Челс.
Я хихикаю себе под нос. Ты – хороший коп, Элли.
Как будто у меня есть выбор. Если я буду вести себя как она, наша семья развалится по кусочкам.
Везде важен баланс. Челси – кнут, я – пряник. Когда мы вместе, все складывается идеально.
Мы спускаемся на первый этаж. Я забираю с кухонного островка все еще дымящуюся шарлотку, на всякий случай проверяю нет ли на креме следов от пальцев Тедди и выхожу вслед за братом на улицу.
Ключи от Шевроле в его руках позвякивают.
Пересекая подъездную дорожку в сторону машины, я стараюсь не оглядываться, чтобы не дай Бог не взглянуть на этот злосчастный козырек крыльца. Ветер шумит в кроне кипариса у меня над головой...
Клянусь, день, когда Теодор, наконец, срубит это дерево – станет одним из моих счастливых дней.
Я забираюсь на переднее сиденье и, опустив противень с пирогом себе на колени, тянусь за ремнем безопасности. Тедди садится следом – его водительская дверь громко хлопает, едва ли не слетая с петель.
Уголки моих губ приподнимаются. Будь жив наш отец, этот молодой человек получил бы хороший подзатыльник.
Я отворачиваюсь к окну, пока Теодор возится с замком зажигания.
Бежевый Шевроле Тахо был одной из тех вещей, в которых папа души не чаял. Эта машина, наш бар и... И мама.
Она была самой большой любовью в его жизни. И, если отбросить все обстоятельства, я бы пожелала любить кого-то точно так же. Безоговорочно. Несмотря на ее болезнь, срывы, истерики и маниакальные фазы, он любил ее так отчаянно, будто с самой первой их встречи знал, чем все однажды закончится.
Внезапно по моим ногам проходит ощутимая вибрация, и я слышу рокот двигателя. Теодор довольный собой громко хмыкает и тянется к радио. Из колонок начинает играть «Seamless» Криса Грея.
Тедди снова заносит палец над проигрывателем.
— Стой, — прошу я. По салону разносятся нежные ноты скрипки. — Красиво же.
Брат кривится, как будто съел устрицу, но вместо того, чтобы переключить волну, возвращает ладони на руль.
Машина трогается с места. Мы выезжаем на дорогу, и Тедди поворачивает направо в сторону парка Шеннона Миллера.
— 1540-Уэст-Данфорд-роуд? — переспрашивает он.
Я киваю и, опустив подбородок, рассматриваю пирог. Он пахнет так вкусно, что у меня во рту появляются слюнки.
Вообще, шарлотка – не мое коронное блюдо. Я готовила ее второй раз в жизни, и...
Я ерзаю на сиденье; мои пальцы сами собой начинают поглаживать шершавый край металлического противня.
Просто зайду. Вручу пирог. Скажу спасибо и уйду.
Зайти. Вручить. Улыбнуться. Уйти.
Колеса Шевроле попадают в выбоину на дороге, и нас слегка подталкивает. Одна из моих косичек сползает с плеча на грудь, и я смотрю на свои рыжие волосы.
И вообще, с чего я взяла, что он будет там? Может, они работают не в одну смену, а в две и сейчас у их расчета выходной? Или они на вызове. Или...
Мой желудок скручивает легкий спазм, как при несварение.
Теодор пересекает улицу за улицей. За окном проплывают приземистые жилые домики и одноэтажные муниципальные строения из красного кирпича.
Сегодня утро пятницы – почему нигде нет пробок? Мы не застряли ни на одном светофоре, из-за чего время летит так быстро, что я не успеваю собраться с мыслями.
А если он будет там? Что мне нужно сказать? Если я улыбнусь, покажусь ему глупой или дружелюбной? Боже.
Брат сворачивает налево и, наконец, останавливается.
Я поднимаю взгляд поверх приборной панели. Темно-серое двухэтажное здание пожарной части возвышается справа от нас. Я даже радуюсь, что наша Шевроле так громко тарахтит, иначе бы Теодор услышал стук моего сердца.
— Ты... — я сглатываю слюну, чтобы промочить пересохшее горло и оборачиваюсь к брату. — Ты не пойдешь со мной?
Тедди качает головой и тянется за своим телефоном в отсеке с подстаканниками.
— Иди, — он сползает ниже по сиденью и закидывает одну руку себе под голову. — Я подожду тебя здесь, и мы потом вместе съездим в бар. Покажешь, что там сломалось.
Ладно.
Мои руки дрожат.
Я тянусь к дверной ручке, неспешно распахиваю ее и выхожу на улицу. По ногам тут же ударяет жар, исходящий от раскаленного тротуара. В воздухе отчетливо пахнет гудроном и булочками.
Кажется, мы проезжали пекарню прежде, чем припарковаться.
Я держу шарлотку прямо перед собой, пока неспешно шагаю к территории Департамента. Флаг на самой шпиле флагштока перед входом треплется на ветру, отбрасывая тень на бетонную стежку.
Зайти. Вручить. Улыбнуться. Уйти. Зайти. Вручить...
Я точно выгляжу хорошо? Это платье не дурацкое? Челси сказала, что я похожа в нем на Крисджен Эвансон – девчонку из воскресной школы, которая продает печенья по выходным в нашем квартале. Не то, чтобы с Крисджен было что-то не так. Просто... Сестра сказала это с такой интонацией и...
Затылок начинает покалывать от нервного перенапряжения. Мои коленки дрожат.
Я пересекаю подъездную дорожку и, направляясь в сторону открытых гаражных ворот, замечаю внутри тот самый ярко-красный грузовик. Солнце отблескивает на его начищенной до скрежета серебристой раме.
Мой воспаленный мозг поражает мысль: они не на вызове. И я крепче сжимаю противень с шарлоткой.
— Клянусь тебе, Марта, я напишу шефу докладную на эту гребанную Джонсон, если она в следующий раз в конце смены не проверит рабочий дефибриллятор или нет! — слышу я, подходя к ангару.
— Ладно тебе, Кимми, — раздается второй женский голос. — У них была тяжелая смена...
Я замираю при входе в депо, не осмеливаясь сделать шаг внутрь без приглашения, и осматриваюсь.
Рядом с пожарным грузовиком стоит еще один поменьше – белый автомобиль парамедиков. За его распахнутыми дверцами мелькает чей-то светлый, практически платиновый хвостик волос и серая футболка с нашивками. Оттуда и слышаться голоса.
Не зная, как правильно поступить, я мнусь на месте.
Может, у них так не принято?
Не стоит доверять сериалам по NBC, Элли.
Я чувствую, как мной постепенно завладевает отчаяние и молюсь, чтобы Тедди в этот момент был увлечен своим телефоном, а не наблюдал в окно за моим позором.
Он потом расскажет Челси, и это превратиться в одну из местных баек в стенах нашего бара.
— А у нас не тяжелые смены? — злиться девушка-парамедик.
Собравшись с мыслями, я прочищаю горло, чтобы привлечь к себе внимание, но тут улавливаю краем глаза движение слева.
Молодой мужчина в форме выходит из-за пожарной машины. Меня на миг ослепляют отблески от фирменного жетона на его груди. Щурясь, я по инерции делаю шаг вперед, скрываясь под крышей пожарной части №3.
— Хэй, — во весь рот улыбается он. — Привет, красавица.
Мои щеки вспыхивают со скоростью света. Я приподнимаю пирог на уровень своей груди и мямлю.
— Привет. Я... эм... — мой язык едва ворочается. — Я – Элли. Соседка вызвала 911 два дня назад, и вы приехали...
Пожарный склоняет голову набок; его заинтересованный взгляд мечется между мной и противнем. И, судя по голодному блеску в его голубых глазах, шарлотка выигрывает.
Почему-то он кажется мне знакомым. Я присматриваюсь получше.
У мужчины светлые волосы – как у Теодора, но я бы не сказала, что он блондин, скорее русый. Из-под ворота его форменной рубашки выглядывают какие-то нечеткие символы. Сложно разглядеть татуировка это или родимое пятно.
Он высокий и хорошо слаженный. И его плечи практически такие же как крепкие, как и у... И тут меня осеняет. Точно.
— Вы помогли моему брату на лестнице, — с благодарностью произношу я.
— Калебу, да? — тоже вспоминает он. — Я помню этот вызов. Джексон-стрит.
Я киваю.
— Меня зовут Эдвард, — пожарный протягивает руку.
Наши взгляды падают на пирог, который я все еще держу перед собой, и мне хочется рассмеяться из-за неловкости ситуации. Мужчина хмурится, вытягивает губы уточной и на его гладковыбритых щеках появляются две милые ямочки, придавая лицу мальчишеское выражение.
В этот момент он еще больше напоминает мне Теодора. И сравнивая его с братом, я понемногу расслабляюсь.
Мои плечи на выдохе опускаются.
— Давай-ка я заберу это у тебя, — Эдвард выхватывает противень из моих рук. Замлевшие пальцы покалывают. — Это же для нас?
— Да.
Его глаза загораются от восторга.
— Яблоки и взбитые сливки, — для чего-то комментирую я, хотя он и так сам все видит. — Это мамин рецепт.
— Мама готовила? — вежливо спрашивает он.
Чувствуя легкий укол в груди, я сцепливаю руки за спиной и просто мотаю головой. Иногда лучше промолчать, чем подбирать подходящие слова для тысячи и одного вопроса после.
Люди не видели грань, особенно в том, что касалось твоей личной жизни и секретов. В школе я воспринимала это за интерес в свою сторону, за желание узнать меня поближе и подружиться. Так было до тех пор, пока не я не услышала, о чем шептались одноклассники у меня за спиной.
Девушки-парамедики справа от нас продолжают спорить за дверьми машины.
Я отвожу взгляд от Эдварда и осматриваюсь. Со стороны, наверное, кажется, что я заинтересована видом пожарной части. Здесь и, правда, есть на что посмотреть, однако...
Мои внутренности стягиваются узлом.
Пожарный грузовик занимает большую часть ангара. Здесь пахнет шинами, дымом и чем-то сладковатым, похожим на мускус или ваниль. Вдоль стен по всему помещению тянуться металлические шкафчики, полочки с инвентарем; отовсюду торчат шланги и прочие приспособления, которые я вижу впервые.
Над нашими головами под самым потолком возвышаются перекрещенные деревянные стропила. Странно. Снаружи депо выглядело двухэтажным. Возможно, где-то здесь есть лестница в... административной части здания?
Усиливающиеся порывы ветра бьются о гаражную дверь, та скрежещет; я слышу, как треплется флаг на улице, и мимо проезжают машины.
— Сегодня выдалась легкая смена? — протягиваю я, возвращая внимание к Эдварду.
Его лицо вытягивается так, будто у него случилась та самая непереносимость лактозы.
— Ты только что прокляла этот день! — восклицает пожарный. — Клянусь, ты прокляла его!
Я, что?
Мне хочется рассмеяться. Боже. Я собираюсь спросить, что мужчина имеет ввиду, но в этот момент рядом с нами раздается скрип армейский ботинок о плитку пола.
Эдвард оборачивается в пол оборота, держа перед собой противень с пирогом. Я устремляю взгляд ему за спину и...
На меня накатывает легкое ощущение дежавю, пока я наблюдаю за приближающимся к нам мужчиной. На нем все та же темно-синяя форма с цветными нашивками и металлическим жетоном на груди. Теперь я уверена, что он пользуется гелем для укладки волос: по бокам они по-военному коротко острижены, а вот сверху блестят, идеально уложенные волосок к волоску.
А еще он... высокий. Очень высокий.
Сердце в груди буквально подскакивает. Я выпрямляюсь, и эта чертова улыбка сама собой появляется на моих губах.
— Расс! — кричит Эдвард. — Она сказала ту самую фразу!
Рассалас отвлекается от журнала – скорее всего инвентаризационного, мы используем похожий в баре – и смотрит в нашу сторону. Его темный взгляд, из-под слегка нахмуренных густых бровей, всего на мгновение падает на меня, и это производит какой-то необъяснимый эффект.
Я начинаю слишком отчетливо ощущать, как подол сарафана треплется о мои обнаженные бедра...
— Ту самую фразу? — переспрашивает Рассалас, приближаясь.
— Ну про смену.
Они переглядываются.
— Вспомни про про-окля-ятье-е, — смешным голосом сквозь зубы мямлит Эдвард.
Смешок вырывается из моей груди раньше, чем я подумываю его сдержать.
Рассалас оборачивается; его карие глаза находят мои и он тоже начинает посмеиваться, выглядя при этом таким... Очаровательным. На его подбородке и щеках возникают идеального размера ямочки.
— Не слушай, — качает головой Рассалас. — Не стоит относится серьезно к словам человека, который повесил в салоне нашей машины кроличью лапку.
— Секундочку, — искренне возмущается Эдвард. — Эта кроличья лапка месяц назад спасла твой зад, приятель!
Расс сунет папку с заметками себе под мышку и качает головой с таким выражением, будто его друг абсолютно безнадежен.
Мои скулы сводит от улыбки. Я вспоминаю кое-что.
До смерти матери Калеб и Теодор вели себя точно так же. Я частенько просыпалась по утрам из-за их громкого хохота или криков Челси, наткнувшейся на очередную пакость.
— Я хотела поблагодарить вас, — произношу я.
Рассалас сводит руки на груди и смотрит на меня сверху вниз. Под золотистой кожей его предплечий проступают мышцы.
— Два дня назад выезд на северную Джексон-стрит, — подсказывает Эдвард.
Глаза Расса накрывает тень задумчивости. Я наблюдаю за его растерянностью, и мое сердце, как будто колет изнутри.
Он не помнит.
— Парнишка с БАР, — снова произносит Эдвард.
— Калеб? — переспрашивает он, глядя на друга, но потом спохватывается и смотрит на меня.
— Мой брат, — киваю я.
Хочется добавить: «вы помогли мне спуститься с крыши», но я этого не делаю.
С чего я вообще взяла, что он должен помнить? Их смена длится двадцать четыре часа – сколько людей за сутки звонит в 911 с просьбой о помощи?
Это их работа – с тоской напоминаю я себе. Хорошо, что я так и не накрасила губы, иначе бы чувствовала себя еще большей дурой.
— Элли? — наконец, узнает он.
— Эллиана, — представляюсь я. — Мое полное имя Эллиана.
— Очень красивое имя, — тепло произносит Рассалас.
От звука его низкого, но такого нежного голоса волоски на руках встают дыбом. Я чувствую на себе взгляд, приподнимаю подбородок и... Снова попадаю под очарование его глубоких карих глаз.
— Твое тоже, — мямлю я. — Твое имя... Рассалас. Оно необычное и...
Я слышу смех Эдварда, и замолкаю на полуслове. Хочется сквозь землю провалиться. Боже.
Он меня смущает. Я думала, что тогда на крыше всему виною был стресс, но это происходит снова, даже когда мы оба стоим двумя ногами на земле. И у меня абсолютно нет этому объяснений.
— Пойду обрадую команду, — наконец, подает голос Эдвард и трясет пирогом перед носом Расса. — Если бы за каждый вызов нам платили пирогами, я бы с радостью работал без выходных.
— Ты бы уже через неделю не влез бы в грузовик, — подстегивает Рассалас.
Эдвард строит глубоко оскорбленное лицо, затем жарко подмигивает мне и разворачивается в сторону пожарной машины. Его широкая спина отдаляется от нас.
— Как брат? — переводит тему Рассалас.
В прошлый раз на крыше у меня не было возможности рассмотреть его так, как сейчас. Он не меньше... семи футов ростом. Носит на запястье серебряные часы с протертым кожаным ремешком. И он не просто загорелый, а скорее даже немного смуглый и разговаривает со слегка легким южным акцентов.
В поле моего зрения попадает именная нашивка на его рубашке – серебряные нитки сверкают под солнцем.
Рассалас Диаз... Диаз.
Возможно, он метис? Или отец, или мать – у кого-то в его семье точно есть испанские корни.
Я тяжело вздыхаю, поглаживая ладонями подол своего белоснежного сарафана.
— Он снова принимает таблетки. Это уже хоть что-то.
В его взгляде плещется огорчение, как будто он знает об этом не понаслышке. Но это и не удивительно.
Думаю, Калеб – не первый спасенный им от суицида человек с БАР.
— Музыка...
— Что? — переспрашиваю я, глядя на него снизу-вверх.
Моя макушка едва достигает плеча Рассаласа. И я до сих пор удивляюсь, как наше старенькое крыльцо выдержало его, меня и Калеба.
— Музыка успокаивает мозг при депрессии, — повторяет он. — Попробуйте включить ему Нила Даймонда.
Нила Даймонда? Это что-то из старой классики?
Я мягко улыбаюсь.
— Спасибо... — говорю тише, чтобы нас не услышали: — И за то, что ты сделал тогда. Если бы Калеб попал в клинику, его закололи бы препаратами, и брат долгие бы месяцы приходил в себя.
Мужчина пожимает плечами, отмахиваясь от моих благодарностей.
— Это моя работа, Эллиана. Я рад, что смог помочь.
Это его работа...
Улыбка на моих губах медленно гаснет.
Мы стоим друг перед другом, замолчав. Я неловко переминаюсь с ноги на ноги. На самом деле мне так много хочется сказать. А еще очень хочется, чтобы он попросил мой номер телефона или контакт от почты, или хотя бы спросил фамилию, чтобы потом найти в соцсетях.
Но он это не делает. И я понимаю почему... По той же самой причине меня никто не пригласил на Бал Седи Хокинс и потом на Выпускной.
Пауза затягивается. Я моргаю и заставляю себя отступить, пока это не стало огромной проблемой.
— Спасибо, Рассалас... — произносить его имя так волнительно.
Мужчина снова кивает.
Дежурная улыбка скользит по его лицу, и я любуюсь ямочками на его щеках еще немного, прежде чем развернуться и уйти в машину к Теодору.
Зайти. Вручить. Улыбнуться... Уйти, Элли.
Я беру себя в руки, оборачиваюсь и шагаю обратно по территории пожарного Департамента к припаркованной у металлического ограждения Шевроле.
Это была чертовски плохая идея. Все, что приходит на ум пьяному Теодору – чертовски плохая идея. Пора бы уже запомнить это, Элли.
4 ГЛАВА ВЫЙДЕТ 4 ИЮЛЯ!