17.
— Я принесла тебе картофельную запеканку.
Мама кивнула, не сказав ни слова. Я поправила прядь волос за ухо и направилась к столу. Достала из пакета контейнер с едой.
Мама была очень требовательной к еде. Она редко готовила сама, чаще этим занимался я. Если я готовил что-то простое — макароны, гречку или рис, — она могла отказаться от еды. Но такое случалось редко. В остальных случаях она не сдерживалась и высказывала недовольство, все равно кушая то, что я готовила.
«Я уже тысячу раз говорила: не готовь эту невкусную еду. Она мне надоела».
Почти всё моё детство мама работала на местном заводе, где питалась такой едой каждый день. Дома она не могла её воспринимать. Поэтому мне приходилось готовить что-то необычное. И вообще, готовить мне приходилось постоянно.
А я всей душой ненавидела это.
Находиться дома было странно. Запах прошлого висел в воздухе, вещи стояли на своих местах, и я часто погружалась в воспоминания и грустную ностальгию. Ни дня не проходило без этого.
Всю неделю я спала на диване в зале, где обычно спала мама. Ее немногочисленные вещи валялись повсюду. В первый день, когда я пришла, меня окутал запах алкоголя и валерианки. Мама лечилась валерианкой в последние дни, и, видимо, ее увезли в больницу в тяжелом состоянии. Мне пришлось навести порядок: выбросить пакеты с одноразовой едой и пустые бутылки из-под алкоголя. Еще несколько дней я спала с открытыми окнами, потому что в квартире стоял едкий и неприятный запах.
В свою комнату я заходила редко. Именно здесь я ощутила самое сильное чувство. Она была пропитана моими переживаниями, слезами, обидами и творческими порывами. Каждый раз, когда я касалась запыленных полок с книгами или проводила пальцами по изголовью кровати, меня охватывало странное чувство сдавленности в груди, и я не могла дышать.
Присев на кровать, я дотронулась до надписи на обоях, оставленной, когда мне было шестнадцать. «Что я делаю не так?» — прочитала я. Ком в горле стал таким плотным, что я с трудом могла его проглотить. Если бы я могла вернуться в прошлое, я бы сказала той юной себе, что во всем виновата не она.
Я резко отдернула руку и перевела взгляд на шкаф напротив. В голове всплыли детали: какие блузки висели на вешалках, какие брюки и джинсы были аккуратно сложены на полках. Слева стоял стол, покрытый учебниками и журналами по подготовке к экзаменам. Казалось, я застыла во времени: комната выглядела так же, как и всегда, но от нее веяло тревогой. Я помнила каждую вещь на своих местах, словно снова стала восемнадцатилетней девушкой, стоящей на пороге взрослой жизни и готовой покинуть родной дом навсегда.
Я вскочила тогда внезапно, будто что-то толкнуло меня изнутри, и захлопнула дверь. Чувство тяжести было невыносимым, и я больше не заходила в свою комнату после случившегося. Думала, так станет спокойнее. Но в этой квартире я никогда не смогу обрести покой.
ещи мамы, к которым я даже не прикасалась, создавали ощущение ее присутствия в доме. Это вызывало легкое беспокойство, хотя мамы здесь не было.
Меня мучили два вопроса: есть ли шанс, и если нет, сколько ей осталось. Ни на первый, ни на второй мне не отвечали точно.
И мне ничего не оставалось, как быть в неясности по сей день. Но я продолжала приходить к маме каждый день, приносить ей что-нибудь вкусное и пытаться разговаривать о чем угодно. Я не чувствовала отклика, но мирилась с её незаинтересованностью, убеждая себя, что так будет правильно. Каждый вечер я шла к берегу Кубани, наблюдать за закатом. Думать ни о чем не хотелось.
Хотелось застыть во времени и оттянуть момент, когда все станет настолько очевидным, что глаза закрыть уже не получится.
— Когда ты уезжаешь?
Вопрос мамы вырвал меня из размышлений и застал врасплох. Я не собиралась уезжать.
— Не знаю, — замявшись, говорила я. — Не думала об этом.
— Если ты так пытаешься отделаться от чувства вины, не стоит.
— Какого еще чувства вины?
Я протянула ей открытый контейнер и вилку. Мама приняла положение сидя и забрала из моих рук еду.
— Того, что будешь очевидно испытывать после моей смерти. Не надо.
— Я здесь, потому что так нужно.
— Кому?
Она спокойно положила кусок запеканки в рот. Посмотрела на меня исподлобья.
Я неуверенно поправила волосы.
— Мне.
— А я о чем? Уезжай.
— Да почему ты вечно меня выгоняешь? — вспылила я. — Я же стараюсь!
Она перестала жевать. Глубоко вдохнула и прикрыла глаза. Я совершенно не понимала ее этих порывов, вечных слов о том, чтобы я уезжала. Это было каждый раз, когда я приходила к ней.
Мама продолжила есть. Я выжидающе ждала от нее хоть слово, пока она предпочитала отмалчиваться, обдумывая что бы мне сказать.
— Тебе будет сложнее от того, что ты пытаешься быть рядом. Меня скоро не станет, и...
— Хватит! — я повысила голос. — Я прекрасно понимаю это. И меня не пугает данный факт. Я просто хочу, чтобы ты не чувствовала себя...одинокой.
— Настя, я всю жизнь в одиночестве. Думаешь, неделю побыла со мной и все изменилось? Нет. Так что, не утруждай себя и просто забудь. Уезжай туда, где пробыла все года в молчании.
— Тебе легче обвинить меня в этом, чем просто признать, что я стараюсь провести с тобой возможно последние дни жизни?
Мама сжала губы и я заметила, как ее глаза заблестели. Я шокировано уставилась на нее, мне еще не доводилось видеть маму такой грустной, тем более в слезах.
Я села рядом, взяла ее за руку и заглянула в глаза. Мама не отвернулась, смотрела прямо на меня. По ее щекам текли слезы, которые она вытерла свободной рукой. Она всхлипнула.
— Ты, наверное, считаешь, что я тебя ненавижу. Со стороны это выглядело именно так. Но я делала всё это, чтобы ты выросла сильной и независимой, чтобы умела справляться с трудностями. Я хотела уберечь тебя от наивности и глупости. Похоже, я перестаралась.
— Все в порядке.
Теперь я старалась утешить ее.
— Нет, не в порядке. Я не могу исправить то, что натворила. Но хочу, чтобы ты знала: я очень сожалею. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой за то, что мало времени провела со мной, когда я умру. Тебе не хватало моей любви, прости меня за это. Твоя забота сейчас заставляет меня вспоминать все гадости, которые я тебе сделала, а это последнее, что я хочу пережить перед смертью. Поэтому я хочу, чтобы ты уехала и больше сюда не возвращалась.
Меня охватило негодование. Слезы мгновенно подступили к глазам, и я, пытаясь их сдержать, рассмеялась. Стул вдруг начал давить на мои локти, я резко отдернула руку и встала, скрестив руки на груди. Я едва сдерживала гнев. Она была так несправедлива!
— Я первым же делом сорвалась к тебе, когда Оксана сказала, что ты в больнице. Я сделала это не из-за чувства вины, которое может охватить меня после твоей смерти, а из-за любви, мама. Ты была и правда жестока, жизнь с тобой после смерти отца и правда была мукой. Я всегда думала, что глупая, неумелая, недостойная чего-то. Твои действия иной раз не поддавались объяснению, но я здесь! Потому что это все неважно. Потому что вся моя жизнь не важна без того, что было.
Я не смогла сдержать обещание не показывать слабость перед мамой. Стоя перед ней в слезах, я чувствовала себя униженной и беспомощной. Мне так хотелось, чтобы она утешила меня, сказала, что всё будет хорошо. Но я знала её и понимала, что она никогда не прижмет меня к груди и не пожалеет.
— Мам, — тихо сказала я, опускаясь на стул, — я узнала, что смерть папы фальшивая. Эта новость обрушилась на меня, как снежный ком, но я не виню тебя. Но просто представь каково мне сейчас, зная, что я останусь в этом мире совсем одна? Понимаешь каково это: любить предателя и быть преданной? Я писала ему письма, думала он бросил меня не по своей воле, мечтала о том, чтобы он меня услышал. Я была такой глупой, верила в иллюзию, а среди всего этого бреда, не было ничего реальнее, чем ты.
Я сделала паузу, чтобы успокоиться. Ее исповедь была важна для меня, но моя была важнее.
— Я была в ярости, — я перевела дыхание и продолжила. Мама слушала, не перебивая, её взгляд был сосредоточенным. Еда давно стояла на тумбочке рядом. — Я пыталась избавиться от этой злости. Уехала в другой город, начала новую жизнь. Хотела забыть прошлое. Мне противно думать, что дома меня не любили. Там всё иначе, я наконец-то чувствую себя живой. Не в твоих оковах.
Поперхнувшись, я начала кашлять. В продолжении моя речь не нуждалась, маме и так все стало ясно. Она тяжело вздохнула и сказала:
— Тебе было сложно, я понимаю. Но предателем он оказался не только для тебя, но и для меня тоже. Я не справилась со своей задачей быть хорошей мамой после его ухода. Но не нужно всех этих речей. Возвращайся к своей свободе, — прошептала она, — потому что здесь ты не нужна. А вот там очень.
Я почувствовала удар в сердце, какого раньше не испытывала. Кажется, оно окончательно разбилось. Надеялась, что она услышит меня, как и я ее, но тщетно. Эта боль останется со мной навсегда.
Я старалась изо всех сил. Но невозможно заставить человека быть милым против его воли. Может, я была для нее важна, но она предпочла доживать последние дни в одиночестве. И я ничего не могла с этим поделать.
Я не моргала. Застыла на месте, ощутив солоноватый вкус на губах.
Вот он, вкус очередного разочарования.
— Что ж, если ты этого так хочешь. Будь по твоему.
— Только помни, что от себя все равно не убежать.
Я ушла, крепко сжимая кулон, который Дмитрий подарил мне. Выйдя из больницы, я вдохнула свежий воздух, но он не принес облегчения. Я ускорила шаг, а потом и вовсе перешла на бег. Бежала, чтобы избавиться от обид и лжи. Бежала, уходя от безысходности, которая душила меня. В голове не укладывалось...
Как же так?!
Мне так хотелось разделить всю свою боль, как раньше. Написать письмо отцу, рассказать о том, что меня тревожит. Но это стало невозможным, потому что иллюзия разрушилась, как карточный домик. Письма больше не имели смысла. Ни-че-го! Что мне оставалось?
Я замерла посреди улицы. Вытащила телефон из сумки и быстро пролистала контакты. Остановилась на одном. Палец дрожал над кнопкой вызова, но меня гнало отчаяние. Я нажала и поднесла телефон к уху.
— Ана?
Я услышала его взволнованный голос, и слезы снова подступили к глазам. Раздался один гудок, и он сразу взял трубку.
— Дмитрий, — я громко всхлипывала от бессилия, — пожалуйста, помоги.