Глава 23
***
Дверь кабинета врачей была словно граница миров. За ней – боль, крики. Она слышала один заглушенный, от которого похолодела внутри, сдержанные голоса Карлеса и других врачей, гулкое эхо диагностических приборов. Здесь, в коридоре – гнетущая тишина, прерываемая лишь далеким, искаженным гулом стадиона, словно море за бетонной стеной. Брауна стояла, прислонившись лбом к прохладной стене, дыша прерывисто. Отпечатки его пальцев на запястье пылали, напоминая о его отчаянной хватке, о том бездонном страдании в его глазах.
«Идиот. Упрямый, самонадеянный идиот.»
Гнев клокотал, как лава, под тонкой коркой профессионализма. Лопес сминала край пиджака смотря на дверь перед собой.
«Я тебя предупреждала! Каждый день! Каждую растяжку! А ты... ради чего? Ради того, чтобы доказать мне что-то? Себе?»
Мысль о том, что его травма могла быть спровоцирована его разочарованным взглядом, желанием насолить ей, была невыносима. И от этого гнев становился еще острее, смешиваясь с острой, режущей болью – не врачебной, а чисто человеческой. Болью за его глупость, за его сломанное колено, за его будущее, которое теперь висело на волоске.
Тик-так.
Время шло.
Матч продолжался там, за стенами. Без Педри. Без ее главного подопечного. Карлес был здесь, с ним. Значит, поле – ее ответственность. Весь медицинский контроль – на ней. Стажерке. Мысль была парализующей. Страх ошибиться, недоглядеть, пропустить травму у другого игрока наложился на леденящий ужас за Педри.
Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль. Физическая. Хорошо. Она встряхнулась, резко выпрямилась, облизывала пересохшие губы.
«Соберись, Лопес. Ты – врач. Сейчас они там нуждаются в тебе больше, чем он здесь. Он – в надежных руках. А ты... ты должна сделать так, чтобы никто больше не повторил его ошибку.»
Она глубоко, с усилием вдохнула, выдохнула, стараясь вытолкнуть из легких весь страх, всю дрожь. Профессиональная маска – холодная, сосредоточенная, непроницаемая – с трудом, но натянулась на лицо. Она поправила планшет, провела рукой по волосам, но бесполезно, они были растрепаны от бега, и решительным шагом направилась обратно к полю. Каждый шаг по холодному бетону отдавался эхом в пустой голове, но ноги несли ее вперед автоматически.
Выйти на кромку поля было как нырнуть в кипящий котел. Рев трибун, свистки, крики тренеров, стук мяча – все обрушилось с новой силой. Она моргнула, ослепленная прожекторами, и направилась к технической зоне. Хавьер стоял, скрестив руки, его лицо было напряженным маской. Он увидел ее. Их взгляды встретились. В его глазах не было упрека за Педри, хотя она знала – внутри он кипел, не было сомнений в ней. Было понимание. Понимание кошмара, который она только что пережила. И доверие.
Он не сказал ни слова. Просто шагнул навстречу, его сильная, тяжелая рука легла ей на плечо. Не похлопала, не потрепала.
Сжала.
Твердо.
Уверенно.
Жест на долю секунды, но в нем читалось все: Держись. Я вижу, как тебе тяжело. Но ты нужна здесь. Сейчас.
Потом он убрал руку и вернулся к наблюдению за игрой, но этот мгновенный контакт стал якорем. Опора. Признание ее места здесь, несмотря ни на что.
Брауна кивнула, больше себе, чем ему. Взяла планшет. Включила сканер. Поле. Игроки. Биомеханика. Боль.
«Работа.»
Пабло был как раненый зверь. Его рывки были еще яростнее, но после каждого касания, каждого прыжка она видела, как он чуть припадает на левую ногу, как гримаса боли мелькает на его лице.
«Голеностоп. Нагрузка запредельная. Риск усугубления 1-й степени до 2-й или даже надрыва.»
Она быстро набросала заметку:
>/Требуется немедленный лед и тейпирование после матча. Мониторить каждые 5 минут...
Метроном сбился. Его пасы были чуть менее точными, движения – чуть более тяжелыми. Он часто проводил рукой по правому бедру.
«Правый квадрицепс. Судорога близка. Лактат. Требуется срочная гидратация и возможная замена к 75-й минуте.»
Она поймала взгляд Карлеса Миньярро, который, видимо, ненадолго вышел, и показала на Френки, затем на бедро. Карлес, бледный, но собранный, кивнул. Он что-то крикнул помощнику о воде.
Рафинья несся по флангу, но после столкновения держался за правое плечо.
«Ушиб. Возможно, капсулит. Движение не ограничено критично, но дискомфорт явный.»
Розарио пожелала губы метнув свой взор на трибуны. Она нашла девушек, что что-то выкрикивали, когда Жоау сделал грязный подкат на бразильца. Даже Наталия поднялась с места
«Держись, маменька.»
Внимание вернулось на поле и взгляд упал на Араухо. Скала. Но его дыхание стало слишком частым после очередного рывка за Гризманном.
«Переутомление. Риск ошибки концентрации.»
Она подошла ближе к скамейке, чтобы быть готовой, если понадобится экстренно.
Как-то неосознанно взгляд скользнул... и наткнулся на Родриго. Он стоял недалеко от технической зоны Атлетико, наблюдая за игрой, поскольку того сменили. Но аргентинец наблюдал не за мячом. Его взгляд был прикован... к туннелю. К тому месту, откуда вынесли Педри. Его лицо, обычно такое экспрессивное, даже агрессивное, сейчас было каменным. Но в глазах бушевала буря.
Боль.
Знакомая боль спортсмена, видевшего, как ломаются товарищи.
Гнев.
На судьбу? На самого Педри за беспечность? Или на то, что он знал. Знал, что Брауна будет винить себя из-за этого идиота. Его кулаки были сжаты.
«Он знает..»
Пронеслось у девушки, когда та разглядывала друга.
«Он знает, каково это. Он прошел через ад реабилитации.»
Взгляд Родриго был как зеркало ее собственных тревог, но отраженных в другом измерении – мужском, брутальном, но не менее искреннем. Их взгляды встретились на мгновение. Ни кивка, ни жеста. Только молчаливое понимание кошмара в котором они оба оказались. И в этом понимании была странная, горькая поддержка.
«Все будет хорошо, Родри..»
Мысли путались. Анализ состояния Гави накладывался на воспоминание о том, как Педри схватился за колено. Оценка дыхания Араухо смешивалась с эхом его беззвучного..
...Не могу...
Отметка о возможной судороге у Френки перебивалась ощущением ледяной дрожи Педри под ее пальцами.
Злилась.
Да, черт возьми, злилась! Каждую секунду. На его упрямство. На его глупую, ненужную жертву. На то, что он заставил ее так бояться. На то, что теперь она видит потенциальную травму в каждом движении его товарищей и сжимается внутри, представляя еще одну катастрофу. Эта злость была топливом. Она заставляла ее быть острее, внимательнее, безжалостнее в своем анализе.
«Никто больше. Никто не повторит его путь сегодня.»
Матч кипел. Барса отчаянно шла вперед, пытаясь отыграться. Алехандро прорвался по флангу, отдал на Ансу.
Удар!
Мимо.
Френки выключил атаку, но после паса чуть не упал – схватился за бедро.
«Судорога! Почти!»
Брауна сделала шаг вперед, готовая рвануть, но Френки выпрямился, стиснув зубы, и побежал дальше. Героизм? Глупость? Она отметила в планшете:
>/Критическая усталость квадрицепса. Замена ОБЯЗАТЕЛЬНА на следующей остановке игры...
Она стояла на краю поля, планшет – ее щит, аналитический взгляд – ее меч. Лицо – маска профессионала. Но внутри... внутри бушевал ураган из гнева, страха, боли и безумной надежды, что там, за закрытой дверью, с Педри все будет не так страшно, как кажется. Каждый крик болельщиков, каждый свисток судьи, каждый стук мяча отзывался эхом в ее сжатом сердце. Она была сталью, пронизанной трещинами. Но пока держалась. Пока была нужна. Пока матч, этот жестокий, прекрасный, разбивающий сердца матч, еще не закончился.
***
Свисток.
Длинный.
Пронзительный.
Режущий.
2:1
Цифры на табло Ванда Метрополитано горели, как оскорбление. Красно-белое безумие захлестнуло трибуны. Сине-гранатовый сектор замер в гнетущем, тяжелом молчании. Игроки Барсы застыли на месте, словно подкошенные. Некоторые просто рухнули на траву, закрыв лица руками. Другие стояли, уставившись в пустоту, с пустыми глазами.
Усман Дембеле взорвался первым. Он не просто злился – он бесновался. Рванув повязку капитана с руки, ибо рафинья уже был заменен. Он швырнул ее на газон, развернулся к судейской бригаде и обрушил на них шквал крика, сопровождаемый яростной жестикуляцией. Его лицо было искажено яростью и несправедливостью – он был уверен в фоле на нем в одном из эпизодов, не увиденном арбитром. Помощники тренера едва успели его оттащить, пока он не заработал удаление.
—¡Increíble! ¡Ladrones! — его крик резал воздух даже сквозь рев трибун.
Пабло просто сидел на траве, в центре поля. Он снял бутсы, швырнул их в сторону, а потом схватился руками за голову. Его спина судорожно вздрагивала. Боль в голеностопе была ничто по сравнению с болью поражения и... страхом за Педри.
Его лучший друг.
Его брат.
Он видел падение.
Он слышал его стон.
И теперь – это.
Френки стоял, опираясь руками на колени, тяжело дыша. Его лицо было покрыто слоем пота и грязи, в глазах – глубокая усталость и горечь. Он выложился полностью, пытаясь заменить и Педри, и себя, но его квадрицепс горел огнем, а сил не хватило. Он поймал взгляд Микки на трибуне – она плакала. Он махнул рукой, слабо, успокаивающе.
Не за него.
За команду.
За Педри.
Рональд подошел к судье, что-то говорил сдержанно, но его скулы были напряжены как стальные тросы, а взгляд мог бы прожечь бетон. Гризманн, его личная победа в этом матче, не приносила утешения. Поражение было горьким.
Левандовский медленно шел к туннелю, не глядя по сторонам. Просто покинул поле углубляясь в тишину коридора.
Он не забил.
Не смог.
Его королевство штрафной сегодня ему не покорилось.
Брауна стояла на кромке поля, планшет бессильно висел в ее руке. Профессиональная маска треснула окончательно. Она видела опустошение в глазах игроков, ярость Дембеле, слезы Гави. Но все это меркло перед одной мыслью, навязчивой, грызущей, как крыса
«Если бы не я...Сука! Если бы не этот чертов договор, не было бы переживаний сейчас за сокомандника!»
Лопес поджала пухлые губы, в надежде усмирить свои мысли и заставить глаза не блестеть. А толку? Логика врача кричала внутри: Нет! Это его выбор! Его упрямство! Его саморазрушение!
Но сердце, переполненное виной, страхом и остатками невысказанной... чего-то к этому упрямому идиоту, отвергало логику. Она видела его взгляд перед рывком – ледяной, полный вызова ей. Она была спусковым крючком его самоубийственной ярости на поле.
«Почему...?»
Горечь поражения смешалась с горечью личной катастрофы. Она винила Хави Симонса. Винила Педри за его безумную гордость. Но сильнее всего – винила себя. За то, что позволила ситуации выйти из-под контроля. За то, что не смогла достучаться. За то, что не спасла его от него самого.
Аргентинка машинально пошла за игроками к туннелю. Ее шаги были тяжелыми. Взгляд упал на Родри. Он стоял чуть в стороне, наблюдая, как игроки Барсы уходят с опущенными головами. Его взгляд встретился с ее. В его глазах не было упрека за поражение. Было понимание.
Понимание ее вины, он видел ее самообвинение как на ладони, понимание ее страха за Педри, понимание всей глубины этого кошмарного вечера. Он не подошел. Не сказал ни слова. Просто кивнул. Тяжело. Солидарно, будто говоря: знаю. Держись.
Этот кивок чуть не сломал ее. Шатенка едва сдержала подступившие слезы. Быстро опустила голову и прошла в туннель, в прохладную, гулкую тишину, которая теперь казалась не убежищем, а продолжением кошмара. Впереди была раздевалка, полная боли и гнева. А дальше – кабинет врачей.
И он.
Ее самая большая профессиональная и, возможно, не только, неудача. Идти туда сейчас, с этим грузом вины и страха, казалось невозможным. Но выбора у нее не было. Она была его врачом. Даже если он ненавидел ее. Даже если она винила себя больше всех.
***
Тяжелая дверь номера в мадридском отеле захлопнулась за Брауной, как последний аккорд этого кошмарного дня.
Тишина.
Гулкая.
Давящая.
Она сбросила туфли, не глядя куда они улетели, и швырнула сумку на кровать. Обычная свободная одежда – мягкие спортивные штаны и старый, потертый свитер темно-синего цвета с вышитым на груди олененком Бемби. Именно этот свитер когда-то стал причиной едкого прозвища от соседа...
...Ладно, забей. Если тебя поймает охрана — я тебя не знаю, Бемби...
Сейчас он висел на ней мешком, не принося утешения. Кареглазая упала в кресло у столика, схватила блокнот и ручку. Нужно было работать.
Анализировать.
Матч.
Травмы.
Состояние игроков.
Пальцы дрожали, выводя каракули.
<...Пабло Мартин Паэс Гавира:
Голеностоп, степень 1, тейп, лед, покой 48 ч. Мониторинг...>
Перед глазами всплыл Пабло.
Ее Пабло.
Не футболист Барсы, а мальчишка с кривой улыбкой из Барселоны. Как он нашел ее после матча в гулком подтрибунье, обхватил за плечи, прижал к себе – крепко, по-братски.
20:45. Ванда Метрополитано.
– Ты держалась молодцом, Бруни. Молодцом. — Русый шагнул ближе к подруге. — Это не твоя вина. Ни его травма, ни поражение. — Парень раскрыл руки захватывая в них кареглазую. — ...Слышишь? Ничья... — Его шепот был грубым от усталости и переживаний, но таким искренним. —...Он дурак. Упертый баран. Но он выкарабкается. С тобой. Ты лучшая, сестра. Лучшая...
Розарио тогда кивнула, уткнувшись лицом в его плечо, впитывая запах пота, травы и неистребимого духа Гави.
Это помогло.
На минуту.
21:56. Номер Лопес.
Но сейчас, в тишине номера, с блокнотом на коленях, вина вернулась с новой силой.
«Лучшая? Пропустила надрыв связки? Допустила его до поля в таком состоянии?»
Она швырнула ручку. Она не могла. Не сейчас. Взгляд упал на листок, лежащий рядом. Спина девушки оторвалась от изголовья кровати и хрупкая рука потянулась к листу, что аккуратно лежал рядом с её ноутбуком. Официальный вердикт Карлеса Миньярро, переданный ей перед отъездом в отель. Крупные, размашистые буквы...
<...ПЕДРИ ГОНСАЛЕС. Диагноз...>
Облегчение, острое и головокружительное, тут же сменилось новой волной ярости. И она... она винила себя в разрыве связок, в конце карьеры.
«Ненавижу!!! Идиот!!!»
Мысли бушевали, как смерч вокруг дома в поле. Токио вместо дома Педри. Лопес даже не вспомнила француза, который нагло объявился в её жизни. Который нагло не дает ей проходу. Который нагло вторгся в её личное пространство. И может даже хорошо, потому что она хотела бы никогда больше не вспоминать этого человека.
Девушка вскочила, как ошпаренная. Листок с диагнозом полетел в угол.
«Олень! Идиот! Самоубийца!»
Шипела дева сквозь зубы, обувая белоснежные кроссовки. Она знала, где он. Знала, что Гави сейчас с ним. Шатенка неслась по коридору отеля, не чувствуя пола под ногами. Мысли пульсировали в такт ярости.
«Он наплевал на слово! На доверие! На свой же организм! Из-за чего? Из-за дурацкой гордыни? Из-за того, чтобы доказать мне что-то?!»
29:58. Ванда Метрополитано. Медкабинет.
Она стоит в дверном проеме, не решаясь войти. Педри на кушетке. Колено... оно было чудовищным.
Распухшее, багрово-синее, размером с грейпфрут. Кожа лоснилась от натяжения. Карлес осторожно накладывал холодный компресс. Гонсалес лежал с закрытыми глазами, лицо искажено гримасой, губы белые. Один вид этого месива вместо колена вызвал у нее приступ тошноты. Она не смогла подойти. Не смогла сказать ни слова. Просто развернулась и вышла, так и не переступив порог. Она не хотела его видеть. Не могла.
22:13. Коридор Отеля. Номер 512.
Она замерла перед дверью номера Педри. Сердце колотилось, как барабан. Рука дрожала, поднятая для стука. Взяла себя в руки.
Постучала.
Резко.
Три раза.
Дверь открыл Пабло. Его лицо было усталым, глаза красными от бессонницы и переживаний. Он провел рукой по лицу, пытаясь привести себя в чувства.
— Браунита? Что...
— Уйди, Пабло. Оставь нас. Мне нужно с ним. Наедине. Сейчас. — Влетая в номер, как ураган, едва не сбив его с ног вымолвила шатенка глядя на друга.
Мартин испуганно посмотрел на Педри, сидевшего на кровати. Тот опирался спиной на подушки, его левая нога была на возвышении, аккуратно обложенная пакетами со льдом. Педри как раз...массировал область чуть выше колена. Теми самыми круговыми, осторожными движениями, которым она его учила в первый день реабилитации. Этот жест, такой знакомый и сейчас такой невыносимо лицемерный, подлил масла в огонь ее ярости.
— Розочка, он не в форме, может подождать... — Розочка. Именно так русый звал свою подругу по второй фамилии, когда та преисполнялась в ярости. Он попытался позволить, но Брауна повернулась к нему, и в ее глазах горел такой огонь, что он отступил на шаг.
— Мороженое, Пабло. — выдохнула она, стараясь говорить ровно, но голос предательски дрожал.
— Принеси... три порции. Самого сладкого. Нам всем нужно. Иди. — махнув рукой в строну двери, Лопес повернулась в строну номера.
Гави колебался лишь секунду. Он знал эту Брауну. Брауну в гневе. Она была опасна для Педри, но не физически. Для его самолюбия – да. Но, может, это и нужно? Он кивнул, бросил Педри взгляд, полный немой поддержки: Держись, брат, и вышел, притворив дверь.
Аргентинка, как хищная кошка, медленно прошла вглубь номера. Ее взгляд, острый и обжигающий, впился в брюнета. Он не стал отводить глаз. Напротив, с легким, едва заметным усилием, он сдвинул лед и встал. Чуть прихрамывая, опираясь на спинку кресла, но встал.
Прямо.
Вызов.
— Брауна, послушай...— начал он, его голос был хрипловатым, но спокойным. — ...Все обошлось. Карлес сказал – просто синяк здоровенный. Пару недель дома, лед, покой, и...
— Просто синяк?! — ее голос сорвался на крик. Она подошла ближе, тыча пальцем в его грудь, не касаясь. — Просто синяк?! Ты видел свое колено?! Ты видел себя, когда падал?! — дыхание было учащенным. — Ты слышал, что прошептал?! Ты не мог, Педри! Потому что ты олень! — Дева отошла на шаг не пытаясь усмирить свой пыл. — Упрямый, безмозглый, самоуверенный олень!
Педро не моргнул. Его глаза сузились, в них мелькнуло что-то – досада? Раздражение?
«Не смотри на меня так, будто тебе жаль! Не верю!»
— Я не олень, я...
— Ты наплевал на нашу договоренность! — перебила она, наступая еще на шаг. Ее дыхание сбилось. — Наплевал на мои предупреждения! На мой профессионализм! На доверие... — От какой-то безисходности та вознесла руки вверх. — ...которое я, дура, тебе дала! — и тут же руки летят вниз, ударяясь о бедра.
— Ты играл так, словно твое колено – это не твое тело, а какая-то помеха! Ради чего?! Чтобы доказать? Доказать кому?! Мне?! Что ты сильнее боли? Сильнее анатомии?! — снова тычет в того хрупким пальцем, немного склоняя голову набок в негодование.
21:17. Ванда Метрополитано. Медкабинет.
Кабинет Карлеса, уже после матча, перед отъездом. Он сидел за столом, устало потирая переносицу.
— Брауна... Колено. Оно цело, слава богу. Но... — он посмотрел на нее строго. — Как ты могла не увидеть? Его колено буквально кричало о том, что ему нельзя на поле. — мужчина сложил руки в замок, продолжая парировать. — Агрессия, саморазрушение... Это было написано на его лице! Ты должна была его остановить! Или предупредить меня! Ты допустила полузащитника к матчу, зная о риске, но не увидев главного – его готовности этот риск преумножить!
Она молчала. Не стала говорить про коридор, про Симонса, про договор. Просто опустила голову.
— Вы правы, сеньор Миньярро. Я... не сумела. — тихо вымолвила та, сильно сжимая кулаки под столом, дабы сдержать слезы, что предательски рвались из очей.
Карлес откинулся на спинку стула тяжело вздыхая. — В общем, он выбыл на 10-14 дней. Будем ставить его колено.
«Во мне усомнились...сама дура. Наивная дура.»
Груз вины тогда был невыносим. Теперь, зная, что связки целы, он спал. Но освободившееся место занял гнев. Чистый, ясный, направленный точно в цель.
22:23. Номер Гонсалеса.
— Ты рисковал всем! — голос Брауны срывался, в нем звенели слезы, которые она отчаянно сдерживала. — Ради минутной глупости! Ради того, чтобы... чтобы что?! Чтобы я увидела, какой ты крутой?! Чтобы доказать, что тебе плевать на мои правила?! — кареглазая размахивалась руками перед брюнетом. — Ну поздравляю, доказал! Ты – король самоуничтожения!
Она не выдержала. Слезы гнева и обиды хлынули. И вместе с ними – отчаянные, беспомощные удары. Она колотила кулаками по его груди, по плечам, не в силах остановиться.
Тук-тук-тук.
Слабые удары по твердым мышцам.
— Идиот! Идиот! Идиооот! — рыдала она, уже не разбирая слов.
«Придурок!!!!»
Педри не отшатнулся. Не поймал ее руки. Он стоял, принимая эти жалкие, злые удары. Его лицо было непроницаемым. Но в глазах... в глазах бушевала буря. Вина? Досада? Боль не физическая, а другая? Он терпел ее ярость, будто заслужил каждую долю этой боли.
«Бьет. Хорошо. Пусть бьет. Заслужил.»
Гонсалес стоял все так же принимая удары преисполнившейся девушки в гневе, которая что-то бортовала, неразборчиво.
«За то, что причинил ей этот страх.»
— Ты самый настоящий эгоист! — громкий всхлип разразил пространство номера, заставляя канарца поджать губы и отвернуться куда-то в строну окна.
«За то, что... заставил плакать.»
Она выдохлась. Кулаки разжались, повисли вдоль тела. Плечи тряслись от слез. Она стояла перед ним, сломленная собственной яростью и горем, в дурацком свитере с Бемби, с мокрым от слез лицом.
Именно тогда он двинулся.
Не назад.
Вперед.
Один шаг.
Сократив последние сантиметры между ними. Его руки поднялись – медленно, давая ей время отпрянуть. Но она не двинулась. Она просто смотрела на него сквозь слезы, в глазах – пустота после бури.
Он обнял ее. Крепко. Твердо. Не как любовник. Как...защитник. Как защиту от всего мира и от ее собственной ярости. Он прижал ее голову к своей груди, к тому месту, где секунду назад стучали ее кулаки. Его подбородок лег ей на макушку.
Лопес вздрогнула, как от удара током.
— Отпусти! — выдохнула она, но в голосе не было силы, только хрип. — Отпусти меня, идиот!
Она попыталась вырваться, оттолкнуться, но он держал. Не сдавливая, но не отпуская. Его руки были сильными, недвижимыми.
— ...Нет... — его голос прозвучал прямо у ее уха, низко, хрипло, но неожиданно мягко. — ...Не сейчас...
Она билась еще несколько секунд – беспомощно, как птица в силок. Потом... обмякла. Все напряжение, вся ярость, весь страх вытекли из нее разом. Она просто повисла в его объятиях, лицом уткнувшись в его грудную клетку. Ее тело сотрясали глухие, бессильные рыдания. Она больше не кричала. Просто плакала.
От усталости.
От страха.
От горечи поражения.
От вины, которая оказалась ложной, но не менее ранящей.
От облегчения, что он цел.
От безумной, нелепой ситуации.
От всего.
Педро молча держал ее. Одна рука лежала у нее на спине, другая гладила ее растрепанные волосы – неуклюже, почти робко. Его собственное дыхание было неровным. Он смотрел куда-то поверх ее головы, в стену отеля, а его пальцы невольно касались мягкой шерсти свитера с Бемби.
«Запах... Он пахнет... не больницей. Не мазью. Чистым бельем? Мылом? Чем-то... своим. Теплым. И... колено.»
Шатенка шмыгнула носом, выдыхая воздух из рта, дабы привести дыхание в порядок.
«...Оно здесь, рядом. Целое. Ушибленное, но целое.»
Неожиданно девушка услышала вздох мужчины на своей макушки. Будто вздох облегчения.
«Он держит... крепко. Не отпускает. Почему? Почему не оттолкнул? Почему... почему так тихо? Гави... мороженое... скоро вернется. Надо уйти. Надо... но не могу. Нет сил. Совсем нет сил.»
Она хотела было уже отпрянуть от мужского тела, как почувствовала, как тот сильнее сжал её в кольце своих рук.
«Просто... пусть держит. Еще минуту. Только минуту...»
Он все так же держал ее, его рука неуклюже гладила ее волосы, спутанные от слез и бега по отелю. Тишина номера, нарушаемая только их дыханием – его чуть учащенным, ее – неровным – казалась хрупкой, как тонкий лед.
И тогда кареглазый наклонился чуть ниже. Его губы почти коснулись ее макушки, спрятанной под растрепанными прядями. Голос, тихий, срывающийся, прозвучал прямо у ее уха, как сокровенное признание.
— ...Прости... — шепот был теплым, влажным от ее слез. — ...Прости меня, Бемби. Я... Я был полным идиотом. Глупым, слепым... — Педри закусил нижнюю губу, утыкаюсь носом в копну волос девы.
Слова застряли. Он не мог сказать больше. Не мог объяснить почему. Объяснение означало признаться в том, что он увидел, или что он думал, что увидел. Признаться в той дикой, ревнивой ярости, которая затуманила разум и погнала его на самоубийственный рывок. Признаться, что ее близость с Симонсом, даже насильственная, даже ненавистная, задела его так глубоко, что он не смог с этим справиться иначе. Это было слишком... личное.
Слишком нелепое.
Слишком опасное.
Брауна замерла в его объятиях. Шелест его дыхания в волосах, смущенный шепот извинений – все это заставило ее сердце сжаться по-новому. Не гневом, а чем-то щемящим и непонятным. Она медленно отстранилась, ровно настолько, чтобы поднять голову и взглянуть ему в глаза.
Их взгляды встретились. Вплотную. Без барьеров гнева или профессиональной маски. В ее глазах – краснота от слез, остатки обиды, но и вопрос. Жгучий, невысказанный.
«Зачем? Почему ты так поступил? Что на тебя нашло?»
— Педри... — ее голос был хриплым, но тихим. Она не отводила взгляда.— Зачем? Почему? Что... что с тобой случилось? Что за бес вселился?
Он замер. Его глаза, темные и глубокие, отражали ее смятение. Гонсалес смотрел на её длинные ресницы, что были влажными и содрогались. Тот видел этот вопрос, этот поиск правды. И он не мог ответить. Признаться в ревности? В том, что он неправильно истолковал сцену? В том, что его задела ее боль, ее страх перед другим мужчиной? В том, что ушел не предприняв меры из-за собранных мыслей? Это звучало бы как безумие.
Как слабость.
Гонсалес сам до конца не понимал этого клубка чувств. Единственное, что он знал наверняка – его реакция была из-за нее. Из-за ее связи с Симонсом. Из-за того, что этот француз снова появился в ее жизни и вызвал в нем этот хаос.
— Я...— он начал, голос сорвался. Он опустил глаза на секунду, потом снова поднял на нее, с выражением искреннего, почти мальчишеского замешательства и стыда. — ...Я просто идиот, Брауна. — Полузащитник пожал шубы, но тут же продолжил. — Полный, законченный идиот. Без причин. Без оправданий. — Он горько усмехнулся. — ...Только... идиот...
Она смотрела на него. В его глазах не было лжи. Была растерянность. Стыд. И что-то еще... какая-то глубокая, невысказанная боль, не связанная с коленом. Он правда не понимал или не хотел понимать? Но его признание в "идиотизме" без попыток оправдаться, этот взгляд... он разоружал. Гнев таял, как лед под солнцем, оставляя после себя усталость и странную, тревожную нежность.
Они стояли так, в сантиметрах друг от друга, его руки все еще лежали на ее плечах, ее ладони бессильно упирались в его грудь. Воздух между ними сгустился, наполнился невысказанным. Его взгляд скользнул по ее лицу, по следам слез, по дрожащим губам...
БАМ-БАМ-БАМ!
— Открываааааайте! Мороженое тает! И у меня только две руки! — оглушительный голос Гави и грохот ноги по двери ворвались в хрупкую тишину, как ураган.
Они отпрянули друг от друга, как ужаленные. Брауна резко отступила на шаг, поправляя свитер, смахивая остатки слез тыльной стороной ладони. Педри поспешно опустился обратно на кровать, стараясь не морщиться от боли в колене, его щеки залил яркий румянец.
— Иду! — выдохнула Брауна хриплым голосом.
Дверь распахнулась, и Гави ввалился в номер, увешанный пакетами, из которых торчали стаканчики с щедрыми горками шоколадного, ванильного и клубничного мороженого. Он окинул их быстрым, оценивающим взглядом. Брауна отвернулась к окну, делая вид, что смотрит на ночной Мадрид. Педри сосредоточенно поправлял пакет со льдом на колене.
— Ну что..? — Пабло расставил пакеты на столике с театральным пафосом, явно игнорируя напряженную атмосферу.
— Полагаю, выяснили отношения? Идиот признал свою идиотию? — Он бросил Педри вызывающий взгляд. Тот лишь мрачно кивнул.
— Отлично! Тогда включаем киношку! Что смотрим? Боевик? Комедию? Ужастик? — Он уже копошился у телевизора, включая его и листая меню.
Брауна и Педри переглянулись. Кратко. В его взгляде – остатки смущения и немой вопрос. В ее – усталая тень улыбки и легкое покачивание головой: Ладно, идиот. Переживем.
— Комедию... — тихо сказала Брауна, подходя к столу и беря стаканчик с фисташкой. — Мне сегодня хватило "боевика" и "ужастика" на всю жизнь. — девушка мазнула рукой в строну брюнета.
— Поддерживаю. — хрипло пробурчал Педри, протягивая руку к шоколадному мороженому. Гави кинул ему пластиковую ложку.
Они устроились в номере. Пабло развалился в кресле, Педри осторожно устроился на кровати, подложив под ногу подушки, Брауна села на свободный стул у столика. На экране заиграла яркая, нелепая комедия. Гави громко смеялся в нужных местах, иногда выкрикивая свои мысли и ассоциации кого-то из присутствующих с персонажами.
Педри ел мороженое, изредка поглядывая на экран, но чаще – украдкой на Брауну. Она сидела, поджав ноги, обхватив стаканчик руками, ее взгляд был устремлен на экран, но мысли явно витали где-то далеко. Иногда ее губы непроизвольно касались ложки, иногда она замирала, глядя в одну точку.
Она ловила его взгляд. Краем глаза. И каждый раз быстро отводила свой, делая вид, что увлечена фильмом. На ее щеках, уже высохших от слез, играл слабый свет телевизора. А на ее запястье, скрытом рукавом свитера Бемби, под которым она чувствовала пульс, все еще отдавалось легкое жжение. Не от синяков.
От памяти о его прикосновении.
От его шепота "Прости".
От этого странного, неловкого, но такого нужного объятия.
И от вопроса, на который он так и не ответил, но который теперь висел между ними тихим, невидимым, но невероятно важным знаком:
«Что дальше?»
А пока... пока было сладкое мороженое, глупая комедия, назойливый Пабло и тяжелое, но такое родное молчание, наполненное невысказанными словами и обещанием завтрашнего вылета домой. В Барселону. Где они были соседями.
Жду ваших звезд, комментариев и вашего мнения !!!!!!!!!
Тгк: Мальборо пишет
( или marlborogonzalez )