Аэропорт
Сентябрь 1997.
Вечер. Сухум облачило серым одеялом. Вечно моросящий дождь, мокрые листья прилипают в подошве туфлей, ещё и волосы пушатся так, что ни одна укладка не держится. Привычно голубо небо, прозрачное, чистое, сегодня заволокло тучами. Рейс перенесли ещё на полтора часа, потому что началась гроза. Над головой гулко звучат объявления на трёх языках: "Рейс SU-215 в Москву задерживается...". Какой то мужчина, по видимому, бизнесмен, в смятом костюме яростно стучит по клавиатуре ноутбука, бросая раздражённые взгляды на задержку рейса.
Вероника обожает гастроли, но, если честно, постоянные перелеты сильно изматывают,не давая шанса остановиться и набраться сил идти дальше. В аэропорту она почти всегда спала, уткнувшись носом в плечо Аньки Соколовой, ее лучшей подруги. Они вместе,как мечтали в детстве, объездили половину Европы - Париж, Милан, Брюссель, Амстердам, Вена. И это ещё не все города, в которых артисты балета побывали за месяц.
В номер их всегда заселяли вдвоем, подружки же. Несмотря на контроль Соколовой, Ника продолжала по ночам считать звёзды и калории. Такими же поздними ночами, глядя на темное покрывало неба в окне, Белозерская набирала его номер, но бросала после первого гудка.
«Нет, он не поймет.»
24 сентября была пересадка в абхазском аэропорту, Бабушара, откуда труппа должна была лететь в Баку, Ереван и закончить гастроли в Стамбуле. Рейс переносили 2 раза, и оба из них из за непогоды. За несколько часов ожидания заболела спина, шея и все, что можно и нельзя. Надо пройтись. Вероника потянулась, сползая с неудобного кресла.
-Я за кофе, пойдешь?
Аня отрицательно помотала головой, не отрываясь от книги Ремарка.
-Ой, такая умная стала - передразнила подругу Ника - Ну и сиди одна.
Больно надо, сама дойдет. Кутаясь в красный шарф, Белозерская зевнула. Прохладно, все таки. Девочка, лет пяти или шести, в розовой куртке тянет маму к Веронике: "Смотри, это та балерина, которую мы на афише видели!" - но та отводит её, не замечая. Тележки с чемоданами грохочут по плитке, дети плачут у стойки регистрации, а пара влюблённых целуется у витрины дьюти-фри, не замечая никого вокруг.
На удивление, в аэропорту было много людей, все куда то спешили, торопились. А куда торопиться, если на улице - гроза? Кафешки и ресторанчики, как и магазины с сувенирами и алкоголем, были забиты народом, но Веронике все таки удалось пробиться к автомату с кофе. Выбрала капучино. Из кафе доносится запах пережаренного кофе и сладких круассанов. Вероника машинально отворачивается, вспоминая тот самый круассан, на который сорвалась Ника в Вене.
В толкучке кто то случайно задел ее локтем, отчего полстакана кофе пролилось на ее плащ.
-Смотрите, куда идете, - отрезала девушка, подняв глаза - Вы..?
В мужчине, из за которого все ее капучино оказалось на ней, она узнала Потехина. Здрасьте, приехали! Картина маслом - сонный, растрёпанный, в потертой косухе.
-Да, я - отозвался до боли знакомый голос - Нет, я не преследую. Да, это совпадение.
Они молча смотрели друг на друга. Вероника заметила, что на его лице появилась щетина. Алексей - что она все также строга и серьезна.
-Пройдемся? - на которое он получил кивок.
- Я не звонила, - сказала она, глядя на взлётную полосу.
- Я знал, - он достал из кармана кассету. - Это для Вас. Не благодарите.
На плёнке - запись: его новая симфония, где струнные сплетались с электронными битами. В конце голос: «Если выбросите - я напишу другую».
Она впервые при нем засмеялась, так честно и звонко, будто миллиард колокольчиков. Лёгким движением руки убрала в карман испачканного плаща кассету, потом послушает. Как же стало приятно на лёшиной душе от одного этого жеста и смеха. В этот момент, когда она смеялась, Ника показалась ему самой невероятной женщиной во всем мире. Ни одна, ни две, ни толпа его фанаток все же не перешибет даже одной ее улыбки.
Почти всю ночь они говорили обо всём, кроме главного.
-Слышала, в Москве уже снег выпал. - она задумчиво перелистывала журнал, неожиданно, о балете.
-Нет. Только дождь, - Лёша посмотрел в журнал, где почти всю страницу занимало фото Барышникова - Ты танцевала в Париже?
-Танцнвала. А ты.. - на слове "ты" случайно или нет сделала паузу - играл свою попсу?
-Играл. Но теперь уверен, что фуэте в тишине - гораздо лучше.
Он потянулся к ее руке, молча, одним взглядом, спрашивая разрешения, можно ли коснуться. Ника кивнула. Он выудил из кармана джинс черную ручку, которую носил с собой постоянно, ведь в любой момент в голову придет новая мелодия. Осторожно, как хрупкий фарфор, взял ее ладонь в свою и аккуратно вывел на женском запястье ноту «до». Балерина улыбнулась одними уголками губ, разглядывая "метку".
-Это чтобы помнила: любую несогласованность звуов можно превратить во что то прекрасное.
Ближе к полуночи она уснула, робко уложив голову ему на плечо. Он не шевелился, боясь разбудить. В кармане её пальто нашёл записку: «53.0 кг. Но в Вене ела круассан. Один. Чуть не умерла». Сдержать улыбку не удалось. Вместе с улыбкой появилось желание коснуться ее, но страх, что она растворится или рассыпется был сильнее. От нее пахло чем то цитрусовым, пряным, как восточные площади или жаркие пески.
Хорошо. Она сейчас улетит. Он тоже. Будет ли шанс встретиться вновь? Или она решит, что не хочет иметь с ним ничего общего? Ее в Москве не будет ещё почти две недели, его - месяц. Ебаный Шалаев, их продюссер, с своими турами. Какого хера они не могут закончить гастроли раньше? Ему остаётся только писать о ней симфонии, глядя на луну. И даже в холодной луне он видел свет ее глаз. Он отвел от никиного лица темные пряди, проводя костяшками пальцев по её бледной щеке. Не сдержался. Как можно нежнее, бережнее, прижал ее к себе, уткнулся носом в макушку, стараясь запомнить запах ее волос. Нет, ему нельзя потерять к ней путь. Она не айсберг, чей лёд нужно растопить. Она - маяк. И если он ее потеряет, то потеряется сам в полной темноте.
Ника вздрогнула, почувствов, как близко он находится. Белозерская в секунду отпрыгнула, как от огня, глядя на Лёшу испуганными глазами. Она быстро посмотрела на ближайшее табло с рейсами, её - через один.
-Нет, нет.. мне пора, - девушка заторопилась, нервно поправляя волосы - прощай!
-Подожди, куда ты так спешишь? - ошарашенный Лёша сообразил схватить ее за руку.
-Рейс. Мне пора.
-Когда мы сможем увидеться?
-Аа...- Ника отвела взгляд, пытаясь придумать отговорку - Никогда. Да, никогда!
-Что, почему? Я что то сделал не так? - удивлённо вскинул брови музыкант.
-Ну, может быть, когда то.. - девушка замолчала и тут же натянула вежливую улыбку - Ладно, прости, мне правда пора. Рада была встретиться!
Знали бы вы, как сверкали пятки ее туфель, когда она убегала! Бежала Ника так, будто ее жизни действительно угрожает опасность.
Он не побежал за ней. Стоял, сжимая в руке ее забытый шарф, пахнущий ее духами, и смеялся сквозь ком в горле.
«Опять облажался. Мне нельзя было ее касаться.»
Он понимал, что ее побег - это паническая реакция на собственную уязвимость. Засыпая на плече Леши, Ника впервые позволила себе расслабиться, потерять контроль, быть слабой. Но пробуждение в его объятиях стало для неё ударом. Балет научил её, что тело - инструмент, а не часть личност, и физический контакт с ним нарушил эту границу.
«Если я могу уснуть рядом с ним... Кто я тогда? Не балерина, не идеал - просто женщина?»
После минутной слабости она решила, что должна «очиститься» от эмоций. Её фраза о том, что они больше никогда не увидятся - попытка убить в себе надежду, чтобы не страдать. Но страдала от этого не только она, но и он. Быть может, как писал великий Экзюпери - "...самое обидное в этом было то, что они любили друг друга. Но они были слишком молоды, они ещё не умели любить."
-Ну твою мать, а - менеджер Дима поставил руки в бока - Вот где мы опять Потехина потеряли то?
Все были в сборе: Жуков что то черкал в тетради, длинноногая Маша подпиливала ногти, а Дима расхаживал перед ними туда-сюда.
-Может, выпил уже где то? - предположила Маша - Надо его на цепь что ли посадить, а то в запой уйдет от горя по свой балерине и все, прости-прощай, Алешка.
Маша и Жуков засмеялись, а менеджер только цокнул, закатив глаза. На горизонте показался Потехин, из кармана косухи которого торчал шарф Белозерской.
-Не дождетесь, - ухмыльнулся Лёха.
-Вспомнишь солнце, вот и лучики! - снова заулыбался Сережа.
Леша показательно громко вздохнул, усаживаясь на сиденье рядом с Жуковым. Все четверо замолчали, но голос менеджера разорвал тишину.
-Где был, блудный сын?
-А что, уже соскучился, Димуль? - теперь засмеялся и Леша.
-Вот ей Богу, я уже не знаю, какие с вами успокоительные пить - Дима сложил руки на груди - Уйду от вас, и что делать будете?
Расхохотались все.
После этой встречи в туре осталось около двух десятков городов. Сочи, Новороссийск, Краснодар, Майкоп, Черкесск, Пятигорск пролетели перед глазами как один день. Перед каждым концертом обязательно рюмку водки или коньяка чтобы хоть как то развеселиться. Это её "никогда" сначало вызывало лишь непонимание, потом - раздражение и обиду. За что она так с ним? Жестокая женщина. Ему снились ее руки, голос, в толпе чудился запах ее духов. С каждым днём Леша чувствовал себе одержимым одним ее образом. Эфемерность их отношений больно сдавливали виски, заставляя морщиться и заглатывать обезболы и снотворные. Даже горный воздух и водичка святых источников не помогала избавиться от этой дряни. Единственное, что у него от нее осталось, кроме пощёчин и воспоминаний - красный лёгкий шарф, который теперь служит частью его сценического образа: то на синтезатор повесит, то на шею, то на руку. Ночами, как маньяк, зарывался в красную ткань, вдыхал еле уловимый аромат пряных духов. Естественно, после концертов Потехин пил с группой, гоготал над серегиными шутками, но в тишине гостиничных ночей слушал кассету с её голосом, записанную в деньй какой то конференции или интервью. Она начинала сводить музыканта с ума. Она - его грех, вечный ад, в котором он готов по несколько раз проходить одни и те же 9 кругов и спускаться в преисподнюю.
* * *
В суете городов и вечных перелетов всегда нужно отдыхать, ведь без этого можно просто иссякнуть вместе с терпением в ожидании у стойки регистрации. Поэтому, если есть возможность, между спектаклями девушки убегали в город, чтобы просто отдышаться, прогуляться по улицам и сделать пару снимков на анину мыльницу. Ереван не стал исключением. Вероника и Аня, скинув балетные пачки и накинув легкие платки, бродят по улице Абовяна.
Столица Армении встречалаа вечерним маревом, будто окутанный дымкой розовых и оранжевых тонов, оседающих на грубоватых, но строгих каменных зданиях. Центр пульсировал жизнью, но жизнью неспешной, пропитанной солнцем и какой-то едва уловимой меланхолией. Воздух был густ от смеси ароматов: сладковатого дыма шашлыка, источаемого с десятков уличных ларьков, резкого запаха специй с рынка «Вернисаж», терпкого аромата кофе из ближайшей кафешки и пыли, взметаемой проезжающими «Жигулями» и старенькими «Москвичами».
Звуки сплетались в своеобразную симфонию. Гул людских голосов, смешанный с перекличкой продавцов на рынке, где армянский, русский и порой английский сливались в неповторимый коктейль. Дробь каблуков женщин на высоких каблуках эхом отскакивала от гладко отполированных полов магазинов. Низкий гул проезжающих автомобилей сменялся визгом тормозов, а издалека слышался звон трамвайных колес.
На площади Республики свежеуложенный асфальт ещё не успел запылиться, отражая мерцание неоновых вывесок, недавно появившихся в городе. Поблескивали зеркала стеклянных витрин, выставляя напоказ не очень богатый, но яркий товар. Группа подростков увлеченно играла в домино у подножия Каскада, их смех рассеивался в вечернем воздухе. Старики, сидя на скамейках, неспешно играли в нарды, перебрасываясь тихими фразами.
Воздух пропитан был историей: в каждом камне, в каждой улочке чувствовалась многовековая жизнь города, его богатая и трагическая судьба. И это смешение старого и нового, бедности и надежды, шума и тишины, создавало уникальный колорит Еревана - город, только начинающий дышать новым воздухом независимости, но ещё помнящий вкус прошлого.
Аня тащит Нику в кафе «Джандук», где пахнет лавашом и топлёным маслом. За столиком у окна, где стояли тарелка с гатой и два стакана гранатового сока, Аня не выдерживает:
- Ну, хватит молчать! Ты как с той встречи в аэропорту - будто призрак. Он что, тебе сон испортил или...?
Вероника отводит взгляд, ковыряя вилкой слоёное тесто:
- Ты бы лучше рассказала, как у тебя с Сергеем. Вчера он опять цветы присылал.
- Не меняй тему! - Аня хлопает ладонью по столу, звенит посуда. - Ты же видишь, как он смотрит на тебя. Причем, всегда.
Из уличного динамика льётся мелодия дудука - грустная, как воспоминание. Вероника сжимает стакан, на котором остался след её бордовой помады.
- Он... Он видел меня. Насквозь. А я... - голос дрожит. - Я не могу быть «насквозь».
Аня, неожиданно серьёзная, берёт её за руку.
-Что значит "не могу"? Ты просто боишься, что кто-то заглянет в тебя и... не увидит балерины. Увидит просто Веронику.
-А если она ему не понравится? - шепчет Ника.
- Тогда он идиот. Но он не идиот. Он тебе симфонии уже пишет, дурочка! - Аня дожевывает последнюю гату и отряхает руки от крошек слоёного теста.
Покончив с вечерней трапезой, балерины выползают на улицы вечернего Еревана. Музыканты в расшитых серебром жилетках замечают девушек-иностранок. Дудук внезапно переходит в заводную мелодию «Кох-пар», а дхол задаёт ритм, будто призывая к танцу. Аня, не раздумывая, хватает Нику за руку.
- Слышишь? Это ж тебе не Чайковский! Тут надо ногами, а не пуантами!
Вероника сопротивляется, но Аня уже вплетается в круг местных танцоров, повторяя движения: притопы, волны руками, повороты с грацией, далёкой от балетной строгости.
- Ника, смотри! - Аня кружится, подняв руки к звёздам. - Здесь не надо быть идеальной! Здесь надо быть живой!
Веронику подхватывает поток музыки. Сначала робко, потом всё смелее она повторяет шаги. Её строгий пучок распадается, волосы рассыпаются по плечам. Кто-то из толпы кричит: «Браво, джан! Ай, хороша!». Парень в кожаной куртке пытается подражать движениям Ани, вызывая хохот. Старушка в чёрном платке суёт Веронике гранат: «Кушай, красавица! Силы прибавятся!».
- Ты видишь? - Аня кричит над ритмом дхола. - Ты можешь танцевать без счёта! Без «раз-и-два»!
Внезапно Вероника закрывает глаза. Вместо зеркал репетиционного зала - ветер в лицо. Вместо метронома - смех Ани. Она поднимает руки, как делала это в детстве, до того, как любимое дело стало темницей собственных страхов и комплексов. Дудукист с седыми усами подмигивает Нике, когда видит, как она повторяет па. Дхолист бьёт в барабан так, что искры летят из-под палочек. Платок Ники спадает, открывая шрам на шее - след от давней травмы, и этот же платок, намотав на запястье, Белозерская развивает в воздухе над головой.
Когда музыканты замолкают, Аня, запыхавшаяся, валится на лавочку.
- Ну что, Белозерская? Готова признать, что народный танец круче твоего академизма?
Вероника, поправляя платок, смотрит на свои ноги - на них больше нет следов от пуантов.
- Он... свободный. Как его музыка.
- Чья? - подмигивает Аня.
- Не смейся. Ты же знаешь...
- Знаю. Он тоже свободный. Идиотски свободный. И ты ему нужна именно такая - не Белозерская из Большого, а Вероника в Ереване. Та, что танцевала с разбитыми коленками и смеялась, как сумасшедшая.
Вероника падает на лавочку рядом с подругой, откинув голову на спинку. Показалось, что вместе с танцем ушли все проблемы и переживания, стало так хорошо и легко.
Отдышавшись, они выходят на Вернисаж, где торгуют коврами и старыми книгами. Ряды лотков с коврами цвета спелого граната, стопки медной посуды, в которой отражается закат, и прилавки, ломящиеся от сухофруктов - абрикосы, как кусочки солнца, инжир, похожий на бархатные сердечки.
Аня тянет Веронику к прилавку, где седой армянин в ермолке раскладывает ветхие ноты и странные инструменты. Среди пыльных фолиантов - крошечный дудук из абрикосового дерева.
- Смотри, это же твой Лёшка в миниатюре! - Аня вертит дудочку в руках. - Деревянный, упрямый и... дырявый.
- Дудук, красавицы, это символ любви и расставания. Говорят, тот, кто сыграет на нем, найдет свою вторую половину и станет таким же счастливым как Ветерок, полюбивший абрикосовое дерево- продавец, смеясь, поднимает палец.
Вероника краснеет, но уже протягивает деньги. Аня только хохочет и уже втягивает подругу к другому прилавку. На этот раз, кузнечная лавка. У мастера с руками, исчерченными шрамами, Аня выбирает кинжал в ножнах с гранатовой инкрустацией.
- Серёже подарок. Пусть знает: если бросит - зарежу.
- Ты же балерина, а не бандитка, - обречённо вздыхает Ника, разглядывая браслет из серебра с узором в виде виноградной лозы.
- А это тебе, - Аня хватает браслет и надевает подруге на запястье. - Чтобы помнила, что даже виноградник начинается с одного ростка. Или там... с поцелуя под дождём, например?
Ника цокает и легонько подталкивает подругу локтем под бок, отчего Соколова сразу замолкает, вскинув руки, как преступница. Следующая остановка - специи.
У лотка с куркумой, сумахом и уцхо-сунели Аня набирает смесь в бумажный кулёк.
-Если родителям ничего не привезу, расстроятся. Специи же подойдут?
Вероника кивает, соглашаясь, и тем временем покупает керамическую фигурку танцора с лицом, скрытым под маской. Продавец шепчет:
- Это Арэв - дух танца. Он соединяет тех, кто боится смотреть друг другу в глаза.
Пожалуй, вечер в Ереване оказался самым живым и наполненным весельем местом, где они бывали на гастролях. Теперь ещё одной маленькой мечтой каждой из девушек было вернуться сюда хотя на пару дней, даже проездом, лишь бы вновь вдохнуть аромат пряного вечера.
Подружки разместились у фонтана, Ника присела на край мраморной чаши. За спиной бушевали тонкие струйки прохладной воды.
-Ты ему дудук, он тебе симфонию, - Аня размахивает кинжалом, будто дирижируя. - Идеальный обмен.
-Ага, ещё подумает, это намёк, что он "дудит" слишком много, - Ника прячет маленький инструмент в сумку, но уголки губ дрожат от улыбки.
- Пусть думает! - Аня хватает её за руку с браслетом. - Главное - ты знаешь, что это не просто дудочка. Это... ммм...
- Приглашение?
- Нет! Пинок под зад. Чтобы он наконец признался!
Белозерская отмахнулась и снова начала перебирать ткань разноцветного платка, который уже привязала к ручке кожаной сумки.
-Как думаешь, чем армянский клинок отличается от русского? Он не про кровь. Он про то, чтобы разрезать узел лжи. Вот так! - и резким движением Аня режет воздух, едва не задев продавца гранатов.
-Осторожнее, - шипит Ника, отодвигая подругу с прохода - а то прирежешь ещё кого нибудь.
Вероника сидит на балконе гостиничного номера, завернувшись в тонкий плед. В руках - дудук, его дерево всё ещё пахнет абрикосом и пылью веков. На столе рядом - браслет с виноградной лозой и разбитая упаковка от армянского чая. Из динамика тихо льётся запись его симфонии - та самая, с кассеты, которую он передал в аэропорту.
«Он играл мой страх. Превратил его в ноты. А я? Я даже не смогла сказать "спасибо"...»
Она подносит дудук к губам. Звук получается хриплым, фальшивым, но она не останавливается. Где-то вдалеке, будто в ответ, завывает ветер, сливаясь с её импровизацией.
Внезапно она вскакивает, хватает блокнот из сумки и пишет открытку с видом Арарата.
«Алексей.
В Ереване продают дудуки, которые ищут вторую половину. Этот - слишком тихий для тебя. Привези свой синтезатор - научи меня громкости.
В.»
Перед тем как запечатать конверт, она кладёт внутрь зёрнышко граната - то самое, что дала старушка. На уголке бумаги остаётся след от её помады, как печать.
Внезапное решение все изменить и взять в свои руки казалось Нике более чем замечательным. Если не сейчас, то когда? Правильно, никогда! Поэтому надо решаться, рисковать, ставить на кон все, что есть. Пускай, это просто открытка, купленная на настоящем армянском рынке.
Аня, уже во сне, бормочет: «Скажи ему... что гранаты... взрываются... красиво...»
Вероника смотрит на спящую подругу, потом - на первую звезду над городом.
«Завтра», - шепчет она дудуку, будто это заклинание.