Лёд трогается?
Потехин не пошел на афтерпати, мол, голова болит после концерта. Но голова болела вовсе не от концерта, а от чего то другого. Он вернулся в пустую съемную квартиру, пахнущую пылью и старыми кассетами. Выпил рюмку водки, но вылил вторую - внезапно вспомнил, как она морщилась от запаха табака в подвале. Сегодня он впервые пожалел, что не умеет писать стихи: все, что мог - это тыкать в клавиши, пытаясь поймать то, что видел в её глазах.
Раскинувшись на диване, Алексей то перебирал комбинации звуков, как дурак невпопад нажимая на клавиши, то просто закрывал глаза, откинув голову. Даже с закрытыми глазами он видел только её - с недовольным личиком, в этом черном платье, так чертовски идеально подчёркивающим женские изгибы, как злилась на него, хмуря темные бровки. Губы совершенно случайно расползлись в улыбку, неловкую, глупую. На удивление, искреннюю.
Через полчаса он уснул, уткнувшись носом в диванный подлокотник.
Зал Большого театра, в углу - расстроенный рояль, за который он садится и начинает играть. С балкона падают белые розы, превращаясь в клочья пестрых афиш о концерте "Руки Вверх!". Эти розы скидывает она - Вероника, гордо держащая осанку. Он тянет к ней руки, она поворачивается и с улыбкой растворяется в воздухе.
Леша проснулся в холодном поту и сразу начал нащупывать хотя бы обрывок листка и карандаш. Как только нашел, записал обрывок мелодии - нервый, как ее шаг при отступлении.
На часах 3:17.
Жукова до сих пор нет дома, видимо, все ещё гуляет на афтерпати, хотя никогда так не делал. Оставил друга с разбитым сердцем одного, а сам пошел пить да кутить. Вот она, дружба. Но Леша не имеет права винить Серёжу, сам виноват. Жуков ещё когда ему сказал, что это все плохая затея, что Леха - "влип знатно".
В кармане брюк он нащупал смятую пачку "Мальборо" и выудил одну сигарету, поджег, закурил. Сжимая сигарету между пальцев, вышел на балкон. За окном дождь. И даже в этом шуме он слышал её голос.
* * *
В квартире Белозерской также пусто: Аню, которая видимо хорошенько выпила с Жуковым за кулисами, отправила домой, спать. Почему то в ее квартире всегда было холодно, дале если батареи хорошо работали. Может, она просто слишком сильно и часто мёрзнет. Стянув каблуки, Вероника зашагала в ванную. Она трижды вымыла руки с мылом после его прикосновения к локтю. Потом заварила ромашковый чай, но пить не стала - представила, как он высмеет «травяную жвачку». В кухне, где можно было услышать только тиканье часов вперемешку с тем, как барабанил по крыше дождь, было жутко дискомфортно, будто на стул тысячу иголок положили. Ника решила сбежать в спальню, где включила запись «Лебединого озера» на магнитофоне, но выдержала только до первых тактов - его лицо в свете софитов вставало перед глазами.
-Чертова машина! - раздражённо выпалила та, резким движением выключая магнитофон.
Ещё пару минут она ходила по комнате, то и дело останавливаясь у кровати и пиная ее. Начала почти два часа ночи. Завтра - очередная репетиция "Баядерки" и встреча с этим несчастным музыкантьишкой. Сейчас спать надо, а не по квартире бродить. В итоге она оказалась в гостиной, которая служила ещё и репетиционным залом. Встала у небольшого станка и стала повторять плие, пока ноги не задрожали.
«Он вульгарен. Нагл. Но почему его руки у клавиш были такими..бережными?» - подумала Ника, проводя пальцем по зеркалу, оставив след на отражении своей строгой фигуры.
Непонятно как она оказалась на кухне, возле холодильника. Руки сами потянулись к дверце. Белозерская съела полбанки солёных огурцов, потом - кусок чёрствого хлеба. Пальцы потянулись к горлу, но в ушах почему то зазвучал его голос. Не смогла. Рыдая, выпила два стакана воды, записала в дневник: "«53.1 кг. Ошибка. Наказать утром». Но потом добавила карандашом: «...от него пахнет свободой и ментолом, а не дешёвым одеколоном» - и зачёркнула, как измену.
Она все никак не могла понять, что вообще происходит с ее жизнью, как ее изменили лишь 3 встречи с чёртовым Потехиным? Идиот крашенный. У нее расцвет карьеры: премьеры, главная роль за главной ролью, стабильно высокая зарплата, куча внимания от поклонников и журналистов. А тут он, с сигаретой между пальцами, в расстёгнутой почти до половины цветной рубашке и громким, заразительным смехом. Из за него хочется сбежать. Неважно куда, главное, без оглядки, куда то к солнцу, морю и весело хохоча, придерживая соломенную шляпу.
Балерина положила перед собой на пол всего четыре вещи: пуанты, билет на концерт и его записку. Она вновь и вновь из переставляла и перекладывала, как редиски мизансцену. В конце концов спрятала всё в шкатулку, но оставила дверцу приоткрытой.
Уснула под утро. С рассветом. В кресле, обнимая подушку. Снилось, будто он пытается настроить рояль в её гримёрке, а все струны рвутся со звуком «Студента».
Она проспала около получаса, ведь уже в 5:30 надо начать тренироваться и собираться в театр. Первое движение - к весам. 53,3 кг. Рядом с весами лежал ещё один ее "лучший друг" - дневник, в который она записывала вес и тоскала постоянно в сумке. Раскрыв, на желтеющей странице написала "53,3 кг" и подчеркнула красным карандашом.
Завтрак ее был прост, почти как у испанцев - чашка, только без сигареты. Бесили никотиновый дым и люди с прокуренным голосом. Сделав глоток горького кофе, она посмотрела в окно. Совсем светло.
Потом - два часа у станка, нужно отработать все 32 фуэте, которые не получились ночью. Вероника постоянно падала, сбивалась, поправляла мешающую челку, то и дело выбивавшуюся из под заколки. Но каждый поворот сопровождался только одной мыслью: «Он посмеет прийти. Посмеет трогать рояль. Посмеет смотреть». Страшно. Страшно не взять ситуацию в свои руки, страшно забыть подготовленную речь, страшно показаться глупой.
После утренней тренировки всегда нужно освежиться холодным душем, иначе пот вместе с переживаниями прилипнет к коже. Поэтому Вероника яростно натирала тело жёсткой мочалкой, пытаясь то ли отмыть от себя всю грязь последних дней, то ли соскрести с себя слой кожи. Но после водных процедур стало легче. Как это работало непонятно, но всегда действенно. Надеясь распутать клубок мыслей в голове, она несколько раз пересылала и без того идеально чистые пуанты.
Облачившись в черную водолазка и длинную юбку почти в пол, наконец, подошла к зеркалу возле входной двери. Вероника смотрела в свое отражение и не могла понять, что не так. Поправила шпильку, которая закрепляла челку на правую сторону. Нет. Ещё раз. Ещё раз. И ещё раз. Шпильку она поправила всего 13 раз, перед тем, как взять сумку с одеждой для репетиции и, выключив свет в прихожей, запереть квартиру.
На кухонном столе осталось недопитое остывшее кофе.
От Сретенского бульвара, где жила девушка, до Театральной на метро можно доехать всего за 15 минут, но эти 15 минут казались вечностью, ужасной вечностью. Качаться в метро в пловину десятого утра - сущий ад.
Приехать пораньше было не очень хорошей идеей. Впрочем, как и все, которые приходили в голову балерины в последнее время. Зато в гримёрке, кроме костюмершы Гали, никого не было. Пока женщина ходила туда сюда, Вероника спрятала дневник в сейф под её туалетным столиком, но после первой трёхчасовой репетиции достала, убрав в сумку - вдруг он снова проберется в гримёрку?
В постепенно заполняющейсе гримёрке теперь царила полная суета: кто то переодевался, кто красился, растягивался, кому то подшивали костюмы. В этой суматохе Веронике стало даже как то спокойнее. На первом этаже, девушка набрала со стационарного телефона свою ученицу и отменила сегодняшнее занятие по причине «экстренной репетиции».
Тот час между репетициями заставлял Белозерскую бегать по гримёрке, театру, потому что не знала, где найти себе место. У нее не получалось усидеть ни за столиком в гримёрной, ни в бархатных диванах в фойе, она даже вышла на улицу, где простояв парк минут, снова зашла в здание. Все бесило, раздражало.
К счастью, за все четыре часа второй репетиции она успокоилась, ни разу не упала, будто пыталась что то доказать. Себе или ему.
«Он - как диссонанс в идеальной партитуре. Почему я не могу вычеркнуть его? Почему вчера съела орех... и не наказала себя?»
После тренировки ужасно болели ноги. Болели настолько, что ходила она, как на протезах, еле перешагивая с ноги на ногу. До гримёрной она доковыляла ровно к 19:00, когда уже должна быть в репзале. Черт с ним, подождёт. Бежать она ещё ради него будет, конечно. Вероника вылила на руки немного воды и провела ими по лицу, чтобы хотя бы чуть чуть освежиться. Выдохнула, глядя в свои глаза в отражении.
«Скажу, что это ошибка. Скажу, что он недостоин. Скажу... если смогу открыть рот» - она снова вздохнула.
В тренировочной одежде идти нельзя, ни в коем случае. Поэтому Белозерская напех натянула водолазка с юбкой, туго застегнула туфли на невысоком каблуке. Пришлось надеть кружевные перчатки, чтобы скрыть дрожащие руки.
* * *
Вероника пришла. Но не в 19:00, а в 19:27 - специально, чтобы показать: он не властен над её временем. На стене висели часы, отстающие на 7 минут и ужасно громко тикающие. Леша сидел на краю рояля, в руках - не сигарета, а карандаш, которым вновил пометки в черновики мелодий. На щеке она заметила порез - видимо, случайно осекся утром, когда брился. Из под закатанных рукавов черной рубашки на руках виднелись шрамы, следы какого то травмирующего прошлого. Под глазами темные круги - не выспался.
- Вы опоздали, - сказал он, но без насмешки.
- Вы вторглись, - она бросила сумку у зеркала. - Зачем? Чтобы снова играть в спасителя?
Он спрыгнул, подошёл слишком близко. Она почувствовала запах кофе и чего-то древесного - он сменил духи.
- Чтобы слушать. Ваш балет... он кричит. Но вы заставляете его молчать.
Она схватила со стола папку с нотами и швырнула ее ему в лицо.
- Вы ничего не понимаете! Вы думаете, если нажмёте пару клавиш, станете Чайковским?!
Листы распались вокруг него, один из них попал в лицо. На нём было написано: «Мелодия для В.»
Леша, вместо ответа, сел за рояль. Начал играть не свою музыку, а её - точь-в-точь партию Жизели, которую она репетировала утром. Но в ритме танго.
Вероника замерла. Потом, будто против воли, сделала шаг. Ещё один. Её ноги сами повторили па, но с бóльшим размахом, с яростью. Он ускорил темп. Она закружилась, сбросила туфли, осталась в носках.
Она запыхалась, остановившись в полуметре от него. Он замолчал, убрав руки с клавиш.
- Видите? - он дотронулся до её запястья, где пульс бился как сумасшедший. - Вы не Одетта. Вы - Кармен. И вам нужна не тишина, а...
Она ударила его. Не пощёчину, а ладонью в грудь - так, что он откатился на стуле.
- Никогда не говорите мне, кто я! - крикнула, но голос дрожал.
Она выбежала, забыв сумку. В ней он нашёл ее случайно выпавший дневник. На последней странице - список:
«53 кг. 53 кг. 53 кг.»
...
«Зачем он играет так, будто видит меня насквозь?»
Алексей дописал под строкой: «Потому что ты - первая, кто видит меня» - и положил дневник обратно.
Там же он оставил обрывок с цифрами, его номером телефона, с пометкой: «Если захочешь кричать, звони. А.»
Дневник, бережно убранный в ее сумку, Потехин положил за администрационным столиком, чтобы не идти в гримёрку, не врываться снова в ее мир. И ушел, как не бывало.
После этой встречи Вероника приходила в себя ещё почти около получаса, рядом с ней, в туалетной комнате, сидела Аня.
-Ну, что случилось? - вытирая с щеки подруги слезу, проговорила балерина.
Ника промолчала, лишь тупо уставилась в кафельный пол. Они сидели на подоконнике и курили одну сигарету на двоих, как в Академии, когда ещё были школьницами. Белозерская курила только с ней и то, когда совсем плохо. По бледным щекам размазалась тушь. Ей не удалось сдержаться: стало почему то слишком больно. Зачем она это сделала? Зачем бросила ему ноты в лицо, зачем сорвалась, зачем убежала? Зачем? Она снова испугалась. Ситуации. Его. Себя. Ее жажда контроля, желание "подмять" все под себя и вытекающая из этого злость опасна для окружающих и близких людей, но в первую очередь для нее самой.
-Думаешь, я сделала ему больно? - Ника прикусила губу.
-Не знаю. А что ты сделала?
-Швырнула какую то его папку ему в лицо и оттолкнула. - она на секунду замолчала И накричала. Немножко.
-А он?
-А он даже не извинился за свою наглость! - Ника вспыхнула и вскочила с подоконника - Какое право он имеет лезть в мою жизнь и говорить кто я?!
-Эвона как.. -после минуты молчания Аня сделала затяжку.
Ника вытащила из руки светловолосой тлеющую сигарету и сделала последнюю затяжку перед тем, как от сигареты остался только фильтр, после чего погасила его об батарею и кинула в рядом стоящую урну. Типо освобождение от лишнего воспоминания. Лишнего от того, что мерзко.
Аня лишь молча ее обняла, поглаживая по спине худыми пальцами. Нешептывала что то успокаивающе, в момент снова замолкла, но тут же заулыбалась.
-А меня Жуков в ресторан после завтрашнего спектакля пригласил..
Вероника отстранилась, вытерла слезы. Аня, не прикрывая широкой улыбки, смотрела куда то в пол, болтая ногами. И Белозерская тут же заулыбалась, положив руки на ладони Ани.
-Как здорово! - Вероника улыбнулась впервые за последние несколько дней.
- Ну да! - Аня хихикнула, - Он такой хороший, добрый.. первые шаги делает. Не то что Алешка этот.
Вероника поморщилась. Наверное, она все же права Леша - это взрыв эмоций, ураган, который бушевал внутри неё, оставляя после себя лишь следы беспокойства и непонятного страха.
-Нет, он.. - пробормотала Вероника - Он... слишком много..слишком много эмоций. Слишком много всего.
-И что ты с этим будешь делать? - Аня похлопала её по плечу. - Будешь ходить вокруг да около, как кошка вокруг горячей каши? Он же, кажется, от тебя без ума.
Вероника вздохнула.
-Боюсь, - призналась она, голос едва слышно. - Боюсь, что это что-то большее, чем я могу позволить себе. Балет... это вся моя жизнь. Дисциплина, жесткий график, контроль. А он... он все это разрушит.
-А может, это и хорошо? - Аня взяла её за руку. - Может, пора это разрушить? Почувствовать жизнь по-настоящему? Ведь ты же не статуя, Ник.
Вероника вздохнула. Она знала, что Аня, как всегда, говорит правду. Но страх перед неизвестностью, перед тем, что может произойти, был сильнее. Страх перед тем, что Алексей окажется не тем, кем ей кажется, и страх перед тем, что она сама окажется не той, кто она есть.