На крышах

Радость без причин.
Ты мир осветила светом
Твоей прекрасной души.

Женя Дробиков

Записки из тетради с пером:

«...На субботнике меня отделал Белесый. В общем, я проехался лицом по асфальту, а потом... Я увидел свою кровь. Она текла и капала мне на руки и куртку... Перед глазами все закружилось, задрожало. Злые, смеющиеся лица одноклассников стали двойниться в глазах и я упал в обморок. Хочется об этом забыть поскорее...
Наташка — это чудесный человек. Я теперь в этом убежден. Мама предложила перевести меня в лицей или гимназию, но я отказался. Я хотел учиться только с Наташей и если меня переведут, то пусть только с ней. Мама Свинцова приходила после всего этого, плакалась, умоляла не заявлять в высшие инстанции, деньги дала. В итоге, серьезных разборок не было, все завершилось спокойно, как мама и хотела, она не любит с судами мучаться. Правда, деньгами она недовольна осталась, жаловалась дяде Воде:
— Они такую мелочь заплатили, каких-то четыре тысячи, чтобы разбирательств посерьезнее не было. Это такие копейки! Я на них себе даже крем не куплю. На такие деньги в кафе мне один раз поесть сходить можно.
— Между прочим, в нашем городе, у многих зарплата не многим выше, — заметил я.
— Не верю, — холодно ответила мама
— Поверь, это так.
— Ну, наверное, эти люди другие доходы скрывают или просто не хотят на нормальную работу устроиться.
— А вот и нет!
Заговорил отчим.
— Жень, хватит уже нести бред. Давайте серьезно поговорим? Ну что, решили вопрос со школой?
— Да, Женя, послушай. Частную школу мы снова оплачивать тебе не намерены, те мальчики на тебя плохо влияли, — сказала мама так, как научил ее отчим, совсем не вникая в суть проблемы. — Мы подумали и решили отдать тебя в престижную гимназию в столице. Там ты будешь до летних каникул.
— Ага, значит отчим решил сдать меня в школу а-ля интернат под престижным именем гимназии? Интересно. Вы меня лучше сразу, в детский дом сдадите.
— Что ты говоришь? Гимназия элитарная, там лучшее образование, и в дальнейшем перед тобой откроются большие перспективы.
— Я не люблю столицу, у меня аллергия на сырость и вечно пасмурные небеса.
— Как будто, у нас небо не бывает хмурое, — заметил отчим.
— Тогда, если ты так категорично не хочешь в гимназию, я предложу тебе другие варианты, но подумай еще. Есть лицей, он далеко от нашего дома, но это вполне престижное заведение. Потом, есть еще один вариант, Всевлод предлагал военное училище, но этого ты точно не захочешь, еще другая гимназия здесь, где очень строгие правила, но прекрасные преподаватели и хороший контингент.
Я прижался лбом к спинке стула и думал. Итак, если Наташа не сможет учиться в лицее, не сможет пойти в гимназию или другую школу, придется или оставаться в моей школе или выбирать лучшее. Лучше всего, это гимназия в столице, но боюсь потерять Наташку. Наташа, это, конечно, человек и она может подвести, а я останусь ни с чем. Маму там не увижу, а она будет рада. Зато отчима тоже не увижу, а от него так и хочется удрать. Я решил, что поеду в гимназию. В конце-концов, для своих одноклассников я так и остался тем Женей на коленях и в истерике, глупо возвращаться и пытаться показать им, что ты живой и такой же сильный духом.
Спросил у Наташи, сможет ли она перевестись в другую школу или лицей, ответила нет. Я вначале тоже ей написал, что никуда не поеду, в школе останусь, а потом снова стал думать о гимназии. А вечером мама внезапно объявила, что планы все перевернулись в иную сторону.
— Ничего, сын, не получится в ту гимназию, которая в столице... — зашла в мою комнату она. — Он со мной поговорил, — она частно называла отчима «он» и звучало это так противно-томно, что плеваться хотелось, — он сказал, что будет строить большой коттедж и лишних денег на твое обучение не найдет. А я хочу слетать зимой в Италию, понимаешь? А еще, я заказала дорогие духи, ну и Водя попросил меня помочь с деньгами на коттедж. Я просто переведу тебя в лицей.
— Не надо мне никаких лицеев. — хмуро ответил я и отвернулся.
— А если эти звери тебя добьют? Это так глупо, что мы перевели тебя в эту школу... Скажи мне честно, над тобой многие издевались в этом классе?
— Ну нет, мам, почему ты сразу так думаешь? У меня там друзья! Я останусь, — резко ответил я и отвернулся.
— Как хочешь, — сказала она спокойно. "Как хочешь", будто никто не бил меня рожей по асфальту.
Один раз я подумал, что неплохо перейти в Кешину школу. Я просто вскользь поделился с ним мыслями, а он: «О-о, братух! А пошли, я тебе школу мою покажу завтра? Если понравится, переходи.»
Утром я пришел к Кешке в школу, посмотреть, как там у него. Меня легко пропустили, мы улучили момент, когда на вахте никто не сидел.
— Ты не робей, братан, ходи здесь, как крутой пацанчик, и все ок будет! — говорил мне Кеша, по особенному, важно вышагивая и от этого он чувствовал себя "крутым пацаном", но по-моему, это было несколько по-гусиному.
— Просто помни, ты ваще красава и никто не прикопается.
— Ага, — закивал я головой. — Запишу сейчас. Ручку только достану.
— Ну так и записывай! Че смеешься? Я ему дело говорю, а он ржет.
  Мы остановились рядом с убогим школьным цветником. Из нескольких горшков торчали сухие палки, а у живых растений листья были пожухлые, вялые. Пахло гнилью. На полу стояли позеленелые бутылки для полива "цветов". На грязной стене висел древний плакат, наверное еще с 70-х годов, с огромными красными буквами на пожелтелом, белом фоне: "Мир, труд, май!".
— Я вот не знаю, примут ли меня в твою школу.
— А че не принять?
— Ну, класс вдруг заполненный или еще что-нибудь.
— Да что ты... — заговорил он, и вдруг к нам подскочили два парня лет шестнадцати.
— Че, пацан? — обратился один к Кеше и толкнул его. — Ты уже дов... — и дальше парень начал изъяснять свою довольно короткую точку зрения очень длинным и громким матом, затем, второй парень стукнул меня по уху и оба они ушли от нас. И тут, Кеша как заорет им вслед страшным матом-перематом, и мне вообще, захотелось закрыть уши, что я и сделал. В ответ парни только обернулись, показали средние пальцы, рассмеялись и ушли.
— Старшики, — улыбнулся Кеша.
— А что они?
— Да так, де-ебилы. Прикапываются ко всем.
— Ке-еш... А выражения у тебя какие!
— Че, крепкие?
— Знаешь, жалко, что сейчас люди не могут крепко выразиться без мата. Не могут объяснить свою точку зрения не обматерив и не втоптав человека в грязь. Очень жалко.
— Да че ты, бро, нормас! — и он дружески, но больно, стукнул меня кулаком в плечо.
— Ты подерись еще.
— А че? Хотя, знаешь, мы в спорт секции уже не ходим, так что, если драться будем, по-моему это будет больше похоже на бой пельменей!
— Слушай, у вас в классе тоже есть травля?
— А как же? Меня бы тож травили, если бы я не был таким крутым поцыком... — и он заговорил с притворным гонором. — Да ты не па-арься... Я ж шучу, бротан! Прост постоянно приходится за себя отвечать. Пояснять разным мелким щеглам, где их место. Материться, бить, хамить.
— Мне аж как-то расхотелось в школу твою идти, Кеш.
— Ну, дело твое, братух. Так что, не все у нас тут норм. Нужно быть жестким, типа. Ну, короче, это тебе будет не очень, а так... Ну, ты понял.
И я снова пошел в свою ужасную школу. Но, только ради Наташи.
В школе было все так же. Я чувствую себя там ничтожеством и иногда думаю, что так и есть. Пропустил в школе много материала, а догонять тяжело, Наташа помогает. Сегодня у меня опять шесть уроков, а за окном уже идёт месяц ноябрь. Однаклассников мое появление озадачило. Достают меня намного меньше, пока разборок боятся.
Наконец-то закончилось это мучение! Мы, прихватив в гардеробе куртки, выбежали в фойе, сбросив тяжёлые рюкзаки на пуфы.
— Женя! Послушай, Женя... — говорила Наташка, обувая ногу в разношенный, старый сапог. — Как хорошо будет! Я в воскресенье, к дедушке поеду, ты понимаешь? В деревню... — она счастливо заулыбалась и взглянула на меня. Лицо ее выразило удивление.
— Ты чего такой?
— Какой? — раздражённо спросил я
— Грустный. Почему ты не радуешься?
Я промолчал. Чего мне радоваться, не понимаю? Это так глупо звучало. Как вообще можно радоваться, когда утром на меня ни за что наорал отчим, я поругался с ним, он мне врезал между ног, я пролил кофе, а выходя из подъезда упал и сильно ударился подбородком. У меня целый день очень болела голова, не переставая, кроме того, опять насмехались мальчишки и в довершение ко всем несчастьям, сразу по двум предметам я получил тройки. А отчего это Наташа так счастлива? Подозрительно даже.
Наташка дернула меня за рукав
— Женя! Ты чего такой задумчивый? — улыбнулась она.
— Разве ты не видишь что у меня все не так уж и хорошо! — раздражённо и холодно отвечал я. — Вот чего ты такая счастливая?
— Ой, Женя! — Наташка вскочила прямо в одном носке на грязный пол, на котором были видны следы обуви всех размеров. От детских лилипутских ножек, до больших следов подростковых сапог.
— Наташка! Пол грязный! — смеюсь я.
Наташк охает и садится.
— Чему же тут не радоваться? Я и братишки поедем в деревню! Ты понимаешь? — и снова я вижу ее счастливое лицо. Она смотрит на меня так, будто бы и я должен радоваться. — Там теленок у соседки родился, такой ласковый милый, со звездочкой на лбу... Ой, у коровы родился соседкиной, а не у соседки... Запуталась! Жень, знаешь, как я дедушку люблю, как я по нему скучаю? Я его люблю даже больше папы. Но дедушка бывает вредным и не хорошим, поэтому я люблю больше дедушки.... — Она взглянула на меня снизу вверх своими светлыми, голубыми глазами и сказала: — Тебя! Ты мой самый лучший друг, и ты намного лучше его и даже моих братьев! Знаешь, ведь ты самый хороший человек из всех, которых я только встречала. Не знаю, вот что бы я делала, если бы не ты? А знаешь... — она задумчиво уставилась на пол, перестав застёгивать куртку. — А всех я, Женька, людей люблю, всех-всех-всех! Даже одноклассников, вот!
— Наташ, одевайся поскорее, — вздохнул я.
Наташа снова ахнула, поспешно застегнула свою старую, застиранную куртку и вскочила, вяглянув на улицу через окно.
— Женя, это что, снег? — услышал я. — Смотри, снег идёт! Снег! — звонко и весело закричала она и захлопала в ладоши. На её лице появилась открытая, детская радость, искренняя и какая-то слишком уж большая радость. А снег действительно шел и за окном все было белым, туманным. Школьники толпами выбегали во двор, а снег падал отдельными белыми точками и опускался на темный, мокрый асфальт.
— Ура, снег! — закричала Наташка и открыв тяжёлую дверь выскочила на улицу. Я медленно вышел за ней.
Тысячи нежных снежинок летели на нас сверху и падали, гонимые ветром на тёмную, безнадёжную землю. Такие белые, хрупкие они падали на грязь и таяли, придавленные тяжёлыми ногами школьников. Мы, дети, безжалостно топтали их, ловили руками, а они всё летели, с бездонного, высокого серого неба. И каждая снежинка летела по своему, по особенному.
— Снег! — закричал ещё кто-то. Но казалось, больше всех в восторге была Наташа. Сейчас она выбежала во двор, подняла тонкие руки к небу, хватая ладонями снежинки. Снег покрывал ее шапку, словно хрупкие бриллианты, а она кружилась. Резкий ветер налетел на нее, завертел вокруг нее снежинки, поднял ее длинный белый шарфик и подкинул ее пушистые русые косички. А она, запрокинув голову к небу и закрыв глаза, продолжила танцевать под снегопадом. На ее счастливом лице отображалось блаженство.
«Как маленький ребенок. Ведёт себя ну очень странно. Этот снег первый, все равно растает!» — вдруг ни с того ни с сего подумалось мне. Я отогнал эти мысли. Может, я просто не могу понять, чему она радуется?
Неожиданно, меня толкнули в спину и над ухом я услышал сиплый голос:
— Слышь, ты, пацан! Смотри, как твоя дурочка кружиться. Ну, гирлфринд у тебя ваще с заскоками. В натуре, у нее все с башкой в порядке?
Это были Белесый, Егоров и Коробков.
— Какая ещё герлфренд? Если это с английского, то произношение у тебя кошмарное. Мы с Наташей друг другу не нравимся, мы друзья, и к тому же, она нормальная...
Мальчишки засмеялись.
— Нормальная, да? Ты смотри как она себя ведёт! Дура безмозглая! — язвил и хохотал Коробок.
— Соболезную! — Белесый положил свою тяжёлую руку мне на плечо. — Знаешь, почему мне тебя жалко? Жизнь у тебя собачья! Книжечки сидишь читаешь, как червяк, на тусы не ходишь, урочки учишь! Даже лучший друг — не только стремная, так ещё и сошла с ума!
— Таких в психушке лечить надо! — сплюнул на землю Егоров.
Эти слова словно обожгли меня. "Ненормальная..."
— Дура, Женёк, ну согласись?
Как же можно назвать ее так?
Я стоял, смотрел на нее, на снег и чувствовал что-то новое внутри... И это чувство нарастало, заполняя собой все. Мне стало радостно. Неожиданно оттолкнув Белесого, я громко закричал:
— Снег! Это же снег! Первый снег! — я быстро сбежал по ступеням школьного крыльца во двор, за Наташкой и так же нелепо закружился...
Это было так странно, слышать как вслед кричат: "Сумасшедшие! Долбанутые! Полудурки!" и бежать, среди красноватых, оголённых кустов, под порывами снежного ветра. Я смеялся и смех этот был каким-то диким, но зато, таким настоящим. Пусть кричат, что ненормальные, а я сейчас бегу с Наташей по снежной тропе и мне так хорошо! Словно тяжесть, камнем на мне висевшая, вдруг упала с души, и я впервые за этот месяц почувствовал свободу. Грусть ушла, забрав с собой даже прежнюю пустоту... Есть смысл жить. Ждать счастья. Вот, снова я крикнул:
— Снег идёт!
И Наташа звонко засмеялась...