На крышах

Если говорить о домах, то я никогда не был выше крыши моего дома, если только в горах. Я никогда не думал о том, как там, наверху, на крышах. Я даже не мечтал туда залезть. Наступила весна. Однажды Кеша пришел ко мне в гости, я его звал играть в компьютерную игру, а он с порога заявил:
— Играть не будем. Пойдем, я тебе кой-че покажу. Прикольно.
Мы вышли из моего дома и направились к девятиэтажке напротив. Домофон там не работает уже несколько лет и мы спокойно вошли туда и стали подниматься наверх... В этом здании воняло тухлой водой и мне здесь не нравилось. Я спрашивал Кешу, зачем мы пришли сюда, и только потом начал догадываться. Мы шли на крышу. Наверху была железная лестница и она вела к незакрытому люку. Мы залезли на самый верх и оказались на кровле дома. Порыв ветра ударил мне в лицо и так приятно, хорошо стало. Пусть город открылся нам далеко не весь, но мы видели дворы, мы видели дома, мы видели людей и все это было так далеко. Почему мне стало так радостно, вот чего я никогда не смогу объяснить. Мне казалось, что я взлетел над этим городом и мои проблемы по сравнению с этим стали крошечными и незначительными.
— Что с тобой? — спросил Кеша — Радостный какой. Я думал, ты скажешь, буэ, зачем ты завел меня сю-юда, фу-у, и уйдешь, а ты рад больше меня, кажись.
— Кешка, да здесь здорово. Вообще, здорово.
— Да, только какой-то ерундой несёт от крыши. Мазут штоле? Ну и запах.
— И это хорошо, мне все здесь нравится...
— Вот, что ещё, ты тока к краю не подходи, свалишься.
— Я ж не маленький. Тут очень хорошо...
— Но одиноко.
— Мне в самый раз! Вот приду завтра сюда один, а может не один, с Наташей. С ней мне всё равно, что я один, что вдвоем...
— А меня не позовешь?
— Это как ты хочешь, Кеша. Приходи.
— Как хочешь, пф... Ха, да меня и звать не надо, не приду. Я завтра занят. Ты ещё не знаешь, что у меня в жизни происходит?
— А что?
— А у меня девушка есть!
— Ты серьёзно? Девушка? А может, рано?
— Нет, совсем! Мне уже почти четырнадцать, вполне взрослый.
— А мне четырнадцать и что? Я не взрослый.
— О-о... Ему паспорт скоро получать, а он, я не взро-ослый!
— Я уже получил паспорт. Мне в феврале день рождения.
— Вот, даже получил уже. А у меня ещё шесть человек друзей появилось, прикольные они. Мы тусить завтра вечером будем.
— Это будет твоя первая тусовка?
— Ну типо того, братан. Не знаю, будет ли там что-то такое... Но, приду по-любому.
— Понятно. А у меня из друзей, пока что, только Наташка и ты. Знаешь, с девочками дружить тоже очень хорошо. Наташа — друг что надо. Да, она нежная, глупенькая, но меня никто так ещё не понимал. Даже ты. Это как... Утешение, что ли? С ней как-то очень легко, — я не пожалел своих джинс и сел на кровлю крыши. Кеша тоже сел, мы немного поболтали и пошли домой.
Вечером я сидел и вспоминал события этого года. Вспоминал, как мне пришлось бросить элитную школу, как я подружился с Наташей и впервые, на своей шкуре испытал травлю от своих ровесников. Мои бывшие одноклассники из частной школы, которых я считал друзьями, мне не пишут. Я не успел хорошо с ними сдружиться и, кроме того, они решили, что раз меня перевели в общеобразовательную, значит моя семья обеднела, что дало им повод быстро от меня отречься. Я не стал ничего им объяснять.
Вспомнил новый год, как мы с Наташей гуляли весь день, купили конфеты в отделе со сладостями. Нам было радостно, мы смеялись, гуляли по заснеженным алеем парка с огоньками и ледяными скульптурами, а потом, я вернулся домой и отчим разливал своё шампанское, а мама выставляла на стол блюда и салаты.
Они пили из своих фужеров, смеялись, а я сидел на диване в новогоднем колпаке и смотрел на циферблат. Чуда не случилось, как всегда. Чудо было бы, если бы отчим съехал. Мне подарили часы. Это все мама. На прошлый новый год подарок мне делал отчим и он купил мне паука птицееда. Он знал, что я пауков терпеть не могу, но специально подарил, и мне пришлось, с притворной улыбочкой, принимать такой подарок. Потом, он почти каждый день в комнату заходил и спрашивал, «Как там твой паучок? Ты кормишь эту мерзость? Не дай ей сдохнуть, а то получишь». В этот новый год, вся обстановка у нас выражала уют, однако, я его не чувствовал. Было очень скучно. А на следующий день Наташка прислала фото с её нового года. У нее было так уютно, пусть так тесно и не красиво. Ее братишки смеялись, ее полная, довольная мама улыбалась. Стол был скудным, но сверкала у окна старинными украшениями яркая елка, блестели теплым, золотым светом, гирлянды и всей семье Наташи было весело и хорошо. Они были счастливы.
На следующий день в школе Наташи не было, я звонил ей и звал её на крышу, но она заболела. Я пошёл один и сидел там, запивая тоску лимонадом. Ребята играли в баскетбол, меня никто не хотел пускать в свою команду, но физрук заставил их меня принять. И я играл, погрузившись только в игру и моя команда, можно сказать, выиграла благодаря мне. При этом, во время игры, все мальчики, даже с нашей стороны, мешали мне, толкали и обзывали меня. Учитель физкультуры это заметил и только мне одному поставил пятерку, чем ещё сильнее раззадорил одноклассников. Девчонки, сидя на лавочке, обо мне опять шепчутся и почему-то смеются. Опять что-то пошлое, по-любому, говорят, надоели уже, а ещё, мне ужасно надоели все эти уроки, там всегда на всех орут и только попробуй не выполнить домашку, закопают живьём. Теперь я сижу на крыше и пытаюсь расслабиться, но пока тяжело. Включил в наушниках Рахманинова и стал представлять себе вместо многоэтажек море. Кстати, Рахманинов — мой самый любимый композитор, а Блок самый любимый поэт. На последнем экзамене буду играть эллегию Рахманинова на своём альте. Она мне очень нравится.
Как-то, в начале этой весны, я шёл после занятий в музыкалке с Кешей, нам было как раз по пути. Решили погулять чуть, заодно он должен был отнести дяде Серёже какой-то пакет. У Кеши есть дядя по отцу, вялый алкоголик с отмотанным в тюрьме сроком. Кешин папа семью бросил, когда Кеша родился и уехал жить в столицу. Алименты он плохо платит, а Кешу видеть вообще не хочет. Но Кешу это не печалит, у него есть замечательный дед по матери, вот кто больше всех его воспитывал. А этот дядя, Кешу немного бесит. Дядя Серега с ним на фене специально разговаривает, пытается быть крутым, вечно Кешу критикует, но при этом они общаются на равных, как два подростка, хотя одному из них уже за сорок.
Дядя вечно выходит из запоев и с Кешей они видятся редко. Когда мы подошли к дому дяди Сереги, Кеша дотянулся рукой до окна первого этажа и постучал. Через мгновение в окне показалось испитое, худое лицо мужчины. Тощий, морщинистый дядя Серега был весь в серых наколках, курил и страшно кашлял. Я стоял чуть поодаль и наблюдал.
Он взял у Кеши пакет и начал ему что-то рассказать, но Кеша кивнул на меня.
— Дядь Серег, потом. Я не один пришёл. С другом.
— Это - твой друг? — расслышал я удивлённое восклицание и после этого в мой адрес полетели нелестные матершинные слова.
— Да он нормальный, он крутой чувак! — слышно было, как вступался Кеша, но дядя не слышал его, и пытался убедить, что со мной общаться нельзя.
— Со скрипочкой, в пальто, не, ну что это за... Ты посмотри на него, какой нормальный мужик так ходит?
— Дядь, давайте вы мне друзей выбирать не будете, а? — вдруг сплюнул Кеша и пошёл ко мне. Дядя крикнул ему в след кое-что обидное и захлопнул окно.
— Ну что? — усмехнулся я.
— Сказал, что ты такое слово, что сякое слово, в общем, много чего сказал, ну типа содержательно.
— Да, я слышал.
— Ты не парься! Я знаю, ты чёткий пацан. А стиль, что с тобой сделаешь?
— Да уж, раньше в девятнадцатом веке, все ходили намного элегантнее, чем я, а сейчас...
— Элега... Че? А я хз. Я в истории нолик. У меня что семнадцатый век, что девятнадцатый, всё одно, кек.
В этом году я окончил музыкалку. Все восемь лет. Ещё одно моё трижды никому не нужное достижение. С музыкой больше не свяжусь, если только для себя играть буду. Кеша раньше ходил на балалайку, он на неё записался только из соперничества, а потом бросил через год, в итоге играет потихоньку на укулеле, мать гитару не купила.
В детстве у нас с Кешей была странная, смешная дружба. Мы делали подлости друг дружке, дразнились, дрались, но, при этом, считали себя лучшими друзьями и дружили против всех. Узнав, что я на альт хожу, Кеша сразу пошёл в музыкалку и сказал, что будет играть «круче» меня, но его взяли на балалайку, его матери идея с гитарой не понравилась. В нашем соперничестве чаще всего побеждал Кешу я. Его мама часто ставит меня ему в пример и Кеша, в шутку, называет меня сыном маминой подруги. И это грустно, когда кого-то с кем-то сопоставляют. Отчим, например, вечно сравнивает меня с каким-то прекрасным и далеким поколением прошлого и называет меня будущей жертвой ЕГЭ. Правда в том, что каждый человек необыкновенен и хорош в своём, надо ценить себя без сравнений и не быть кем-то другим.
В мае мы гуляли с Наташей вечером в парке. Я навсегда запомню этот день: он был для меня одним из самых счастливых. Мы с Наташей шли, ели дешёвое мороженое, она шла чуть в припрыжку, а я специально шагал слишком широко. Думаю, мы всем казались странными людьми или даже ими и были...
— Жень, а ты как считаешь, сверхъестественное бывает? — вдруг спросила она.
— Нет, не бывает, сто процентов. Я только в науку верю.
— Знаешь, — Наташка сложила ладони — А я верю... И я верю в ангелов!
  — Чего? — я улыбнулся.
  — Я их видела даже однажды. Правда! Я тогда маленькая была, мы шли с бабушкой, я её держала за руку, ночь была, мы в поле гуляли, я смотрю на небо... И там, среди звёзд, над полем... В небе ангел... Он был похож на сияющую комету.
  — Ясно. Тебе приснилось?
  — Нет, правда, и я верю. А ты?
  — Ну-у, позволь не отвечать. — усмехнулся я, глядя на неё с некоторой жалостью.
Она замолчала и я тоже не говорил. Эта девочка была настолько добра и наивна, что верила в ангелов. В тот момент я немного почувствовал себя циником, а потом, подумал, что моя насмешливость к этому вовсе неоправданна. Наташка чуть покраснела.
  — Ты не думай, что я от этого глупая. Ты науку изучаешь много, но не смейся надо мной. Все имеют право верить так, как им хочется, если это другим счастливо жить не мешает и напротив, если человек от веры лучше становится, добрее. Мы все равно умрем, так что разницы нет, кто во что верил или не верил.
  — Не поспоришь. В храм не ходишь? — прищурился я.
  — А зачем? — улыбнулась она. — Я просто верю в ангелов. Бог тоже есть, иначе, зачем всё это такое чудесное?
— Ну, о причине долго можно говорить...
— Жень-ка-а! — крикнула Наташа, дернув меня за куртку. — Гляди в небо, закат красивы-ый!
Я поднял голову. Над головой распласталось бледно-фиолетовое небо, с малиновыми облаками на горизонте. Уже виден белый призрак полумесяца луны... Мы зашли за чёрную ограду парка, навстречу ярким, золотым огням аттракционов. Наташины глаза озорно засияли и она сразу побежала к карусели с лошадкам и купила на них билет. Ее пустили, а меня нет, но я и сам уже не хотел.
Карусель вращалась, а Наташа сидела и была похожа на маленькую девочку. Разноцветные фонари мерцали и солнечная карусель делала яркие обороты. Когда я стоял и смотрел на Наташу, я почувствовал себя слишком взрослым, и какая-то горечь утраты наполнила моё сердце.
Я купил нам сахарную вату розовую и фиолетовую. Побежал к Наташе навстречу, но споткнулся и умудрился уронить сразу две ваты на асфальт. Мы не расстроились, а только посмеялись над этим. Тогда я купил нам розовые карамельки в виде сердечек. Мы шли и грызли их. Наташа часто отбегала от меня к цветущим яблоням и вишнями, зарывалась в белый, ароматно пахнущий цвет и срывала маленькие цветочки.
— Я так обожаю весну! Особенно май. Май и июнь — это время, когда красота мира проявляется в полную силу, а ты как думаешь?
— А я осень люблю.
— Ух, какой!
Мы гуляли с Наташей по парку, наполненному запахами попкорна, яблони и черемухи, и были по-настоящему счастливы.
Вот и настали каникулы. Июнь был самый лучший июнь в моей жизни! Мы часто гуляли втроём: я, Кеша, Наташа, мы дурачились, катались на каруселях и гуляли везде, даже на заброшку вечером лазили, правда, больше туда не пойдём, нас там испугал какой-то бездомный и это опасно очень. У нас был пикник на крыше, в прятки в парке и в догонялки играли. А в конце июня, Наташа вдруг сказала, что уедет на всё оставшееся лето в деревню. Сказать, что я расстроился, это ничего не сказать, я рад за неё, конечно, но не от чистого сердца.
Перед отъездом, я решил ее проводить до деревни и там побыть с ней день. Было шесть утра, мы несли поочереди её сумку, она была очень тяжёлой. В электричке Натя спала, положив мне на плечо тяжёлую голову, а я сидел в телефоне. Только, когда уже подъезжали, я поднял взгляд и увидел, как красиво за окном. Мелькали сосны, освещённые пурпурным утренним светом, за ними шли цветущие белые поля, тоже алые от восхода, и от восхищения на миг дыхание у меня захватило.
- Наша станция! - вдруг крикнула Наташа мне в ухо. - Мы ее проехали!
- А-а!
Мы вышли на следующей и тащили сумку по земле. Конечно, мы ругались, я ругался за то, что она спала и не поставила будильник, она ругалась за то, что я название пропустил. И шли мы усталые, голодные, как бродяги-подростки из рассказов Гектора Мало. Потом мы бросили сумку и сидели в траве, а небо было очень красивым. Розовая заря, с лиловой дымкой над сиренево-желтым полем и фиолетовые облака с золотыми кончиками. Крошечный жаворонок взвился над землей и затрепетал в прохладном воздухе.
Наташа сидела рядом и тихо бухтела, уже не на меня, а на какую-то несправедливость судьбы. Она была одета в зелёный джинсовый комбинезон с вышитой ромашкой на переднем кармане, в футболку в полосочку и казалась мне сейчас какой-то очень маленькой, как из детского сада.
- А ты знала, что ты такая забавная, когда сердишься! - сказал я.
- Забавная? - закричала Наташка и как наскочит на меня. Она уронила меня на траву, придавив мой живот коленом.
- Ты че?! - заорал я, наблюдая над собой ее золотую голову с косами, которые свешивались вниз и щекотали мне лицо.
- Давай драться! - воинственно она закричала с рыком.
- Давай! - и я её резко скинул. Потом мы вскочили и начали толкаться, наскакивать, бодаться, прыгать, рычать, как дикие животные. Мы сцепились в последней решающей битве, кубарем прокатились по траве и рассыпались в разные стороны. Мы лежали в траве и громко смеялись, надрывая животы.
- А жить хорошо! - крикнул я громко.
- О, земляника!
Я поднял голову и увидел, как Наташа, наклонившись к земле, срывает руками маленькие красные ягоды. Некоторые она ела сразу ртом с плодоножки. Я сидел и смотрел на неё.
- А ты что не ешь?
- Они же грязные! Их помыть надо.
- Никакие не грязные, а вкусные! На, угощайся, городской житель! - и она сунула мне горсть смятых ягод.
- Спасибо, полевая фея! - сказал я и быстро их проглотил.
- Какая я тебе фея? Я гном! - и Наташа принялась ходить на корточках. Я тоже стал изображать гнома и упал в колючки.
Когда мы подходили к Наташиной деревне, на меня напал вредный гусь. Это потому, что я хотел его сфотографировать. Гусь громко гоготал и вытянув шею шлёпал по песчаной дороге рыжими лапами. Мы с Наташей бежали от него и смеялись.
- И как я теперь обратно вернусь? - спросил я у самого дома Наташи. - Гусь сюда за нами прибежал, он же мне отомстит за папарацци!
Наташа вдруг остановилась и уставилась на гуся, а гусь остановился и уставился на Наташу.
- Ой, слушай, так это же мой гусь! Дедушкин, то есть! - крикнула Наташа. - Игнатий! Стой, Игнатий, подойди сюда!
А гусь захлопал крыльями и побежал прочь. Оказывается, Игнатий был очень ласковый. Когда его поймали, в руках у Наташи он как растаял, но на меня всё равно зыркал колючим серым взглядом.
- Он на Кешу похож, - заметил я.
- Фу! Не похож! - нахмурилась Наташа. - Не порть мне гуся! Гусь лучше, он милый!
У калитки мы попрощались и я пошёл на станцию.
Наташа уехала на весь июль и август, Кеша в городе остался. Он приходил ко мне со своей гитарой. Пел и играл свои песни и каверы. Было довольно весело и я тоже приходил к нему в гости, подыгрывал на его старом синтезаторе. Мы много баловались, смеялись.
Только Кеша стал немного другой. Он часто гуляет допоздна и неделю назад, когда мы с ним шли по улице, он преспокойно вытащил сигарету и привычно задымил. Я только удивился. Теперь он часто затягивался сигарой в моем присутствии, даже пробовал курить у меня дома, что я ему не позволил. Ещё не хватало, чтобы от моей комнаты несло куревом. Тогда, без сомнений, меня прибьёт не один отчим.
Потом, Кешка увлёкся вейпом и дымил, или как он говорит, парил, на всю округу, как старинный поезд. А ему ещё четырнадцати нет. Уже пошли девочки. За это лето поменял уже трёх. С этих пор он все больше стал от меня отдаляться. Ему со мной становилось скучно. Ещё, со своими развлечениями у него не было времени на учёбу. Список литературы на лето он забросил и я предложил, что буду иногда разъяснять нужные книги, чтобы он контрольные не завалил.
А сегодня утром, отчим опять все мне испортил. Я в хорошем настроении в припрыжку заскочил на кухню и тут...
Отчим стоял у стола и строго на меня смотрел.
— Что это за вид у тебя, мне скажи?
— А какой у меня вид?
— Наглый вид, понимаешь? Ты почему вчера не выключил на кухне свет?
— Разве я не выключал?
— Ха, разве. Да, не выключил. Я пришел вечером и свет горел! И вообще, ты всю эту неделю отвратно себя вел, я уже не говорю о том, что я терплю годами.
— Ну и не терпите! — зря надерзил я.
Отчим быстро ко мне подбежал, ударил кулаком в солнечное сплетение так, что я согнулся. Я стоял и кряхтел, весь сгорбившись. Да, было больно, но я уже давно научился не реветь из-за такой ерунды. Я поднял лицо и скорчил отчиму, как я думаю, достаточно страшную рожу.
— Гаденыш, — пробормотал отчим и ушел, предварительно пнув меня между ног, от чего я окончательно свалился на пол.
Наконец, боль утихла. Как бы он не сломал мне чего-нибудь. Ребра, например. Я поплёлся в свою комнату и лег. Дверь открылась.
— Эй, ты что там, лениться вздумал?
— У меня теперь ребро и живот болит...
— Я не про то. Бери тряпку, ведро и марш полы мыть.
— Но у нас же автоматический пылесос...
— Так. Ототри все и до блеска. Дополнительная уборка не помешает. Я кому сказал?
— Стене, — прошептал я.
— Встал! — закричал отчим. — Мне ещё раз тебя ударить? И не смей так со мной разговаривать! Чтоб пол блистал. И кухонные коврики в стирку закинь, а потом развесь, понял? Не забудь! Хотя, что с тебя, бестолочи, взять? Все равно, у этого деграднутого поколения, память как у утки...
Я справился со всеми делами и свалился на кровать с библиотечным сборником стихотворений Лермонтова. Дядя Всева, к счастью, ушел.
Не знаю почему, но отчим сильно напоминал мне Гоголевского Тараса Бульбу с картинки из одной моей новой книжки. Быть может, в отчиме и проявилось это что-то дикое, беспокойное от его предка уральского казака Порфирия, для которого, как я слышал от мамы, не было никаких запретов и недозволенностей. Я мало знаю о дяде Всевлоде. Слышал, что он был преступником, воровал, убивал. Это все было в далёких девяностых. Мама говорит что мой отчим проворачивал махинации, я спрашивал у нее, убивал ли он, она молчала, плечами пожимала. Если и убивал, то неудивительно. Как-то в детстве я даже слышал, как он рассказывал по телефону, что зарезал целую семью. Не знаю, правда или нет, но одно я знаю точно, в отношении меня он преступник.
Воспоминания о прошлом, как острая соль на рану. Смутные картины вырисовывались в моей голове.
Мне лет пять-шесть. Большой дом, коттедж. Мы раньше жили в таунхаусе. Не помню за что, но меня побил дядя и выставил за дверь. Солнечные лучики расплываются золотыми пятнами, прыгают в моих мокрых от слез глазах. Я сижу в одной пижаме на холодных, грязных ступенях. Отчим высунулся в окно, стоит, курит. Я смотрю на его сильное, смуглое тело в белой майке и ненавижу этого человека. Мне хочется бросить в него камень, но я боюсь.
За этим моментом в память резко врезалось еще одно из множества других неприятных воспоминаний. Мама ушла куда-то и это происходит уже в квартире, значит мне шесть лет. Отчим сидит на диване, я играю в кубики и конструктор. Вот, я чем-то случайно громыхнул.
— Я сказал тебе не шуметь?! — кричит отчим. — Телевизор не слышно.
— Я не шумел, — тихо говорю я.
— Ах, не шумел? — отчим выключает телевизор и идёт ко мне. Он неожиданно хватает меня за волосы, бьёт головой об пол.Я кричу:
— За что?!
Удар в спину в живот, он больно-больно схватил меня за шею и закрутил руку за спину. Я плачу, пытаюсь ударить в ответ или вырваться — бесполезно.
— Я отомщу тебе! — ору я в слезах. — Я тебя убью! — резко вырывается у меня.
— Убьешь? Ты? Меня? — отчим громко смеется и снова удары. — Ничего ты мне не сделаешь!
— А я тебя с ноги... С ноги!
— Что? Ты, с ноги? А? На папу? С ноги? — он грубо отшвырнул меня на пол.
— А вы… Не папа!
— Успокойся ты, теленок мамкин.
— Нет!
— Ну? И что ты ревешь, ты, ублюдок маленький, дурачок недоношенный?
— Вы сами такой! — рыдаю я.
— Тебе ремня всыпать, а?
— Не... Не... Не надо.
Он замолчал.
Я перестал рыдать, сел на пол, косо глядя в его сторону. Мой враг сидит напротив меня, и как не подходит это ласковое слово "папа" к его огрубелому, злому лицу.
— Ну что? Успокоился? А, успокоился? Нет? — спрашивает он громким, сердитым голосом. — Если мало, еще могу по полной программе всыпать!
— Хва-атит, — отвечаю ему.
Но я все равно по-прежнему дрожу от всхлипываний и не могу перестать вздрагивать. Обида давит мне грудь даже больнее, чем боль от ударов.
— Я из дому уйду... Уйду! — бурчу я едва слышно и новые потоки горьких, холодных слез наворачиваются на глаза, но вот, дверь, спасительная дверь, открывается и входит она, мама.
Неужели я промолчу и ничего не смогу ей сказать? Я быстро смотрю на отчима. Он улыбается ей, встаёт, целует ее в щеку. Тогда я бросился между ними.
— Мама! Он бил меня! — кричу я. — Он руки мне закручивал!
Мама смотрит на меня удивлённо, а потом, как бы догадавшись, произносит с беспечной улыбкой.
— А, баловались или по заслугам? Что натворил?
— Мам, он просто так меня бьет! — говорю я, начиная злиться на эту ее недоверчивость и насмешку на добром лице.
Отчим делает совсем удивленное лицо.
— Я? Чтобы я его бил? Да зачем это, Ирин? Посуди сама! Просто ревнует малец к маме, вот и болтает про папку! — он ласково смеётся, она улыбается ему, а я горько и безутешно плачу.
— Вы не верите? Не верите мне? — каким-то тонким, не своим голосом говорю я.
— Ну бессовестный! — снова смеётся мама. — Фантазёр!
Я, маленький, лохматый и злой Женька, ухожу, громко хлопая дверью.
От этих воспоминаний мне снова стало неприятно, горько и обидно. С отчимом ведь ничего так и не изменилось и от него никуда убежать нельзя. Родители моего родного папы рано умерли, я их даже не помню. Дедушка от инфаркта скончался, бабуля умерла после смерти сына, это её потрясло. Моя мама вообще из детдома, но у неё были приёмные родители. Бабушка ещё жива, но она жесткая, как пережаренный хлеб, очень строгая. Живёт от нас далеко, мы у неё раз в два года бываем. При встрече она не обнимается, и если я к ней перееду, рада, конечно, не будет. Мы с ней даже не общаемся. Думаю, это она воспитала мою маму такой холодной.
Снова тишина, я засыпаю над книгой. Щемит сердце. Это от этих мыслей. А смысл всего этого, смысл? Нет, в таком состоянии не стоит читать русских классиков. Я отложил сборник Лермонтова.
— И скучно, и грустно, — говорю я. Звонит телефон, ну конечно же, Иннокентий. Зовёт во двор. Я, прямо в пушистых тапочках-собачках, с томом «Мертвых душ» под мышкой, лениво выхожу на улицу.
— Ну, здорово! — говорю я.
— Здорово, здорово, бро!
Кеша стоит около жёлтой скамейки и курит.
— Минздрав предупреждает. Тебе четырнадцать, хочешь умереть в двадцать? — говорю я.
— Женьк, да заткнись ты с этим! — грустно улыбается Кеша.
— Да ты еще и выпиваешь...
— Че? Вот ору, выпиваешь! Я только начал, попробовал неделю назад.
— Эх Кеша! А книги не читаешь?
— Да кто их щас читает? Прошлый век! Тфу. — Кеша сплевывает жевачку и усаживается на корточки.
Я сел на скамейку.
— Хочешь почитаю? Это на лето нам всем читать по сути надо, а ты все равно не прочтешь. Хоть немножко, заинтригую.
— Валяй!
Я пробую ему читать, но он то и дело перебивает и как пулемет выстреливает какой-нибудь новой историей из своей жизни.
— И знаешь она такая говорит... — Кеша долго мне рассказывал, что говорила какая-то девчонка, а потом резко перескочил с темы — Кстати, там был еще вэйп, кальян...
— Кеш, а ты услышал как чиновника звали?
— Машилов? — на отвяжись отвечает Кеша.
— Почти, — читаю дальше.
— Серо, скучно. Я лучше аудио послушаю. Устал сидеть, — перебивает Кеша и встаёт. — Ну что? Куда смотаемся?
— Сходим? Ну... Вообще-то, я в тапочках!
— Вот лох!
— Не, я просто на минутку вышел поболтать
— Ясно. Тогда пока.
— Пока...
Придя домой звонил Наташке. Болтали почти три часа о стихах, а потом она ушла готовить суп.
Вот, пожалуй, и весь мой день, забываю иногда записывать.