На крышах

Эти три урока прошли как обычно. Шум, гам, учительница пытается перекричать учеников, ученики учителя. Наш класс называют самым неуправляемым, Свинцова, которого вчера таскали к психологу, на этот раз отправили к директору. Снова все ругаются. Учительницы по математике и географии написали новые докладные на наш класс. Мы с Женей тоже тихо смеёмся со своей предпоследней парты, он пишет на одноклассников сатирические стишки, и все в точку! Сзади нас тыкают ручками, бьют учебниками, мы иногда терпим а иногда пытаемся их остановить, хоть и бесполезно. Снова на пиджаке Жени написано мелом слово — "лох", и на моей кофте тоже.
Наконец, уроки кончились. Наша классная снова кричит:
— Грабли возьмите! И лопаты, лопаты-то берите! А перчатки? Не класс просто, а дурдом на колесиках! Женя, Наташа! Что вы стоите как растяпы? Вечно проблемы с вами! Давайте уже шевели... А, значит уже все взяли?
Скоро все были собраны и наш класс групкой начал спускаться в раздевалку. Мы с Женей решили идти позади всех, нарочно, чтобы не толкали сзади... Но нет же, Коробков и Егоров специально забежали в конец строя и стали толкать нас в спину.
— Слышьте, а? Отвяжитесь! — прикрикнул Женя. Они настороженно отшатнулись, но теперь начали дразниться.
— Лошары вы оба! Что дама, что кавалер! Ботаники...
— Какие ещё ботаники? — возмутился Женя — Умные, да?
— Вы? Умные? Ха! Да нет! Вы не ботаники, вы тупые, что лаборанские крысы!
— Бесите нас, лохи! Бесите! — толдычет Коробков и материт нас.
— Знаешь, то что ты сейчас говоришь, выражаясь вашим языком, полный дибилизм! — сказал наконец Женя.
— У тебя дебилизм, про дебилов говорю, по-дебильному и выходит.
Мы замолчали, спорить бесполезно и сели на лавку, чтобы обуться. Рядом с нами стояли девочки и общались.
— Как может топ, сочетаться с не топ? — вдруг громко сказала Спичкина и посмотрела на нас.
— Вернее чел в топе, с уродством, — тихо хихикнула Фомова и остальные ее поддержали.
— Вернее однотипность с оригиналом, — пробормотал Женька и подмигнул мне. — У тебя классное пальто.
— Оно очень старое, — прошептала я.
— Это не важно. Главное, эстетичное.
Когда все надели куртки, мы наконец-то смогли выйти на улицу.
— Все здесь? Женя, Наташа! Ну что вы последние плететесь?! — кричит классная.
— А у них мозгов быстрее идти не хватает! — усмехается Белесый.
— Свинцо-ов! Пекрати! Кстати, дети... А шапки? Мальчики, девочки! Уже не сентябрь... Чего это вы все растегнутые? Шапки... Вы что, хотите чтобы у меня проблемы были? Заболеть хотите?
— Наташка носит шапку, а ша-апка, это не топ, — Сказала Варя глядя в свой телефон. Она только что выдавила прыщ и теперь пыталась замазать его тоналкой. Все шли без шапки, только я надела замохренную синюю беретку.
Осенние деревья несли в себе грустное очарование увядания. Их яркая, желто-оранжевая листва привлекала взгляд. Мы шли и опавшие, сухие листья приятно хрустели у нас под ногами. Но было тоскливо и грусто. И от этих смешков, постоянных ударов в спину, и от хмурой, промозглой погоды и холода. Стая перелетных птиц летела высоко, среди густых косматых туч. Их тоскливые крики донеслись до нас. Я дернула Женю за рукав.
— Смотри, там птицы... Улетают...
— Да. А ты чувствуешь, дождь, кажется, идет?
Он высоко поднимает руку и вдыхает воздух.
— Дождем пахнет... Вот, идет, на ладонь капля упала.
— Ой, а мне сейчас на лоб одна такая большущая капля капнула! — улыбаюсь я.
— Какая капля? Какой лоб? Вы о чем болаболите, ущербные наши? — спрашивает за спиной Егоров. Я неосознанно втягиваю голову в плечи и боязливо оборачиваюсь.
— А так, ничего, — дерзко отвечает ему Женя и не оборачивается. Нужно брать с него пример. Я же смелая. Вполне...
Егоров наконец от нас отстал. Он заметил в толпе Нигулова и подбежал к нему. У Нигулова были сигареты.
Как всегда идем последними. Про нас все забыли, и это хорошо.
Мы проходили мимо больших и пышных кустов шиповника. Тут наша классная натянутым, железным голосом закричала.
— Де-ети, стойте здесь!
А сама куда-то убежала, наверное, искать место, где нам убираться и все согласовывать.
Я и Женя отошли в сторонку, под рыжие трепещущие рябины. Это, чтобы ребята не занялись со скуки нами.
— Смотри, — обратил мое внимание Женя на кустики шиповника. — Красивые какие...
— Да, а вот шиповник мне мама заваривала, когда я болела, и знаешь, мне помогло, а еще сироп из него замечательный! — сказала я.
— А я ни разу это не пробовал. Когда болел, пил только антибиотики и чай. Смотри, Наташ, какое тут еще растение. Листья такие яркие, красные. Красиво, ага?
...Меня резко толкнули в спину и я врезалась лицом в колючие ветки. Женю тоже толкнули. Он сразу обернулся, готовый дать сдачу.
— Ну что вы, совсем? — крикнул он — Что вы до нас докапываетесь?
— А ни че! — прохрипел Нигулов.
Это была та самая, заклятая компания. Белесый и его друзья.
— Хочешь, мы вас в лужу мокнем? — своим детским, мальчишеским голосом, спрашивает Коробков.
Мы промолчали, хмуро глядя в их веселые лица. Пухловатый, крепкий Нигулов подошел ко мне и опять толкнул меня в кусты, прижав к веткам шиповника.
Женя бросился на Нигулова, и так, опять началась драка. Белесый и Ненцев в ней не участвовали, а только наблюдали и посмеивались.
Женьку толкали, пинали, трепали за волосы. Он тоже толкался и дрался хорошо. Уронил Егорова, пихнул Нигулова в кусты. А его самого чуть не уронили в лужу, но он справлялся и с четверыми. На него наскакивали, отбегали, ну совсем как шакалы. Он злился на них, бросался, а ещё, не давал подходить ко мне и меня обижать.
Белесый смеялся, командовал как его бить "Врежь по башке! Да как ты лупишь, мазила!" и наслаждался зрелищем. Ненцев тоже стоял поодаль, скучал и зевал, однако смотрел с интересом.
— Ага, боитесь, да? — кричал Женька. Он вошел в азарт. Некоторым надоело дергать его и отскакивать и трое сами вышли из игры, остался только Слонов. Слонов схватил грабли и закричал
— Че бояться, а? Тупой лох! Не подберешься, грохну!
— И подберусь! Вот уйдешь, бросишь грабли и не трону!
— Ага, аутист ты!
— Может быть у тебя и есть какие-то проблемы с серым веществом в голове, но точно не у меня. И аутистами не обзывайся... Уважать таких надо...
— Слонов! Че ты паришься? Прикончи его! — закричал кто-то из толпы.
Женя спокойно шел, а Слонов медленно отступал. На его лице заиграла зловредная улыбочка. И у Егорова и у Нигулова и у Ненца, вдруг появились странные усмешки. Они смотрели за Женькину спину. Я тоже посмотрела и увидела Свинцова. Он крался за Женей.
— Женя, сзади! — закричала я, но было поздно... Игорь внезапно схватил Женю за капюшон куртки и со всей силы толкнул в спину. Женя вскрикнул и упал на колени. Белесый хотел обмокнуть его лицом прямо в лужу. Женя пытался вырваться, но Игорь давил на его плечи коленом и тянул его вниз рукой за волосы. На лице Жени появилось отчаяние, он явно испугался и резко побледнел. Я хотела подбежать к нему, но Белесый скомандовал:
— Пацаны, держите дурочку!
И сразу в меня вцепились мальчишки.
— Отпустите его! — закричала я громко. Мальчики меня передразнивали и все так же крепко держали за руки.
Белесый поставил грязный кроссовок на спину Жени и надавил.
— Ну же! Давай, пей! Вкусная водичка!
И вдруг, Женя закричал. Крик был жалкий, хриплый, будто мучали какого-то беззащитного зверя.
Мальчики принялись хохотать, даже девчонки заинтересовались и прибежали смотреть. Кто-то включал запись видео на телефонах.
— Ого, он его завалил!
— Ха, а Женек че, реветь собрался, да?
— Свинцов! Ты еще встань на него! Цирк будет!
Белесый продолжал давить кроссовком на Женину спину. Я видела, еще чуть-чуть и Женя упадет. Так и случилось, Женя упал, но он едва-едва вывернулся и упал лицом не в лужу, а на асфальт. Он упал и громко вскрикнул, а все смеялись.
— Отпусти его! — закричала я и заплакала. Теперь смеялись уже надо мной.
Женя поднялся. Глаза его были широко раскрыты, бледные губы дрожали. Кровь стекала с его подбородка и капала, впитываясь в серый шарф и бежевую куртку. Взгляд был застывший, испуганный и, даже, какой-то забитый. Женя недолго стоял на коленях молча. Он запрокинул голову, прижал руки к голове и громко-громко закричал:
— За что?! Зачем так со мной?! Чт-то я вам сделал? Что-о...
А потом, Женя побледнел и резко упал на асфальт.
— Да все понятно с тобой... — рассмеялся Белесый и пнул его в спину. — Строил из себя тут крутого. А на деле ты... Мы все видели, какой из тебя пацан! Че валяешься, неженка? Вставай, дебил!
Женя лежал и не двигался.
— Эй, отлишник! Слышь, харе валять-ся! Ох... Ребя, че с ним? — повернулся к нам Белесый и перекрестился. — Мы его че, того, это самое?
Я стояла и голова у меня кружилась. Помню как я заорала истошно:
— Же-енька-а!
А он лежал на асфальте, раскинув руки, запрокинув голову и молчал. Он не шевелился, даже его темные ресницы не дрожали, как это обычно бывает, если он закроет глаза. Он лежал и выглядел таким жалким, как маленький мальчик, совсем малыш, вроде моего младшего брата Васьки.
Все молчали и не двигались. Ненец нарушил тишину.
—  Что вы... Наделали...  —  и внезапно бросился к распростёртому на земле Жене. Я тоже кинулась к нему. Мое коленки дрожали, а в горле застрял комок. Я тогда бросилась прямо в капронках на асфальт и схватила Женю за руку.
—  Женя! Ты слышишь меня?  —  кричала я. А он был как мертвый. Его лицо было совсем белым, даже загар прошел, лишь на щеках остался лёгкий румянец от мороза. Ненец присел на корточки и осторожно приподнял его голову от земли.
—  Кровь, — сказал Ненец тихо и вдумчиво.  —  У него лицо в крови! Кровь! Вы слышите, черти? У него кровь! Вы его прикончили, ублюдины! — завопил он, повернувшись к ребятам  —  Вы угробили его! Понимаете?! Это конец нам всем. Конец! Знаете, че будет? Мы человека убили, уроды.
—  Как... Убили...  —  я не верила своим ушам  —  Как это, убили?!
— Да он мертвый,  —  пробормотал Коробков.
— Мертвый? Кто мертвый? Он? — слезы брызнули из моих глаз, я тогда вообще не понимала, что со мною происходит. — Но почему... Нет! Позвоните в больницу! У меня... Нет телефона! —  я захлебывалась в слезах и слышала, как слева звучал обиженный голос.
—  Дибилы! Да за что нам такое? Теперь всем нам будет! Всем! Это ведь вы убили! — это говорила Спичкина, а ей вторила грубым, надрывным голосом Варя Заликина.
— Мертвый. А нормальный парень был бы! Ух, Наташ! Разделаться бы с тобой, да некому! Его б не трогали если б не ты...
—  Да причем здесь эта дура? Варька, замолчи уже, нам и так всем плохо, — сказала Фомова протирая покрасневшие глаза.
— Заткнитесь все! Он дышит, дышит! — дико заверещал Коробков, поднеся к носу Жени руку.
— Фух... Дышит, значит? — Белесый нагнулся и начал резко трясти Женю за плечо. Женька вздрогнул и чуть приоткрыл глаза, а потом сел и оглядел всех, как после долгого сна. Ребята выдохнули.
— Видимо, он кровь свою увидел и вырубился...  — тихо сказала Варя.
— Видимо. Нервный прост какой-то, — Ненцев развернулся и ушел.
Они разошлись, Женя сидел в грязи, а я стояла рядом с ним.
— Женя, — тихо сказала я. Мне в тот момент рыдать хотелось и противный комок в горле застрял. Достав один из бумажных платочков я осторожно начала убирать грязь с его раны, рука дрожала и я сама испачкала руку в его крови. Женя на меня не реагировал.
— Что там эта дурочка делает? — поинтересовалась Фомова.
— Хах, кровь ему вытирает. Да они определенно вместе тр...
Я не стала их слушать, я понимала, это странно, что я так делаю, но так сейчас надо.
— Женя, ты как? — тихо я прошептала.
— Никак, — еще тише прошептал он.
— Давай встанем? — я взяла его за руку и он послушно встал на ноги за мной. Это издевательство явно потрясло его и намного сильнее, чем в прошлый раз. Я никогда не видела его настолько сломленным.
— Понимаешь, мне это все кое-что напомнило... Кое-что... — шептал он. — Да, ерунда это была, но...
И Женя попытался улыбнуться и улыбка эта была кривой, страшной, а он был бледным и испуганным.
— Что такое, Женя, расскажи?
— Я не могу тебе сейчас это рассказать... Просто... Мне тогда семь лет было... Знаешь, как будто это все повторилось...
— Не надо это вспоминать, пошли в медпункт, Женя. Хорошо?
В медпункт он едва дошел, немного шатался. Что-то потрясло его до глубины души, не сколько это унижение, а что-то еще, личное...
В кабинете фельдшера ему пришлось дать наштырку. Прибежала классная. Гвалт, скандал, орали на Белесого, он спорил, вызвали по телефону Женину маму, а мы с Женей молча сидели на кушетке. Мы только сейчас поняли, как крепко мы дружим.
— Приходи завтра, хорошо? — попросил он. — Мне очень нужно, чтобы ты завтра пришла... Очень.
На следующее утро я пришла к Жениному дому. Долго я робела, и, наконец, постучала.
— Ира, кто там? — донёсся мужской голос и женский ответил ему.
— Сейчас посмотрю... Какая-то девочка.
Дверь открылась. На пороге стояла красивая, ярко накрашенная женщина. Она была одета очень модно и, я бы даже сказала, гламурно. У нее были красивые пепельно-белые, блестящие волосы, убранные в пучок и серые большие глаза, с очень длинными естественными ресницами. Эти глаза, были совсем не такие яркие, как у Жени, но очень напомнили мне его глаза.
— Да. Что тебе надо? — обратилась она ко мне.
Я растерянно глянула в комнату и, увидев там мужчину, недоброжелательно на меня глядевшего, ещё больше растерялась.
— Чего тебе? — ещё раз раздраженно спросила она.
— Женю, я... Так, навестить...
— Что?
— Понимаете. вашего сына вчера избили. Ну, и я очень хочу его навестить!
— Значит, этого тебе нужно? Не знала, что у моего сына есть какая-то девочка.
— Я не его девочка, я его друг, — ответила я твердо.
— Друг?
— Лучший друг и одноклассница
— Ну проходи, одноклассница.
Я не смело вошла в комнату.
— Здрасьте, — произнес мужчина и кивнул мне.
— Здравствуйте, — отвечала я. Значит, этот мужчина, его отчим. Никогда бы не подумала что он, может бить такого человека, как Женю и вообще, глядя на этого отчима, сложно подумать, что он злой. Хотя... Взгляд у него тяжелый, а губы жестокие. Мама Жени провела меня на кухню.
— Орехи или фрукты хочешь? — спросила она.
— Нет, спасибо... — скромно отвечала я, пытаясь закрыть руками заштопанную дырку на школьной юбке. О замохренной кофте я уже не думала.
— Так мне можно к нему зайти?
— Не знаю, пойду, спрошу у него, — усмехнулась она и ушла. Отчим Жени зачем-то заглянул на кухню и, оглядев меня, странно хмыкнул.
Его мама вернулась с улыбкой.
— Можно, проходи. Сказал, что ждал.
Я вошла и не сразу его увидела, комната показалась мне пустой. Женя, укутанный серым пледом, сидел в кресле, поджав ноги. Он держал в руках книгу и читал. Щека была заклеена пластырем, та же ссадина на подбородке и распоротая губа. Вот, он закрыл книгу и поднял голову. Его лицо сразу оживилось.
— Наташ! Хорошо, что зашла! Я даже переживать начал, вдруг больше не увидимся, мои придумали меня переводить в другую школу...
— Привет, так ты переводишься? — удивилась я.
— Ну да, хотелось бы, конечно, чтобы вместе с тобой. Ты же можешь тоже перевестись? Они тебя так достали, жесть.
— Не знаю. Ты книгу читал, я не отвлекла?
— Не-а, поговорим, — Женя убрал свою книгу и, как я заметила, книга была классической. Вроде бы, сборник Тургенева. На шкафчике были ещё четыре новые книги, неизвестных мне авторов.
— А что ты ещё читаешь? — я спросила.
— На классику и на всякую антиутопию налегаю, делать мне нечего. Вообще, ты меня вдохновила. Раньше я из классики признавал только русскую поэзию, а теперь, прозу читаю! Вчера по интернету еще и Достоевского заказал...
— Достоевского? Он тебя может в такую печаль забросить. Там очень много чего грустного.
— Ха, да хуже чем моя печаль, уже бросать не куда.
— А у тебя что, печаль?
— Ага. Уже давно, лет с семи, как все осознавать начал и перестал быть наивным, всепрощающим солнышком. Но не суть. Вчера вечером было так скучно валяться. За окном темнело, стекла от дождя дребезжали. А мне очень хотелось с тобой поболтать про эти книжки и выпить чай с печеньем... Наташ, а у тебя номер есть?
— Есть... У меня вообще телефон не так давно появился. С собой его нет, но номер я помню. Тебе записать?
— Запиши. А ты есть в соц-сетях? Я тебя найду, ок?
Я попрощалась с Женей и ушла в свой одинокий холодный дом, в котором мама как всегда на работе, а братья на улице и думала, что вот, у меня есть Женька, и это настоящий друг.
«Привет, меня точно переводят» — это было первое, что он мне написал утром. «Родители устроили разборки, я им про травлю ничего все равно не сказал, но перевести меня они хотят. Давай ты со мной переведешься, а? Есть лицей. Меня туда хотят отправить.» Вечером я помогала маме на кухне, мы готовили и я осторожно решила у нее спросить:
— Мам, а может быть, ты переведешь меня в другую школу? Меня немного дразнят.
— Многих в школе дразнят, — резко ответила она и вздохнула — Надо мной в школе тоже издевались, над твоим отцом... — Мама замолчала и вдруг обняла меня. — Ты извини, что я резко так... Наташка, переведи я тебя в другую ближайшую от нас 37-ю школу, вставать слишком рано тебе придется и денег там дерут больше, чем в нашей, там за кусок линолеума и нужды класса знаешь, сколько? И там еще больше травить тебя могут. Многие сейчас жестокие. За себя уметь стоять нужно. Слушай, ты говорила, там в школе за тебя заступался кто-то? 
— Да, мам, и он переходит в лицей. Ты можешь и меня туда перевести?
— Нет, рыбонька моя, какой лицей? Это по тысяче в месяц на проезд улетать будет и по десять тысяч каждый месяц с нашей семьи драть будут. А это, предел мечтаний, сама то я, кое-как, свыше двадцати получаю. Остальные люди на двух работах сидят и получают пятнадцать тысяч в месяц и не больше, ясно? А на пенсии и того меньше, даже если всю жизнь работали и вышку окончили. Перевести? Нет, мы не миллионеры. Так что, Наташка, извини.
— А если я не могу больше с ними?
— Постарайся, потерпи как-нибудь. Немного осталось. Главное, учись хорошо, может еще вырвешься. Вышку окончи, я потом кредит возьму, чтоб тебя туда взяли. А лучше, уезжай после колледжа отсюда. Своих тут не любят.
— Нет. Зато я люблю здесь жить. Мне нравится Россия, именно природа нравится, нравится ее культура, язык. Если нам так плохо жить, это только потому, что некоторые нечестные...
Написала Жене, он помолчал, а потом ответил.
"Я тоже останусь, планы поменялись. Родным сказал, что травли нет."
"Ты остаешься из-за меня?"
"Ну, не совсем, просто я не хочу переводиться."
Неделя, и он вышел с больничного, а я очень его ждала. Он был радостный и звал меня гулять. И мы гуляли по улицам и пили какао с корицей и зефирками. Еще, он Кешку звал, а вот в школе... В школе дела были плохи. Свинцов, которого из-за всех этих разборок поставили на учет и водили к директору, каким-то образом стал героем, все помнили Женьку как слабака. Вначале, когда Женя зашел в класс, все притворно начали здороваться, спрашивать, как он, первое время не трогали, а через неделю все началось с начала. "Аха-аха, не выдержал, грохнулся, какой чуткий барышня!" — смеялся над ним Ненцев. Ребята смеялись, стали звать нас терпилами, из-за того, что не ушли. Я так и знала.
Первые две недели все молчали, а потом, травля пошла по второму кругу. Мы с Женой пытаемся держаться, но очень тяжело.
Я стала замечать, что с Женей не все в порядке. Он был нервным, резким, почти все его раздражало, вызывая агрессию или странную грусть. Если падал чей-то карандаш, он сразу вздрагивал и морщился, его пугало когда что-то ломалось. Он совсем не выносил шум.
Мы сидели в классе. Коробков схватил старый кусок мела и начал шумно водить им по доске. Мел скрипел, издавая неприятный, скрежещущий звук. Женя весь задёргался, он схватился за голову. Коробков продолжал выводить мелом на доске какие-то каракули, а Женя резко побледнел.
— Хватит, пожалуйста! — наконец сказала я.
— Я не слушаю таких как ты, — отозвался Коробков. — Так что, заткнись.
Коробков нажимал на мел и каждое движение мела по доске доставляло Жене боль. Я опять попросила Коробкова — бесполезно. Женя резко покраснел, вскочил и бешенно заорал
— Хватит! Хватит, прекрати! — и бросился к Коробкову. Он резко вырвал из его рук мел, а затем швырнул его на пол.
— Хватит, тебе говорили! — снова зло закричал он и выбежал из класса.
Все обратили внимание на его выходку и расхохотались. Когда после перемены Женя зашёл в класс кто-то крикнул.
— Псих! — и сразу несколько голосов отозвались.
— Женя-псих!
— Женя-идиотик, псих-невротик! Кароч, дибил! — крикнул со своей последней парты Белесый.
И, только когда учительница вошла в класс, дразнилки почти прекратились.
Екатерина Павловна монотонно начала рассказывать что-то про части речи, а Женя... У него дрожал подбородок, а глаза были влажные.
— Итак, вы запомнили дети? Ты сможешь пересказать Ненцев? А, Ненцев? Ты же меня не слушаешь и сидишь в телефоне, верно? — спокойно и как-то иронично сказала она.
— А ты, Егоров?! — вдруг она возвысила голос — Вы все меня доведете! Мой урок — это повод поболтать! Вот каждый сидит и своим занимается! — тут она заорала — Я что-то непонятно говорю что-ли? Вот каждый урок одно и тоже! Вы хамите, болтаете, а потом, а почему Екатерина Павловна не научила?! Вот все вы...
— Ай... — вдруг вскрикнул Женя, схватился за голову и под смех и шутки выбежал из класса.
— Еще один ненормальный нашелся! Значит теперь, у нас уже три, извиняюсь за выражение, идиота!
— Нет, не три, Катерина Павловна, он один такой... — засмеялся Белесый.
— Может быть! — Катерина Павловна зло глянула на него, продолжив объяснять что-то. Я подняла руку.
— Можно выйти? — спросила я.
— Это что, так важно?! Надо прям, заплохело ей! Десять минут от урока прошло.
— Не правда! Одиннадцать, Катерина Павловна! — шутил Белесый.
— Да чтоб тебя... А ты, выйди! — крикнула она и я быстро выбежала за дверь, услышав.
— Еще одна ненормальная.
Женя, может быть, где-то в коридоре или на лестнице. Я выбежала на площадку, побежала вниз по ступеням и спустилась до самого первого этажа. Я увидела его. Там, где ступени шли в подвал, перед наполовину замазанным краской окном на корточках сидел Женя.
Он плакал... Его плечи вздрагивали, он громко всхлипывал и постанывал, совсем как маленький мальчик.
— Женя? — тихо позвала я.
Всхлипывания сразу прекратились Женя обернул заплаканное лицо ко мне и испугался. Он быстро вытер слезы и снова отвернулся к окну. Я подошла к нему и села рядом с ним.
— Жень, что случилось?
— Наташ... Оставь меня в покое! — прикрикнул он.
Я замолчала. И он молчал, потом закрыл лицо руками и больше не глядел в мутное окно.
— Я понимаю... Прости, если... Я хочу тебе только помочь... — я протянула к нему руку.
— Не надо мне помогать! Я сам... А руку, руку убери.
— Да что с тобой? Я же твой друг, а не какой-то там Белесый или Спичкина...
— Сравнила... — усмехнулся он и тут же прибавил — Прости меня, я сейчас был не прав... Просто... Мне очень тяжело. Прости, пожалуйста... Я не знаю что это. Может быть и правда, схожу с ума... — он поднял голову и улыбнулся сквозь слезы. — дядя Всева, не так давно, сильно меня по голове ударил, кажется, я получил сотрясение мозга, очень голова болит, постоянно. Отчим не даёт мне покоя, а тут ещё эти... То кричат, то дразнят то бьют, может быть до конца уж прибьют? — сказал он, продолжая так же странно улыбаться. — Тут и поневоле... Станешь психом... Жить, бороться или вообще не жить, тем более, если ты теперь слабый?... Эх, Наташка, Наташка... — вздохнул он сокрушенно.
— Тяжело, а надо жить, Женя. Пойдем в кабинет, пожалуйста, — попросила я и он встал.