На крышах

«Задрожали листы, облетая,
Тучи неба закрыли красу...»
А. Фет.

Записки из тетрадки с котиками:

«Женя четыре дня назад был очень сильно сломлен из-за Белесого. Правда, в школу на следующий день все равно пришел. Подойдя ко мне, очень робко спросил, можно ли ему сесть рядом со мной, и все шесть уроков мы сидели вместе, в основном молча. Свинцов высмеивал Женьку перед своими друзьями из других классов во всевозможных формах и красках. Говорил он это, стоя возле нашей парты и парни смеялись, глядя прямо на Женю. Кое-кто попросил Свинцова снова разыграть драку, но попытки Свинцова заставить Женю драться с ним, были безуспешны. Женя просто сидел и молчал.
Прошла неделя. Эта неделя была трудной. Теперь дразнили и доставали только нас двоих. Сегодня на меня и Женю кричала наш классный руководитель, которая ведёт обществознание и историю. Она самая любимая моя учительница, но вот Женьку она невзлюбила с первых дней. Он постоянно какие-то факты оспаривал, остроумничал и шутил, хулиганил немного. Она по началу улыбалась, одобряла, потом ей надоело, как и многим другим нашим учителям. И теперь, когда Женька стал тише, они решили на нем отыграться. Плохо, конечно, когда человек хулиганит, но забивать его перед всем классом, высмеивать и унижать, это, по-моему, еще хуже.
На обществе я и Женька, перепутали варианты и сделали не те задания, за что на нас кричала классная. Обычно на меня она не ругалась, а вот когда Женька стал сидеть рядом, то началось. На этом уроке на нас постоянно оборачивались впереди сидящие Спичкина и Егоров. Они задавали Жене какие-то глупые и пошлые вопросы и смеялись. В итоге, чтобы они не отвлекались, учительница нас пересадила на предпоследнюю парту. Получилось так, что позади нас оказались Белесый и Нигулов. На спине Жени тут же оказалась жевачка, а мою единственную белую рубашку испачкали ручкой. Сильная рука Белесого неистово принялась бить нас учебником по головам. Потом, Игорёк стрелял в нас через сломанную ручку жеваными бумажками. Ими он мне и Жене несколько раз попадал за шиворот. Кроме всего этого, Егоров и Игорь обзывали нас, клеили на спину бумажки; "лохи", "чмо", "неудачники", "святоши", "долбанутые".
А ещё девочки, они совсем перестали меня замечать! За партой со мной на трудах не садятся и вообще все они подчиняются какому-то негласному правилу: со мной не сидеть, не общаться, не обращать на меня внимания, не помогать. Часто слышу о себе гадости. Даже единственная отличница в классе, которая иногда робко за меня заступалась, сказала, что Женя дружит со мной лишь из жалости, и что я настоящая, «тупая уродка». Сказала она это за спиной, но я случайно услышала.
Издеваются не только над нами, есть еще две девочки, Гуськов и еще кто-нибудь, если вдруг впадет в не милость перед Белесым, а это очень легко.
В тот раз мы с Женей шли после столовой с пирожками. Они были с мясом. Женя один раз откусил и вдруг выкинул пирожок в мусорное ведро. "Это не мясо," — говорит, "это жилы! Плюс мясо старое, наверняка, и тесто плохое!". А мне было вкусно и я легко съела, хоть и жестковато. Мы подошли к кабинету.
Из класса доносился смех ребят и крики Гуськова Пети.
Они пинали его ногами, они наступали на него, плевали в его лицо, а Гуськов лежал на полу и плакал.
— Что вы делаете, мрази?! — Женя сразу же набросился на ребят и растолкал их.
— Чел, у тебя больно обостренное чувство справедливости! — заорал Ненцев.
— А раз так, то получай, гнида! — крикнул Нигулов шарахнув Женю по голове большой учительской линейкой.
Теперь повалили и пинали Женьку, а Гуськов сразу же удрал из кабинета. Я попыталась вступиться и Белесый больно пнул меня в плечо.
— Ох, я кажется испачкал об эту шваль свой кроссовок!  — закричал он жалобно и все захохотали громко.
   — Белесый, кто бы говорил, ты сам, от души до тела, состоишь только из грязи!  — крикнул Женя.
   — Че ты сказал?
   — А разве не так? Свинцов, зачем ты такого зверя в себе выращиваешь, зачем хорошего человека губишь? Ты мог бы нормальным быть!
   — Чего? Кто-нибудь, объясните мне, на каком он языке разговаривает?  — прищурился Свинцов и с притворно недоуменным видом обвел класс глазами.
  Все опять громко захохотали, а попробуй с Белесым не посмейся, только я не смеялась.
  Вошла учительница, и все прекратилось. Мы сели за нашу парту. Женя часто и тяжело дышал.
После школы я и потрепанный, взъерошенный Женя пошли гулять. Потом хмурые разошлись, я до позднего вечера убиралась, готовила обед, ужин. Женя, как потом он рассказывал, весь день меланхолил, не сделал домашку и хуже того, разозлил папу и получил и от него. Пришел он в школу с опозданием и получил четыре двойки за домашнюю работу.
Сегодня была литература. Задавали учить стих. Первой меня вызвали, я к доске вышла, при этом задела стул и споткнулась. Все мальчики сразу заквакали, а когда я начала рассказывать, недовольно замычали. Никто из них ничего не учил. Они вообще на некоторые предметы без тетрадей и учебников являются, а их ручки быстро расходятся на снаряды. Меня обстреливают, Женьку, Гуськова и еще некоторых, кто вдруг в немилость впал перед Белесым и остальными главными ребятами.
— А можно с места?  — спросил Женька когда его вызвали рассказывать.
— Можно,  — холодно и сонливо отвечала Катерина Павловна.
И тут Женька как начал рассказывать, как начал. Очень выразительно так... Я даже удивилась. Не думала что сможет, я считала он только во всякой беллетристике силен и в детективах, а тут:
— Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви!

На этой строчке мальчики загоготали.
— Любви к Натахе!  — громко прокричал Ненцев.
— А о какой любви здесь идёт речь?  — остановился Женя  — Здесь говорится о стране... О судьбе ее. Екатерина Павловна, ну вот как вы думаете, времена Блока на наши похожи?
— Чем они должны быть похожи? Вот почему ты прерываешься? Хорошо же начал!
— Они отвлекают. Но разве эти серые здания не могут напомнить нам избы? Серые и...
— Че-е?!  — резко и неожиданно перебил Белесый, которому учителя все прощают, даже мат на уроке, лишь бы по классу не ходил и не ломал вещи  — Те чёт не нравится?!
Все единогласно заржали.
В итоге Женя заново рассказывал стих, а Екатерина Павловна ему оценку на бал снизила, и все над ним смеялись, выставив за дурака какого-то. После этого, он весь покраснел и смутился.
— А ты знаешь... — сказал мне он на перемене с таинственной улыбкой и вытащил тетрадь.  — Я вот... Пишу стихи. Ерундово, конечно, получается, некрасиво, но и ладно. Я же не поэт.
— Я тоже пробовала, но ерунда выходит. Дашь почитать?  — попросила я.
— Держи,  — сунул он мне её под нос.
Я начала читать, едва разбираясь в мальчишеском, корявом подчерке. По правде сказать, они были почти все посредственные, в некоторых наблюдался проблеск глубокой мысли, но его губили неосторожные рифмы и бессвязные словосочетания. А еще, они были невыносимо тяжелые и глядя на Женьку, я не понимала, неужели все это только из-за злых мальчишек?
— Ну-у, как?  — после моего прочтения тревожным шепотом спросил он.
— Хорошо,  — тихо сказала я.  — Только депрессивные немного, но там есть те которые мне очень понравились.
— К примеру?
— Ну... Про падение и вот это, оно меня немного озадачило.
И я указала ему на стих на третьей странице. Вот о чем был он:
Я устал терпеть эту боль,
Стал вести себя как дурак...
Воспалился рассудок мой,
Мне уже не помочь никак,
Мне нельзя утешенья найти
Надо мной прогремело ненастье
Кто бы мог мою жизнь спасти,
Если в ней лишь одно несчастье?
После прочтения его стихотворения, Женино лицо скривилось.
— Это мой старый стих...
— А ты это что, в двенадцать лет написал? Так грустно и почему?  — ещё больше удивилась я.
— Не, месяца три назад. У меня просто настроение не такое было, просто я... Меня… А тебе больше ничего не понравилось? Разве про нашу страну и про природу тебе не понравилось?
— Ну... Про страну нашу, я не поняла, как это, туманная как Нил Египетский?
— Действительно, при чем тут Нил? Как это меня угораздило? Я лучше уберу эту тетрадь и напишу что-нибудь получше.
Чья-то коварная рука вдруг высунулась из-за Жениной спины и схватила тетрадь. Это был Нигулов. Женя сразу же бросился отнимать ее, но Нигулов тотчас перебросил ее Коробкову, а из рук Артема она перелетела в руки других мальчишек. Все Женины попытки забрать тетрадь были бесполезны. Когда она оказалась в руках Ненца, он начал вслух зачитывать то, что Женя даже мне показывать не хотел:
"Зачем бороться, мне скажи,
Когда ты скован льдом!
Вся жизнь  — крутые виражи
А в сердце только стон!"
Женя не смог отобрать тетрадь, потому, что подоспел Белесый, и он схватил его за руку не пуская к Ненцу. Когда некоторые стихи, наигранным, издевающимся голосом, были прочитаны, я услышала насмешливый рев Жениных одноклассников.
— Поэт! Суицидник! Во придурок!
— Ага! Все понятно с тобой! Поэ-эт... Все хуже чем мы думали. Как девка!
— Отдайте тетрадь! Это вообще не ваше дело, что я там пишу! Вы моих проблем не знаете! Вы ничего не знаете обо мне!  — кричал Женя. Тетрадь снова пошла из рук в руки, а потом изорванная упала на нашу парту. «В этом мире, где царствует хлам, нет, увы, места поэзии» сказал мне по дороге домой Женя.
На следующий день мальчишки нашли за шкафом сонного жука. Белесый посадил большое, коричневое насекомое на ладонь, не давая ему сбежать. Женя, как и все, захотел посмотреть на жука, но только он подошёл, любопытно заглядывая в ладони Белесого, мальчишки сразу же схватили его. Пока несколько человек держали его за руки, Белесый засунул жука ему за шиворот. Жук, понятно, начал ползать по его спине, и у Жени даже не было возможности убрать его. Потеха не удалась. Мальчики думали что Женя будет кричать, елозить в их руках, вырываться, но он был спокоен, только слегка морщился.
В тот же день Фомова и Спичкина смеялись надо мной и, пока Женя не видел, кидали в мою голову учебником. Получается так, что я и Женя, для наших одноклассников, стали как мальчик и девочка для битья и язвительных подколок.

После уроков мы с Женей бежали со школы наперегонки. Смеялись над чем-то, а за нами бежала дворняга и громко лаяла. Мы сыграли с ним в догонялки и, немного, устав сели качаться на ржавые качели, которые жутко скрипели. Женя качался быстрее меня и почти доставал сапогом до ветки дерева, которое росло рядом. Наконец, он немного выдохся и мы, запрокинув головы, стали смотреть в небо, на сизые тучи. Одна туча была похожа на голову енота, другая на кота.
Женя вдруг сказал мне:
— Слушай, Наташ. Может быть, пойдем ко мне, в гости? У меня, кроме тебя и одного друга, Иннокентия, больше нет друзей, а сегодня одному дома скучно.
— Да не, — сразу же отказалась я. — Зачем в гости?
— Но почему "не"? — удивился он — Я покажу тебе свою квартиру, а потом, может быть, придет Кеша. Познакомитесь.
Я бы никогда и ни к кому из знакомых мальчишек в гости не пошла бы, но Женьке я верила, он был такой же, как я, простой.
Его высотный, двенадцатиэтажный дом показался мне удивительно чистым. Мы поднялись на четвертый этаж и вот, скрипнул его ключ в двери и мы очутились в большом коридоре. Уже здесь запахло чем-то вкусным и я услышала, как заурчал мой бедный, голодный желудок. На стенах висели картины, на полу стояли статуэтки. Впереди я увидела несколько дверей. Сразу же, я почувствовала себя неловко в такой большой, просторной квартире... Женя, заметив то, как я растерялась, засмеялся.
— Что ты встала? Проходи!
Я сняла обувь и прошла вперёд, увидев красивую, светлую кухню, выдержанную в стиле классицизм, с примесью барокко, так сказал мне Женя. А на столе, на белой тарелке, лежали фрукты. Такие фрукты, каких я уже давно не ела.
— Ты хочешь кушать? — быстро спросил Женя.
— Не очень, — зачем-то наврала я
— Хорошо, тогда я дам тебе фруктов с собой... Угостишь братишек... И вообще, будь как дома! Кеша у меня почти каждый раз что-нибудь вытворяет, занавески рвет, портит стулья и съедает все, что есть в холодильнике. Мы с ним один раз опыты проводили, сгорел чайник и кусок паркета, нам тогда было по десять лет. Просто представь, как мне влетело! Живого места не осталось.
Потом, Женя показал мне свою небольшую комнату, я бы сказала, с очень простой и скромной обстановкой, без шика, как в остальных комнатах. На полке пылились сборники писателей-фантастов, cтихи, особенно много было сборников Александра Блока и какие-то научные книжки. На подоконнике стоял аквариум с пауком — птицеедом, от которого Женя, по своим словам, хотел избавиться. Вот, в углу, я заметила чехол от скрипки.
— А ты что, играешь? — спросила я.
— Как ты относишься к классической музыке?
— Сложно описать. Но если коротко, она мне нравится. А что?
— Ты не будешь против, если я сыграю?
— Нет, что ты? Это же твоя скрипка, да?
— Ой, не-ет! Это не скрипка, это альт, Наташ. Иначе говоря, большая скрипка. Знаю, что над альтистами смеются иногда, альт ниже скрипки считают, ну а я пошел на альт в семь лет, потому, что он мне по звучанию понравился. Вообще меня, на в четыре года уже на скрипку отдали, а в семь лет мне внезапно показалось, что скрипочка для девочек только... Глупый был! Но не жалею, что перешел. Только для альта выносливости нужно больше, он еще большой, трудно нажимать, но инструмент мой самый любимый. Кстати, Кеша про меня шутит "альтист-аутист". Смешно.
— Аутизм это не смешно, это грустно, — покачала я головой. — У меня брат аутизмом болеет.
— Серьезно? — удивился он.
— Да, и это не синоним дурачка. Он умный, но особенный.
— Жалко, что так...
— Ничего уже не поделать... Получается, ты на альте играть умеешь?
— Не только, нас в музыкалке так или иначе учат играть на фортепиано. Я учусь музыке уже восемь лет, даже почти девять, последний год остался... Ну чего, сыграть тебе? Есть прикольная музыка, называется "Чакона" Томазо Витали, — сказал он неохотно, но чувствовалось, на самом деле ему очень хочется играть.
Я кивнула и он вытащил свой альт. Положил на плечо, немого прижав подбородком, привычно взял в руку смычок и заиграл. С первых же нот его игра захватила мой разум и я закрыла глаза, желая ухватить каждый звук и ничего не упустить. Альт не пищал, не скрипел, а звучал тонко и почти профессионально. Живую музыку я не слышала очень давно, с тех пор как перестала ходить в школу искусств, на балет. Мама не смогла мне его оплачивать и мне пришлось бросить. Пронзительные, нежные звуки альта, похожие на человеческий голос, звучали так красиво и я думала, что они далеко не соответствуют тому миру, в котором я живу. Они напомнили мне что-то такое хорошее, счастливое, как вечерний закат, как весна и аромат первых цветов. Я закрыла глаза и слушала, уже забыв, что это играет он. В музыке слышалось то что-то озорное, то жалобное и все куда-то рвалось, бежало. Из моих глаз потекли слезы. Внезапно, музыка оборвалась. Я быстро вытерла глаза, он это заметил, улыбнулся и мне стало неловко.
— Ну, как тебе?
— Ты очень неожиданно закончил, — я старалась чтобы мой голос не дрожал. — Так хотелось слушать и слушать, без конца! Ты меня очень удивил. Ты просто совершенно играешь
— Спасибо конечно, но нет, это не совершенно, а вот скрипка вообще мне не сильно даётся... Ты слышала фальшь в моей игре? Смычок несколько раз соскальзывал.
— Нет, я не заметила... Мало мальчишек занимаются музыкой.
— Ага, а куда ж я еще денусь? Раньше мне не нравилось, а теперь привык, уже почти жить без альта и скрипки не могу. Знаешь, меня в детстве, с шести лет, пихали во все кружки, секции и свободного времени не было почти, тем более на игры. Хотя, когда оно было... — взгляд Жени замер на стене. — Иногда, я хотел, чтобы оно поскорей кончилось.
Я не поняла, что он ввиду имел. Мне иногда казалось, он чего-то не хочет мне рассказывать.
Потом, мы сидели у окна и пили чай, он рассказывал что-то про соседского щенка, потом про Кешу, своего друга. А потом... Я спросила его про отца. Я видела в его комнате, на полке, фотографию молодого мужчины очень похожего на Женьку. А здесь, на кухне, висела примагниченная к холодильнику фотография и я видела на ней, рядом с его мамой, совсем другого человека, с широким лицом, выпирающими скулами, и внимательными глазами.
— А у тебя что, родной папа ушел из семьи? — спросила я.
— Папа... — Женя немного запнулся — Папа умер у меня. А это, на фото, мой отчим.
— Извини.
— Да ничего, все равно бы сказать пришлось.
Я не знаю, почему так повернулся мой язык, но я спросила:
— А этот отчим, он хороший? Он тебя очень любит?
Женя усмехнулся.
— Хороший? Про это я уж не знаю. Но поверь, он меня точно терпеть не может.
— А... А почему?
Женя угрюмо замолчал и перестал пить чай, уставившись глазами в стол. Наступило неловкое молчание. Я даже захотела распрощаться и уйти, но вдруг, Женя поднял на меня взгляд.
— Ты, понимаешь, он меня ненавидит.
— Правда?
— Да... Я тебе доверюсь и скажу, он меня бьёт.
— Бьёт? Да за что?
— Да за все. За то что я просто живу бьет. Мешаюсь я ему.
— Сильно бьёт?
— Лучше бы ты не спрашивала, но по-моему, ещё как. Бывает до синяков и ссадин... Но чаще, он старается бить так, чтобы никто не узнал. Не бьет по лицу, например. И... Он не просто меня бьет, он мучает меня и ему нравится это. В детстве мог на весь день закрывать меня в шкафу, скручивать, угрожать ножом, душить сильно, издеваться как-нибудь, и пугал он меня постоянно. Хотя, он меня и сейчас пугает. Это не просто злой папа. Это что-то похуже. И мне страшно с ним.
— Ой, а мама что?
— А маме на это плевать, она даже не знает. Может, что-то и знает, но... Сказать пробовал, ничего, не верит. Ей все равно. Дядя Всева на первом месте, она любит его так, что могла бы вообще на все пойти. Я как-то в девять лет даже в полицию позвонил, это не помогло, он со знакомствами дяденька и все сразу замял. А сейчас я боюсь звонить, не хочу попасть в детский дом, да и то, скорее всего, позвоню и ничего не изменится. Ты никому не говори только, ладно? Это я тебе так, по секрету сказал.
— Конечно, мне и не кому рассказывать.
— Хорошо... А хочешь, я тебя потом с Кешей познакомлю? — быстро перевел он тему и заулыбался, как ни в чем ни бывало.
— Ага, даже интересно, что это за человек? — продолжила я.
— Ха, а человек он необычный...
Я съела вторую печеньку и, запивая последним чаем, посмотрела на настенные часы.
— Ой, а мне идти нужно, — сказала я.
— Давай, а мне на музыкалку бежать, в пять часов, — вздохнул Женя.
Перед выходом Женя умудрился вручить мне печенья, фруктов и каких-то орехов для моих братьев и меня.
— Наверное, это странно, но возьми. Думаю вам больше надо. У мамы диета, а отчиму и так пойдет, — объяснил он.
Я не решилась отказаться, еда нам и правда была необходима. Неловко, но зато, как дома обрадовались мои братишки, и Коля и Вася. Даже старший брат тоже заинтересовался, хотя, обычно, он мало на что не реагирует. Мы наелись и вместе баловались.
А все-таки, уютно болтать с Женькой такими осенними вечерами. И весь вечер я много думала про Женю. Значит его, такого хорошего человека, бьёт отчим. Это было странно. Может, Женька сам его доводит? Но зачем тот издевается? Или Женя мне врет? В голове не умещается, как такое может быть в такой семье.
Во вторник Женя позвал меня гулять в большой торговый центр, и там я впервые увидела Кешку. Это был мальчик лет тринадцати. У него были волосы пшеничного цвета, косая челка на бок, и светло серые, пронзительные глаза. Он смотрел как сверлил. Этот мальчик постоянно убирал эту челку с левого глаза, встряхивая головой и очень быстро и громко говорил.
Когда Кеша нас увидел, он сразу подозрительно на меня покосился.
— Привет, — сказал он Жене и сразу же спросил — А это что, твоя девушка?
— Не, ну какая девушка? Маленькие еще. Знакомься, это Наташка, мой друг, мы в одном классе учимся.
— Очень приятно, Кеша, — сказал Кеша и пожал мне руку.
Кеша мне не очень понравился, но как друг для Жени, он, видимо, хороший. Был месяц октябрь, вернее конец октября. Я по прежнему дружила с Женей, а в классе с нами не дружил никто. Мы были одни, но зато вместе. Женя как я поняла, был очень умный. Он разбирался почти во всем, от математики до обществознания и не раз помогал мне на контрольной, а я ему немножко. Сегодня у нас должен был быть субботник и уроки нам сократили до трёх.