III
Я проснулся от охватившей меня паники. Судя по всему, на улице уже был вечер, и постепенно начинали сгущаться сумерки. За то время, пока я спал ничего совершенно не изменилось, да и вряд ли могло бы, однако мною ясно ощущалась пустота, словно где-то недоставало какой-либо важной части, отчего нарушалась работа целого механизма. Устав от долгого пребывания в тесном темном помещении в виде моей комнаты и опасаясь скорого прихода семейства, которого судя по тишине не было дома, я захотел скорее попасть на улицу. Дверь моей комнаты со скрипом отворилась, открыв вид на картины, висящие в коридоре. Внимание привлек портрет моего деда. На раме за долгое время скопилось много пыли и паутины, частично закрывающие изображение, но я явно ощущал на себе его взгляд. Вероятно, он сейчас за многое осудил бы меня, однако совершенно неразумно думать об этом, ибо это не имеет значения и практического смысла. Направившись во двор, я продолжал чувствовать, как дедов взгляд прожигает мою спину, будто тот заставляет посмотреть в его глаза и желает что-то сказать, и винил в этом усталость и общее недомогание, вследствие которого обострилась чувствительность.
После дождливой погоды на улице была сырость, размытую землю всюду покрывали лужи, отчего я был вынужден ступать с большей осторожностью. Я направился к проспекту, а ощущение пристального взгляда никак не покидало меня. Я смутно понимал, зачем пришел сюда, но был уверен, что это важно. Подобное тому, что я чувствовал сейчас, часто случалось со мною в детстве. Впервые побывав на многолюдных улицах, человек познает пренеприятнейшее чувство одиночества, в ситуации, когда вокруг так много людей. Его мгновенно обуревает растерянность и даже некоторая боязнь, связанная со страхом затеряться в толпе и быть ею поглощенным и задавленным. Несмотря на все это, впоследствии ему невыносимо захочется побывать в подобной ситуации вновь. Гонимый любопытством, он будет приходить на оживленный проспект снова и снова без видимой на то причины и бродить по нему, но не становясь при этом простым зевакой. Подобное происходит со мною сейчас и вообще периодически, являясь иногда приятной ностальгией. Взгляд здесь может зацепиться за любую, пусть и самую незначительную деталь и не отпускать ее, а после искать подобные. В таких местах невозможно думать. Нельзя сосредоточиться на какой-либо мысли, велика вероятность только заблудиться в них или вовсе утратить. Возможно постоянное пребывание в подобной ситуации имеет пагубное влияние, однако иногда бывает необходимо. Я постепенно забыл про осуждающе смотрящего на меня с портрета деда и равнодушно продолжал свой путь, уже не замечая слякоти.
Когда я подошел к практически безлюдному концу улицы, мой взгляд зацепился за молодой, еще не очень высокий дуб, растущий на углу улицы, неподалеку от старой хлебной лавки, где теперь никого не было, лишь изредка проходили несколько рабочих, громко смеясь. Меня посетила мысль, что это дуб отлично сгодится на дрова, которые сейчас нам необходимы, и я поспешил домой. Во дворе я обнаружил топор, чему очень обрадовался: ведь мне теперь не придется затрачивать много времени на его поиски. Я схватил топор и изо всех сил побежал к тому месту, откуда только вернулся. На улице уже было совсем немного людей, да и те не обращали на меня своего внимания, лишь немолодая женщина, которую я чуть не сбил с ног, испуганно охнула и было принялась посылать проклятия в адрес. В спешке я совершенно не замечал, что ноги то и дело скользили по размытой землею. Вдруг я все же теряю равновесие, мои ноги разъезжаются на слякоти, я непременно валюсь наземь, топор же отлетает вперед и возле самого дуба звонко падает в лужу, вызвав брызги, попавшие на меня. Меня охватила чрезвычайная ярость, которую я не смог удержать в себе. Не вставая с земли, я прополз расстояние, отделяющее меня от топора, поднял и запустил его в дерево, но орудие отскочило от ствола дуба, и блестящее наточенное лезвие ударило по лапе неизвестно откуда появившейся кошки. Незамедлительно послышался неистовый визг животного, и мой взгляд приковался к маленькой светлой кошачьей фигуре. Хромающая кошка быстро скрылась за деревом, а лапа, попавшая под топор, как-то неестественно висела, будто бы была отдельной и совершенно лишней, приделанной недавно к шерсти при помощи густой грязно-красной субстанции. Я понял, что это происшествие окончательно уничтожило мой трудовой порыв, и я, подобрав топор, быстрыми и твердыми шагами отправился домой. Я снова ужасно скользил и падал, но обуревавшая меня злость не позволяла идти медленнее. Чистая злость окончательно затмила мой рассудок и, столкнись я с той женщиной теперь, это не имело бы хорошей развязки, но все же мне невыносимо хотелось ее встретить.
Вернувшись домой, я закрылся в своей комнате, бросил мокрую одежду на пол рядом с кроватью. Сам же почти бессознательно упал на бережно уложенные матерью перины. Внезапно слезы хлынули из моих глаз: накопившийся и невероятно быстро разросшийся гнев перешел в отчаяние, которое было непомерно велико для меня, или же я был слишком мал для него, отчего оно неотступно уничтожало меня. Впрочем, что, собственно, есть гнев? По своей сути он является максимальной концентрацией злости, способной содержаться в одном разуме, постепенно нарастающей и вырывающейся за его пределы внезапно, в одно мгновение. Я чувствую, что мой внутренний крик вырывается наружу, в физическое пространство, создавая вибрации, нарушающие его привычную динамику, и выпуская скопившуюся злость и иные волнения. Выйдя во внешний мир, он оставляет после себя пустоту, в равной степени затрагивающую как чувства, так и разум, хотя последний восстанавливается намного быстрее. Безусловно, каждый, и я в том числе, расценит подобный порыв как слабость, что было бы совершенно справедливо, однако в моем случае он ознаменовал переход к новому уровню осознания себя частью великого дела, коей не могут быть свойственны любого рода личные чувственные переживания, какие и покинули меня в этот момент освобождения. Последующие несколько минут меня посещает чувство абсолютной пустоты, чем-то схожей с крайней степенью чувства тревоги, будто внутри меня, как в вакууме, все сжимается, сворачивается в клубок, и вновь возвращается в прежнее состояние. В такой момент я не мог судить о реальности своего существования: отсутствовало физическое восприятие вешнего мира, была лишь исключительная легкость, вероятно имеющая сходство с невесомостью. Выводят из данного состояния меня воспоминания, которые возобновили процесс мыслительной деятельности, вернувшись ко мне подобно молнии, удар которой попал точно в мозг, запустив действие нервных импульсов.
Постепенно я начал сознавать происходящее и понял, что я думаю о перинах, которые старательно и бережно стелила мать.