II
Я наконец спустился с гор и продолжал идти, пока возвышенности рельефа за моей спиной вовсе не скрылись из вида. Нельзя сказать, сколь долго я шёл, ноги чрезвычайно болели, но я продолжал свой путь и вряд ли смог остановиться хотя бы на минуту, если бы того действительно хотел. Небо постепенно покрывалось звёздами, светить которым в полную силу мешали небольшие облака, размеренно плывшие по бескрайнему темному пространству. Ветра не было вовсе, и на луге, по какому я шел, трава была мертвенно неподвижной. Постепенно у меня сложилось ощущение, что я нахожусь дома и это все принадлежит исключительно мне и как-либо от моих помыслов зависимо, однако я давно здесь заблудился и искал чего-то, но незаметно для себя и вовсе забыл, что именно. Заросшая тропинка постепенно ускользает из-под моих ног, и я оказываюсь где-то на просторе луга, среди бескрайних, распространившихся на многие мили просторов ковра травы. Мои, уже давно начавшие кровоточить от долгой ходьбы по камням ноги, оставляют на траве липкий, блестящий при свете луны след, но продолжают нести меня вперёд от шага к шагу.
Луна заходит за облака, а он покидает свое укрытие и начинает расти, увеличиваясь и распространяясь всюду в геометрической прогрессии. Воплощается в тени облаков и каждой ничтожной травинки, растет и открывает свои внимательные глаза. Быть может, он направляет свой взор на всё живое, но сейчас я здесь единственный, обладающей волей, и его многочисленные глаза прожигают каждую клетку моего тела. На огромном пространстве нет укрытия, я прошу свои ноги бежать как можно быстрее, и я бегу. Я задыхаюсь от бега и уже перестал владеть собой от страха и смятения. Словно со стороны смотрю на свои хаотично двигающиеся ноги и руки, и понимаю, что вовсе не в силах как-либо изменить их движений. Я бегу не в поисках укрытия: это крайне глупая мысль в данной ситуации, когда повсюду чистый простор. Я пытаюсь спастись среди того, что мне принадлежит от того, что также является моим, и это решительно безуспешно, ибо его взор пристально следит за каждым моим движением, за каждой моей мыслью.
Наконец облака открывают луну, и он стремительно съеживается и уменьшается, но продолжает опасливо наблюдать за мной из-за травы. Осознав произошедшее, я в изнеможении падаю на траву. Во внешнем мире нет ни единого звука, однако голова болит от невыносимо громкого стука собственного сердца. Я закрываю ладонями уши и прячу лицо в траве, хотя и понимаю, что от этого не изменится решительно ничего. Постепенно шум все-так утихает, и я проваливаюсь в сон. Меня разбудил внезапно начавшийся легкий ветерок, развеявший мои яркие, но нечеткие сновидения. Я продолжаю лежать и вдыхать запах свежей, немного влажной от росы травы. Снова светло, и я здесь один, ощущающий себя в полной защите и власть имущим над всем, меня окружающим. Я заставляю себя радоваться. Разве не ради этого момента я боролся ночью. Чтобы оказаться в настоящем положении, я затратил слишком много сил, так что теперь каждая мысль и движение были бы противоестественны и губительны для минуты хотя и вынужденной, но великой радости, которая всё же была прекращена непозволительно скоро. Полагаю, я мог бы таким образом провести период, соразмерный вечности, но шепот, звучащий над моим ухом слишком настойчив. Открыв глаза, я обнаруживаю, что сей звук вовсе не имеет источника, и продолжаю свой путь.
Вскоре я добрался до оврага, из которого доносился страшный шум, походивший на рёв животного, крик безысходности и мольбы о помощи, заставил меня спуститься вниз. Оказалось, в овраг провалилась корова (она была относительно упитанной и до странности пестрой) и не могла выбраться, однако ее бедственное положение было вызвано вовсе не этим. Своими покорными прямоугольными зрачками она смотрела не на верх, куда только и лежал путь спасения, а по сторонам, очевидно, в поиске себе подобных. Кроме меня и попавшей в беду коровы вокруг совершенно никого нет, что, собственно, и мешает ей осуществлять свою деятельность. Для травоядных абсолютно бы не имело значения место их пребывания: их организация такова, что бессилие одинокой души всегда замещается массовым действием, поэтому будет несомненно верным, что если поместить стадо коров в овраг, то их спокойствие не будет нарушено. Одинокие же травоядные не имеют решительно никаких способностей к выживанию. Даже порой очевидная возможность использования для собственной пользы независимо существующих обстоятельств вытесняется неспособностью принятия всевозможного решения в одиночку. Что касается человека, то подобно хищнику, он имеет врожденное превосходство. Я же на просторах своей собственности имею власть абсолютную, ничем не ограниченную. Только лишь из-за сочувствия самому себе у меня появляется желание вызволить животное из оврага и избавить свой слух от оглушительного рева. Это не вызывает никакого затруднения, ибо я давно понял, что все здесь подчинено лишь моим помыслам. Пестрая корова, оказавшись на свободе, не двигается с места и стоит около оврага, а я продолжаю свой бесцельный путь.
***
Начинают сгущаться тучи, и они грозятся закрыть солнце. Без солнца я не мог бы продолжить свой путь, как не могу сейчас допустить присутствия его ночных друзей и верных спутников на небе. Я со злостью прогоняю тучи, но, кажется, что солнце от этого стало тускнее, будто не радуясь своему освобождению и его не желая.
Пройдя еще немного, я выхожу к ручью, рядом с которым растут молодые крепкие березы. Их листья имеют тот самый оттенок зеленого, который так приятен человеческому глазу и разуму. Широкий ручей шумно несет свою прозрачную воду, капли воды то и дело взлетают вверх, и, сверкнув в полную силу на солнце, лучи которого насквозь пронизывают маленькие, отделившиеся от общего потока частицы, падают снова в большую воду. Вектор устремления течения ручья задает направление, как то делает компас, помогающий сориентироваться сбившемуся с пути. Однако следовать данному направлению и продолжать путь я не решился. Этот вид представляется мне заветной целью длительного похода, и я не могу потерять его, запятнать прочими воспоминаниями. Я сажусь на берег ручья, охватив руками колени. Взгляд завороженно следит за переливами струй ручья, которые, должно быть, отражаются в моих глазах. Теперь я уже не заставляю себя радоваться. Теперь меня посетило чувство счастья, которое хорошо известно маленькому ребенку, впервые увидевшему снег.
Безусловно, течение воды представляет собой явление, располагающее к долговременному созерцанию, но и оно со временем неизбежно становится скучным и даже бессмысленным, если не имеется возможности к иному для него применению. К счастью, такой случай мне как раз и предоставляется. Березы в этом месте радуют мой глаз, а вместе с тем и разум исключительно с эстетической позиции, что грозит сделаться губительным в дальнейшей перспективе. Для этой местности были бы многим полезнее произрастающие на берегу ручья яблони, имеющие, впрочем, схожий зеленый цвет, таким же великолепным образом отражающий солнечный свет своей бархатно-матовой поверхностью, но помимо прочих достоинств, приносящие чудесные плоды. Очевидно, что для осуществления этого преобразования необходимо свободное пространство, и требуется очистить его, уничтожив березы, которые в сложившейся ситуации не могут принести более пользы, нежели яблони. Что есть силы я кричу, вследствие чего березы, рассыпаясь, гибнут. Вдруг поднимается ветер, разносящий на дальние пространства остатки деревьев, походящие на сожженные опилки. При всем желании мне не удается остановить это неукротимое движение воздуха, кроме того, солнечный свет вновь становится тускнее. Отсутствие же яркого света не позволит что-либо делать мне и, в известном смысле, произрастать моим яблоням, к посадке которых я приготовился. Опасность нарушения моих планов меня разозлила. В гневном порыве я обнаружил, что течение ручья несовершенно и не будет соответствовать новому практическому устройству. Это побудило меня к новому преобразовательному порыву: я ощутил непреодолимое желание изменить направление его течения. Ручей же, в свою очередь, стал первым объектом, который мне не повиновался. Он настойчиво продолжал нести свои воды в прежнем направлении, в то время как прочая картина пейзажа стремительно тускнела, утрачивала свою цветовую гамму и в конце концов вовсе становилась серой. Мои порывы остановить этот словно механически запустившийся процесс были до крайности наивны и вместе с тем глупы, и я в растерянности оставил их, начав наблюдать за происходящим вокруг. Множество посеревших травинок рассыпались под воздействием ветра. Вскоре то же самое начало происходить с береговым склоном, на котором еще совсем недавно росли стройные березы, в виде которых невозможно было найти чего-либо прозаического. Постепенно все, только что мне принадлежавшее, прекращало свое существование. Мне вдруг стало невыносимо холодно и страшно, эти чувства пронзили мое тело подобно игле, однако такое состояние продлилось недолго, ибо потоки воздуха с силой врезаются с мое тело, которое подобно травинкам и березам, утратив свой цвет и форму, начало скоро рассыпаться под воздействием ветра и уносилось его потоками в неизвестном направлении, вероятно далеко за пределы моих прежних владений.