IX Тогда. Рем
Говорят, второй ворон Водана, Память, знает о прошлом все. Говорят, однажды к нему с вопросом пришел Огненный Странник. Говорят, цена ответа была настолько высока, что мастер огня и обмана должен Памяти до сих пор. И дело не в деньгах.
«Девять оттенков пепла» под авторством Бранд Хелла, глава «Пепел их обещаний».
Запахи будоражили, но нужного не найти. Следы беглеца смыли дожди, унес ветер, спрятала опавшая листва. Не догнать упущенное время: утекло сквозь пальцы. И его срок истек. Вроде, только что был самым сильным из стаи, и вот уже в палевой шкуре блестит седина. Ветра времени сдули с него молодость, забрали силу, а он и не заметил. Лапы отяжелели, сердце от бега вот-вот проломит ребра.
Было — не было. Все прошло. Воды Леты обмыли и сомкнулись.
Когда сил бежать не осталось, он припал к земле, носом зарылся в припорошенную снегом листву. Дыхание с присвистом вырвалось из открытой пасти. Отдышаться. Унять боль в груди, унять боль в душе. Закрыть глаза. Забыться. Забыть как...
Борга, девочка, что ж ты наделала, что натворила? Как могла поверить? Как доверилась-отдалась? Черные очи, белая кожа, губы — вишневый сок. Вся в мать. В мать, которая в холодную воду ушла, чтоб ты осталась, ты жила. И продолжила род. Наш род. Нашла себе волка матерого, такого, что не побоится ни в Суртово пекло, ни во льды Нифеля сунуться. За руки твои нежные, за косы длинные, за губы сладкие. Умоет кровью, вырвет сердце, перегрызет горло. За взгляд твой один, за слово ласковое, за честь девичью, за стан тонкий. А теперь? Что теперь? Нет чести девичьей, нет глаз горящих. Стан только остался, да и он уже не тот.
Борга-Борга, что же ты наделала? Для чего моя Марда умерла, тебя рожая? Все напрасно. Все зря.
Не найти тебе пару: того, кто побежит с тобой по левую руку. Не нужна ты теперь. Опробованная ублюдком.
И не найти тебе того, кто побежит по правую руку: не быть тебе вожаком стаи. Кто теперь жизнь тебе доверит, если ты с юнцом не справилась?
И одной тебе не бежать.
Вцепятся в горло, как только узнают.
Борга-Борга. Косы черные, руки белые. В крови они будут. В нашего рода крови. Как и мои. За то, что не уберег, не учуял.
Рем поднялся и посмотрел на небо. Холодный круглый лик Мани отразился в его глазах. Рем набрал в грудь воздуха и завыл. Звук покружил меж деревьев и понесся ввысь. Он уже пел эту песню для Мани, много лет назад. В ту ночь, когда не стало Марды. Говорят, Мани всегда слышит, когда его дети плачут.
Вой высосал из него остатки сил, но подарил голове спасительную пустоту. Рем больше не думал. Он устал думать. Устал искать ответ, которого нет. Он так долго ждал этого. Ждал и надеялся, что не доживет. С того момента, когда услышал у Борги биение двух сердец. В тот день его собственное сердце остановилось.
Все знали, что она выбрала этого рыжего недоноска и ждала день его обращения. Три года ждала, ведь она была старше. Рем пытался смириться, и как же отлегло у него от сердца, когда Борга вышла на площадь. В тот миг Рем понял, что перед ним и перед всеми не маленькая девочка, да и не его, Ремова, дочь стоит, а будущий вожак стаи! Та, за которой пойдут. Лишь слово скажет — и пойдут. Хоть волками, хоть йотунами. На смерть отправятся. Жизнь ей отдадут. Настоящая дочь Марды!
— Я, Борга, дочь Марды и Рема, призываю вас в свидетели. Я, Борга, говорю, что отказываюсь от пары с Лодуром, сыном Фарбаути и Лаувейи. В Священную ночь он не смог познать меня. Силы не хватило. Он не способен продолжить род, а потому, знайте все: Лодур не пара мне больше! — выкрикнула Борга и в полной тишине ушла с площади.
Рем выдохнул и спрятал улыбку в кулаке. Не хотел он для Борги такую пару, видит Мани, видит Соль, не хотел. Значит, услышали его норны, сжалились, не сплели вместе неравные нити, не дали дурному семени прорасти. Эх, он такой праздник дочке устроит, когда она выберет достойного себе. Не пожалеет ни золота, ни сил.
Тишину, что липким маревом окружила площадь, разодрал чей-то смех, потом еще один. Откуда-то послышалось улюлюканье. Прорвалась плотина, понеслись выкрики. Не заткнуть, не остановить.
«На Боргу, на Боргу-то не смог забраться!»
«А что я тебе говорила? Неровня простая шавка матерому волку!»
«Да он ублюдошный! Не Фарба это сын! Фарбовы дети в свой час сдюжили!»
«Сколько ему? А кто-нибудь видел его в обороте? Он калечный!»
«Соль, Соль-матушка заметила! Не дала!»
Рем слышал их всех, слышали и сплетницы, что торгуют в лавках Утгарда. Новость о Лодуровой немощи уже завтра разнесется по округе. Не будет теперь ему жизни, ни в их деревне, ни в какой другой. Не смоет он с себя позор, сколько бы ни извел на кучерявую голову мыльных бутонов. После такого ни одна йотунка не соединит с ним жизнь.
Он глянул в сторону кузницы. Там, в тени, прижавшись к стене, стояла одинокая фигура. Лаувейя. Хрупкая, словно сотканная из света и воздуха. Тонкокостная, с белой кожей и волосами, что колос пшеницы, она навсегда осталась чужачкой, как за глаза ее называли в деревне. Лаувейя не была йотункой. Фарб женился на ваннке. Чужестранке с берега Лиственного острова, в чьих жилах течет кровь, смешанная с солью Океана.
Рем понимал Фарба, понимал, почему тот женился на Лаувейе. Мимо такой красоты невозможно пройти. И если бы тогда, много лет назад, не держал Рем на руках новорожденную Боргу, видит Мани, он был бы первым, кто не прошел мимо.
***
Может быть, уже все закончилось? Может быть, норны смиловались и сделали все за него? Ноги понесли обратно. Туда, откуда он сбежал, скалясь и поджимая уши. Каких бы дел Борга ни натворила, она его дочь, и слышать, как она кричит, рожая ненужное дитя, у него не было сил.
Он сбежал, но крики дочери прорезали дурное марево ночи и вонзались ему в спину. Память-потаскуха неслась вместе с ним: в ту ночь, когда умерла его Марда, она так же истошно кричала, пока детский плач не заткнул ее навсегда.
По своим следам он побежал обратно. Вот сквозь смоляные стволы деревьев показалась хижина Варги. Сизоватый дым вырывался из трубы и терялся в бездонном небе. Ни звезды. Черна ночь, как у него на сердце. Рем чихнул, почуяв удушливый смрад горящих трав.
Криков Борги не было слышно. Хорошо это или плохо? Рем обернулся, сбросил волчью личину и рухнул в снег. Встать с первого раза не получилось. Силы и так были на исходе, последние дни выпили их до дна. Зачерпнув горсть снега, он протер лицо. Сплюнул, кряхтя, выпрямился и поковылял к хижине.
Одни говорили, что Варга — из рода сваров, другие, что в ее жилах течет кровь альвов. Рем не знал, чему верить. Ему было все равно. Для него она ведьма, которая не обмолвится и словом о том, что произошло и еще произойдет этой ночью.
Подойдя к порогу, Рем замер. Внутри — ни звука.
Он поднял кулак, чтоб постучать в дверь, но та открылась сама. Он не первый раз видел Варгу, но при каждой встрече опускал глаза, стараясь смотреть куда угодно, только не на лицо, покрытое шрамами.
Одни говорили, ее разукрасили за то, что она кого-то наградила рогами. Другие — будто сам Сурт плеснул в нее раскаленную лаву за провинность: изуродовал, но не убил. В ответ ведьма поклялась однажды сжечь его сердце. Если так, то правы были третьи, считавшие Варгу безумной. С Суртом, правителем огненной бездны, никто и никогда не враждовал. Да и вырвать то, чего нет, — невозможно.
— Что стоишь? Заходи.
Варга открыла дверь шире, не давая Рему и шанса на побег. Он пригнулся и шагнул.
— Жива, — ответила Варга на незаданный вопрос. — Другая — нет.
Облегчение от вести, что дочь жива, а «другая» — нет, не наступило. И благодарить бы ему норн, за зоркие очи и твердые руки, что режут нити жизни без колебаний, но он почему-то не мог. «Значит, у меня внучка», — подумал Рем и хотел было шагнуть к Борге, но Варга схватила его за руку.
— Погоди. Пойдем... — ведьма потянула его за рукав в другую комнату.
Он подчинился.
— Садись. — Варга кивнула на стул. — Знаю твою беду. Волк без силы — мертвый волк. Или его загрызут, или сам себе горло вскроет от беспомощности. Знаю, вожак, что потерял ты силы, и срок твой волчий вышел. На вот выпей. — Варга протянула ему пузатую бутыль.
— Что это?
— То, что вернет силы.
Рем знал, что у всего есть своя цена. От Варги — будь она хоть альвой, хоть сваргом, — добра ждать не стоило. Не первая это ведьма в его жизни, и, видит Мани, не последняя. Что попросит за помощь Обожженная?
— Сколько? — спросил он, косясь на бутыль, но не решаясь взять ее в руки.
— Не веришь? — усмехнулась Варга, ставя бутыль на стол. — Ты для меня — кости, что разбросаны на тряпице. Знаю я про тебя все, знаю, как ты стал вожаком. И почему. Знаю я и то, что не на кого тебе сейчас стаю оставить. Не на дочь же. Пей. Нет у тебя выбора.
В комнате было жарко, словно в ней распахнулись врата Сурта, но Рема прошиб холодный пот. Не осталось в этом мире тех, кто рассказал бы о нем. Все мертвы, все развеяны по ветру. Не могла знать Обожженная его тайны. Не могла.
Будто прочитав его мысли, Варга ответила:
— Не ищи подвоха, Рем, вскормленный волчицей. Я попрошу лишь то, что ты и так желаешь. Отомсти за дочь. Накажи поганца.
Рем нахмурился: слишком легко, слишком сладко. Он и так отомстит, даже без просьб. Зачем ведьме его слово?
В соседней комнате было тихо. Рем поймал себя на мысли, что ему все равно. Внутри — пустота. Все, чего он добился за свою жизнь, из-за одной лишь ошибки дочери рухнуло. Стыдно ли за такие мысли? Накажет ли Мани за это? Отберет ли жизнь? Ведь силу уже отнял, а значит, в эту проклятую ночь он последний раз был зверем, и больше ему не суждено оборачиваться. Дар, что он получил много десятилетий назад от волчицы, дар, что сделал его равным йотуну, дар, что помогал ему становиться волком — растаял без следа.
— Чего застыл? Пей! — скомандовал Варга.
Бутыль тяжело легла в руку.
— Что это? — спросил Рем, разглядывая ее.
— Настойка из яблок, — ответила Варга.
Рем вскинул бровь: Обожженная давно сошла с ума, теперь он был в этом уверен.
С трудом вынув пробку, он отхлебнул. Настойка была отменная. Стоило прикрыть глаза — и он уже в саду, на ветвях золотятся яблоки, пахнущие медом и впитавшие свет Соль...
— Яблок из сада Идунн, — прокаркала Варга над ухом. Рем поперхнулся и распахнул глаза.
Тут же исчезло ведение — и вот он опять в пропитанной смогом кухне, у ведьмы, на которую без отвращения не посмотришь, пьет сидр из молодильных яблок.
— Разве это не сказка? — спросил Рем не своим голосом.
— А ты сам посмотри. — Варга протянула ему начищенную до блеска плошку, и он взглянул на отражение.
Не врала ведьма, и правда настойка из яблок Идунн, а как иначе объяснить, что к нему вернулись силы, и он будто бы скинул десятки лет? Словно это первый день, когда он только ступил на землю йотунов и встретил Марду. И нет больше седины в волосах, нет морщин.
Сила того дара, что он получил, вернулась. Плещется в крови, закручивается меж ребер, ждет выхода. Настойка стерла с Рема года, а значит, срок его еще не пришел. Дорого, ох, дорого придется заплатить ему за такое. Да только он никогда не был скуп. А значит, заплатит.
— Что я должен сделать? — проговорил Рем, понимая, голос-то его, просто он уже забыл, как на самом деле тот звучит. Когда нет на плечах груза из прожитых лет, потерь и выбора.
— Самую малость. Самую малость, — проскрипела Варга, наклонилась и зашептала.
Рем почувствовал на коже жар от ее горячих губ. Ее шершавая рука сжала его пальцы. Он хотел было дернуться, но не получилось. Ведьма держала крепко и показывала. Заговором своим или прикосновением — Рем не знал, но видел. Видел все, что хочет от него Варга. Знала, проклятая, заранее, что придет он к ней, и была к этому готова.
Если бы мог, Рем вывернул бы свое нутро наизнанку и промыл кишки студеной водой, чтоб отказаться от сделки. Да только стертые года не вернуть. Обратной дороги нет.
Когда наваждение закончилось, Рем оттолкнул ведьму и выбежал на улицу. Его вывернуло прямо у порога. Второй раз. Третий. Если бы можно было вот так вот выплюнуть ее зелье. Рем отер лицо снегом и поднял глаза к небу. Что будет-то, когда он расплатится с Варгой? Чем он заплатит?
— А ты слаб оказался. Сам-то управишься или мне и в этом помочь? — Варга встретила усмешкой, когда он вернулся. — Не думала я, что сыны ваннов настолько слабы.
— Замолчи, замолчи, проклятая! — зашипел Рем. — Не смей! Слышишь? Никогда не смей говорить, что я ванн, иначе...
— Хватит пустых угроз, — оборвала его Варга. — Ничего ты мне не сделаешь. Мы оба это знаем. Борга уснула. Пора! Смотри сверток не разворачивай. Дочка твоя хотела вытравить плод. И так весь порог загадил. На. — Варга сунула ему в руки сверток. — Отправь во льды Нифеля. Не разворачивай, — повторила она. — И не приходи пока. Нечего тебе здесь делать. Борга сама явится, когда простит.
— Кого? — спросил Рем невпопад, боясь прижать к себе, держа сверток на вытянутых руках. Не веря, что там мертвое. Вдруг почует тепло, почует жизнь рядом, развернет подол Боргиного платья. Засопит, задергает, закряхтит. И все эти «за...» заставят его передумать.
— Нас. Всех нас, — почти прошептала Варга и захлопнула дверь.
Он попятился и споткнулся, чтоб не уронить прижал сверток к груди. Прислушался: тихо, бьется лишь его сердце, обновленное зельем.
Вот в печке потрескивает огонь, вот пугливый заяц, чуя рядом зверя, уносится глубже в лес. Вот Борга стонет в горячечном послеродовом бреду...
Первый удар был почти неслышным — так падает и теряется в море песчинка.
Второй удар — треск скорлупы под клювом неразумного птенца, что стремится вырасти в большую белую птицу.
Третий — раскат грома под молотом кузнеца, кующего судьбы.
Удары ускорялись вместе с сердцем Рема. Их уже не счесть. Они разбили его надежду не замарать руки.
Бьется в свертке сердце, разгоняя застывшую кровь. Сквозь багряную ткань валит пар.
Дышит. Живое. Шевелится. Пытается скинуть с себя тряпицу, посмотреть на мир.
Рем сглотнул. И послушать бы Варгу, и бежать сквозь лес с ношей, пока... Да не выйдет. Любопытно взглянуть, что же получилось у Борги. Там же есть и его частица. Пусть и размытая кровью рыжего ублюдка. И Марда там есть.
В тот миг, когда он решился потянуть за тряпицу, его пальцы дрогнули, как никогда до этого дня и никогда после. Он рывком стянул ткань.
Она была маленькая, с кожей белее снега. Морщила смешно нос, смотрела огромными голубыми глазищами, тянула к Рему ручки. Живая.
Напутала чего-то Варга. Может, его пожалела, а может...
Дочь Борги потянулась куда-то в сторону. Рем обернулся. На крюке за его спиной висела освежеванная туша оленя, которую принес он на прокорм Борги, пока та не вернет силы и не начнет охотиться. Малышка тянулась к туше пухлыми ручками с таким усердием, что готова была вывалиться из рук. Глаза жадно смотрели на мясо. Стало жутко, Рем сглотнул. Дочь Борги дотянуться до туши, пальчики погрузились в упругую плоть и потянули на себя. Оторвав кусок и проглотив его, не жуя, ребенок успокоился. Будто ничего и не было.
Тогда Рем понял: нет в этом выродке ничего от него, а тем более — от Марды.
Снег хрустел под ногами. Рем то проваливался по колено, то спотыкался, будто лес хотел его остановить. Теплый комок жался к нему, тянул ручонки. Рем старался не смотреть, не думать. Где-то вдалеке ветер взвыл в кронах. Рема передернуло: не нужны были ему свидетели. Далеко Ледяной, не увидит. Никто никогда не узнает о том, на что пошел, пытаясь спасти дочь.
Никто. Никогда.
Очередная кочка оказалась ямой, занесенной снегом, он провалился почти по пояс. Тяжело дыша и потея, со свертком наперевес, он долго выбирался из снежного плена, а, выбравшись, услышал крик, но не обернулся. Все не мог отвести взгляд от голубых, точно льды Нифеля, глаз. А когда смог, то смачно сплюнул и накрыл отродье с головой.
Как репей цепляется. Жмется к нему. Улыбается. Угукает.
Где-то сзади кричала Борга. Ее крик падал и поднимался вместе с ней. Не сумев обернуться волчицей, она бежала по снегу йотункой.
Погребальную люльку он выстрогал из ясеня так, чтоб точно пошла ко дну — быстро и бесшумно. Сам притащил сюда. Сам спрятал. Эта кровь будет на нем и ни на ком больше. Он положил сверток на пень. Выгреб из люльки снег. Руки мерзли от холода, где-то в лесу так же вгрызалась в землю Борга, до крови сдирая пальцы и пытаясь вылезти из снежного капкана.
Он слышал ее крик, брань, мольбу. Им вторил Ледяной Ветер. Рем выгреб последний снег и положил в люльку сверток. Тот улыбнулся ему окровавленным ртом.
Рем толкнул люльку в воду. Та качнулась и вместо того, чтобы перевернуться и пойти ко дну, замерла.
Увидев это, Борга закричала:
— Вытащи! Отец, вытащи!
Отродье повернула на ее голос голову и протянула скрюченные ручки.
— Она моя дочь! — закричала Борга.
— Она монстр, — прошептал Рем не шевелясь.
Воды реки будто вздохнули глубоко и протяжно, а потом люлька поплыла прочь.
Когда Борга подбежала к берегу, он ударил ее, увесисто и метко. Она поймет. Пусть не сейчас, но однажды точно поймет.
Дочь лежала у его ног без сознания, а он все смотрел в глаза внучки и молил Мани о том, чтоб смерть ее была быстрой.