18
Марина привыкла жить так, как она привыкла, а привыкла она так: утром, выглянув из ванной, она видела бабушку. «Муся, завтракать!» - говорила бабушка. «Мама уже ушла?» - спрашивала Марина. «Уже ушла». Каждое утро Марина задавала бабушке этот вопрос, и всякий раз Генриетта Амаровна отвечала: «Уже ушла». - «А папа?» - «Уже ушел». И казалось, никто не в силах этого изменить. Но на этот раз бабушки на кухне не было, и только ее передник лежал на табуретке как единственное напоминание о тех счастливых временах, когда Генриетта Амаровна три раза в день варила «геркулес»: для мамы, для папы и для Марины.
- Бабушка! Никто не ответил. - Мама?
Елена Викторовна сидела за столом, подперев голову рукой. Ее заплаканное бледное лицо не выражало ни грусти, ни разочарования - оно вообще ничего не выражало. На ней были голубые матерчатые тапочки и такого же цвета халат. Нарядная блузка, макияж и прическа - все это было забыто и как-то само собой потеряло смысл. Но это еще не означало, что в таком виде она может выйти из дома. Не такой она человек.
- Мам, ты чего? - удивилась Марина.
- Я взяла отгул, - сказала Елена Викторовна не то чтобы грустно, а как будто даже мечтательно.
- Зачем?
- Свобода. Хочу - иду на работу, не хочу - не иду.
- В каком смысле? - не поняла Марина.
- Просто не иду - и все. Свобода.
- Это как?
Елена Викторовна пожала плечами: мол, не знаю как, сама не понимаю.
- А папа? - спохватилась Марина. - Где папа? - Он ушел.
- На работу? - спросила Марина.
- На работу - и вообще. - Елена Викторовна достала из кармана платок и высморкалась.
- Он ушел.
- Ушел?
- У-у-шел.
И, закрыв лицо руками, Елена Викторовна заплакала.
- Мам, не надо, - сказала Марина и, притянув ее к себе, поцеловала Елену Викторовну в щеку, как будто это Марина была ее мамой, а не наоборот. Не надо, не плачь, хорошо?
- Я не буду, - сказала Елена Викторовна, вытирая лицо рукавом халата. - Прости. Папа ушел.
- Я поняла, - улыбнулась Марина, намекая на халат и тапочки, имея в виду всклокоченные волосы и заплаканное лицо.
Ей нелегко далась эта улыбка - и Елена Викторовна это поняла. Поняла и оценила./
- Мам, - сказала Марина, когда она немного успокоилась, - а папа совсем ушел? Он уже не приидет?
- Придет. За вещами.
Елена Викторовна едва удержалась, что бы снова не заплакать, но вспомнила эту улыбку, и ей как будто стало легче.
- Понимаешь...
- Я понимаю. Ты только не плачь. Пускай уходит - будем жить вдвоем: я и ты.
- А бабушка? - улыбнулась Елена Викторовна.
- И бабушка.
Марина вышла из подъезда - и остановилась. Куда идти? Все равно куда: главное - куда-нибудь идти. Пройдет не один день, прежде чем она сможет к этому привыкнуть: папа ушел. Навсегда.
Марина привыкла жить так, как она привыкла: мама любит, папа любит - все любят. Она ни в чем не знала недостатка, и если кто-то обходился с ней плохо, это скорее было странно, но не могло причинить ей боли. Это ее всегда жалели, это ее оберегали, как цветок, ее одну. Мир взрослых был ее любимой игрушкой, и ничто не омрачало ее счастливого детства. Но время идет. И теперь она видела его иначе - этот жестокий, этот несовершенный мир, мир взрослых. Детство, как солнце в пасмурный осенний день, выглянуло из-за туч - и погасло. Она уже никогда не будет маленькой. Никогда.
Теперь Марина многое поняла и, наверное, стала лучше. Ей было жалко этот мир. Ей было жалко их всех: папу, маму, бабушку - всех. И чтобы облегчить их страдания, она, не жалея сил, лгала и притворялась. Как искусно она играла эту роль. И всех это забавляло. И всем это нравилось. Если она не могла им помочь, то хотя бы могла их утешить. А она? Кто поможет ей? Мама, которая двух слов не может сказать, чтобы не заплакать? Папа, который их бросил? Кто?
- Извините.
Марина едва не сбила с ног старика, который вышел из телефонной будки.
- Работает?
- Вроде. - Старик беспомощно развел руками, как будто просил ему объяснить, почему все так устроено в этом мире: если дали прибавку к пенсии значит, цены вырастут; если в поликлинике бесплатный рецепт выписали, тогда - крышка: либо будет понос, либо сердце остановится. - Слышно плохо.
- Странно, - пожала плечами Марина. - Только что починили.
- А, - махнул рукой старик, - ну их... Однажды Бог посмотрит на мир и скажет: «А ну вас» - и махнет рукой. И тогда мир содрогнется. Тогда люди поймут.
«Хороший старик, - подумала Марина. - Очень хороший старик. Красивый. На деда похож».
Она уже давно не вспоминала деда, но теперь ей казалось, все это время он был с ней. Наверное, он и сейчас смотрит на нее с высоты - и плачет.
«Почему они не понимают? - сказала Марина. Почему? Если бы ты знал, дед, если бы только ты мог знать...»
- Але! Юля?
В трубке раздалось невнятное мычание.
- Ты ешь?
- Нет. Кто это?
- Это я! Слышишь?
- Марина? Ты где?
- На остановке.
- А?
- На остановке!
- Я сейчас приду.
- Нет, не надо. Лучше на площади.
- Что?
- У метро! На площади!
- Лошади? ..
Старик оказался прав: слышно было неважно.
И все-таки это телефон: пускай плохо - но слышно- Можно позвонить Юле, и если она услышит, то придет. А она услышит. Обязательно услышит.
- Я тут уже полчаса сижу, - сказала Марина.
- Извини, папа просил хлеба купить.
- Ты уже знаешь?
- Знаю, отец сказал.
Какое-то время они молчали. Юля грустно наблюдала за толстой женщиной с сумками и ребенком: она страшно ругалась, потому что не знала, куда деть сумки, а потом не знала, куда деть ребенка. Он путался у нее под ногами и плакал. Она поставила сумки, всплеснула руками и сказала:
- У других - дети как дети! А ты - наказание какое-то!
Ребенок заплакал еще громче. Он тер кулаками зареванные глаза и повторял: «Ма-а-ма... ма-ма-а... »
- Странная она, - сказала Юля, - он же тоже человек.
- Ма-а-а-а-а-ма, - не унимался ребенок.
И вдруг замолчал, как будто понял: его услышали.
- А мама как? - спросила Юля.
- А ну их...
- Я понимаю. Давай сходим куда-нибудь? Может, в Парк культуры?
Марина молчала.
- Тогда просто пройдемся. Хочешь, в центр поедем, на Патриаршие пруды? Давай?
- Ма-ма-а! - снова заплакал ребенок. - Ма-аа-а-а-ма!
В метро было душно, и, когда они вышли на улицу, Марина впервые за эти несколько дней почувствовала облегчение.
У магазина «Наташа» стоял фотограф с обезьянкой: обезьянка доставала из его кармана орехи и отправляла в рот. Иногда она искоса поглядывала на прохожих, как будто говорила: «А ну вас» - и снова доставала из кармана орех. Один из прохожих остановился, чтобы посмотреть, как ловко она это делает: наверное, она не понимала, что в этом может быть интересного, и, чтобы его не видеть, отвернулась.
- Маша, - сказал фотограф, - это нетактично. Дети несли разноцветные шары и улыбались.
Казалось, если сейчас кто-нибудь бросит обертку на тротуар или скажет грубое слово, его немедленно закуют в цепи и бросят в темницу. Это был другой мир. И даже женщины тут были другие: красивые и беззаботные. «Какое хорошее место», - подумала Марина. И улыбнулась.
Юля сразу заметила в ней эту перемену. Глупо было радоваться, когда Марина так несчастна. Но теперь ничто не могло омрачить их радости, потому что трудно грустить, когда тебе четырнадцать и ты влюблен.
- Давай выпьем сока, - предложила Юля. Фонтан и кафе «Лира», фотограф и обезьянка все тут напоминало о Коле. И даже лица прохожих казались Юле знакомыми. Марина это знала и завидовала Юле. Она тоже хотела влюбиться, но у нее не выходило. Когда-то ей нравился Сережа из девятого, а потом Юра из одиннадцатого. Но это быстро прошло.
- Я тут одно кафе знаю, - сказала Юля, - мы там однажды с Лизой были: на углу, где почта.
- Кто откажется от стакана апельсинового сока в жаркий летний день?
Они сидели в недорогом кафе на углу Малой Бронной, пили сок и говорили о Коле. Марина хотела понять, как это бывает, что чувствуешь, когда любишь, - и не могла. Они сидели под красным зонтиком, заслонявшим от жаркого солнца белый стол, на котором еще можно было различить разводы от кофе, который когда-то разлила Лиза, а также, глубокие порезы, похожие на шрамы, и невидимые следы чьих-то прикосновений. Сколько людей успело побывать в этом маленьком кафе, сколько судеб тут переплелось - просто странно.
Однажды, устроившись за одним из этих столиков, Вера увидела, как Лиза переходит дорогу, и окликнула ее (она едва вспомнила ее имя). С тех пор Лиза полюбила это кафе и однажды пришла сюда с Юлей. И тогда они тоже говорили о Коле. Коля знал это кафе раньше: как-то он был тут с Коленым.
Пройдет месяц, а может, год, и Марина придет сюда снова. Она придет не одна. Почему нет? И тогда он скажет: «Я тебя люблю». И начнется еще одна история.
- Странный тип, - сказала Марина. - Где-то я его видела.
- Кто? - не поняла Юля.
- За тобой.
Юля обернулась.
- Ты его знаешь, - сказала она, - это Витамин.
- Витамин, - вспомнила Марина. - Именно!
Ночью, когда папа ввязался в драку, он тоже был там, на площади. Это он был в косой куртке.
- Что ему тут надо?
- Ничего не надо, - удивилась Юля. - Просто шел мимо - и зашел.
Марина допила сок и встала: - Пойдем?
- На пруды?
- На пруды.
Витамин посмотрел на часы и тоже встал. Его круглая голова и плоское лицо - все это действительно напоминало таблетку, - наверное, поэтому он получил это смешное прозвище. К круглой голове самым нелепым образом было наспех приделано долговязое туловище. Его румяное гладкое лицо украшала застенчивая улыбка. Если бы Марина была писателем, она бы сказала о нем так: луноликий и солнцеподобный Витамин. И добавила: злой и гадкий. Но скажи она кому-то, никто бы не поверил, что этот расплывшийся в добродушной улыбке блондин, этот голубоглазый ангел может ударить человека.
- Пора, - сказал Витамин.
Только теперь Марина заметила, что он был с приятелем, - наверное, он отходил, а потом вернулся. Марина никогда его не видела. На вид им обоим было лет по шестнадцать.
«А он ничего, - подумала Марина и спохватилась: - Кто - ничего? Этот монстр? Какое нелепое прозвище - Витамин».
- Марина, ты забыла кошелек.
Уже смеркалось, когда девочки вышли из метро.
По дороге домой они снова говорили о Коле. Теперь Марине казалось, она вспомнила, что значит - любить, потому что она много раз была влюблена, просто это быстро проходило.
- А по-настоящему, - сказала Марина, - только один раз.
- Это когда?
- Давно.
- Я его знаю? - спросила Юля.
- Нет.
- А почему я никогда об этом не слышала?
- Не знаю почему. Сначала я боялась, что ты будешь смеяться, а потом я об этом забыла. - А почему я должна смеяться?
- Потому что он намного старше.
- Намного - это как?
- Десять, двадцать... На тридцать лет.
- И что в этом смешного? - спросила Юля.
- Наверное, ничего.
Юрий Петрович был директором НИИ, где работал Евгений Николаевич, но это не мешало их дружбе. В детстве они жили в одном дворе, и их родители тоже дружили. Петрович - так называл его папа. Это была старая дружба, проверенная временем, выдержанная, как хорошее вино.
Когда Марина была маленькой, Петрович приходил к ним каждую субботу, и всякий раз она ждала этого дня, как ждут дня рождения или Нового года. «Дядя Юра пришел!» - кричала Марина и бежала в коридор, чтобы встретить его первой. Когда ей было десять лет, Петровича назначили директором - и Марина им гордилась. Три года назад Петрович женился и теперь приходил реже. Его жена, тетя Люся, Марине сразу не понравилась.
Тетя Люся, пышная брюнетка, пахнущая французскими духами и громкая, как сто барабанов, работала в художественном салоне и много говорила о картинах. Марина любила картины, но от этих разговоров у нее болела голова и она хотела спать.
С годами Марина стала замечать, что с появлением в их доме Петровича она вдруг теряется и страшно глупеет. Наверное, в его глазах она выглядела смешной - так ей казалось. Когда он приходил, ей хотелось умереть - только бы он не видел, какая она дура. Что касается Петровича, его сердце переполняла нежность: своих детей у него не было, и его привязанность к Марине, которую он знал с первых дней ее жизни, доходила до страсти. Он целовал ее при встрече, дарил ей подарки и обращался с ней, как с маленькой, то есть любил. Но как раз это было хуже всего. «Я уже не ребенок, - хотела сказать она. - Я тебя люблю!» Но вместо этого она говорила: «3драсти, дядя Юра. Как дела, дядя Юра?» И улыбалась. И краснела.
- А сейчас? - спросила Юля.
- Что сейчас?
- Сейчас ты его любишь?
- Не знаю, - сказала Марина и, подумав, добавила: - Иногда.
- Это как?
- Когда вижу - люблю. И потом еще три дня люблю. И еще неделю. Но это быстро проходит. А лотом снова вижу - и снова люблю.
- А говорила...
- Теперь это все равно.
- Почему?
- Я же говорю: это папин друг.
- Разве вы не будете встречаться?
- С папой? Наверное, будем.
- Ну вот, придешь к нему - и увидитесь.
- Приду куда? - спросила Марина. - К Кошке домой?
- Да, неприятно, - согласилась Юля.
Они вошли в подъезд и вместе поднялись на второй этаж. Марина вызвала лифт.
- Даже не могу себе представить, - грустно сказала она, - приду домой, а его там нет.
У нее был потерянный и несчастный вид. Марина развела руками, как тот старик у телефонной будки, и тихо сказала:
- Нет.
Юля молчала. Она не могла ей помочь. Никак.
- Нет папы, - сказала Марина.
И заплакала.