Глава 28
Карлотта
Массимо, сам того не ведая, одним своим присутствием вливал в меня живительную энергию. Его прикосновения, словно теплое одеяло, создавали вокруг меня ауру уюта и безмятежности.
— Нас же могут увидеть, — произнес Массимо с ироничной усмешкой, еще крепче прижимая меня к себе.
Несмотря на остаточную физическую боль в груди, взгляд на его лицо, на глубину его глаз, помогал мне забыть о неприятных ощущениях. Я не смогла сдержать робкую улыбку, чувствуя, как краска смущения заливает мои щеки.
— Тогда лучше повтори поцелуй, — прошептала я, нежно касаясь сначала его подбородка, а затем и губ, тронутых легкой усмешкой.
— Вас уже заметили, — раздался голос, заставивший нас одновременно обернуться. Я расслабилась, увидев Николо, который вел за руку Карлу. Она хоть и бросала на него сердитые взгляды, но крепко держала его руку. — Ты пропустила много интересного, Лотти.
Массимо нахмурился, выражая недовольство тем, что нас прервали, но не отстранился. Я тоже не пошевелилась. Николо мой друг, и я уверена, что он сохранит увиденное в тайне. Я не могла сказать того же о Карле, но она не производила впечатления человека, склонного к сплетням.
— Неужели? — усмехнулась я, не отрывая взгляда от их сцепленных рук.
Карла резко вырвала свою руку, ударив Николо в плечо. Он драматично вскрикнул, но это выглядело наигранно.
— Нежнее, красавица. Будь со мной нежной.
Она ткнула его пальцем в грудь.
— Заткнись, — пробормотала Карла, направляясь к дому. — Мне нужно выпить. И много.
Николо расхохотался, его глаза искрились весельем, даже когда она вошла внутрь.
— Ты счастлив?
— Ещё как, — ответил Николо и с такой расслабленностью последовал за Карлой в дом.
— У тебя интересные друзья, — с легким сарказмом проговорил Массимо и облокотился о перила, но все же оставил свои руки на мне, медленно проводя ими от моих плеч до локтей и обратно.
— Мне они нравятся. Каждый по-своему.
Его бровь приподнялась, и он вопросительно посмотрел на меня.
Мы оба словно забыли о продолжающейся в доме вечеринке, о многочисленных гостях. Нам обоим было комфортно здесь, просто стоять рядом и разговаривать.
— И чем же они тебе нравятся?
— Рассказать про всех? — с сомнением спросила я, удивляясь его любопытству.
— Да, — пожал он плечами, одну из рук опустил на мое запястье и начал медленно поглаживать кожу кончиками пальцев. Это вызывало легкую и приятную дрожь. — Я окружал себя только семьей и теми, кто тесно связан с ней. Например, твоя семья и Скудери. Другие мне не важны. Из друзей у меня только ты. Мне просто не понятно, как ты поняла, что тебе с ними комфортно, и ты начала считать их своими друзьями.
Я задумалась над его словами, произнесенными с такой же задумчивостью. Передо мной возник тот день: поездка с Рори в светлый и уютный дом Сесилии.
— Сайлас всегда был немногословен. Он держался ближе к Авроре, словно искал в ней опору. Сначала я даже подумала, что он влюблен в нее, — я тихонько рассмеялась. — Но потом я поняла, что она дарит ему какое-то особое спокойствие, понимание без слов. На самом деле, они очень похожи, не внешне, конечно, а в увлечениях, в складе характера. Когда нас представили друг другу, я чувствовала себя неловко, но он просто сел рядом, такой же молчаливый, как и я. И мне стало легче от этого, — я снова улыбнулась, вспоминая тот момент. Я заметила, как Массимо нежно смотрит на меня и кивнул, призывая продолжать. — Киллиан... он просто фонтан энергии! Шумный, оживленный, всегда готов к разговору. Он сразу же обрушил на меня лавину вопросов обо всем на свете. И когда я отвечала, он слушал с неподдельным вниманием. Ему действительно было интересно. Я могла рассказывать ему о виолончели, о тонкостях игры, а он, даже не разбираясь в этом, слушал, а потом спрашивал о том, что ему было непонятно. Николо был чем-то средним между Сайласом и Киллианом. Иногда молчаливый, иногда разговорчивый. И в те дни, когда мне не хотелось говорить, он каким-то образом чувствовал это. В другие дни он с удовольствием поддерживал любую беседу. Но самое интересное, что он мог дать дельный совет или высказать интересное мнение по самым разным вопросам.
— Знаешь, в детстве я немного злился из-за твоей дружбы с ними, — вдруг признался Массимо. — Невио без конца твердил, чтобы я что-то предпринял, иначе они тебя у меня заберут.
Я поджала губы, стараясь сдержать очередную улыбку, хотя лицо уже ныло от нее, но скрыть радость все равно не получилось. Прикоснувшись ладонями к его щекам, я подалась вперед, наслаждаясь близостью.
— Меня никто и никогда не смог бы у тебя отнять. Никогда.
Массимо обхватил мою талию руками, притягивая к себе. Его горячее дыхание опалило кожу, вызвав дрожь.
— Это хорошо, мой дорогой призрак, — прошептал он, и наши губы едва коснулись друг друга, пробуждая обжигающую жажду поцелуя. — Потому что меня у тебя тоже никто и никогда не отнимет.
Его пальцы зарылись в мои волосы, нежно перебирая пряди. Я обожала, когда он так делал. Но еще больше я любила, когда Массимо целовал меня, как он наконец-то и сделал.
Наши губы слились в порыве нежности, столь ощутимом в каждом движении. Поцелуй изменился. Первые, робкие и нежные, сменились требовательными, страстными, долгими. Не хотелось, чтобы это заканчивалось. Это вызывало зависимость.
От его прикосновений к спине, от того, как его ладони скользили по ней, я затрепетала. Внизу живота разлилось тепло, разгораясь все сильнее и обжигая каждую клеточку тела волнами блаженства.
Я отстранилась, тяжело дыша, и прижалась лбом к его лбу, пытаясь восстановить дыхание. Сердце колотилось в груди, словно птица, жаждущая вырваться на свободу. Массимо молча придерживал меня, позволяя прийти в себя. Звуки вечеринки, доносившиеся из дома, казались далекими и приглушенными, словно доносящимися сквозь толщу воды.
Постепенно дыхание выровнялось, и я смогла оторваться от него, бросив мимолетный взгляд на его лицо. В глазах Массимо плясали искорки, губы тронула легкая улыбка. Он был прекрасен. Его темные волосы слегка растрепались, а щеки покрылись легким румянцем.
Неожиданно в голове всплыла мысль: а что, если бы мы не были знакомы? Какой была бы моя жизнь? Вряд ли такой же яркой и наполненной.
Я взяла его руку в свою и крепко сжала. Он ответил тем же, переплетая наши пальцы. Стоять рядом с ним, чувствовать его тепло, было самым лучшим лекарством.
— Как насчет свидания?
— Свидания? — переспросила я, словно не веря своим ушам.
— У нас их не было целую вечность, — твердо произнес Массимо, и в его голосе прозвучало неприкрытое недовольство. — У меня нет ни малейшего желания оставаться здесь и дальше. А у тебя?
— Определенно согласна на свидание.
Едва успев произнести эти слова, я почувствовала, как он потянул меня за собой в обход дома, словно желая избежать лишних взглядов. Меня охватил смех от его стремительности, от его нетерпения, и от того, как сильно мне это нравилось.
Этот день был соткан из чистейшего восторга, и я отчаянно не хотела, чтобы он подходил к концу.
Подойдя к передней части дома, мы невольно замерли. Сайлас помогал Фабиано уложить Аврору в машину.
Неясная тревога начала прорастать внутри, но все же она была приглушена знанием, что рядом ее отец. Забота, с которой оба мужчины обращались с ней, была очевидна. Через некоторое время машина Фабиано Скудери отъехала, а Сайлас, как и мы, продолжал провожать ее взглядом, пока, наконец, не заметил нас, обернувшись.
— Что с Авророй? — поспешно спросила я, чувствуя, как беспокойство сжимает сердце.
Сайлас нахмурился, отвел взгляд и провел пальцами по своим темным волосам.
— Перебрала с выпивкой, — пробормотал он, не сводя глаз с чего-то в стороне.
Массимо внимательно наблюдал за ним, прищурившись, а затем тоже перевел взгляд в ту сторону, нахмурившись.
Что могло вызвать такую реакцию?
И когда я последовала за их взглядом, то замерла, увидев Дарио Ди Лауро, стоявшего у входа в дом. Его волосы были слегка растрепаны, а в руке он держал бутылку.
Почему-то мне показалось, что между ним и Авророй что-то произошло. И почему он вообще здесь? Но затем пришло осознание: здесь была его сестра, следовательно, и Дарио тоже мог быть здесь по этой причине.
— Что-то произошло? — быстро выпалила я, ощущая на себе изучающий взгляд Массимо, но желание спросить пересилило.
Дарио здесь, в городе. И я понятия не имела, как Аврора восприняла его возвращение, как отреагировала, говорила ли с ним вообще. Сейчас она с Невио, который не подозревает о той связи, что когда-то возникла между ней и Дарио в прошлом. И сомневаюсь, что Аврора намерена делиться этим секретом.
Причин тому множество, и вражда между этими двумя парнями — лишь вершина айсберга.
Сайлас, не отрывая взгляда от Ди Лауро, произнес с неизменной ледяной отстраненностью в голосе:
— Нет, не стоит беспокоиться.
Эта уверенность в его словах, словно лезвие, рассекла мою тревогу, оставив лишь легкое покалывание сомнения. Но я поверила ему. Если Сайлас говорит, что все в порядке, значит, так оно и есть. Он никогда не станет утаивать правду, особенно если дело касается Авроры.
Массимо крепче сжал мою руку, словно чувствуя мое смятение.
Я посмотрела на Дарио, который все еще стоял у входа в дом, и почувствовала, как волна сочувствия накрывает меня.
Что он сейчас чувствует? Каково ему видеть Аврору с другим, если он их видел сегодня? Его возвращение в город не предвещало ничего хорошего, и я боялась, что это может нарушить хрупкое равновесие.
— Вы уходите? — Сайлас сменил тему, и я утвердительно кивнула. Его взгляд на мгновение задержался на наших с Массимо переплетенных руках, но он промолчал. — Это к лучшему. Я скажу Киллиану, чтобы здесь все сворачивали.
— Кажется, ему совсем не до вечеринки, — улыбнулась я.
Сайлас шумно вздохнул, махнул нам на прощание и направился к дому, минуя застывшего на месте Дарио.
Массимо перевел взгляд на Ди Лауро, затем снова посмотрел на меня. От его пристального взгляда я невольно занервничала, но он все же повел меня к машине и открыл передо мной дверцу.
Машина плавно тронулась с места, унося нас прочь от дома, от вечеринки. Я украдкой взглянула на Массимо. Он всегда был таким – сдержанным снаружи.
Мы ехали в тишине, нарушаемой лишь тихим шелестом шин по асфальту. Эта тишина не была гнетущей, она была комфортной и успокаивающей. Я чувствовала себя в безопасности рядом с Массимо, словно в коконе. Он был моим оазисом в этом бушующем мире.
И мои глаза вспыхивают, словно звезды, а из груди рвется тихий, завороженный вздох, когда мы подъезжаем к месту, пылающему мириадами огней.
Парк аттракционов. Тот самый. Сколько же времени прошло...
Толпы людей, то входя, то выходя, озаряют лицами смех, держа в руках облака сладкой ваты. Машина плавно останавливается, и я, не в силах сдержать волнение, ищу глаза Массимо.
— Готова повеситься? — усмехается он, ласково касаясь моей щеки. Я прижимаюсь к его руке, чувствуя, как волна трепетной любви захлестывает меня с головой.
— Да, готова, — шепчу я, но тут же, притворно нахмурившись, добавляю: — Только не на тех жутких горках.
— Я могу попробовать тебя уговорить.
— Даже не надейся. Ни за что, — смеюсь я, выскальзывая из машины, слыша его мягкий, легкий смешок. — Место, пропитанное яркими воспоминаниями...
И это чистая правда. Первый наш визит сюда был наполнен таким искренним счастьем, такой нежностью и светом, что он навсегда врезался в память, как драгоценный момент.
Казалось, мы воссоздали те моменты, когда были здесь прежде. В нас жило то же самое настроение. Все та же неугомонная беготня от аттракциона к аттракциону, и даже к тем самым горкам, что так пугали меня, но его крепкая рука, сжимающая мою ладонь, успокаивала, как и тогда.
Я ощущала себя по-настоящему живой. Тревога отступила, растворившись в этих счастливых минутах. И даже боль в груди, что порой накрывала меня, казалась незначительной.
Я чувствовала себя обычной девушкой на свидании.
Веселье искрилось в смехе, переплеталось с его рассказами о прочитанных книгах и щедрыми рекомендациями. И вот, поддавшись моим робким взглядам на сахарную вату и не удержавшись от подшучивания, Массимо отправился за ней, с особым усердием прося сделать ее лавандового цвета. Но, к сожалению, нужного красителя не нашлось, и вату сделали фиолетовой. Его скривившееся от недовольства лицо вызвало у меня долгий, искренний смех, пока я наслаждалась заветной сахарной ватой.
— Сахарная вата восхитительна, — проговорила я, блаженно прикрыв глаза и ощущая сладость во рту. — Но я бы все отдала даже за один кусочек торта. Любого. С любой начинкой, любой формы.
Массимо усмехнулся, когда я опустилась на лавочку, продолжая жадно уплетать вату.
— Надеюсь, у Николо и Карлы всё будет хорошо, — пробормотала я, сглатывая кусочек в горле и замечая, как дрогнула его бровь. — Ник признался, что она ему небезразлична.
— Они были вместе, — в недоумение отрезал Массимо, массируя шею. — Тебя это волнует?
— Конечно. Я хочу, чтобы он был счастлив.
— А как же Аврора?
— Что насчет неё? — нахмурилась я, отрывая ещё один кусочек ваты. — Ты хочешь обсудить, что Аврора и Невио... вместе?
— Или возвращение Ди Лауро?
Уголки моих губ дрогнули в улыбки.
— Киллиан вне себя от счастья, что Арианна вернулась.
— А Аврора рада возвращению Дарио? — в его вопросе была скрытая насмешка и посмотрела на него сразу же. Мне не нравится интонация. — Это с ним она была в прошлом?
Рука замерла. Пальцы, словно скованные льдом, застыли у самых губ, удерживая тающий кусочек сахарной ваты.
Его взгляд, немигающий и пронзительный, обжег меня до глубины души. Массимо безмолвно взял у меня кусочек лакомства, положил его в рот, и в этот миг я заметила едва уловимую ухмылку, скользнувшую по его губам. Она выдавала его – он заметил мою растерянность, мое внезапное оцепенение.
— До того, как я привез ее к тебе и после того, как Аврора побыла с Невио, она попросила немного времени на прогулку. Она бродила по центру, а я ждал в машине, но мое терпение иссякло, — с усмешкой произнес Массимо, отламывая еще один кусочек моей ваты. Я нахмурилась. — Я увидел их. Дарио и Аврору. Они разговаривали. Но эти их взгляды, особенно его... Они были полны недосказанности, будоражили мое воображение. И сегодня он не отрывал от нее взгляда. Ревность прям чувствовалась вокруг Дарио, когда он видел Аврору рядом с Невио. И если вспоминать прошлое, то многое дает это понять. Ну, так что это он?
Моя рука, дрожащая, протянулась к нему, предлагая остатки сладкой ваты.
— Забирай. Это плата за молчание, — прошептала я, чувствуя всю нелепость сказанного, и зажмурилась. — Мы не будем говорить об этом. Никогда. И я ничего не знаю... ничего не видела.
В ответ я услышала лишь его тихий смешок.
— Значит, Дарио... — слышу его голос и вдруг, внезапно, ощущаю что-то невесомое на губах.
Распахиваю глаза и вижу: его пальцы держат облачко сахарной ваты и Массимо, чуть склонившись, приоткрывает мои губы, предлагая этот сладкий дар. Я откусываю, и сладость тает на языке.
— Невио ждут испытания. Сначала Грета, теперь Аврора...
— Ты не скажешь ему?
— Не думаю, что это необходимо, — серьезно отвечает Массимо, и снова протягивает мне сахарную вату. — Ведь у них все кончено, верно?
— Да, — выдыхаю я с поспешностью, почти отчаянно. — До отъезда Дарио в Лос-Анджелес. У них все закончилось.
— Это хорошо, — твердо и удовлетворенно произносит он. — Тебе скоро лекарство принимать нужно.
Я застыла, словно олененок, пойманный в свете фар, всем телом ощущая, как натянулись струны нервов.
— У меня сейчас новый курс. Откуда ты знаешь мое новое расписание?
Массимо пожал плечами и отвел взгляд в сторону, на группу людей, покупающих конфеты и снеки.
— Написал твоему брату. В машине.
Я закашлялась, ком сахарной ваты застрял в горле, словно колючий комок обиды. Глаза расширились от внезапного осознания, и я судорожно схватила его за плечо, заставляя вновь встретиться взглядом.
— Что... что ты наделал?
— Спросил у Диего, в какое время тебе теперь нужно принимать лекарства, — ответил Массимо с абсолютным спокойствием. — И он ответил.
— И больше ничего... ничего не писал? — прошептала я, чувствуя, как к кончикам пальцев подкрадывается онемение.
— Нет. Это ведь не первый раз, когда я спрашиваю, знаешь ли. Я и раньше спрашивал у Диего, и Клаудии. Они спокойны, зная, что в твоем окружении есть люди, которые знают, когда тебе нужно напомнить о лекарствах.
Мои губы дрогнули, приоткрываясь в тихом изумлении.
Почему я никогда не думала об этом? Почему эта простая истина ускользала от меня? Массимо ведь всегда напоминал мне о лекарствах... и раньше я принимала это как должное, не задумываясь, откуда он знает время.
Эти его поступки... Боже мой. Как можно быть настолько внимательным, настолько чутким?
— А что... — он вдруг затих, нахмурившись, словно сомневаясь в чем-то. — не должен был?
— Я... я люблю тебя, — вырвалось у меня, как крик души, и я не смогла, да и не захотела сдержать это признание. Оно жгло изнутри, требуя выхода.
И мы оцепенели, оглушенные моим откровением, словно время вокруг нас остановилось, оставив лишь нас двоих.
Его глаза расширились от неожиданности, в них промелькнула тень смятения, а затем – нежность, такая глубокая и всепоглощающая, что у меня перехватило дыхание. Он смотрел на меня так, словно я была самым драгоценным сокровищем в его жизни.
Я почувствовала, как слезы подступают к глазам, как ком в горле мешает дышать. Вся моя любовь к нему, все мои чувства, копившиеся годами, вырвались наружу, словно прорвав плотину. И я поняла, что больше не могу, не хочу скрывать их.
Он медленно поднял руку, осторожно коснулся моей щеки, вытирая слезу, скатившуюся по ней. Его прикосновение было таким ласковым, таким нежным, что мое сердце забилось еще быстрее. Я прижалась к его руке, чувствуя тепло его кожи.
Забыв обо всем вокруг, я потянулась к нему, чувствуя, как дрожат мои губы. И он ответил на мой порыв, притянув меня к себе и требовательно поцеловав. Это был поцелуй, который исцелял, который дарил уверенность.
— Сладко, — прошептал Массимо в мои губы, и улыбка расцвела на моем лице.
То, что он не ответил тем же не тревожило меня.
Я чувствовала это кожей, каждой клеточкой души: Массимо говорил не словами, а действиями. В словах, конечно, он всегда был хорош, но истина крылась в его поступках, в той трепетной заботе, которой Массимо окутывал дорогих ему людей. Эта забота была его языком, его самым искренним признанием в любви и преданности, звучавшим громче любых слов.
— Сейчас куплю тебе воды, чтобы запила лекарство, хорошо? — произнес он с заботой, столь ощутимой, что она, казалось, касалась кожи.
Его пальцы скользили по моей щеке, и я кивнула, наслаждаясь этим бережным прикосновением. Массимо задержался еще на мгновение, прежде чем, наконец, оторваться и направиться к одному из прилавков в противоположной стороне парка.
Мои пальцы достают из сумки баночку с таблетками, и взгляд надолго задержался на этих маленьких белых кружках. Необходимость их приема отзывалась колющей болью в груди. Они не исцеляли меня, лишь приглушали боль, взамен отнимая силы, оставляя ощущение вымотанности.
Белые таблетки, словно коварные союзники, продлевали жизнь, но в то же время лишали ее красок, делая меня бесцветной тенью. Принимая их, я переставала чувствовать мир во всей его полноте, ощущая себя выжатой до последней капли.
И все же, здесь и сейчас, я чувствовала себя счастливой, даже с этой ноющей болью в груди.
Глаза скользнули в поисках Массимо, который стоял у прилавка и что-то говорил продавцу.
Я понимала, что моя идея ужасна, и причин тому множество. Но я устала от этих таблеток, от этого лекарства. Дрожащими руками я сорвала крышку с баночки и, вскочив на ноги, направилась к мусорному ведру, стоявшему рядом с лавочкой.
Застыв в нерешительности, я все же сделала это. Таблетка за таблеткой, они падали в металлическую утробу ведра, вместе с остатками сладкой ваты на палочке.
И когда упала последняя, я поспешила к ближайшему киоску со сладостями. Мой взгляд метался между разноцветными упаковками, пытаясь найти что-то похожее на те белые таблетки. Я купила самую маленькую пачку маленьких белых конфет с фруктовыми вкусами, хотя чувствовала, что это лишь химия, и, быстро вернувшись на скамейку, села, заметив, что Массимо идет обратно.
Глупая.
Глупая, Карлотта.
Что же ты натворила?
Слегка отвернувшись, я пересыпала немного в баночку и поспешно спрятала упаковку конфет в сумку.
— Вот, держи, — я выдавила из себя улыбку, ощущая гнетущее чувство вины за содеянное, и приняла протянутую бутылку воды. — Я видел будку для фотографий. Может сделаем парочку?
Внезапно Массимо взглянул на баночку, внимательно изучая ее.
— Конечно. С радостью, — пробормотала я еле слышно и, достав одну белую конфету из баночки, быстро положила ее в рот, запивая водой.
Меня охватило отвращение к самой себе.
Зачем?
Зачем ты это сделала, Карлотта?
***
Стыд, словно липкая тень, не отпускал меня, когда я вошла в дом. Напротив, в лучах семейного тепла он разрастался, отравляя каждый мой вдох. Мама, с ее лучезарной улыбкой, поднялась с дивана. Во взгляде ее плескалась такая нежность, что чувство вины болезненным уколом пронзило мое сердце.
— Как провела время, дорогая? — спросила она, обнимая меня за плечи с материнской лаской, от которой мне стало еще горше.
— Хорошо, мам, — прошептала я, крепче прижимаясь к ней в ответ, ощущая на себе взгляды Диего и Тони, словно сверлящие мою совесть. — Массимо подвез меня.
Брат закатил глаза, и тихий, но отчетливый вздох сорвался с его губ, и он пробормотал: «Почему сестры так одержимы этими Фальконе?». Тони тихонько посмеялся, шутливо похлопав его по плечу, но я не обратила на это внимания.
— Мы хотели сказать тебе после того, как ты отдохнешь... — начала мама, бросив взгляд в сторону Диего и нежно взяла меня за руки.
— Врач рекомендовал повторную сдачу анализов, — продолжил он, и, заметив, как я поникла, поспешил добавить: — Это не означает ничего страшного. Просто он хочет проследить за реакцией твоего организма на курс лекарств.
Лекарства.
Нет. Нет. Нет.
Ты такая глупая.
— Когда нужно начинать?
— Завтра, милая, — бодро ответила Тони, одарив меня ободряющей улыбкой. — Нужно убедиться, что инфекция отступила. Уверена, все будет хорошо.
Голова моя кивает машинально, и я освобождаюсь от маминых рук, отступая на шаг. Прошептав пожелание спокойной ночи, спешу наверх, в свою комнату, ощущая внутри лишь звенящую пустоту.
Больница. Анализы. Лекарства. Инфекции. Болезнь.
И так – непрестанно. Замкнутый круг, не имеющий ни начала, ни конца.
Пальцы судорожно впиваются в волосы, сжимая пряди до жгучей боли в коже головы, но даже это не способно отвлечь от мыслей, от всего того, что со мной происходит.
В лихорадочной спешке извлекаю из сумки эту бесполезную баночку и присоединяю к остальным, теснящимся на прикроватной тумбочке.
Все они – воплощение бессмысленности. И совершенно неважно, что именно внутри. Бессмысленно, так бессмысленно.
— Карлотта, — доносится голос после тихого стука, и в дверном проеме возникает силуэт Диего, его лицо тронуто беспокойством. Он несмело входит в мою комнату. — Мы можем поговорить?
— О чем? — слова слетают с губ, окрашенные язвительностью, фальшивые.
Брат, кажется, не замечает моей интонации.
— О чем угодно, — Диего пожимает плечами и прислоняется спиной к двери. Его взгляд мимолетно касается выстроившихся на столе баночек с лекарствами, но тут же возвращается ко мне. — Я хочу видеть тебя счастливой. Здоровой. И готов сделать все, чтобы это произошло.
— А вам не надоело? — тихо вырывается у меня.
— Что ты сказала?
— Ничего, — произношу я с горечью, опуская веки.
— Думаю, нам стоит возобновить твои сеансы с психологом. Я понимаю, что сейчас тебе тяжело...
В ответ из груди вырывается смех, неудержимый, истеричный. Усталый смех, которому я не в силах положить конец. Голова запрокидывается назад, и я продолжаю смеяться, чувствуя, как физическая боль нарастает, а всепоглощающая пустота окутывает меня с новой силой.
И вот, краски меркнут. То счастье, что я ощущала, исчезает без следа. Все вокруг сереет. Теряет смысл.
— И чем он сможет мне помочь?
— Лотти...
Чувствую осторожное прикосновение к плечу. Диего бережно поворачивает меня к себе. В его зеленых глазах – лишь встревоженность.
— Я говорила тебе, Диего, что устала, — прошептала я, ладонями укрывая лицо, словно ища защиты, и отстраняясь от его прикосновений. — Анализы всегда показывают о каких-либо отклонениях. Всегда. И, к сожалению, редко, когда эти показатели вселяют надежду. Я измучена. Измучена этой борьбой, которую диктует мне мое же сердце.
— Карлотта, прошу тебя...
— Пообещай мне кое-что, — перебила я его, голос дрожал отчаянием. — Очевидно, к чему все идет, Диего. Просто вы откладывали это.
— О чём ты говоришь? — тихо спросил он, и я заметила едва уловимую дрожь в его теле.
— Пересадка сердца. Инфекции стали слишком частыми, а вы продолжаете купировать их медикаментами, избегая повторной трансплантации, — прошептала я, крепко сжимая его руки, стремясь донести до него всю суть. — Я устала, Диего. Если когда-нибудь скажут, что необходима пересадка, пообещай мне, что вы откажетесь. Умоляю.
Диего отшатнулся, словно я нанесла ему пощечину. Слова застряли у него в горле, не находя выхода. Он смотрел на меня с такой болью, что мне стало стыдно за свою просьбу.
Но усталость, накопившаяся за годы борьбы, была сильнее.
— Не говори так, Лотти. Мы сделаем все возможное, чтобы ты жила, — наконец произнес он, его голос был полон отчаяния. — Пересадка — это шанс. Нельзя отказываться от шанса.
Я покачала головой, чувствуя, как слезы подступают к глазам.
— Это не шанс, Диего. Мне уже делали пересадку. Это лишь отсрочка. Я знаю, что произойдет потом. Очередная инфекция, очередные лекарства, очередная борьба. Я больше не могу. Я хочу покоя.
Диего обнял меня, прижал к себе так крепко, словно боялся потерять. Я уткнулась лицом в его плечо и заплакала, давая волю всем своим страхам и отчаянию. Он гладил мои волосы, шептал слова утешения, но я знала, что он не понимает.
— Я не смогу пообещать тебе это, — слышу его дрожащий голос, пронзающий меня острой болью. — Я не могу. Прости, я не могу.
Пальцы мои судорожно впиваются в ткань его одежды, словно ища опору.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь моими всхлипами. Я чувствовала, как Диего дрожит всем телом. Его отказ был предсказуем, но от этого не становилось легче. Он любил меня слишком сильно, чтобы отпустить, даже если это было бы самым милосердным решением.
Я подняла голову и посмотрела ему в глаза. В них плескалось такое отчаяние, такая неподдельная боль, что мое сердце сжалось. Он был готов на все, лишь бы я жила, но он не понимал, что я уже давно не живу, а существую, словно сломанная кукла, которую безуспешно пытаются починить.
— Пожалуйста, Диего, — прошептала я, — Пойми меня. Я люблю вас всех, но я не могу больше.
— А как же мама? — прошипел Диего, отстраняясь, словно от огня, и отступая назад. — Джемма? Тони? Я? Другие, кто любит тебя до безумия? Неужели ты думаешь, нам безразлично видеть, как ты медленно угасаешь? Мы из кожи вон лезем, чтобы подарить тебе хоть каплю нормальной жизни, чтобы ты могла дышать свободно, как обычный подросток. Черт возьми, я даже терплю, как вы с Массимо Фальконе искритесь, стоит вам оказаться рядом. Хотя меня выворачивает от этого. Я молчу. Потому что знаю, что он тебе дорог. А я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Просто счастлива. И да, — усмехнулся он с едкостью. — А как же Массимо? Ты хоть кому-нибудь говорила об этих своих... мрачных мыслях? Или только мне?
Мои губы обратились в тонкую, дрожащую нить. Дом, казалось, вздрогнул от его слов, эхом отозвавшись в моей душе.
— Этого не будет, слышишь меня? — прорычал Диего, и в каждом слове клокотала лишь ярость, обжигая меня словно кипяток. Злоба исказила его лицо, словно маска. — Я люблю тебя, Карлотта, — сказал он, прежде чем выйти из комнаты. — Но я не могу обещать тебе то, что ты просишь.
Он ушел, оставив меня одну в комнате, наполненной тишиной и отчаянием. Я опустилась на кровать и заплакала, чувствуя, как мир вокруг меня рушится.
Лишь коснувшись подушки, я проваливаюсь в зыбкую, тревожную дрему. Слёзы, как неуправляемый поток, продолжают омывать лицо, и внутри меня бушует настоящий хаос. Словно в тумане, чувствую, как кто-то входит в комнату, гасит свет и невесомо касается моих волос поцелуем. Но даже этот жест не приносит облегчения. Я лишь глубже зарываюсь в подушку, и тело сотрясают беззвучные рыдания.
Проснулась я от ощущения чьего-то пристального взгляда. Полумрак комнаты не позволял разглядеть деталей, но я отчетливо чувствовала присутствие постороннего. Сердце бешено заколотилось, в ушах зазвенело.
Медленно повернув голову, я увидела Массимо, сидящего на краешке моей кровати. В его глазах читалась сильная буря. Ни одной эмоции нельзя было понять
— Как ты здесь оказался? — прошептала я, ощущая, как к горлу подступает тошнота.
— Как всегда. Окно, — отстранено ответил он, не отрывая от меня взгляда.
Что-то было не так. В нем была какая-то пугающая червоточина. От него веяло не просто холодом – ледяным отчуждением, пронизывающим до самых костей.
— Что случилось, Массимо? — спросила я, стараясь сохранять спокойствие, хотя дрожь в голосе выдавала мой страх.
Он не отвечал, продолжая сверлить меня взглядом, в котором, казалось, плескалась целая вселенная тьмы. В комнате повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь моим учащенным дыханием.
Я попыталась сесть, но он жестом остановил меня. Его лицо оставалось непроницаемым, словно маска, скрывающая истинные чувства. В полумраке его черты казались еще более резкими и угловатыми, а взгляд – пугающе нечеловеческим.
— На Грету напали, — наконец произнес он, и его голос прозвучал хрипло и глухо, будто доносился издалека.
Мое лицо невольно вытянулось, губы беззвучно приоткрылись в немом изумлении, но разум, словно парализованный, не находил слов.
От него исходил резкий, металлический запах, смутно знакомый, но отталкивающий, и сознание отчаянно сопротивлялось попыткам сопоставить этот запах. Массимо застыл, словно ледяная статуя, потревоженная в своем вечном безмолвии.
Волна ужаса окатила меня с головой.
— Что значит «напали»? — прошептала я, чувствуя, как внутри все сжимается от нехорошего предчувствия. — С ней все в порядке?
Массимо медленно мотнул головой, не сводя с меня взгляда.
— Не совсем, — выдохнул он. Комната поплыла перед глазами, и я едва успела схватиться за край кровати, чтобы не упасть. — Солдаты Фамильи. Ранили её в живот и колено. Их уже допрашивают.
Пытают. Их пытают.
Запах усилился, и внезапно меня осенило. Кровь. Это запах крови. От Массимо пахло кровью. И тут я увидела ее. Крошечную красную капельку на его щеке, почти незаметную в полумраке. Мой взгляд метнулся к его рукам. Под ногтями залегла темная, засохшая кровь.
Эти руки никогда не внушали мне страха. Никогда.
Его голова склонилась набок, и он внимательно изучил мое лицо, затем провел пальцами под моими глазами.
— Опухшие, — пробормотал он, и Массимо приблизился ко мне. — Ты плакала. Почему?
Сейчас это кажется несущественным.
— Я хочу обнять тебя, — мои руки потянулись к нему, и я прижалась, стремясь поддержать.
И хотя я осознаю, что такой человек, как Массимо, способен выдержать любые испытания, я все равно испытываю потребность разделить с ним все, что его тяготит.
Я ужасно глупа.
Отвратительно глупа.
Что я вообще делаю?