Глава 23
Карлотта
Телефон безжалостно трезвонил, вибрацией вырывая из омута школьных записей, но я отчаянно цеплялась за исписанные листы. Глаза горели от напряжения, поздняя ночь окутала комнату, а пальцы, словно потерявшие покой, отбивали нервную дробь.
Не было сил смотреть в светящийся экран, не было желания вставать, думать о чем-либо, кроме учебы. Даже к виолончели не хотелось прикоснуться.
В голове, словно заезженная пластинка, крутились обрывки разговора мамы и Диего после больницы, который я подслушала. Я изо всех сил пыталась отгородиться от них, но слова настойчиво возвращались, оставляя после себя лишь выжигающую пустоту.
— Диего, что же нам делать? — в голосе мамы звенела такая всепоглощающая, разъедающая душу боль, что казалось, она сейчас сломается. — Что же делать?
— То, что сказал врач, мама, — Диего взъерошил и без того растрепанные волосы. Тони, встревоженная, метала взглядом между ними. — Ничего не изменилось. Это лечится.
— А как насчет его слов о...
— Не надо, — брат оборвал ее, словно отрубил, и тут же устало потер лицо. — Это не значит, что Карлотта не сможет иметь детей. «Повременить» — это всего лишь значит, что сейчас не самое подходящее время.
Тони тяжело вздохнула и безвольно опустилась на диван.
— Я говорила с врачом наедине, Диего. Из-за порока сердца беременность в любое время, неважно когда, может быть сопряжена с осложнениями...
— Что ты хочешь, чтобы я сказал, мама? Сейчас для меня главное — вылечить то, что показал анализ. Это моя единственная задача. Я не хочу думать о том, что моя младшая сестра не сможет...
— Но это важно, и ты это знаешь, — голос мамы, несмотря на дрожь, звучал твердо. — Никто не должен об этом знать. Люди будут говорить.
— Мне все равно. И Карлотте должно быть плевать на то, что говорят эти ничтожные люди.
Диего посмотрел на свою жену, обычно поддерживающую его в любом споре. Но Тони лишь натянула грустную, ободряющую улыбку.
— Милый, Карлотта — это не ты. Обсуждения будут ранит ее, это ударит по ней, — она взяла его за руку, притягивая ближе. — Ты прав, мы должны сосредоточиться на лечении. Но никто не должен знать, что сказал врач вам сегодня. Лотти это не пойдет на пользу.
Я заперлась в комнате и не выходила, отгородившись от мира стеной молчания. Они приходили по очереди, задавали бессмысленные вопросы или просто смотрели на меня с тревогой.
После слов врача передо мной захлопнулась дверь в светлое будущее, оставив меня в темном, сыром коридоре, полном гнетущей безысходности. Пустота, такая густая и ощутимая, заполнила меня до краев. Казалось, все утратило смысл. А когда смысла нет, я распадаюсь на части.
Я смотрела на эти исписанные листы, и если раньше слова отпечатывались в памяти, обретали смысл, то теперь это был лишь бессвязный набор символов.
Рождение детей для женщин в нашем мире казалось единственной целью, единственным оправданием существования. Это делало девушек полноценными, значимыми для мужчин.
Сейчас мое будущее словно растворилось в воздухе. Как и все мои возможности. И даже это воспаление уже не казалось чем-то, о чем стоит переживать. Какой смысл переживать? Мне прописали еще миллион препаратов, которые одновременно и лечат, и разрушают меня изнутри.
Телефон вновь замигал, словно издеваясь. И мне не нужно было смотреть, кто именно разрывает меня сообщениями и звонками. Массимо делал это на протяжении нескольких часов, с тех пор, как я ушла от него.
Будущее с ним... Что я могла ему дать? Если единственное, что у меня было, теперь отнято. Надеюсь, не навсегда.
Тихий стук в дверь не был неожиданным, я знала, что в какой-то момент кто-то из семьи снова придет ко мне. И увидев Диего, который сразу же посмотрел на меня с болью в глазах, я не удивилась. Он мялся на пороге, словно не зная, куда себя деть, словно сам был растерян и сломлен этой новостью.
— Уже поздно, Лотти, — такой мягкий тон, словно Диего разговаривал с раненным зверьком, боясь спугнуть. — Я не буду спрашивать, в порядке ли ты, понятно, что нет. Мы можем поговорить обо всем, ты же знаешь это?
— Я в порядке, — прошептала я, судорожно перелистывая страницы тетради.
О чем я только что читала? Все выветрилось из памяти, как будто и не было.
— Прекрати говорить эти слова, — тихие, почти неслышные шаги выдавали его приближение. Каждый шаг отдавался болезненным эхом в моей голове.
Не прикасайся ко мне.
Пожалуйста, не прикасайся ко мне.
— Поговорим?
— Это всего лишь воспаление... пустяки.
— Но врач говорил и кое-что другое.
Последние о чем я хочу говорить, старший брат.
— Новость не из приятных, конечно. Людей с врожденным пороком сердца всегда предупреждают о беременности и ее рисках. Но я справлюсь.
Глаза перебегают с строчки на строчку. Здесь совершенно ничего важного.
— Не замыкайся в себе. Мы рядом, прямо здесь.
— Знаю, — прошептала я и закрываю тетрадь, откладывая ее от себя подальше. — Ты прав, уже поздно.
Диего тяжело вздохнул за моей спиной, уловив в моих словах мольбу об уходе. Он отступил, все так же тихо и осторожно, но не сдался:
— Завтра я поеду за препаратами. Может, поедем вместе? Зайдем в кафе... или просто погуляем?
— Не хочу, — выпалила я, зажмурившись, когда телефон снова завибрировал, словно напоминая о неотвратимости. — Прости, я не хочу.
Я так устала.
Очень устала.
Всё так бессмысленно. Почему всё так бессмысленно?
— Карлотта...
— Я устала, — еле слышно проговорила, поворачиваясь к нему.
Диего, наверное, замечает, как мои глаза наполняются слезами. Он быстро подходит и садится рядом, кладет руки мне на плечи, словно боясь, что я упаду в бездну.
— Я очень устала, Диего.
Брат качает головой и смотрит на меня с ожиданием. Кажется, он хочет, чтобы я передумала. Он понимает, что за словами скрывается не просто усталость от тяжёлого дня. Это усталость от всего, что было с детства.
— Всё будет хорошо, Лотти. Обещаю тебе.
Произносит с намеком на уверенность, но почему-то я не верю ни единому его слову.
Сколько раз я слышала такие слова?
С самого детства, бесчисленное количество раз. Они утратили всякий смысл, превратились в пустой звук, в бессмысленную мантру.
Брат ждет моего согласия. И я киваю.
Диего мгновенно улыбается с явным облегчением. Ему и так нелегко, как и маме. Я смотрела на дверь, пока за ней не стихли его шаги, а потом мой взгляд упал на виолончель, подарок Массимо, самый дорогой, что у меня есть.
И глаза защипало еще сильнее.
Играть сейчас? Нет, это точно не поможет выплеснуть всё, что накопилось внутри. А что тут выплескивать? Пустоту невозможно выразить, ее можно только чувствовать.
Мои руки сорвали простынь с кровати, я встала и, шатаясь, подошла к виолончели, тут же накрывая ее простыней, пряча от глаз.
Зрение словно двоилось, а затем затуманилось, всё поплыло перед глазами. Белые пятна плясали перед глазами, всё на секунду стало белым-белым. Дрожащий вздох сорвался с моих губ, я схватилась за стену, чтобы не упасть.
В груди всё неприятно скрутило. Еле передвигая ноги, я дотянулась до прикроватной тумбочки и схватила бутылку воды.
Кровь прилила к лицу, и тело обожгло жаром, пока я жадно пила прохладную воду. Белая пелена постепенно рассеялась, зрение восстановилось, и я медленно осела на кровать, продолжая пить воду, которая приносила хоть какое-то облегчение. В груди покалывало, но боль угасала, пока не исчезла совсем.
Поставив пустую бутылку на тумбочку, я завалилась на бок, накрывшись одеялом с головой, хотя раньше никогда так не любила. Мне просто хотелось тепла.
И чтобы всё это закончилось.
Тело подрагивает и я устраиваюсь поудобнее, вжимаясь в подушку, словно ища защиты. Мир за окном меркнет, растворяясь в темноте за сомкнутыми веками. Лишь бы не видеть, лишь бы не чувствовать.
Я знала... Знала, что он придет. После сегодняшнего дня это было неизбежно, как восход солнца после самой темной ночи.
Массимо никогда не довольствуется полумерами, обрывками фраз. Ему нужно докопаться до самой сути, распутать каждый узелок, проанализировать, разложить по полочкам. Это его натура.
Раньше его жажда знаний, его стремление проникнуть в самую суть вещей меня восхищали. С Массимо всегда можно было найти ответ, получить совет. Но сейчас я молю, чтобы он не узнал всего, что сказал мне сегодня врач. Пусть знает половину. Другая половина обнажит меня, сделает беззащитной.
Лежать тихо, с закрытыми глазами, не шелохнувшись... Никогда еще это не было такой пыткой. Раньше его крадущиеся шаги, едва слышные в ночной тишине, вызывали трепет, предвкушение. Сейчас же в груди поселился ледяной комок страха.
Не перед ним.
А перед его вопросами, перед его пронзительным взглядом, который, словно рентген, проникает в самые потаенные уголки души, вытаскивая на свет все секреты, все мои страхи.
Его горячие пальцы легко касаются моей холодной щеки, выводя меня из полусна. Я изо всех сил пытаюсь не шелохнуться. Даже с закрытыми глазами я ощущаю его пристальный взгляд, пронизывающий и обжигающий мою душу.
Массимо резко отстраняется, и во мне вспыхивает почти физическое желание вскочить, закричать, удержать его. Я хочу, чтобы он не останавливался, чтобы остался. Но другая часть меня, та, что взяла верх, продолжает лежать неподвижно, притворяясь спящей.
Шорохи. Едва уловимые звуки в комнате. Они не беспокоят меня. Массимо — человек, рядом с которым я всегда ощущаю себя в безопасности.
Запах. Волнующий, притягательный аромат. Сладкий и манящий.
Щелчок закрывшегося окна, и я вздрагиваю, распахивая глаза.
Ушел.
Губы дрожат от нахлынувшей волны грусти, которая с каждой секундой становится все сильнее, все невыносимее. Одна в комнате. Как я и хотела?
Простыня больше не прикрывает виолончель, а лежит у моих ног. Я даже не почувствовала, как Массимо положил ее.
Взгляд падает на цветы. Гортензии. Невероятной красоты, словно сотканные из лунного света и утренней дымки. Лавандовые облака с легкими тенями более темных лепестков. Букет, вызывающий тихую, щемящую тоску. И аромат умиротворяющий и обволакивающий.
Записка. Она лежит рядом с цветами, и я хватаюсь за нее, как утопающий за соломинку. Судорожно, не думая ни о чем, я впиваюсь взглядом в каждое слово, жадно впитывая смысл, повторяя про себя.
«Не хочешь говорить, хорошо, мой дорогой призрак. Можешь молчать. Мы можем просто помолчать. Но только вместе, рядом друг с другом, как тебе? Мне нравится так. Сидеть в разных местах, отдельно — это не то, что я хочу. Мне нужно видеть твои глаза, Карлотта».
Эти слова пронзают меня, словно кинжал, вонзаясь прямо в сердце.
И окончательно добивает меня маленькая коробочка на прикроватной тумбочке — ассорти из тортов, собранных из разных кусочков, с разными вкусами, чтобы хоть чем-то угодить моему израненному сердцу.
— Почему ты так хорошо меня знаешь? — бормочу я, нарушая тишину.
Эта ночь, казалось, выпила из меня все силы, оставив лишь оболочку.
Утро встретило меня свинцовой тяжестью, несмотря на долгий, мучительный сон. Привычные, полные тревоги взгляды родных за столом скользили по мне, не находя отклика. Еда казалась безвкусной, чужой.
Проглотив таблетку, словно ком в горле, я поспешила встать, и Диего тут же поднялся следом.
— Зачем ты встал? Сайлас и Аврора скоро будут, не нужно меня отвозить, — произнесла я, чувствуя, как их взгляды прожигают спину.
— Они приедут? — брат удивленно вскинул бровь. — Я думал, Невио и Массимо вас отвезут.
— Сайлас в городе, хочется провести с ним время, — слова сорвались с губ, стараясь казаться непринужденными.
В коридоре я судорожно принялась перебирать вещи в сумке, лишь бы не встречаться с его взглядом. Бесполезное копание — единственное, что могло хоть как-то отвлечь.
Соберись, Карлотта, прошу тебя.
— Дорогая, может, устроим сегодня день шопинга? — услышала я встревоженный голос мамы, полный отчаянной надежды.
— Или день спа? — подхватила Тони, ее голос дрожал от невысказанной тревоги.
Как же они стараются...
Тяжелый вздох вырвался из груди, словно крик, застрявший внутри. Натянув подобие улыбки, я повернулась к ним.
— Всё в порядке, правда. Не нужно так волноваться, — проговорила я, стараясь смотреть каждому в глаза. — И мне ничего не хочется. Просто много учебы.
В школе было спокойнее. Никто не докучал вопросами или пристальными взглядами. Я полностью погрузилась в учебу и подготовку к экзаменам, что немного отвлекало меня от проблем.
Даже тайная покупка вредных снеков в автомате и их поедание в тихом уголке приносили мне удовольствие.
Аврора и Сайлас весь день держались вместе, что тоже помогало мне. Они не задавали лишних вопросов. А моя подруга сейчас занята своими проблемами, и я не хочу говорить мои грустные новости.
Массимо: Я заберу тебя из школы.
Уведомление от его сообщения вспыхнуло мгновенно, словно молния, пронзающая тишину. И я застыла, не зная, что ответить.
Как же мне хотелось... Боже, как сильно я хотела его видеть. Но эта вязкая неуверенность, эта всепоглощающая грусть, что клубилась внутри, словно густой туман, затмевала меня саму. Она сковывала меня цепями, не позволяя сделать шаг навстречу.
Карлотта: Мама и Тони хотят устроить сегодня что-то вроде девичника. Прости.
Какая жалкая ложь.
Но Массимо далеко, и осознание этого, как ни странно, немного все облегчало. Я такая трусиха, бегу от собственных чувств, прячусь в тени своих страхов.
Ученики покидали школу после уроков. Некоторые направлялись на поле, чтобы поддержать баскетбольную команду.
Там, наверно, тренировался Сайлас. Николо не было в городе, а Киллиан не пришел, решив провести день с отцом, который впервые за долгое время оставил работу. Карла, к моему удивлению, была на месте, но выглядела мрачной.
Я шла по тропинке к полю. Солнечные лучи мягко грели лицо.
Почему у меня все так сложно?
Перерывы спокойствия, а потом снова будто падение в пропасть.
— Мне и не нужна дружба вовсе, — слышу я громкий голос Джоанны. — Зачем мне связываться с девушкой, которая только наполовину итальянка и у которой бабка была наркоманкой-шлюхой, а дед жалким должником? Может, ты пойдешь по их стопам? Хотя это я ещё твою отцовскую линию не начала перебирать.
Кровь отлила от лица, когда каждое ее слово, словно отравленный кинжал, вонзилось в Аврору. Они стояли друг напротив друга, испепеляя взглядами, прожигая души. Ноги сами понесли меня к ним, и даже хриплое дыхание не могло остановить, особенно когда рука Авроры взметнулась, словно молния, и обрушилась на лицо Джоанны.
Я врезалась в остолбеневших учеников, замерших в оцепенении, наблюдая за разгорающейся бурей.
Крик Джоанны разорвал тишину, но оборвался так же внезапно, как и начался, когда Аврора, с яростью, вцепилась ей в шею.
Этот взгляд... Я помнила его. Тот леденящий душу холод, та же расчетливая жестокость, что я увидела в ее глазах. Это был тот же взгляд.
Не слыша, что шепчет Аврора, я нутром чувствовала, что ничего хорошего она не говорит. Но больше всего меня пугало то, как крепко она держала Джоанну, которая задыхалась, судорожно хватая воздух, отчаянно пытаясь вырваться из железной хватки.
Подбежав, я бросилась на Аврору, силой разжимая ее пальцы, вцепившись в ее руки, моля ее не совершать непоправимое.
— Аврора, отпусти ее.
Дыхание рвалось из груди.
Ее взгляд оставался непроницаемым. И меня пронзило беспокойство, когда я увидела ее жуткую, зловещую улыбку, адресованную Джоанне, на чьей шее уже алели багровые полосы, а на нежной коже проступили маленькие, кровоточащие ранки в форме полумесяца.
— Ты за это заплатишь. Я тебя уничтожу, — прохрипела Джоанна, метая злобные взгляды в мою подругу.
— Давай-ка посмотрим, как ты это сделаешь.
Я ненавижу насилие. Но я не позволю никому оскорблять Аврору. Никому.
Джоанна посмотрела на меня, ищущую защиты, поддержки, пока я удерживала Аврору, но встретила лишь мой суровый, предостерегающий взгляд.
— Советую тебе уйти отсюда, Джоанна. Боюсь, я не смогу долго сдерживать Аврору, да и, если быть честной, у меня нет особого желания это делать.
Они умели ранить друг друга словами, но никогда прежде словесная перепалка не достигала такой ожесточённости. Ненависть, клубящаяся между ними, была почти осязаема, словно отравленный воздух.
Я ничего не видела вокруг, взгляд прикован лишь к Авроре. К моей лучшей подруге, почти сестре, той, что спасла нас тогда.
Эта её сторона не пугала меня, но внезапность её появления всегда настораживала. Особенно то, как Аврора её скрывала. Она оглядывалась, но взгляд был словно затуманен, пелена рассеялась лишь после нескольких морганий. Кто-то подошёл, но это не имело значения, сейчас важна лишь она. Под ногтями её запеклась кровь, и она поспешно спрятала руки за спину, словно не желая, чтобы я это заметила.
Это был тот самый взгляд.
— Что тут происходит?
Знакомый голос выпрямляет наши спины, но когда мы видим Массимо и Невио, медленно, но неумолимо надвигающихся на нас, обе замираем, словно в оцепенении. Их лица – воплощение мрачной решимости. Взгляд одного прожигает меня, другого – Аврору, словно они нарочно стремятся пригвоздить нас к месту, лишить малейшей возможности двинуться.
Мои губы дрожат в безмолвной попытке что-то сказать, но слова застревают в горле, особенно когда Массимо встает так близко, напротив меня, что выбивает весь воздух из легких.
Краем глаза вижу, как Невио передает ему браслет Авроры. Массимо прячет его в карман, а затем хватает мою руку, силясь увести меня прочь.
Нет. Нет. Нет.
Разговор наедине. Не сейчас. Эти глаза видят меня насквозь, обнажая мои самые сокровенные страхи.
— Массимо, нет! – произнесла я, свободной рукой отчаянно пытаясь отстранить его, но это такая слабая, жалкая попытка. — Я не оставлю Аврору.
Массимо тянет меня на себя, и мы сталкиваемся, уничтожая всякое расстояние между нами. Мою кожу пронзает дрожь, как от удара электрическим током, сильные волны мурашек пробегают по всему телу.
— Не пытайся отстраниться, мой дорогой призрак, — прошептал Массимо, склонившись ко мне так близко, что его дыхание опалило моё ухо. — Ты же не хочешь, чтобы все узнали о нас? Не волнуйся, я не расскажу никому о нашей взаимной одержимости друг другом, если ты просто пойдешь со мной.
Волна слабости окатила меня, тело обмякло, а в глазах застыл немой шок.
Его слова, особенно этот тон пропитанный собственничеством, властью, такой всепоглощающей силой — парализовали меня. Я, словно марионетка, безвольно последовала за ним, когда Массимо увел меня прочь от всех.
— Массимо...
Он повёл меня к парковке, словно не замечая, как заинтересованные взгляды обжигают мою кожу, заставляя съёживаться. Его пальцы на моей руке пылали яростным огнём, словно клеймо, выжигающее насквозь.
— Все смотрят.
— И что с того? — ледяной тон Массимо прорезал тишину, когда он резко повернулся ко мне.
Его глаза потемнели, став бездонными омутами, влекущими в свою пучину.
— Пусть смотрят. Пусть делают, что хотят, какая разница? — в голосе зазвучала такая неприкрытая сталь, что изумление вновь захлестнуло меня. — Я больше не намерен молчать. Скажи, что случилось вчера?
— Массимо...
Я попыталась высвободить руку, но его хватка оставалась непоколебимой.
— Скажи мне.
Его слова, пропитанные отчаянной необходимостью, обрушились на меня, лишая сил.
— Я...
Такая жалкая.
— Правду, Карлотта. Мне нужна вся правда, до последней капли.
— Мне...
В ушах зашумело, заглушая все звуки. Я закрыла глаза, опустила голову, но прикосновение его горячих рук к моим щекам заставило вздрогнуть.
И даже в голове, в самой глубине сознания, я услышала его слова: «Открой глаза, Карлотта. Мы же смотрим друг на друга, всегда, не забыла?»
Я не могла забыть.
Но и я не могла смотреть.
Волна захлестывает с такой стремительной силой, что кажется, тело вот-вот рассыплется под бременем обрушившихся чувств. Дрожь пронзает насквозь, в груди нестерпимая боль, словно сердце сжали в кулаке, не давая вздохнуть.
Глаза распахиваются, и взгляд тонет в его глазах. Вмиг весь воздух покидает легкие, когда я вижу, что бушует в его глубине.
Беспокойство — как зыбкий туман. Тревога — острыми иглами под кожей. Злость — глухая, сдерживаемая. И что-то еще... что-то сокрытое в самой бездне, потаенное, запретное, отчего по венам разливается обжигающий лед.
Эмоции. В его глазах настоящие эмоции.
— Просто скажи мне, — шепчет Массимо. — Это спасет меня от безумия, которое творится в моей голове.
Я даже себя спасти неспособна. Себя от боли, которая в моей голове, во всем теле.
— Карлотта, — произносит он твердо, и где-то вдалеке отзывается еще один голос, словно эхо, которое, наконец, возвращает меня в реальность, заставляя отстраниться.
Мое тело, словно оттолкнутое магнитом, шарахается от него, стремясь назад.
Глаза лихорадочно мечутся в поисках источника этого спасительного звука, и я вижу Диего, стоящего у своей машины с нахмуренным лицом. Не чувствуя под собой ног, я почти бегу к нему, ощущая, как слабость расползается по телу.
Тяжелый взгляд, прикованный к моей спине, кажется, прожигает насквозь, усиливая и без того мучительную боль.
— Что...
— Не хочу разговаривать, Диего, — бормочу я, усаживаясь на кожаное сиденье и с силой захлопывая дверь. — Я ничего не хочу.
И я взрываюсь. Не сдерживаюсь больше ни секунды.
***
Побег из дома... Одна. Тяжелее поступка я в жизни не совершала. До сих пор перед глазами стоит, как я, дрожа, спускалась по шершавому стволу дерева, покидая родное окно.
Опасно? Безумно.
Но это был взрыв эмоций, пусть и окрашенных в оттенки отчаяния. До самого вечера я пряталась в своей комнате, дверь — последний рубеж обороны. Но настойчивость членов семьи давила, каждый словно поклялся не оставлять меня в покое. Вот тогда я и заперлась. А потом сбежала.
Я знаю, это ужасно.
Вокруг ни единого знакомого лица, и это пугает до дрожи. Особенно здесь, в этом безумном вихре пьяных тел. Но в толпе мелькают ребята из школы... лица, без имен. Я с ними никогда не общалась.
Музыка обрушивается громом, сотрясая не только стены дома, но и мою душу. Мое скромное платье кажется жалким лоскутом на фоне вызывающих нарядов остальных девушек. И я радуюсь этой неприметности, этой возможности раствориться.
Я могла бы найти утешение у Авроры, но ее, наверняка, уже пленил Невио. Сайлас? Киллиан? Они тоже наверняка поглощены своим личным миром.
И вот я здесь. На вечеринке. Глупый, отчаянный бунт. Бессмысленный к тому же.
Пробираясь сквозь липкую толпу, я вдруг замерла, словно громом пораженная.
Прямо передо мной стояла Карла. Встретившись взглядами, она тоже застыла в изумлении, но удивление мгновенно сменилось настороженностью, и она злобно оглянулась, словно загнанный зверь.
Ее темные волосы, рассыпавшись по плечам, напоминали темную волну, а черный макияж лишь подчеркивал бездонную глубину карих глаз, которые прожигали меня насквозь, словно испепеляющий огонь.
— Черт, и вы все здесь? — прошипела она, и в ее голосе звучало отчаяние, граничащее с ненавистью.
Нахмурившись, я не понимала, что происходит. Вопрос застыл на губах.
— О чем ты говоришь?
— О том, что вся ваша шайка здесь! — прорычала Карла, сжимая кулаки так, что побелели костяшки, словно она готова была уничтожить все вокруг. — Передай Киллиану, пусть катится домой и играет в счастливую семью с папочкой сам. Я не вернусь сегодня туда.
— Эм-м... — я почувствовала, как волна жара окатила лицо под любопытными взглядами окружающих. — Здесь нет ни Киллиана, ни Сайласа, ни Авроры.
Ее глаза расширились от удивления, и словно по волшебству, с лица ветром сдуло всю злость и гнев, оставив лишь растерянность и боль.
— И Николо тоже...
— Я знаю, что его нет в городе, — перебила Карла меня и вдруг смутилась, но тут же взяла себя в руки и смерила меня взглядом с ног до головы. — Как интересно. Значит, ты здесь одна.
— И что с того?
Я уже отчаянно жалела о своем глупом порыве, о том, что пришла сюда.
Карла пожала плечами и отступила назад, словно желая отдалиться от меня. Несколько парней проводили ее похотливыми взглядами, но она, казалось, не замечала никого вокруг. Словно призрак, она растворилась в толпе, и я потеряла ее из виду, оставив позади лишь недоумение.
Это ошибка... Чудовищная ошибка.
О чем я вообще думала?
Но я уже здесь, в самом эпицентре чужого праздника. И я совершенно не представляю, как возвращаться обратно, потому что покорять дерево во второй раз у меня точно не хватит сил. Так что, возможно, провести здесь немного времени не такая уж и ужасная идея.
Настроение для танцев отсутствует напрочь, а вот мысль о поедании чего-нибудь вредного кажется весьма привлекательной. Мои руки хватают наугад одну из многочисленных упаковок со снеками, и я устремляюсь на задний двор, в надежде укрыться от оглушительной музыки, которая уже сводит меня с ума.
Здесь было гораздо меньше людей. Немного тише, что подарило мне хрупкое, обманчивое спокойствие.
— Прекрати, мать твою! — гремит яростный голос так громко, так внезапно, что я вздрагиваю всем телом. — Уйди, Джоанна. Просто уйди.
— Но Алессио...
Весь воздух выбивает из легких, когда я вижу их.
Алессио отстраняет ее от себя, почти отталкивая, и хватает бутылку с земли, жадно прикладываясь к горлышку. Его тело слегка шатается, а вид совершенно растрепанный и безумный.
— Я не вру тебе, Алессио. И ты сам это знаешь, — сурово произносит Джоанна, пытаясь к нему приблизиться.
Бутылка с силой летит на землю и разлетается на осколки, звенящая тишина взрывается испуганными криками, люди в панике бросаются в дом.
Но, кажется, вечеринка на этом не заканчивается.
— Не надо, — слышу я тихий, сломленный голос Алессио, когда подхожу к ним ближе. — Я не хочу это больше слышать, — его пальцы судорожно цепляются за пряди волос, сжимая их так сильно, словно он хочет причинить себе физическую боль.
Я оказываюсь рядом с ним так стремительно, что оба вздрагивают и смотрят на меня с нескрываемым изумлением. Мои руки перехватывают его, не давая причинить себе вред.
— У нас разговор, Карлотта, — Джоанна делает шаг к нему, но я встаю между ними непреодолимой стеной.
Алессио тяжело дышит, смотря на меня туманными, полными боли глазами.
— И он закончен, — твердо произношу я. — Я хочу поговорить со своим другом.
Джоанна презрительно хмыкает, качая головой. Злобный блеск в ее глазах бросается в глаза, но она все же отступает, оставляя нас наедине.
Его тело обрушилось на меня, и я инстинктивно обняла Алессио, спасая от неминуемого падения. Подхватив под руку, повела к ближайшему шезлонгу у бассейна. Он почти растекся по нему, словно вода, а потом потянулся за новой бутылкой с чем-то обжигающим. Алкоголь был повсюду — здесь и во всем доме.
Куда я вообще попала...
— Эй, — тихо позвала я, стараясь достучаться до него. — Не надо. Ты и так уже перебрал.
— Недостаточно. Мысли не дают покоя, — пробормотал он в ответ, отвинчивая крышку. — Ты здесь.
Уголки моих губ дрогнули в улыбке от того, как внезапно потеплел его тон.
— Да, я здесь.
— Карлотта Баззоли на вечеринке, одна. И ест всякую гадость, — на его пьяном лице расцвела широкая, дурашливая улыбка. — Нарушаешь правила?
— Похоже на то, — прошептала я, вздохнув и опускаясь рядом на свободное место. — Хочешь?
Мои пальцы ловко вскрыли упаковку, и я протянула ему.
— Закуска, конечно, так себе, но не могу же я позволить тебе одной бунтовать, — хихикнул Алессио, зачерпнул пригоршню и сразу же отправил в рот. — Что ты тут делаешь?
— А что тут делаешь ты?
— Напиваюсь, — небрежно махнул он рукой, и несколько капель полетели в стороны. — Ты выглядишь грустной.
— Ты тоже.
И мы обменялись какими-то жалкими, болезненными улыбками.
— Что у тебя случилось? — спросила я, с облегчением отмечая, что из дома больше никто не выходит.
Тишина... долгожданная тишина.
— Да всего намешано. Слишком много всего, — пробормотал Алессио, вяло пожав плечами и откинувшись на спинку шезлонга, устремив взгляд в небо. — Ты грустишь из-за вчерашнего? Из-за визита к врачу?
— Это так заметно?
— Да, — кивнул он и снова приложился к бутылке, но уже не так жадно. — Я, честно говоря, в шоке, что ты здесь. Почему ты не дома или с Авророй?
— Дома сейчас находиться невыносимо, а Аврора... наверное, с Невио, — в висках запульсировала боль, и я медленно потерла их пальцами.
— Это грустно, — тихо прошептал вдруг Алессио, не отрывая взгляда от темного, усыпанного звездами ночного неба. — Знаешь, я в последнее время много думаю. Слишком много. Обо всем. О прошлом. В детстве из нас троих я был ближе всех к Авроре, но отдалился, потому что пытался казаться крутым и бегал за Невио. Оттолкнул ее. И она перестала тянуться к нам.
Я замерла, пораженная его внезапной откровенностью. Молчала, боясь прервать его поток слов.
— Потом она познакомилась с Сайласом, Николо и Киллианом. Ты бы знала, как я их ненавидел. Потому что они стали ей ближе, потому что она постоянно была с ними. И уверен, что рассказывает она им все. Сейчас уже трудно их ненавидеть, потому что я давно убедился, что они неплохие и очень ею дорожат. Но все равно больно, что я потерял ту близость, ту дружбу, которая у нас была, и это только моя вина, — Алессио с горечью усмехнулся и сделал еще глоток. — У Невио есть Грета. У Массимо есть ты. У Авроры есть ее друзья. А у меня... черт, как это печально.
— С чего вдруг такие мысли, Алессио? — забираю из его дрожащих рук бутылку, отставляя её в сторону, и беру его ладонь в свою. — У тебя есть мы. Все мы.
Но он словно не слышит, взгляд его по-прежнему прикован к звёздам, далёким и холодным.
— Что сказал врач?
Вопрос обрушивается неожиданно, словно ледяной душ. Замираю, парализованная, но нахожу в себе силы ответить:
— У меня воспаление внутренней оболочки сердца, — выдыхаю с трудом, поднимая глаза к небесам, вторя его взгляду.
Звёзды кажутся невыносимо прекрасными, жестоко прекрасными.
— Это лечится, но сказали ещё кое-что, — запинаюсь, жадно глотая воздух, когда Алессио чуть сильнее сжимает мою руку, словно пытаясь передать мне частичку своей силы. — Беременность нежелательна пару лет. Я боюсь, что никогда не смогу иметь детей. Глупо, наверное, так думать. Мне всего восемнадцать, но это единственное, что делало меня... целой. Что не позволяло мне окончательно сломаться. А теперь я и вправду разбита.
И тут же накатывает странная волна облегчения, расслабления, словно я сбросила непосильную ношу.
Рассказать кому-то оказалось так необходимо.
— Это не глупо, — шепчет Алессио, и его голос звучит надломлено. — Речь идёт о твоём здоровье. Это не глупо. Но всё будет хорошо. Ты второй человек, который ассоциируется у меня со светом и добротой.
— А кто первый?
Алессио застывает, словно статуя, и резко отдёргивает руку, прикрывая глаза ладонью.
— Мама, — выдыхает он еле слышно, а потом вдруг взрывается истерическим смехом. — Такая добрая, что усыновила ребёнка.
— Что?
— Ты поделилась со мной секретом, я поделюсь своим, — его смех становится громче, надрывнее, и в нём отчётливо слышится боль, дикая, невыносимая боль. — Я им не сын... точнее, не по крови. Как оказалось. Джоанна твердила мне это уже какое-то время, и если раньше я не верил, то сейчас верю. Потому что это правда.
Моё тело пронзает дрожь, ледяная волна пробегает по всему телу.
— Её отец любит всё узнавать. И то, что он узнал, рассказал Джоанне. Голубоглазый ребёнок, который появился у Нино и Киары Фальконе так внезапно. Римо Фальконе, который затыкал рот каждому, кто начинал говорить об этом ребёнке. Ребёнок с непонятными шрамами на животе. Я нашёл медсестру, которая работала в больнице в те годы. Пара угроз и она всё подтвердила, — его смех постепенно стихает, словно выдыхается. — И чёрт, это было так очевидно. Светлые волосы. Голубые глаза. Не те черты лица. Шрамы, о которых я даже не спрашивал, откуда они. Нет фотографий моего рождения. Хотя у Массимо есть. Всё было на поверхности.
— Алессио...
Тянусь к нему, когда вижу, как его бьёт крупная дрожь, но он отстраняется, отворачивается, чтобы я не видела его лица, искажённого болью.
— Их сильная забота. Они так не беспокоятся о Массимо, — его голос становится невнятным, а глаза еще больше туманны. — Всё было на поверхности.
— Алессио, — повторяю я, но он не смотрит на меня, погруженный в свои мысли. — Посмотри на меня.
Мои пальцы тянутся к нему, поворачивая его лицо к себе.
— Кровь не главное. Фальконе — твоя семья, Нино и Киара — твои родители, Массимо — твой брат. То, что ты узнал, не способно этого изменить. Каждый из них любит тебя всем сердцем, предан тебе до последнего вздоха. Эта любовь нерушимая стена, Алессио.
— Иногда я чувствовал себя чужим среди них. И от этого одиночество сжимало мою душу ледяной хваткой, — прошептал Алессио, словно выдыхая боль, и поморщился, будто от физической раны.
— Ты не один.
Сердце сжималось в болезненном спазме, видя, как его сокрушила эта бездна отчаяния. Он казался потерянным, сломленным, блуждающим в темном лабиринте сомнений и боли. Каждое его колебание, каждая трещинка в его голосе отзывались во мне мучительным эхом.
Губы дрожали, безмолвно моля о возможности излить хоть каплю утешения, зажечь слабую искру надежды в этом кромешном мраке.
Его губы внезапно накрыли мои в порыве. Поцелуй заставил вздрогнуть и инстинктивно отстраниться, прижав ладонь к его груди.
Алессио смотрел на меня пьяными, полными боли и растерянности глазами. В каждом взмахе его ресниц читалось искреннее смятение.
— Черт... прости, — прошептал он, словно выдыхая вместе с воздухом тяжелое бремя раскаяния. Дрожащая рука скользнула по лицу, словно пытаясь стереть следы слабости. — Я не хотел... я не знаю, что на меня нашло.
Его сбивчивую, болезненную исповедь прервал тихий, зловещий смешок. Мы оба обернулись, встретившись с циничным взглядом Джоанны, застывшей недалеко с телефоном в руках и холодной усмешкой, играющей на ее губах.