Глава 21
Карлотта
Больничный запах. Он въедается в самую душу, проникает под кожу, оседает горьким привкусом на языке, даже если ты провела там всего лишь мимолетный час. Это не просто смесь, это какофония запахов, каждый из которых — безмолвный крик, шепот трагедии, невысказанная мольба.
В первую очередь, бьет в нос едкий запах дезинфекции. Резкий, химический, он словно пытается вытравить саму смерть, напоминая о бессильной борьбе с невидимыми врагами, о стерильной чистоте, за которой прячется отчаяние.
За ним — приторно-горький запах лекарств. Он просачивается повсюду, смешиваясь с остальными ароматами, создавая терпкий букет из антисептиков, мазей, таблеток, пропитанный спиртом и эфиром. В нем призрачная надежда на облегчение, на исцеление, но одновременно — неумолимое напоминание о боли и страданиях.
Это место, где отчаянно цепляются за жизнь, где надежда и отчаяние танцуют свой вечный трагический танец, где каждый вдох пропитан историей чьей-то сломленной судьбы.
Мои ноги дрожат, руки беспомощно мечутся, пытаясь найти опору, а взгляд прикован к врачу. Он наблюдает за мной уже долгие, мучительные годы. Может, он вынужден задерживаться на работе ради тех чеков, которые ему регулярно передает мой брат? Диего рядом, старается казаться спокойным. Хорошо, что он здесь, с мамой было бы невозможно.
Диего сидит невозмутимо, лицо его — застывшая маска, скрывающая бурю эмоций.
Мне не нравится, как у врача предательски истончаются губы. Как его взгляд становится холодным, оценивающим, проникая в суть моих анализов и обследований. Как постепенно, неотвратимо хмурятся его брови, предвещая бурю.
Это всегда предвещало беду.
— Мне бы хотелось разобраться во всем получше, — он выдавливает улыбку, пытаясь подбодрить, но фальшь режет, как стекло. — Следующая запись через пару дней. К тому моменту я подготовлю все данные. Карлотта, нужно немного набрать вес, чтобы все пришло в норму. У вас были отеки?
Брови мои невольно сдвигаются к переносице, я отрицательно качаю головой.
Врач улыбается, в его взгляде мелькает тень облегчения.
— Кашель?
— Нет.
— Одышка?
Диего, не дожидаясь моего ответа, выдыхает:
— Бывает. И в последнее время все чаще.
Одышка. Я старалась не замечать ее, списывала на духоту в городе, на бессонные ночи, на что угодно, лишь бы не признавать горькую правду: что-то беспощадно разрушает меня изнутри.
Врач переводит взгляд с меня на Диего, потом снова на меня. В его глазах — немой вопрос, и я понимаю, что он ждет моего подтверждения.
— Да, — произношу я едва слышно, словно признаюсь в страшном преступлении.
— Боли в грудной клетке?
— Да.
Тишина в кабинете становится почти осязаемой, давит, душит, лишает воздуха. Слышно лишь шуршание ручки по бумаге и мое сорванное, прерывистое дыхание. Чувствую, как ладони покрываются липким потом, а сердце отбивает безумный, панический ритм.
— Хорошо, — наконец говорит он, откладывая ручку. — Тогда до следующей встречи. Карлотта, постарайтесь больше отдыхать и следите за питанием.
Мы поднимаемся с кресел, как марионетки, повинуясь невидимым нитям. Брат кладет руку мне на плечо, пытаясь приободрить.
Выходим из кабинета, и на меня обрушивается призрачное облегчение. Словно я вынырнула из бездонной глубины, где нечем дышать. Но это лишь мимолетное затишье перед надвигающейся бурей.
— Поехали домой...
— К Джемме, — перебиваю я Диего, и тут же вспыхиваю от стыда. — Прости. Просто хочу к ней, может, останусь на ночь.
— Уверена?
Диего смотрит на меня так пронзительно, словно пытается увидеть мою обнаженную душу, прожечь дыру в моей лживой уверенности.
Я касаюсь пальцами крестика на шее, ищу спасения, хоть немного спокойствия.
Да, уверена.
Хотела побыть с сестрой и племянницей.
Возвращаться домой сейчас — значит быть загнанной вопросами мамы. Она знает, что я была на вечеринке с Авророй. Фабиано проболтался Диего вчера, а брат, с присущей ему «дипломатичностью», поделился с мамой.
Никаких упреков или разочарований, только бесконечные, удушающие своей тревогой вопросы. Что там было? Как ты себя чувствуешь? Все ли в порядке?
Мои глаза неотрывно следят за дверью кабинета, из которого мы только что вышли.
Мысль о том, что на следующей неделе мне придется вернуться сюда, чтобы услышать окончательный приговор, парализует меня ужасом. Я не хочу знать о ухудшении.
— Может, позвонить психологу? — рука Диего робко касается моего плеча, и я вздрагиваю от этого прикосновения.
— Его зовут мистер Лоренс, — шепчу я, выдавливая улыбку.
Как всегда, он забыл его имя. Или просто не хочет запоминать?
Диего закатывает глаза, но в уголках его губ мелькает слабая, едва заметная тень улыбки, тут же померкнувшая под тяжестью тревоги, вновь отразившейся в его взгляде.
— Ты давно с ним не разговаривала.
— Не было нужды.
— Ты уверена?
— Сейчас я занята своим физическим состоянием, а не душевным.
— Но прошлое по-прежнему держит тебя в плену, разве нет?
— С чего ты взял? — мой голос предательски дрожит, превращаясь в едва слышный шепот, и я отворачиваюсь, ускоряя шаг к выходу из этого места.
Громкий стук эхом проносится по коридору, заставляя меня подскочить от неожиданности.
Папка выскользнула из дрожащих рук медсестры, и она торопливо, смущенно собирает рассыпавшиеся листки, словно собирая осколки собственной неуклюжести.
— Из-за этого, — произносит Диего, нагоняя меня.
В его голосе – такая искренняя боль, такое беспокойство, что мое сердце сжимается от вины.
— Любой бы вздрогнул от внезапного шума.
— Вздрогнуть — это слишком слабое слово, чтобы описать твою реакцию. Тебя словно ударило током.
— Ты преувеличиваешь.
— Вчера всё же было хорошо? — Диего, словно почувствовав моё отчаянное стремление уйти от темы, резко сменил направление разговора. — Вы с Авророй выглядели странно.
Улыбка, наверное, вышла натянутой, как струна, готовая лопнуть от напряжения.
Странно? Да, пожалуй. Иначе и не скажешь.
Мы бежали с вечеринки, словно от кошмара. Сайлас привёз нас к моему дому, и мы вдвоем заперлись в моей комнате, словно в крепости. Аврора боялась, что Невио последует за нами, за ней.
То, что я увидела, как они целуются, потрясло меня. Особенно потому, что раньше даже намёков на такое не было. Или я просто многого не знала.
— Мы хорошо провели время с друзьями и просто устали, Диего, — прошептала я, силясь удержать улыбку на лице под его пронзительным взглядом. Каменела, чтобы не выдать ни единой эмоции.
— Слишком часто от тебя слышу эти «всё хорошо» и «всё в порядке», — вздох Диего прозвучал тяжело, словно он нёс на плечах всю мою боль.
И что я могла ему сказать? Все наши разговоры в последнее время кружили только вокруг меня, вокруг моего состояния, словно я — хрупкий сосуд, который нужно беречь от малейшего прикосновения.
Поэтому я просто замолчала, раздавленная усталостью и тревогой, которые сжимали меня в тиски со всех сторон.
***
Джулио и Давиде с азартом плескались в бассейне, превратив его в бушующее море. Каждая капля, летевшая в мою сторону, заставляла морщиться, но сквозь эту мимолетную досаду пробивался смех. Я прикрыла лицо ладонью, пытаясь укрыться, но сердце, вопреки всему, наполнялось теплом, глядя на их беззаботное веселье.
Внезапно солнечные лучи перестали ласкать мою кожу — Массимо заслонил меня от брызг, и я почувствовала тихую, благодарную волну нежности, затопившую душу. В этом простом жесте было столько заботы, что казалось, будто он укрывает меня не только от воды, но и от всех невзгод мира.
Его тень, прохладная и надежная, укрыла меня, и на мгновение я забыла о шуме и суете вокруг. Казалось, время замедлилось, оставив нас наедине в этом маленьком оазисе спокойствия. Я подняла глаза, встретившись с его взглядом, полным участия и невысказанной нежности. В глубине его глаз я увидела отражение себя — уставшей.
Этот момент единения был словно глоток свежего воздуха после долгого дня.
Массимо слегка улыбнулся, и эта улыбка растопила последние остатки усталости. Он протянул руку, помогая мне выбраться из бассейна, и я ощутила, как его прикосновение передает мне свою силу и уверенность.
— Значит, он не сказал ничего значимого, — задумчиво произнес Массимо, проводя меня к шезлонгу и бережно накинув на плечи полотенце.
Его пальцы блуждали по моему запястью, словно пытаясь уловить нить жизни, прощупывая каждый удар моего сердца.
— Но если результаты уже у него, почему он не сказал всё сегодня?
Легкая тень коснулась моего лица, когда я высвободила руку из его нежного плена, чтобы укутаться в мягкое полотенце.
— Кажется, пришли еще не все, — пробормотала я, опускаясь на шезлонг. Голос дрогнул. — Не хочу сейчас об этом. Просто не могу.
— Мне всё это не нравится.
Улыбка, которую я попыталась выдавить, была жалкой пародией на нормальность. Массимо заметил фальшь, его брови сошлись в складке, и он снова сжал мою руку.
Ему было все равно, что за нами наблюдают Алессио, Невио и младшие. Его тревога, глубокая и неподдельная, читалась на лице, выдавая его с головой.
— Тебе скоро принимать таблетки. Пойду подготовлю их на кухне, хорошо?
— Спасибо.
— Не благодари меня за это, — произнес Массимо, укутывая меня плотнее в полотенце и растирая мои руки, словно стремясь отогреть.
Пока он шел к дому, я смотрела на его сильную спину, на его уверенные шаги.
Пусть другие твердят о его бесчувственности, пусть и он сам твердит то же самое, но я знаю, что внутри него живет нечто большее. Эта забота, такая тихая, но ощутимая. Это стремление быть рядом, касаться, защищать. Целый год тревоги грызли меня, терзая вопросами о его поступках, о его действиях в Каморре.
Но я не могла от него отвернуться. Просто не умела. Массимо пустил корни в моем больном сердце, завладел им без остатка. Каким бы он ни был — холодным, жестоким, кровожадным — это уже не имело значения. Мое сердце принадлежало ему.
Полностью.
Мой взгляд блуждает от двери к Невио и Алессио, расслабленно раскинувшимся на шезлонгах по другую сторону бассейна. Их голоса сплетаются в непрерывный поток, то взрываясь смехом, то затихая в серьезном обсуждении. Эти эмоциональные качели — их обычное состояние, привычная смена масок.
Каждый раз, как я смотрю на Невио, меня пронзает леденящее душу сходство с его отцом. Словно тень отца пала на него, отпечатав каждый штрих внешности. Алессио — совсем другая история. Так не похож на Нино и Киару.
Светлые волосы, непривычные для темноволосых мужчин Фальконе, словно луч солнца в ночи. Голубые, с синеватым отливом, глаза — зеркало его души, отражающие непохожесть на остальных. Но характер у него точно схож с Савио. А Аврора утверждает, что в нем есть и частица Адамо Фальконе, которого я почти не знала.
Яркое солнце, безжалостно вонзаясь в глаза, заставило меня отвернуться. Краем сознания заметила, как Аврора, с мимолетной гримасой боли на лице, опустилась на соседний шезлонг.
Взгляд невольно скользнул к Невио. Его глаза следили за моей подругой. Он пил из стакана, медленно, почти ритуально, а на губах играла самодовольная, даже дерзкая усмешка.
С момента моего пребывания, когда Диего высадил меня у входа, Невио был необычно одержим. Сначала я думала, что это из-за собрания, где его отец, дяди и Фабиано обсуждали важные дела и не разрешили ему присоединиться.
Но причина была глубже. Его взгляд постоянно устремлялся в сторону ее дома, а вопросы об Авроре сыпались с его губ, как проклятия.
«Аврора придет?» или «она отправляла тебе сообщения?»
И когда я, не подозревая, ответила утвердительно, в его глазах вспыхнул гнев. Лишь позже, словно молния, меня пронзило понимание: Невио писал ей, а она игнорировала его.
— Он словно пожирает тебя взглядом, — проронила я, с усмешкой.
Его глаза, словно два бездонных омута, полные темной бури, были прикованы только к ней, не замечая ничего вокруг. В этом взгляде читалась такая глубина, такая всепоглощающая страсть, что становилось не по себе.
— Где твоя тень? — с легкой, но колкой усмешкой отозвалась Аврора.
— Ты про кого? — переспросила я, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Про Массимо, а про кого ещё?
Аврора, казалось, наслаждалась моим замешательством, её улыбка расцвела широко и открыто.
— Невио тоже становится твоей тенью.
После вчерашнего дня во мне появилась мысль, что Невио теперь будет неотступно следовать за ней, словно привязанный невидимой нитью.
Когда смысл моих слов дошёл до Авроры, её улыбка мгновенно угасла, словно её и не было вовсе. Осознание ударило по ней, как ледяной душ.
Ведь доказательство было прямо перед глазами.
— Рассказывай.
Слова сорвались с губ еле слышным шепотом, хотя внутри бушевал ураган. Правда — вот что мне было нужно, как воздух.
— Что именно?
— Как это «что именно»? — громче пробормотала я, нахмурившись. — Я не расспрашивала тебя ночью и утром, но теперь тебе не отвертеться. Твой первый поцелуй был вчера. Ты целовалась с Невио Фальконе. Как это произошло? На самом деле, я удивлена, что это вообще случилось.
Вся эта история была лишь отчаянной попыткой бегства, побега от собственных терзаний. От того, что грызло меня изнутри и о чём я боялась даже думать. Мне просто нужно было хоть что-то, что могло бы отвлечь.
И как же не хотелось признаваться Авроре, что её жизнь, её первый поцелуй сейчас для меня важнее всего на свете. Это было спасением, призрачной возможностью заглушить нарастающую тревогу.
Но Аврора не разделяла моего интереса. В её глазах плескалась отстранённость, словно она возвела вокруг себя неприступную стену. И это молчаливое жгло меня изнутри, порождая ещё больше мучительных вопросов.
— Вчерашний поцелуй не был моим первым.
Сначала я подумала, что мне послышалось, что шум из бассейна заглушил её слова. Джулио и Давиде по-прежнему яростно сражались в воде. Но нет, я точно слышала.
— Ты целовалась с Невио до этого?
— Не с Невио. С Дарио Ди Лауро. И это были не только поцелуи.
— Что? — крик, вырвавшийся из моего горла, эхом отозвался болью.
Все взгляды вокруг мгновенно обратились к нам. Но мне было всё равно.
Мои глаза расширились от удивления, а внутри разрастался ледяной ком шока, смешанного с тысячей вопросов, готовых обрушиться на неё, как лавина. Вопросов, на которые я отчаянно нуждалась в ответах.
Тайны.
У Авроры они тоже есть. Как и у меня. Об этом стоит помнить.
— Не может быть. Это правда?
— Да, — тяжело выдохнула Рори, не смотря на меня.
— Почему ты мне об этом не рассказала?
— Я знала, как ты к нему относишься, и как все относятся к нему. И то, что было между нами, не длилось долго. После его отъезда он продолжал писать, но я игнорировала его, и, возможно, Дарио сдался и перестал напоминать о себе. Возможно, это к лучшему.
Мое сердце колотилось, как птица в клетке. Дарио. Его имя всегда вызывало у меня смешанные чувства, но сейчас оно всплыло в совершенно неожиданном контексте.
Как это могло произойти?
Я чувствовала ее смущение. Она боялась моего осуждения. Но Аврора доверилась мне, открыла свою душу.
Настоящая дружба — это умение принимать человека со всеми его слабостями и недостатками. Мы обе были непростыми, со своими страхами и тайнами. Но в этом и заключалась наша сила — в принятии друг друга такими, какие мы есть, со всеми нашими трещинами и шрамами. Ведь настоящая дружба — это не только радость и смех, но и поддержка, понимание, безусловная любовь. Я была готова дать Авроре это и даже больше.
— Тебе нравилось то, что происходило между вами? — вопрос застал её врасплох, я видела это в её глазах. Моё искреннее любопытство, казалось, смутило её. — Ну что? Мне действительно интересно.
Мы улыбаемся друг другу.
У меня есть свои принципы, но я никогда не стану диктовать их Авроре. Она сама вольна выбирать свой путь. Я никогда не позволю себе осудить её, только поддержу, как бы ни сложились обстоятельства.
— Нравилось. Это было прекрасно. В первый раз не было больно, а потом тоже.
Реакция эти слова вызывает у меня рефлекторное желание откашляться, а мое сердцебиение учащается, отражая внутренние волнение.
— В первый раз? То есть это происходило несколько раз?
Аврора, по сути, подтвердила, что потеряла девственность с Дарио. У них была связь... Любовь? От этой мысли я откинулась на шезлонг, словно меня поразила молния. Оцепенение сковало меня, и я просто смотрела на неё, не в силах вымолвить ни слова.
— Ого! — выдохнула я, наконец придя в себя. — На самом деле, просто ого!
Мой шок, видимо, показался Авроре забавным, потому что она рассмеялась. Это было самой оглушительной новостью, которую она когда-либо мне рассказывала.
Я немного злилась на неё, что Аврора скрывала от меня это. И я злилась на себя, на свою слепоту. Как я могла быть настолько поглощена своими проблемами, что не заметила всего.
Но и я вела себя не лучше. Не рассказывала Авроре о том, что происходит между мной и Массимо. Не была готова делиться этим. Потому что, если расскажу, все станет серьезным и выйдет из-под контроля.
Мысль о том, что мать узнает о Массимо, вызывала панику. Ее строгий консерватизм не допустил бы подобного.
А Диего? Его реакция буря, шторм, способный сокрушить все вокруг. Джемма... ей я доверяла, но не хотела взваливать на ее плечи ношу тайны, которая могла бы разрушить ее отношения с братом и матерью.
Едва эти мысли пронеслись в голове, как он возник передо мной — Массимо, словно сотканный из грез. Выходит из дома, ослепительно прекрасный, с деревянным подносом, полным сочных фруктов и спелых ягод.
Массимо смотрит на меня своими тёмными глазами. Я отодвигаюсь, освобождая место на шезлонге. Он ставит поднос на маленький столик и садится, будто понимает меня без слов.
— О чём вы говорите? — его голос был бархатным шёпотом, от которого по коже побежали мурашки.
— Ни о чём, — ответили мы с Авророй в унисон.
Его взгляд стал суровым. Массимо ненавидел оставаться в неведении, особенно когда он не был в курсе какого-то разговора, в котором участвовала я.
Но я не могла рассказать ему о тайне Авроры. Это не мой секрет. Я не имела права его раскрывать.
Вкус спелых ягод и фруктов трепетал на языке, даря обманчивую, умиротворяющую сладость. Но внутри бушевал голод, жажда чего-то большего, чего-то обжигающе-сладкого, до сахарной истомы, что заполнило бы душу до краёв, утолив тоску.
— Я видела шоколадные пирожные на вашей кухне, — быстро сказала я, стараясь не бежать и скрыть внезапно вспыхнувшее отчаяние.
Когда я только приехала к ним, мое внимание сразу привлекло это обилие соблазнительных пирожных, обещавших мимолетное, но такое желанное утешение.
Не сильная, но решительная хватка на моей руке остановила меня, и я не удивилась, что именно Массимо сдерживает мой порыв — бежать в дом и утонуть в этом шоколадном безумии.
— Тебе нельзя.
— От одного ничего не будет, — проговорила я, чувствуя, как в душе поднимается волна упрямства.
Его хватка держала меня крепко, словно корни древнего дерева. Я не могла вырваться, не могла добраться до желанного.
Этот Фальконе воплощение несгибаемости.
— Ешь это, — указал Массимо на поднос, словно предлагая мне альтернативу, заведомо обреченную на провал.
Мои брови нахмурились от возмущения, которое охватило меня целиком. Особенно когда он усадил меня обратно на шезлонг, словно непослушного ребёнка.
— Я хочу пирожное, Массимо. И ты не должен стоять на моем пути сейчас. Не смей.
— О, я буду, Карлотта. Поверь мне. Я всегда буду стоять на твоём пути, если это понадобится, чтобы уберечь тебя от самой себя.
— Одно пирожное. Просто одно...
— Ты собираешься торговаться со мной? — его голова наклонилась вбок, а в уголках губ заиграла знакомая, дразнящая улыбка.
Массимо издевается. Он знает, как завладеть моим вниманием, как разжечь огонь в моей душе.
— Я хочу добавить в свой рацион что-то приятное, сладкое и вкусное. Ты сейчас очень жесток со мной, понимаешь? Неужели ты не видишь, как я страдаю, питаясь лишь тем, что разрешено...
— Разрешено врачом? Ограничения, предписанные врачом, имеют под собой веские основания. Они не являются проявлением жестокости или формальностью, а скорее отражают необходимость, — его голос звучит назидательно, словно читает мне лекцию, не замечая моей внутренней бури. — По мнению специалистов, в кремах, мороженом, пончиках, эклерах и пирожных наибольшая концентрация жиров различного происхождения и сгущенных белков, а содержание сахара превышает допустимые нормы.
— Ты перечислил все те продукты, которые вызывают у меня особое гастрономическое удовольствие, — пробурчала я, но Массимо, казалось, не обратил внимания на мои слова, словно вел диалог исключительно с самим собой.
— Кроме того, в составе этих продуктов часто присутствуют различные пищевые добавки и красители, которые могут оказывать негативное влияние на организм. Регулярное и бесконтрольное потребление сладостей может привести к развитию таких серьезных заболеваний, как сахарный диабет второго типа, нарушение метаболических процессов и дисфункция сердечно-сосудистой системы.
— Ты не прекратишь, да? — шум вокруг не мешает мне от слова совсем.
Я демонстративно отодвигаюсь от него, создавая между нами пропасть.
— Знаешь, я тоже могу начитаться множеством разных статей и говорить что-то неодобрительное про то, что тебе нравится.
— Попробуй, Карлотта. Мне будет интересно услышать твое мнение о моих пороках, — произносит Массимо с вызовом, словно подталкивая меня к бою. — Вот только ты не найдешь статей о вреде книг и шахмат. Поверь.
— Я могу и попытаться, — говорю я уже не так уверенно, чувствуя, как моя решимость тает под его взглядом, под его непробиваемой логикой.
— Попытайся, — он пожал плечами и, будто бы случайно, придвинулся ко мне ближе.
Волна горечи окатила меня с головой. Как Массимо не понимает?
Дело не в сахаре, а в том, что эта крошечная сладость — единственная отдушина, единственная возможность почувствовать хоть что-то хорошее.
— Ты не знаешь, что такое жить в клетке ограничений, когда каждое твое желание должно быть согласовано с врачом.
Я ощущаю его взгляд на себе, тяжелый и пронзительный.
Внезапно я почувствовала его руку на своей. Теплая, сильная, она словно якорь, удерживающий меня от падения в бездну.
— Тебе сложно. Но я здесь, рядом. Здесь, чтобы поддержать, — сказал Массимо тихо, и весь шум вокруг словно исчез. — Возможно, это временно. Диета не будет такой строгой. Но сейчас важно её соблюдать, ладно?
— Да, — выдохнула я, не в силах отвести взгляд от его глаз. — Наши споры — это нечто.
— Хорошо, что это всего лишь споры, а не ссоры, — с едва уловимой улыбкой проговорил Массимо, его пальцы коснулись моего запястья, пытаясь уловить биение моего сердца. — Ссориться я с тобой не люблю.
— Я тоже.
В его глазах я увидела не просто заботу, но и какое-то глубокое понимание, словно он видел мою душу насквозь, знал все мои страхи и сомнения.
— Тогда давай так, — продолжил Массимо. — Я сделаю для тебя что-нибудь другое. Может быть, фруктовый салат с легким йогуртовым соусом? Или... — он задумался, — домашнее мороженое без сахара?
Его предложение застало меня врасплох. Я ожидала чего угодно, только не такой заботы и внимания к моим потребностям.
— Ты серьезно?
— Абсолютно. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя счастливой, Карлотта. Даже если это означает экспериментировать с безглютеновыми и безсахарными рецептами до тех пор, пока я не найду что-то действительно вкусное.
Это, возможно, было даже лучше, чем простое пирожное.
— Мы приготовили ужин, — раздается голос его мамы, и мои глаза сразу смотрят на неё. — Переодевайтесь в сухую одежду и за стол.
Массимо прошептал мне на ухо:
— Я сделаю это после ужина. Хорошо?
Мурашки пробежали по моей коже. И не из-за того, что купальник до сих пор был мокрым или волосы.
А из-за него. Его влияние на меня было слишком сильным.
Прошло некоторое время, и я сидела за большим столом. Передо мной стояла отдельная тарелка с едой, строго по диете. Рядом лежала маленькая коробочка с таблетками, которые нужно было принять после еды.
Наблюдать за тщетными попытками Савио накормить свою крошку дочь оказалось немного отвлекающим, но до невозможности умилительным зрелищем. Катерина, как истинная принцесса, ни в какую не желала сдаваться.
Такая нежная, такая прекрасная, такая крохотная — ее появление на свет стало самым ярким лучом в этом году, самым долгожданным.
Массимо, сидящий напротив, не сводил с меня глаз. Он то и дело кивал на мою тарелку, словно намекая, чтобы я ела.
Неужели так будет всегда? Вопрос, как осколок льда, пронзил мое сердце. Я не задумывалась об этом раньше.
Если я свяжу свою жизнь с Массимо, будет ли она такой? Бесконечные походы по врачам, таблетки, мимолетная боль в груди? Я всегда представляла его рядом. И уверена, он и будет рядом, потому что это Массимо.
Не хотела бы, чтобы он видел меня в худшем состоянии. Сейчас мне больше всего хотелось скрыть свою уязвимость. Я не хотела бы, чтобы он был рядом, когда я иду к врачу. Массимо слишком жадный до информации, он изучает всё до мелочей, ищет решение любой проблемы.
Но проблема — это я. Моя болезнь, с которой я родилась. Это моя жизнь.
Я стараясь не выдать себя, молча ела, уставившись в тарелку, в то время как вокруг царило оживленное обсуждение.
Краем глаза я заметила, что не одна я тону в этой напряженности. Аврора была словно натянутая струна.
— Клаудия перестала говорить о браке для Карлотты? — тихо спрашивает Серафина у Джеммы.
Замираю на мгновение, но затем продолжаю есть, чувствуя внутри нарастающую пустоту.
Их голоса теряются в общем гуле, но отдельные фразы до меня долетают.
— Я сказала ей, чтобы она перестала...
— Сейчас не лучший момент для этого. Состояние Карлотты...
— Нужно время...
Всё будто растворяется. На миг темнеет в глазах, но зрение возвращается. Дрожь в пальцах мешает есть, поэтому я убираю руки на колени и сжимаю кулаки.
Дыши, Карлотта.
Дыши.
Запиваю таблетки водой, встаю, благодарю за ужин и иду в свое убежище.
В комнате я подошла к окну, вглядываясь в темнеющее небо. Звезды были словно крошечные бриллианты.
Хотелось закричать, разбить что-нибудь, выпустить наружу всю ту боль и отчаяние, что скопились внутри.
Я долго стояла неподвижно, больше не дрожа и ничего не делая. Не хотела поворачиваться, чтобы взглянуть на сумочку с лекарствами, и не хотела смотреть в зеркало, чтобы не видеть болезненную бледность на лице.
Неожиданно дверь тихо скрипнула, и в комнату вошел Массимо. Он держал небольшую тарелку с нарезанными фруктами, политыми йогуртовым соусом.
— Что у тебя был за взгляд за столом? В нем целая вселенная эмоций, которые я не смог понять.
— Не знаю... — пробормотала я в ответ, утопая в собственной растерянности.
Усмешка, болезненная и мимолетная, коснулась моих губ. Я отступила к кровати, ища спасения в ее мягкости. Опустившись на покрывало, я прижала к себе подушку, словно пытаясь объять всю тяжесть, всю запутанность моей жизни.
— Чувствую себя ужасно.
И не только сегодня.
— Может, это поможет? — Массимо тихо присел рядом и поставил тарелку на прикроватную тумбочку. — Ты мало поела.
— Это так угнетает, — сказала я, отворачиваясь, чтобы скрыть лицо. — Всё это. Поход к врачу в следующий раз будет обычным делом, но есть ощущение, что там скажут что-то, что всё испортит. Моя жизнь — вечное балансирование на краю. Она зависит от лекарств, врачей и даже от специального питания. Я не могу делать то, что хочу.
— Ты можешь делать всё, что хочешь.
— Разве?
— Да, — твердо произносит Массимо, и в его голосе непоколебимая уверенность. — Ты можешь. Ты можешь построить будущее, какое ты хочешь. Ты хочешь учиться дальше, после школы. Поступить в колледж. И ты это сделаешь. Ты можешь даже выступать, дарить миру музыку своей виолончели. Сделать это своей жизнью, своей профессией. Ты можешь, слышишь? Ты можешь всё.
— Я действительно хочу поступить в колледж. Откуда ты об этом знаешь?
Массимо поворачивает меня к себе, чтобы мы смотрели друг на друга.
— Я ведь хорошо тебя знаю.
Это было правдой.
— То, что происходит между нами, прекрасно, — мой голос становится тише, почти шепотом, и я не могу остановить дрожь, которая его выдает. — Мы не называем это отношениями или как-то иначе, для меня это неважно. Но это то, что я ценю. То, что для меня имеет значение. Но я...
Я замолкаю, подбирая слова.
— Просто скажи прямо, Карлотта, — его лицо приближается, и он оставляет легкий поцелуй на моей щеке. — Мы всегда честны друг с другом.
— Я боюсь, — признаюсь я тихо. — Этот год сложный. Я пыталась отвлечься от себя, спрятаться за чем-то другим, потому что если я сосредоточусь на своей болезни, всё изменится. Диего пытается достучаться до меня, напомнить о реальности, но это не нужно. Я и сама понимаю, что больна. Я просто хочу быть нормальной, обычной.
— Ты не одна со всем этим. Я рядом.
— Знаю.
Я закрываю глаза, наслаждаясь теплом его присутствия. Его слова — как бальзам на израненную душу. На мгновение я позволяю себе поверить, что все действительно будет хорошо, что я смогу преодолеть все трудности.
Но страх никуда не уходит, он лишь затаивается, готовый в любой момент снова напомнить о себе.
— Знаешь, мне больше всего страшно за то, что, а если всё ухудшится... и я оставлю вас.
— Карлотта, — в его голосе появилась сталь.
— Оставлю тебя.
Его ладони бережно легли на мои щеки, лоб коснулся моего.
— Глупости. Ты говоришь такие глупости, — его слова ощущались на моих губах.
— Мне так важно то, что происходит между нами. Но, может быть, нам не стоило начинать? Может быть, мне нужно остаться одной? Чтобы ты жил, как раньше, и...
— Ужасные глупости, Карлотта Баззоли, — губы мимолетно коснулись моих. — Драматизм и ты. Похоже, я в этой жизни видел уже всё.
— Вообще-то, я говорю серьезные вещи.
— Ты говоришь полный бред.
Когда его губы коснулись моих, начался диалог без слов. Поцелуй был одновременно нежным и уверенным, словно Массимо хотел развеять мои страхи и сомнения.
Я инстинктивно растворилась в этом моменте, забыв о тревогах и болезни. Утопаю в этом моменте близости, надеясь, что он сможет вытеснить неуверенность, которая меня терзала.
Мы слегка отстранились друг от друга, и я прижалась лбом к его груди, вдыхая знакомый аромат его кожи. В комнате наступила особенная тишина, густая, насыщенная, как плотный мед.
— Не смей говорить так больше, — мрачно произносит Массимо, касаясь моих волос. — Жить как раньше? В моей жизни всегда была только ты.
***
Холод проникал не просто под кожу, а в самую душу, сковывая сердце ледяными тисками.
Мама, сидящая рядом, дрожала мелкой дрожью, и ее тревога, как ядовитый плющ, оплетала и меня. Лишь невозмутимое спокойствие Диего, словно тихая гавань, дарило слабый проблеск надежды.
Все повторялось. Врач сжимал губы в тонкую линию, но теперь избегал моего взгляда. Его глаза, прикованные к листам бумаги с моим именем, казались бесчувственными.
— По результатам анализов и обследований у вас обнаружен эндокардит в подострой форме, неинфекционный, — произнес он, поднимая взгляд, в котором было сочувствие и тепло. — Это воспаление внутренней оболочки сердца. Отсюда и бледность, усталость, одышка, боль в груди и потеря веса.
— Это... — прошептала мама, ее голос дрогнул, а рыдания, словно прорвавшиеся плотины, затопили лицо.
Я замерла, взгляд устремился в безликий белоснежный потолок.
Больничный запах, всегда терпимый, теперь стал невыносимым, отравляющим, вызывающим тошноту.
— Я назначил лечение, не волнуйтесь, — его голос, ровный и бесстрастный. — Вам потребуются препараты, а также...
Он продолжал говорить, но слова его тонули в нарастающем шуме, в оглушительном звоне, словно разбивалось хрупкое стекло моей жизни.
Все рушится?
— Также хочу предупредить, что если вы планируете беременность в ближайшие пару лет, то нужно повременить. Физиологические изменения во время беременности могут оказать крайне негативное воздействие на сердечно-сосудистую систему. Сейчас необходимо сосредоточиться на борьбе с воспалением, поэтому...
Звуки начали меркнуть, растворяясь в вакууме.
Я видела, как лицо брата исказилось, его губы что-то произносят, но я не слышала ни слова. Повернувшись к маме, я увидела, как ее плечи содрогаются в рыданиях. Я чувствовала ее боль, ее отчаяние, но не слышала ни звука.
Все рушится?
Все уже разрушилось.