Портрет Дориана Грея

Ко­гда Вик­тор во­шел, До­ри­ан при­сталь­но по­смот­рел на него, пы­та­ясь уга­дать, не взду­мал ли он за­гля­нуть за экран. Ла­кей с са­мым невоз­му­ти­мым ви­дом сто­ял, ожи­дая при­ка­за­ний. До­ри­ан за­ку­рил па­пи­ро­су и, по­дой­дя к зер­ка­лу, по­гля­дел в него. В зер­ка­ле ему бы­ло от­чет­ли­во вид­но ли­цо Вик­то­ра. На этом ли­це не вы­ра­жа­лось ни­че­го, кро­ме спо­кой­ной услуж­ли­во­сти. Зна­чит, опа­сать­ся нече­го. Все же он ре­шил, что на­до быть на­сто­ро­же.
Мед­лен­но от­че­ка­ни­вая сло­ва, он при­ка­зал Вик­то­ру по­звать к нему эко­ном­ку, а за­тем схо­дить в ба­гет­ную ма­стер­скую и по­про­сить хо­зя­и­на немед­лен­но при­слать ему дво­их ра­бо­чих. Ему по­ка­за­лось, что ла­кей, вы­хо­дя из ком­на­ты, по­ко­сил­ся на экран. Или это толь­ко его фан­та­зия? Че­рез несколь­ко ми­нут в биб­лио­те­ку то­роп­ли­во во­шла мис­сис Лиф в чер­ном шел­ко­вом пла­тье и ста­ро­мод­ных ни­тя­ных ми­тен­ках на мор­щи­ни­стых ру­ках. До­ри­ан спро­сил у нее ключ от быв­шей класс­ной ком­на­ты.

- От ста­рой класс­ной, ми­стер До­ри­ан? - вос­клик­ну­ла она. - Да там пол­но пы­ли! Я спер­ва ве­лю ее при­брать и все при­ве­сти в по­ря­док. А сей­час вам ту­да и за­гля­нуть нель­зя! Ни­как нель­зя!
- Не нуж­но мне, что­бы ее уби­ра­ли, Лиф. Мне толь­ко ключ ну­жен.
- Гос­по­ди, да вы бу­де­те весь в па­у­тине, сэр, ес­ли ту­да вой­де­те. Ведь вот уже пять лет ком­на­ту не от­кры­ва­ли - со дня смер­ти его свет­ло­сти.
При упо­ми­на­нии о ста­ром лор­де До­ри­а­на пе­ре­дер­ну­ло: у него оста­лись очень тя­гост­ные вос­по­ми­на­ния о по­кой­ном де­де.
- Пу­стя­ки, - от­ве­тил он. - Мне нуж­но толь­ко на ми­ну­ту за­гля­нуть ту­да, и боль­ше ни­че­го. Дай­те мне ключ.
- Вот, возь­ми­те, сэр. - Ста­руш­ка нелов­ки­ми дро­жа­щи­ми ру­ка­ми пе­ре­би­ра­ла связ­ку клю­чей. - Вот этот. Сей­час сни­му его с коль­ца. Но вы же не ду­ма­е­те пе­ре­би­рать­ся ту­да, сэр? Здесь вни­зу у вас так уют­но!
- Нет, нет, - пе­ре­бил До­ри­ан нетер­пе­ли­во. - Спа­си­бо, Лиф, мо­же­те ид­ти.
Эко­ном­ка еще на ми­ну­ту за­меш­ка­лась, что­бы по­го­во­рить о ка­ких-то хо­зяй­ствен­ных де­лах. До­ри­ан со вздо­хом ска­зал ей, что во всем по­ла­га­ет­ся на нее. На­ко­нец она уш­ла очень до­воль­ная. Как толь­ко дверь за ней за­хлоп­ну­лась, До­ри­ан су­нул ключ в кар­ман и оки­нул взгля­дом ком­на­ту. Ему по­па­лось на гла­за ат­лас­ное по­кры­ва­ло, пур­пур­ное, бо­га­то рас­ши­тое зо­ло­том, - ве­ли­ко­леп­ный об­ра­зец ве­не­ци­ан­ско­го ис­кус­ства кон­ца XVII ве­ка - при­ве­зен­ное ко­гда-то его де­дом из мо­на­сты­ря близ Бо­ло­ньи. Да, этим по­кры­ва­лом мож­но за­крыть страш­ный порт­рет! Быть мо­жет, оно неко­гда слу­жи­ло по­гре­баль­ным по­кро­вом. Те­перь эта ткань укро­ет кар­ти­ну раз­ло­же­ния, бо­лее страш­но­го, чем раз­ло­же­ние тру­па, ибо оно бу­дет по­рож­дать ужа­сы, и ему не бу­дет кон­ца. Как чер­ви по­жи­ра­ют мерт­вое те­ло, так по­ро­ки До­ри­а­на Грея бу­дут разъ­едать его изоб­ра­же­ние на по­лотне. Они из­гло­жут его кра­со­ту, уни­что­жат оча­ро­ва­ние. Они осквер­нят его и опо­зо­рят. И все-та­ки порт­рет бу­дет цел. Он бу­дет жить веч­но.
При этой мыс­ли До­ри­ан вздрог­нул и на миг по­жа­лел, что не ска­зал прав­ду Хол­лу­ор­ду. Бэ­зил под­дер­жал бы его в борь­бе с вли­я­ни­ем лор­да Ген­ри и с еще бо­лее опас­ным вли­я­ни­ем его соб­ствен­но­го тем­пе­ра­мен­та. Лю­бовь, ко­то­рую пи­та­ет к нему Бэ­зил (а это, несо­мнен­но, са­мая на­сто­я­щая лю­бовь), - чув­ство бла­го­род­ное и воз­вы­шен­ное. Это не обык­но­вен­ное фи­зи­че­ское вле­че­ние к кра­со­те, по­рож­ден­ное чув­ствен­ны­ми ин­стинк­та­ми и уми­ра­ю­щее, ко­гда они осла­бе­ва­ют в че­ло­ве­ке. Нет, это лю­бовь та­кая, ка­кую зна­ли Ми­ке­лан­дже­ло, и Мон­тень, и Вин­кель­ман,[1] и Шекс­пир. Да, Бэ­зил мог бы спа­сти его. Но те­перь уже позд­но. Про­шлое все­гда мож­но из­гла­дить рас­ка­я­ни­ем, за­бве­ни­ем или от­ре­че­ни­ем, бу­ду­щее же неот­вра­ти­мо. До­ри­ан чув­ство­вал, что в нем бро­дят стра­сти, ко­то­рые най­дут се­бе ужас­ный вы­ход, и смут­ные гре­зы, ко­то­рые омра­чат его жизнь, ес­ли осу­ще­ствят­ся. Он снял с ку­шет­ки пур­пур­но-зо­ло­тое по­кры­ва­ло и, дер­жа его в обе­их ру­ках, за­шел за экран. Не ста­ло ли еще про­тив­нее ли­цо на порт­ре­те? Нет, ни­ка­ких но­вых из­ме­не­ний не бы­ло за­мет­но. И все-та­ки До­ри­ан смот­рел на него те­перь с еще боль­шим от­вра­ще­ни­ем. Зо­ло­тые куд­ри, го­лу­бые гла­за и ро­зо­вые гу­бы - все как бы­ло. Из­ме­ни­лось толь­ко вы­ра­же­ние ли­ца. Оно ужа­са­ло сво­ей же­сто­ко­стью. В срав­не­нии с этим об­ви­ня­ю­щим ли­цом как ни­чтож­ны бы­ли уко­ры Бэ­зи­ла, как пу­сты и ни­чтож­ны! С порт­ре­та на До­ри­а­на смот­ре­ла его соб­ствен­ная ду­ша и при­зы­ва­ла его к от­ве­ту.
С гри­ма­сой бо­ли До­ри­ан по­спеш­но на­бро­сил на порт­рет рос­кош­ное по­кры­ва­ло. В эту ми­ну­ту раз­дал­ся стук в дверь, и он вы­шел из-за экра­на как раз то­гда, ко­гда в ком­на­ту во­шел ла­кей.
- Лю­ди здесь, мо­сье.
До­ри­ан по­ду­мал, что Вик­то­ра на­до услать сей­час же, что­бы он не знал, ку­да от­не­сут порт­рет. У Вик­то­ра гла­за ум­ные, и в них све­тит­ся хит­рость, а мо­жет, и ко­вар­ство. Нена­деж­ный че­ло­век! И, сев за стол, До­ри­ан на­пи­сал за­пис­ку лор­ду Ген­ри, в ко­то­рой про­сил при­слать что-ни­будь по­чи­тать и на­по­ми­нал, что они се­год­ня долж­ны встре­тить­ся в чет­верть де­вя­то­го.
- Пе­ре­дай­те лор­ду Ген­ри и по­до­жди­те от­ве­та, - ска­зал он Вик­то­ру, вру­чая ему за­пис­ку. - А ра­бо­чих при­ве­ди­те сю­да.
Че­рез две-три ми­ну­ты в дверь сно­ва по­сту­ча­ли, по­явил­ся ми­стер Хаб­бард соб­ствен­ной пер­со­ной, зна­ме­ни­тый ба­гет­ный ма­стер с Са­ут-Од­ли-стрит, и с ним его по­мощ­ник, до­воль­но неоте­сан­ный па­рень. Ми­стер Хаб­бард пред­став­лял со­бой ру­мя­но­го че­ло­веч­ка с ры­жи­ми ба­кен­бар­да­ми. Его по­кло­не­ние ис­кус­ству зна­чи­тель­но уме­ря­лось хро­ни­че­ским без­де­не­жьем боль­шин­ства его кли­ен­тов - ху­дож­ни­ков. Он не имел обык­но­ве­ния хо­дить на дом к за­каз­чи­кам, он ждал, что­бы они са­ми при­шли к нему в ма­стер­скую. Но для До­ри­а­на Грея он все­гда де­лал ис­клю­че­ние. В До­ри­ане бы­ло что-то та­кое, что всех рас­по­ла­га­ло к нему. При­ят­но бы­ло да­же толь­ко смот­реть на него.
- Чем мо­гу слу­жить, ми­стер Грей? - осве­до­мил­ся по­чтен­ный ба­гет­чик, по­ти­рая пух­лые вес­нуш­ча­тые ру­ки. - Я по­ла­гал, что мне сле­ду­ет лич­но явить­ся к вам. Я как раз при­об­рел чу­дес­ную ра­му, сэр. Она мне до­ста­лась на рас­про­да­же. Ста­рин­ная фло­рен­тий­ская - долж­но быть, из Фонт­хил­ла. За­ме­ча­тель­но по­дой­дет для кар­ти­ны с ре­ли­ги­оз­ным сю­же­том, ми­стер Грей!
- Из­ви­ни­те, что по­бес­по­ко­ил вас, ми­стер Хаб­бард. Я зай­ду, ко­неч­но, взгля­нуть на ра­му, хо­тя сей­час не осо­бен­но увле­ка­юсь ре­ли­ги­оз­ной жи­во­пи­сью. Но се­год­ня мне тре­бу­ет­ся толь­ко пе­ре­не­сти кар­ти­ну на верх­ний этаж. Она до­воль­но тя­же­лая, по­это­му я и по­про­сил вас при­слать лю­дей.
- По­ми­луй­те, ми­стер Грей, ка­кое же бес­по­кой­ство? Я очень рад, что мо­гу вам быть по­ле­зен. Где кар­ти­на, сэр?
- Вот она, - от­ве­тил До­ри­ан, ото­дви­гая в сто­ро­ну экран. - Мож­но ее пе­ре­не­сти как есть, не сни­мая по­кры­ва­ла? Я бо­юсь, как бы ее не ис­ца­ра­па­ли при пе­ре­нос­ке.
- Ни­че­го тут нет труд­но­го, сэр, - услуж­ли­во ска­зал ба­гет­чик и с по­мо­щью сво­е­го под­руч­но­го на­чал сни­мать порт­рет с длин­ных мед­ных це­пей, на ко­то­рых он ви­сел. - А ку­да же при­ка­же­те ее пе­ре­не­сти, ми­стер Грей?
- Я вам по­ка­жу до­ро­гу, ми­стер Хаб­бард. Будь­те доб­ры сле­до­вать за мной. Или, по­жа­луй, луч­ше вы иди­те впе­ред. К со­жа­ле­нию, это на са­мом вер­ху. Мы прой­дем по глав­ной лест­ни­це, она ши­ре.
Он рас­пах­нул пе­ред ни­ми дверь, и они про­шли в холл, а от­ту­да ста­ли под­ни­мать­ся по лест­ни­це на­верх. Из-за укра­ше­ний мас­сив­ной ра­мы порт­рет был чрез­вы­чай­но гро­мозд­ким, и вре­мя от вре­ме­ни До­ри­ан пы­тал­ся по­мо­гать ра­бо­чим, несмот­ря на по­до­бо­страст­ные про­те­сты ми­сте­ра Хаб­бар­да, ко­то­рый, как все лю­ди его со­сло­вия, не мог до­пу­стить, что­бы знат­ный джентль­мен де­лал что-ли­бо по­лез­ное.
- Груз нема­лый, сэр, - ска­зал он, тя­же­ло ды­ша, ко­гда они до­бра­лись до верх­ней пло­щад­ки, и отер пот­ную лы­си­ну.
- Да, до­воль­но-та­ки тя­же­лый, - бурк­нул в от­вет До­ри­ан, от­пи­рая дверь ком­на­ты, ко­то­рая от­ныне долж­на бы­ла хра­нить его стран­ную тай­ну и скры­вать его ду­шу от люд­ских глаз. Боль­ше че­ты­рех лет он не за­хо­дил сю­да. Ко­гда он был ре­бен­ком, здесь бы­ла его дет­ская, по­том, ко­гда под­рос, - класс­ная ком­на­та. Эту боль­шую, удоб­ную ком­на­ту по­кой­ный лорд Кел­со спе­ци­аль­но при­стро­ил для ма­лень­ко­го вну­ка, ко­то­ро­го он за по­ра­зи­тель­ное сход­ство с ма­те­рью или по ка­ким-то дру­гим при­чи­нам тер­петь не мог и ста­рал­ся дер­жать по­даль­ше от се­бя. До­ри­ан по­ду­мал, что с тех пор в ком­на­те ни­че­го не пе­ре­ме­ни­лось. Так же сто­ял здесь гро­мад­ный ита­льян­ский сун­дук - cassone - с при­чуд­ли­во рас­пи­сан­ны­ми стен­ка­ми и по­туск­нев­ши­ми от вре­ме­ни зо­ло­че­ны­ми укра­ше­ни­я­ми, в нем ча­сто пря­тал­ся ма­лень­кий До­ри­ан. На ме­сте был и книж­ный шкаф крас­но­го де­ре­ва, на­би­тый рас­тре­пан­ны­ми учеб­ни­ка­ми, а на стене ря­дом ви­сел все тот же вет­хий фла­манд­ский го­бе­лен, на ко­то­ром силь­но вы­ли­няв­шие ко­роль и ко­ро­ле­ва иг­ра­ли в шах­ма­ты в са­ду, а ми­мо ве­ре­ни­цей про­ез­жа­ли на ко­нях со­коль­ни­чьи, дер­жа на сво­их лат­ных ру­ка­ви­цах со­ко­лов в кло­буч­ках. Как все это бы­ло зна­ко­мо До­ри­а­ну! Каж­дая ми­ну­та его оди­но­ко­го дет­ства вста­ва­ла пе­ред ним, по­ка он осмат­ри­вал­ся кру­гом. Он вспом­нил непо­роч­ную чи­сто­ту той дет­ской жиз­ни, и жут­ко ему ста­ло при мыс­ли, что имен­но здесь бу­дет сто­ять ро­ко­вой порт­рет. Не ду­мал он в те без­воз­врат­ные дни, что его ожи­да­ет та­кое бу­ду­щее! Но в до­ме нет дру­го­го ме­ста, где порт­рет был бы так на­деж­но укрыт от лю­бо­пыт­ных глаз. Ключ те­перь в ру­ках у него, До­ри­а­на, и ни­кто дру­гой не мо­жет про­ник­нуть сю­да. Пусть ли­цо порт­ре­та под сво­им пур­пур­ным са­ва­ном ста­но­вит­ся скот­ски ту­пым, же­сто­ким и по­роч­ным. Что за бе­да? Ведь ни­кто это­го не уви­дит. Да и сам он не бу­дет это­го ви­деть. К че­му на­блю­дать от­вра­ти­тель­ное раз­ло­же­ние сво­ей ду­ши? Он со­хра­нит мо­ло­дость - и это­го до­воль­но.
Впро­чем, раз­ве он не мо­жет ис­пра­вить­ся? Раз­ве по­зор­ное бу­ду­щее так уж неиз­беж­но? Быть мо­жет, в жизнь его вой­дет боль­шая лю­бовь и очи­стит его, убе­ре­жет от но­вых гре­хов, рож­да­ю­щих­ся в ду­ше и те­ле, - тех неве­до­мых, еще ни­кем не опи­сан­ных гре­хов, ко­то­рым са­мая та­ин­ствен­ность их при­да­ет ко­вар­ное оча­ро­ва­ние. Быть мо­жет, на­ста­нет день, ко­гда этот алый чув­ствен­ный рот утра­тит же­сто­кое вы­ра­же­ние и мож­но бу­дет по­ка­зать ми­ру ше­девр Бэ­зи­ла Хол­лу­ор­да?..
Нет, на это на­деж­ды нет. Ведь с каж­дым ча­сом, с каж­дой неде­лей че­ло­век на по­лотне бу­дет ста­но­вить­ся стар­ше. Ес­ли да­же на нем не от­ра­зят­ся тай­ные пре­ступ­ле­ния и по­ро­ки, - без­об­раз­ных сле­дов вре­ме­ни ему не из­бе­жать. Ще­ки его ста­нут дряб­лы­ми или вва­лят­ся. Жел­тые «гу­си­ные лап­ки» ля­гут во­круг по­туск­нев­ших глаз и уни­что­жат их кра­со­ту. Во­ло­сы утра­тят блеск, рот, как все­гда у ста­ри­ков, бу­дет бес­смыс­лен­но по­лу­от­крыт, гу­бы без­об­раз­но от­вис­нут. Мор­щи­ни­стая шея, хо­лод­ные ру­ки со взду­ты­ми си­ни­ми ве­на­ми, сгорб­лен­ная спи­на - все бу­дет как у его по­кой­но­го де­да, ко­то­рый был так су­ров к нему. Да, порт­рет на­до спря­тать, ни­че­го не по­де­ла­ешь!
- Неси­те сю­да, ми­стер Хаб­бард, - уста­ло ска­зал До­ри­ан, обер­нув­шись. - Из­ви­ни­те, что за­дер­жал вас. Я за­ду­мал­ся о дру­гом и за­был, что вы жде­те.
- Ни­че­го, ми­стер Грей, я рад был пе­ре­дох­нуть, - ото­звал­ся ба­гет­чик, все еще не от­ды­шав­ший­ся. - Ку­да при­ка­же­те по­ста­вить кар­ти­ну, сэр?
- Ку­да-ни­будь, все рав­но. Ну, хо­тя бы тут. Ве­шать не на­до. Про­сто при­сло­ни­те ее к стене. Вот так, спа­си­бо.
- Нель­зя ли взгля­нуть на это про­из­ве­де­ние ис­кус­ства, сэр?
До­ри­ан вздрог­нул.
- Не сто­ит. Оно вряд ли вам по­нра­вит­ся, ми­стер Хаб­бард, - ска­зал он, в упор гля­дя на ба­гет­чи­ка. Он го­тов был ки­нуть­ся на него и по­ва­лить его на пол, ес­ли тот по­сме­ет при­под­нять пыш­ную за­ве­су, скры­ва­ю­щую тай­ну его жиз­ни. - Ну, не бу­ду боль­ше утруж­дать вас. Очень вам при­зна­те­лен, что вы бы­ли так лю­без­ны и при­шли са­ми.
- Не за что, ми­стер Грей, не за что! Я все­гда к ва­шим услу­гам, сэр!
Ми­стер Хаб­бард, тя­же­ло сту­пая, стал спус­кать­ся с лест­ни­цы, а за ним - его под­руч­ный, ко­то­рый то и де­ло огля­ды­вал­ся на До­ри­а­на с вы­ра­же­ни­ем роб­ко­го вос­хи­ще­ния на гру­бо­ва­том ли­це: он в жиз­ни не ви­дел та­ких оба­я­тель­ных и кра­си­вых лю­дей.
Как толь­ко вни­зу за­тих шум ша­гов, До­ри­ан за­пер дверь и ключ по­ло­жил в кар­ман. Те­перь он чув­ство­вал се­бя в без­опас­но­сти. Ни­чей глаз не уви­дит боль­ше страш­ный порт­рет. Он один бу­дет ли­це­зреть свой по­зор.
Вер­нув­шись в биб­лио­те­ку, он уви­дел, что уже ше­стой час и чай по­дан. На сто­ли­ке тем­но­го ду­ши­сто­го де­ре­ва, бо­га­то ин­кру­сти­ро­ван­ном пер­ла­мут­ром (это был по­да­рок ле­ди Рэд­ли, же­ны его опе­ку­на, да­мы, веч­но за­ня­той сво­и­ми бо­лез­ня­ми и про­шлую зи­му жив­шей в Ка­и­ре), ле­жа­ла за­пис­ка от лор­да Ген­ри и ря­дом с нею книж­ка в жел­той, немно­го по­тре­пан­ной об­лож­ке, а на чай­ном под­но­се - тре­тий вы­пуск «Сент-Джем­ской га­зе­ты». Оче­вид­но, Вик­тор уже вер­нул­ся. До­ри­ан спра­ши­вал се­бя, не встре­тил­ся ли его ла­кей с ухо­див­ши­ми ра­бо­чи­ми и не узнал ли от них, что они здесь де­ла­ли. Вик­тор, ра­зу­ме­ет­ся, за­ме­тит, что в биб­лио­те­ке нет порт­ре­та... На­вер­ное, уже за­ме­тил, ко­гда по­да­вал чай. Экран был ото­дви­нут, и пу­стое ме­сто на стене сра­зу бро­са­лось в гла­за. Че­го доб­ро­го, он как-ни­будь но­чью на­кро­ет Вик­то­ра, ко­гда тот бу­дет красть­ся на­верх, что­бы взло­мать дверь класс­ной. Ужас­но это - иметь в до­ме шпи­о­на! До­ри­а­ну при­хо­ди­лось слы­шать о том, как бо­га­тых лю­дей всю жизнь шан­та­жи­ро­вал кто-ни­будь из слуг, ко­то­ро­му уда­лось про­честь пись­мо или под­слу­шать раз­го­вор, по­до­брать ви­зит­ную кар­точ­ку с ад­ре­сом, най­ти у хо­зя­и­на под по­душ­кой увяд­ший цве­ток или об­ры­вок смя­то­го кру­же­ва... При этой мыс­ли До­ри­ан вздох­нул и, на­лив се­бе чаю, рас­пе­ча­тал пись­мо. Лорд Ген­ри пи­сал, что по­сы­ла­ет ве­чер­нюю га­зе­ту и кни­гу, ко­то­рая, вер­но, за­ин­те­ре­су­ет До­ри­а­на, а в чет­верть де­вя­то­го бу­дет ожи­дать его в клу­бе.
До­ри­ан рас­се­ян­но взял га­зе­ту и стал ее про­смат­ри­вать. На пя­той стра­ни­це ему бро­си­лась в гла­за за­мет­ка, от­черк­ну­тая крас­ным ка­ран­да­шом. Он про­чел сле­ду­ю­щее:
«След­ствие по де­лу о смер­ти ак­три­сы. Се­год­ня утром в Бэлл-Тэ­верн на Хок­стон-Род участ­ко­вым сле­до­ва­те­лем, ми­сте­ром Дэн­би, про­из­ве­де­но бы­ло до­зна­ние о смер­ти мо­ло­дой ак­три­сы Си­би­лы Вэйн, по­след­нее вре­мя вы­сту­пав­шей в Хол­борн­ском Ко­ро­лев­ском те­ат­ре. След­стви­ем уста­нов­ле­на смерть от несчаст­но­го слу­чая. Глу­бо­кое со­чув­ствие вы­зы­ва­ла мать по­кой­ной, ко­то­рая бы­ла в силь­ном вол­не­нии, ко­гда да­ва­ли по­ка­за­ния она и док­тор Би­релл, про­из­во­див­ший вскры­тие те­ла Си­би­лы Вэйн».
До­ри­ан, на­хму­рив­шись, разо­рвал га­зе­ту и вы­бро­сил клоч­ки в кор­зи­ну. Как все это про­тив­но! Как ужас­ны эти от­вра­ти­тель­ные по­дроб­но­сти! Он рас­сер­дил­ся на лор­да Ген­ри, при­слав­ше­го ему эту за­мет­ку. А еще глу­пее то, что он об­вел ее крас­ным ка­ран­да­шом: ведь Вик­тор мог ее про­честь. Для это­го он до­ста­точ­но зна­ет ан­глий­ский язык.
Да, мо­жет быть, ла­кей уже про­чел и что-то по­до­зре­ва­ет... А впро­чем, к че­му бес­по­ко­ить­ся? Ка­кое от­но­ше­ние име­ет До­ри­ан Грей к смер­ти Си­би­лы Вэйн? Ему бо­ять­ся нече­го - он ее не уби­вал.
Взгляд До­ри­а­на слу­чай­но оста­но­вил­ся на жел­той книж­ке, при­слан­ной лор­дом Ген­ри. «Ин­те­рес­но, что это за кни­га?» - по­ду­мал он и по­до­шел к сто­ли­ку, на ко­то­ром она ле­жа­ла. Ось­ми­уголь­ный, вы­ло­жен­ный пер­ла­мут­ром сто­лик ка­зал­ся ему ра­бо­той ка­ких-то неве­до­мых еги­пет­ских пчел, ле­пив­ших свои со­ты из се­реб­ра. Взяв кни­гу, До­ри­ан усел­ся в крес­ло и стал ее пе­ре­ли­сты­вать. Не про­шло и несколь­ких ми­нут, как он уже по­гру­зил­ся в чте­ние.
Стран­ная то бы­ла кни­га, ни­ко­гда еще он не чи­тал та­кой! Ка­за­лось, под неж­ные зву­ки флей­ты гре­хи все­го ми­ра в див­ных оде­я­ни­ях про­хо­дят пе­ред ним без­глас­ной че­ре­дой. Мно­гое, о чем он толь­ко смут­но гре­зил, вдруг на его гла­зах об­лек­лось пло­тью. Мно­гое, что ему и во сне не сни­лось, сей­час от­кры­ва­лось пе­ред ним.
То был ро­ман без сю­же­та, вер­нее - пси­хо­ло­ги­че­ский этюд. Един­ствен­ный ге­рой его, мо­ло­дой па­ри­жа­нин, всю жизнь был за­нят толь­ко тем, что в XIX ве­ке пы­тал­ся вос­кре­сить стра­сти и умо­на­стро­е­ния всех про­шед­ших ве­ков, что­бы са­мо­му пе­ре­жить все то, че­рез что про­шла ми­ро­вая ду­ша. Его ин­те­ре­со­ва­ли сво­ей ис­кус­ствен­но­стью те фор­мы от­ре­че­ния, ко­то­рые лю­ди без­рас­суд­но име­ну­ют доб­ро­де­те­ля­ми, и в та­кой же ме­ре - те есте­ствен­ные по­ры­вы воз­му­ще­ния про­тив них, ко­то­рые муд­ре­цы все еще на­зы­ва­ют по­ро­ка­ми. Кни­га бы­ла на­пи­са­на свое­об­раз­ным че­кан­ным сло­гом, жи­вым, яр­ким и в то же вре­мя ту­ман­ным, изоби­ло­вав­шим вся­ки­ми ар­го и ар­ха­из­ма­ми, тех­ни­че­ски­ми тер­ми­на­ми и изыс­кан­ны­ми па­ра­фра­за­ми. В та­ком сти­ле пи­са­ли тон­чай­шие ху­дож­ни­ки фран­цуз­ской шко­лы сим­во­ли­стов. Встре­ча­лись здесь ме­та­фо­ры, при­чуд­ли­вые, как ор­хи­деи, и столь же неж­ных кра­сок. Чув­ствен­ная жизнь че­ло­ве­ка опи­сы­ва­лась в тер­ми­нах ми­сти­че­ской фи­ло­со­фии. По­рой труд­но бы­ло ре­шить, что чи­та­ешь - опи­са­ние ре­ли­ги­оз­ных экс­та­зов ка­ко­го-ни­будь сред­не­ве­ко­во­го свя­то­го или бес­стыд­ные при­зна­ния со­вре­мен­но­го греш­ни­ка. Это бы­ла отрав­ля­ю­щая кни­га. Ка­за­лось, тя­же­лый за­пах ку­ре­ний под­ни­мал­ся от ее стра­ниц и дур­ма­нил мозг. Са­мый ритм фраз, вкрад­чи­вая мо­но­тон­ность их му­зы­ки, столь бо­га­той слож­ны­ми ре­фре­на­ми и на­ро­чи­ты­ми по­вто­ра­ми, скло­ня­ла к бо­лез­нен­ной меч­та­тель­но­сти. И, гло­тая од­ну гла­ву за дру­гой, До­ри­ан не за­ме­тил, как день скло­нил­ся к ве­че­ру и в уг­лах ком­на­ты за­лег­ли те­ни.
Без­об­лач­ное ма­ла­хи­то­вое небо, на ко­то­ром про­ре­за­лась оди­но­кая звез­да, мер­ца­ло за ок­ном. А До­ри­ан все чи­тал при его невер­ном све­те, по­ка еще мож­но бы­ло раз­би­рать сло­ва. На­ко­нец, по­сле неод­но­крат­ных на­по­ми­на­ний ла­кея, что уже позд­но, он встал, про­шел в со­сед­нюю ком­на­ту и, по­ло­жив кни­гу на сто­лик фло­рен­тий­ской ра­бо­ты, сто­яв­ший у кро­ва­ти, стал пе­ре­оде­вать­ся к обе­ду.
Бы­ло уже око­ло де­вя­ти, ко­гда он при­е­хал в клуб. Лорд Ген­ри си­дел один, до­жи­да­ясь его, с весь­ма недо­воль­ным и ску­ча­ю­щим ви­дом.
- Ра­ди бо­га, про­сти­те, Гар­ри! - вос­клик­нул До­ри­ан. - Но, в сущ­но­сти, опоз­дал я по ва­шей вине. Кни­га, ко­то­рую вы мне при­сла­ли, так ме­ня окол­до­ва­ла, что я и не за­ме­тил, как про­шел день.
- Я так и знал, что она вам по­нра­вит­ся, - ото­звал­ся лорд Ген­ри, вста­вая.
- Я не го­во­рил, что она мне нра­вит­ся. Я ска­зал: «окол­до­ва­ла». Это да­ле­ко не од­но и то же.
- Ага, вы уже по­ня­ли раз­ни­цу? - про­ро­нил лорд Ген­ри. Они на­пра­ви­лись в сто­ло­вую.

[1] Вин­кель­ман Иоганн Иоахим (1717-1768) - вы­да­ю­щий­ся немец­кий тео­ре­тик ис­кус­ства.