***
Врачебное искусство уже давно было бессильно перед болезнью леди Мадэлин. Упорная апатия, постепенное угасание индивидуальности, и частые, хотя преходящие, припадки каталептического характера, таковы были диагностические данные ее необычайной болезни. До последнего времени она мужественно переносила тягости своей болезни и не хотела обречь себя на лежание в постели; но в день моего приезда, к концу вечера, она покорилась уничтожающей силе разрушителя (как тогда же сообщил мне ее брат, крайне возбужденный); таким образом мне стало известно, что я видел леди, вероятно, в последний раз, что, живую, я не увижу ее больше никогда.
Прошло несколько дней, и мы оба - ни я, ни Эшер - ни разу не упоминали ее имени; в течение этих дней я ревностно пытался рассеять меланхолию моего друга. Мы вместе читали и рисовали, а иногда я, как бы убаюканный, внимал полубезумным импровизациям его красноречивой гитары. И чем интимнее и теснее становилась наша дружба, чем глубже я мог заглянуть в потаенные уголки его души, тем с большей горечью я видел бесплодность каких-либо попыток озарить ум, который был окутан, как свойственной ему стихией, безутешной тьмой, ум, который был напоен мраком, распространявшим на весь нравственный и физический мир свои непобедимые черные лучи.
Мне будут вечно памятны те незабвенные часы, что я провел наедине с владельцем дома Эшер. Но было бы тщетной попыткой стараться обрисовать определенно характер тех замыслов, или тех занятий, к которым он меня приучил или к которым указал дорогу. Идеальный экстаз, достигший крайних пределов, освещал все своим сернистым светом. Протяжные песни, которые пел Эшер, будут вечно звучать в моей душе. Среди других похоронных мелодий в моем уме еще до сей поры дрожит безумная ария, странным образом варьирующая и дополняющая один из последних вальсов Вебера. А эти картины, которые создавала его изысканная фантазия! С каждым новым штрихом они облекались какой-то смутностью, заставлявшей меня трепетать все сильней и сильней, именно потому, что я не знал причин этого трепета; - как живые образы, они еще стоят передо мной, но напрасно было бы стараться вложить их тайный смысл в написанные слова. Он приковывал и пугал внимание крайней обнаженностью, простотой своих замыслов. Если когда-нибудь ктонибудь из смертных нарисовал идею, этот смертный был Родриг Эшер. По крайней мере, что касается меня - при обстоятельствах, тогда меня окружавших, - на меня веяло непобедимым ужасом от этих чистых абстракций, которые ипохондрик старался положить на полотно; даже и тени таких ощущений я не испытывал при созерцании грез Фиезеле, блестящих, но все еще слишком конкретных.
Один из фантастических замыслов моего друга, не так строго проникнутый духом абстракции, может быть очерчен в словах, хотя лишь очень смутно. Небольшая картина изображала внутренность бесконечно длинного и прямоугольного склепа или туннеля, с низкими, гладкими, белыми стенами, без всяких выступов или украшений. Некоторые аксессуары рисунка давали возможность думать, что это углубление находится на громадной глубине под земной поверхностью. Ни одного отверстия не было заметно на всем его обширном пространстве, не было также видно ни факела, ни какого-нибудь другого искусственного источника света, но поток ярких лучей проникал весь туннель, заливая его фантастическим неестественным блеском.
Я говорил, что слух моего друга находился в болезненном состоянии, делавшем для него всякую музыку несносной, за исключением известных звуковых сочетаний, получавшихся от струнных инструментов. Быть может, именно то обстоятельство, что он ограничил свой талант узкой сферой игры на гитаре, в значительной степени обусловило фантастический характер его музыкальных мелодий. Но что касается лихорадочной легкости его мгновенных импровизаций, они не могут быть истолкованы данным обстоятельством. Эти необузданные фантазии, с особенным подбором звуков, а также и слов (музыка нередко сопровождалась стихотворными экспромтами) были результатом той напряженной умственной сосредоточенности, которая, как я уже говорил, проявляется лишь при условии исключительных моментов крайнего искусственного возбуждения. Я легко запомнил слова одной рапсодии. Быть может, она потому особенно поразила меня, что я, как мне показалось, впервые понял тогда одно обстоятельство, а именно: как мне почудилось, Эшер вполне сознавал, что его царственный разум колеблется на своем троне. Стихи назывались "Дворец, населенный духами" и звучали приблизительно, или даже в точности, так:
1.
Замок чудесный - немой властелин -
Гордо вздымался когда-то давно
В самой зеленой из наших долин,
Где только ангелам жить суждено.
Там, где раскинулась Мысли страна,
Вечно над ним серебрилась луна,
Там - утомясь - серафим отдыхал
И, удивленный, вздыхал.
2.
В окнах вились и крутились огни,
С ними знамена вились заодно;
(Все это было в минувшие дни,
Все это было когда-то давно).
В сумерках нежных угасшего дня
Плыл ветерок, мелодично звеня,
Плыл он вперед, возвращался назад,
Сладкий струил аромат.
3.
Путники в этой блаженной стране
Видели в окна блуждающий рой
Духов, идущих как будто во сне,
Духов, внимающих лютне святой.
Трон багрянцем посредине блистал,
В пышном сиянье на нем восседал,
Между подвластных своих, властелин
Лучшей из лучших долин.
4.
Дверь лучезарная в замок вела,
Перлы, рубины блистали на ней,
В дверь все плыла, и плыла, и плыла,
Вечно горя и сверкая сильней,
Отзвуков нежных живая семья,
Сладость восторга во взорах тая,
Славили все они ум одного,
Мудрость царя своего.
5.
Все вдруг померкло, подкралась беда,
Темные силы стеснили царя;
(Плачьте! о, плачьте! над ним никогда
Не заблестит золотая заря!).
Вкруг его дома увяли цветы;
Слава и пышность былой красоты
Помнятся смутно, как сказки слова,
Тлеют, лишь тлеют едва.
6.
Путников странные думы страшат;
Сквозь красноватые стекла окна
Тени огромные смутно дрожат,
Звуков скорбящих рыдает волна;
Там, где смеялось Эхо, теперь
Бурной толпой через бледную дверь
Ужасы с хохотом диким идут,
Мчатся, растут и растут.