Глава 17
Запястье болело ужасно.
Я постоянно ходила с повязкой. Отёк спал, кожа снова стала гладкой, движения увереннее, и я уже позволила себе поверить, что всё позади и я иду на поправку. Но стоило один раз неудачно повернуть руку, потянуться за подносом слишком резко, и боль вернулась. Пронзила так, что я выронила чашку и не сразу смогла втянуть воздух.
Врач, к которому я добралась только на следующий день, был предсказуемо строг. Сказал, что заживление займёт больше времени, чем мне хотелось бы. Что нужно беречься, не делать резких движений, и да, снова — компрессы, мази, фиксирующая повязка и физиотерапия.
Но работать всё равно приходилось. Я старалась не перетруждать руку. Держала посуду в левой, всё делала осторожно.
Гвен была рядом почти всё время. Иногда даже раньше меня замечала, что я напряглась, подменяла, прикрывала, вовремя подсовывала что-то холодное. От этого становилось чуть легче, как будто боль не только моя, а уже пополам.
К счастью, в консерватории пошли навстречу. Мне разрешили сдать технический зачёт — гаммы, этюды, пассажи — позже, когда запястье окончательно восстановится. Занятий в классе пока не предвиделось, и часть меня была этому даже рада. Можно было не спешить. Не слушать, как пальцы цепляются за струны, не видеть чужих оценок в глазах. И всё-таки где-то глубоко внутри, это ощущалось как маленькое поражение.
С Элизабет, к моему удивлению, мы так и не пересеклись лично. Я видела её лишь издалека. Она не выглядела счастливой, а совсем наоборот. Поникшей. Общаясь с новыми друзьями, она не улыбалась, как обычно, и мне оставалось гадать, что стало причиной её плохого настроения. В любом случае я больше не боялась Лиз, и, наверное, это должно было настораживать. Но во мне не осталось того липкого напряжения, которое раньше охватывало при одном её взгляде. Ни страха, ни унизительного ожидания очередной колкости. Всё это как будто испарилось. Лиз постепенно выцветала, превращаясь в блёклое воспоминание. В отголосок прошлого.
Кристиан Харт... я замечала его в коридорах консерватории всё чаще. Он никогда не торопился, говорил спокойно, с лёгкой полуулыбкой, делая едва заметные жесты, как в дирижировании. Вокруг всегда были люди: кто-то внимал ему с открытым восхищением, кто-то просто шёл рядом, стараясь подстроиться под его темп. В нём не было надменности, но и той воздушной отстранённости, которая раньше окутывала его, тоже. Он больше не казался маэстро с постера, недосягаемым и блестящим. И, что страннее всего, появлялся он слишком часто, как для приглашённого солиста, как для человека, который, казалось бы, давно должен был быть в дороге. На сцене. В другом городе.
Я смотрела на него будто сквозь стекло — и не могла решиться даже на обычное «здравствуйте».
Позже, в холле, листая своё расписание, я искала замену по ансамблю. Взгляд пробегал по строкам, сливая фамилии и аудитории в одну рябь. Но вдруг остановился.
«Харт К. — Практикум по современной интерпретации. Ауд. 407».
Я перечитала снова. И снова. Это не разовое выступление. Он в расписании. Теперь он здесь не случайно — он работает. Он здесь, а я, с перебинтованной рукой и запретами на репетиции. Не могу прийти на его занятия. Не могу даже попробовать.
Без инструмента, я всё больше ощущала себя лишней. Как будто чужая на собственной территории. Пустая оболочка среди звуков, которые больше не принадлежали мне. Иногда меня охватывало тошнотворное чувство: а что, если всё пойдёт по тому же сценарию? Как тогда — в прошлом. После той травмы я долго не могла взять в руки смычок.
Помню, как сидела на полу в своей комнате, у окна, с перебинтованной рукой и мыслями, что жизнь обрушилась. Виолончель стояла рядом. Я не могла даже прикоснуться к ней, ни физически, ни морально. С каждым днём наваливался страх: а если вернусь и не смогу звучать, как раньше? А если навсегда останусь «почти»? Почти вернулась, почти восстановилась, почти играет. Тогда это чувство затянулось, но я так и не рассказала никому, насколько было страшно. Даже себе полностью не призналась. Теперь всё повторялось: тот же страх, те же сомнения.
Я вышла из здания, щурясь от дневного света и кутаясь плотнее в шарф. Уже собиралась свернуть к автобусной остановке, как вдруг увидела маму. Она стояла у своей машины, нервно прохаживаясь туда-сюда вдоль бордюра, сжав руки в тонких перчатках. Автомобиль был припаркован чуть наискось, как будто она подъехала в спешке, не думая ни о разметке, ни о правилах. Когда мама заметила меня, шаг её замедлился.
Во мне заклинило все движения. Мы не виделись с той самой сцены на кухне у Лиз, и я совершенно не была готова к встрече. Повязка на руке казалась теперь громкой, как сигнализация.
— Минна, — воскликнула мама. — Господи, ты только посмотри на свою руку...
Я опустила глаза, будто увидела повязку впервые. Мама уже подошла ближе, пальцами коснулась моей руки, и, не дожидаясь разрешения, осторожно перевернула её, осматривая запястье.
— Что с рукой?
— Ничего страшного. Упала.
— Упала? — в её голосе проступило раздражение. — И ты решила не сообщить? Прекрасно. Твоя самостоятельность уже начинает выходить мне боком.
Она вздохнула, потерев переносицу.
— Это отдаляет тебя от цели, Минна. Ты хоть понимаешь?
Я просто пожала плечами.
— Пойдём, — сказала она вдруг, уже мягче. — Прогуляемся немного. Здесь неподалёку сквер. Надо поговорить.
Ничего не ответив, я пошла за ней. Сквер был тихим, вычищенным после осенней метели. Мама шла быстро, чуть вперёд, а я едва поспевала.
— Я... не хочу тебя отчитывать, — начала она наконец, остановившись у старой скамейки. — Но ты сама понимаешь... что конкурс совсем скоро. С травмой ты рискуешь!
— Знаю.
— Ты должна быть сосредоточена. Собрана. Ты должна... обойти Лиззи, — последние слова прозвучали с давлением, от которого внутри всё сжалось. — Я больше не могу слушать, как Силия рассказывает всем, какая её дочь «невероятная». Она постоянно интересуется твоими «успехами». Словно ты, просто статистка.
— Может, потому, что именно такой вы меня и видите, — мой голос дрогнул. — Вы ведь гордитесь только, если я выше Лиз. Иначе я не повод для разговора. Каждый раз приходится зарабатывать... это ваше восхищение.
— Минна... — мама сделала шаг ко мне, но я отстранилась. Она медленно опустила руки. — Я просто хочу, чтобы ты добилась большего. Потому что знаю, на что ты способна. Ты упрямая, целеустремлённая. Сильная.
— Это вы упрямые, — отрезала я, чувствуя, как гнев поднимается от самой диафрагмы.
— Ты живёшь с этим... как его... блогером?
— Мы больше не вместе, — коротко бросила я.
— Минна... Я ведь не сразу вышла замуж за твоего отца, — проговорила она медленно. — У меня тоже была мечта. Сцена. Фортепиано. Я училась, и, наверное, была в чём-то похожа на тебя. Но потом... появился он. Твой отец. Всё завертелось. Мы снимали комнату, я пыталась подрабатывать, поддерживала его, пока он строил свой бизнес. Мои родители были против. Говорили: «Пожалеешь». Я не слушала.
Она сделала паузу и посмотрела на небо, затянутое тучами.
— А потом я ведь действительно пожалела о том, что перестала быть собой. Стала женой управляющего строительной компанией. Перестала играть. Сначала просто отложила на время, а потом и навсегда. Знаешь, как это?
— А теперь ты хочешь прожить свою мечту через меня? Сделать из меня ту, кем могла быть сама?
— Нет. Я хочу уберечь тебя от ошибок. От таких... Вернись к Лиззи. Тебе не нужно кочевать, как...
— Как бродяжка? — подсказала я, сдавленно усмехнувшись. — Мама. Я не вернусь.
Молчание. Ветер прошёлся по ветвям, унося с собой последние жёлтые листья. Мама выдохнула, осторожно поправляя ворот своего плаща.
Если бы мы всё ещё были вместе с Джексоном, — подумала я, — я бы не отступила. Потому что он не стал бы заставлять меня бросить музыку. Он другой. Не такой, как отец. Но мы не вместе, а значит, всё по-прежнему.
— Если я и ошибусь, это будет моя ошибка. Моя ответственность.
— Минна, ты не понимаешь...
— Нет, мама. Это вы не понимаете. Я не против вашей помощи. Я против контроля. Вы и так поставили мне ультиматум. Больше вы требовать не можете!
Я развернулась и пошла прочь, быстрым шагом, пока слова не расплавились в горле. Пока глаза не начали щипать. Автобус подошёл, будто по команде. Я запрыгнула внутрь и заняла место у окна. Мама стояла там же, возле скамейки, в плаще, с обвисшими плечами. Ветер поднимал края её шарфа, а она пыталась удержать его руками. Автобус тронулся. Я не махнула ей рукой на прощание. Просто смотрела, пока она не исчезла.
В пятницу, открыв дверь в «Кофе на Бис», я сразу всё поняла. Он здесь.
Густой гомон голосов, непривычная теснота. Людей явно было больше, чем свободных столиков. Едва успела переодеться в униформу, как на меня накинулась запыхавшаяся Гвен.
— Ты почему трубку не берёшь? — Она трясла меня за плечи, словно куклу. — Я тебе звонила сто раз! Джет здесь!
Я не хотела его видеть. Слышать, как поёт, как смотрит на меня. Гораздо проще было злиться, чем вновь поддаться обаянию. Позволить его улыбке пробить барьер, который я с трудом воздвигла вокруг своего сердца. Нельзя было терять бдительность, нельзя было позволить ему очаровать меня... Но он пришёл. Устраивает мне жестокий экзамен на силу воли.
Что ж, я не намерена сдаваться без боя.
С абсолютно непроницаемым выражением лица я приступила к работе. Заказов было немерено, и, к счастью, чаевых тоже. За что, конечно, следовало поблагодарить Джексона.
Когда я взбивала молоко для очередного латте, над залом внезапно пронёсся взрыв визгов и аплодисментов, такой оглушительный, что звук будто прорезал воздух до хруста. В животе возникла тяжесть, словно туда аккуратно положили мокрое полотенце, и оно тут же стало холодным. Я вздрогнула, машинально дёрнув рукой, чуть не пролив всё на пол. Заложило уши, и в голове зазвенело, как после резкого перепада давления.
Я подняла взгляд, и дух перехватило.
На сцену, чуть сгорбившись, будто под натиском толпы, поднимался Джет. Его движения были осторожны, и он ни разу не взглянул в мою сторону.
— Привет, народ! — его голос, обычно лёгкий и дерзкий, сегодня звучал чуть тише. Толпа зашумела, ринулась вперёд, сгрудившись у самой сцены.
Он был в чёрных джинсах и простой чёрной футболке, но выглядел иначе. Сдержанно. Как будто на него накинули фильтр, приглушающий яркость.
Первый аккорд, знакомый до мурашек, сорвался со струн. В зале началась истерия. Люди подпрыгивали, тянули руки вверх, снимали на телефоны. Я старалась смотреть мимо него, сквозь, но даже на расстоянии заметила: глаза, которые обычно искрились зелёным пламенем, теперь были тусклыми. Джекс не поднимал век, как будто прятался. Пел машинально и холодно.
Три хита — нота в ноту. Без фальши, но и без души. Ни одного срыва, ни одного нестандартного перехода или импровизации, за которые его так любили. Всё было отрепетировано до боли и потому особенно не в его стиле.
И тут краем уха я уловила тонкий, дрожащий диссонанс. Чужие голоса, напряжённые и ядовитые. Я обернулась.
Гвен, будто школьница, пойманная на проступке, в спешке вытирала стол. Над ней, как стая ос, кружили три девушки, визгливые, злорадные. И хоть на столе всего лишь капли кофе, по их лицам было видно: им нужно было зрелище. Малейший повод, чтобы растоптать.
— В чём дело? — спросила я, стараясь сохранить спокойный тон.
Внимание девушек мгновенно переключилось на меня. Та, что громче всех визжала секунду назад, вдруг резко замолчала, затем посмотрела на своих подруг и снова на меня. А потом, с каким-то гадким триумфом в голосе, она расхохоталась.
— Боже, девочки. А мы-то думали, Джет нашёл себе девушку, — она нарочно выделила последнее слово, — а он просто развлекался с убогой официанткой!
Кровь бросилась мне в лицо. Я ненавидела моменты, когда меня выставляют в дурном свете. И особенно больно оттого, что сейчас это происходило на глазах у Джета. Но я не собиралась давать им повод для ликования. Теперь перед ним и перед всем этим залом, я не позволю себе упасть лицом в грязь.
Я выпрямилась, глубоко вдохнула и посмотрела ей прямо в глаза:
— Вы, наверное, не слишком заняты, раз у вас есть время следить за чужой личной жизнью, — ответила я ровным голосом. — Может, лучше займётесь чем-то полезным? Например, научитесь хорошим манерам, чтобы потом не позориться, ведя себя как базарные торговки из-за случайно пролитого кофе.
Их смех угас, как пламя под дождём. Я взяла Гвен за руку и отвела подальше от этого столика.
— Не обращай на них внимания, — шепнула я ей. — Просто глупые курицы.
Внутри меня кипела злость. На этих девиц. На Джета. На себя. Почему он так поступил? Почему он так играет со мной? Я так сильно старалась его забыть. Безуспешно! Потому что, несмотря на всю обиду и раздражение, где-то глубоко внутри, я чувствовала болезненный укол... что я всё ещё неравнодушна к нему. И это бесило меня больше всего.
После очередной, заводной и немного дерзкой песни, Джет вдруг взял совсем другие аккорды. Они были особенными. Моё сердце забилось быстрее, чем ритм барабанов в панк песне. Это была его собственная песня, которую мы вместе записывали для блога, сидя ночью в его крошечной квартире.
Именно я настаивала на том, чтобы он спел её публично, именно я хвалила его за нежные рифмы.
Зал вокруг загудел, предвкушая что-то новое, а Джет прикрыл глаза и запел, тихо, словно каждое слово царапало его горло.
Однажды мы заблудились,
Как будто мы почти...
Как будто мы почти были влюблены друг в друга.
Это было нечестно. Подло. Запрещённый приём. Он знал, как сильно мне нравилась эта песня. И он воспользовался этим. Слова, словно маленькие острые ножи, вонзились в мою память. Я помнила, как он впервые сыграл её мне. Как нервно постукивал пальцами по грифу, как покраснел, когда я сказала, что это гениально. А теперь... Теперь она звучала почти как прощание. Или упрёк.
Мне стало физически больно. Каждая строчка пронзала меня чувством вины. Неужели я и правда такая? Бездушный монстр, который мучает Джета и не даёт даже объясниться?
Песня закончилась. Тишина, повисшая в зале, казалась оглушительной. Длинная, мучительная пауза. А потом он открыл глаза и посмотрел прямо на меня, а затем на фанатов.
— Если вы здесь только ради шума и хайпа, — сказал он устало, — не приходите больше. Если вы способны на что-то большее, чем сплетни, — спасибо.
Зал взорвался аплодисментами. Он не дождался их окончания. Снял гитару и, так же скромно, как и появился, исчез за кулисами. За всё выступление он взглянул на меня лишь один раз. Один короткий, пронзительный взгляд, который перевернул всё внутри.
Почему я не дала ему шанса? Не выслушала его? Возможно, я была не права... А может, он просто манипулирует мной, зная мои слабые места?
Запутавшись в собственных мыслях, я сорвала с себя фартук и швырнула его на ближайший стол, как флаг, выброшенный в знак капитуляции. Убежала в подсобку, где пахло старым деревом и моющим средством. Осела на коробку, прижав колени к груди, словно пыталась стать меньше, незаметнее. Как будто можно спрятаться от самой себя.
— Что ты тут драму закатываешь? — Гвен ворвалась как ветер. Она метнула в меня фартук, и я еле успела увернуться.
— Просто дай мне минуту. Всего пять. Потом я снова выйду и буду улыбаться, как будто всё нормально.
— Может, тебе стоит быть не тут... а с ним?
Я вздрогнула, ударившись ногой о край коробки.
— Только не говори, что он здесь.
— Его машина всё ещё на парковке, — Гвен взяла с верхней полки банку с сахаром, будто ей действительно нужно было сюда заглянуть, а не просто проверить моё состояние. С деланным равнодушием повернулась и вышла.
Что делать? Как поступить правильно? Я не знала, Боже, я просто не знала. Качала головой, будто хотела вытряхнуть из неё все эти мысли.
Туго завязала фартук и вернулась в зал.
Гости постепенно начали расходиться. Мы с Гвен сделали уборку и натёрли столики до блеска. Попрощавшись с Ларри, мы вышли через служебный выход. Гвен шла впереди, ловко лавируя между мусорными баками и транспортом, пока вдруг не застыла. На стоянке, в оранжевом отблеске действительно стояла его машина. А рядом — он.
Гвен обернулась ко мне с хитрой улыбкой.
— Поеду-ка я домой одна, — заявила она, — а ты иди поговори с ним.
Я не была готова. Всё во мне кричало: «Беги!». Но ноги сами несли вперёд. Наши отношения сейчас висели на волоске. Предательство саднило в душе. Когда я подошла ближе, он поднял голову.
— Спасибо, — выдохнула я, не доверяя голосу. — За то, что попытался.
— Минна... — он открыл передо мной дверь машины. — Пожалуйста. Сядь. Просто выслушай.
Я колебалась, но потом, всё же села в салон. Машина пахла его духами и бензином.
Он завёл мотор, но не тронулся. Сложив руки на груди, я отвернулась к окну, стараясь казаться неприступной, хотя внутри всё кипело от тревоги.
— Я облажался, — тихо сказал он. — По-настоящему.
— Это из-за видео? Или... моей семьи? — выпалила я, и губы дрогнули.
Джекс резко повернулся ко мне.
— Нет! Нет! — голос его сорвался. — Это не из-за тебя. Это я... струсил. Видел, что творилось в комментариях, и понял, что теперь это будет всегда. Что если мы вместе, то тебе достанется. И я испугался.
Он громко выдохнул, будто только что отпустил камень с груди.
— Но, Минна... без тебя всё пошло к чёрту. Даже музыка.
Я всё ещё не смотрела на него. Только на тусклое отражение наших силуэтов в стекле.
— Ты мог бы хотя бы сказать об этом, — прошептала я. — Не просто исчезнуть, как трус.
— Я не знаю, смогу ли всё исправить. Но я хочу. Хочу быть рядом. Хочу бороться. Ради нас.
Закрыла глаза. Его слова и голос трогали меня до глубины. И я металась.
— Чёрт... — он ударил ладонью по рулю.
Моё тело тут же среагировало на его действие рефлексом. В груди дрогнуло и дыхание участилось.
— Это не так просто, Джекс, — ответила я. — Я не выключаю чувства по команде.
Парень слабо кивнул, принимая мой ответ как заслуженный приговор.
— Мне было больно, — добавила я сухо, почти безэмоционально.
В салоне повисла тишина. Я чувствовала, как его взгляд прожигает мне затылок, но не поворачивалась. Потому что если посмотрю, то могу сломаться. Пусть слова и смягчили боль, но шрам на сердце всё ещё ныл. Смогу ли я простить его? Смогу ли снова ему доверять?
Джекс вздохнул, и я почувствовала, как его рука осторожно легла на моё плечо. Тёплая, знакомая до мурашек, но сейчас... она казалась чужой.
— Минна, — голос сорвался. Он сделал паузу, глотнул тишину, прежде чем продолжить: — Я боялся, что если останусь, если продолжу быть рядом, ты пострадаешь. Что всё это... мой шумный, токсичный мир... убьёт тебя.
Машина словно сжалась вместе с его словами.
— Я просыпаюсь с тобой в голове и засыпаю в попытках не вспоминать... Я не прошу прощения. Я прошу шанс. Один. Последний.
Я молчала. Просто слушала, как по капле капает правда, и каждая капля попадала в рану. Доверие хрупкая вещь, и он разбил его вдребезги. Теперь предстояло собрать осколки, и я не знала, получится ли у нас это вообще.
— Я хочу домой. Отвези меня.
На мгновение он застыл. Опустил голову и убрал руку.
Назвала адрес Гвен. Джекс удивлённо вскинул брови. Тень вины скользнула по его лицу, исказив красивые черты. Двигатель взревел, словно зверь, и мы тронулись в путь, погрузившись в молчание.
Я боролась с бурей внутри себя. Простить? Или навсегда вычеркнуть его из жизни? Украдкой наблюдала за ним. Он не был прежним. Ни самоуверенным, ни беспечным. Казалось, Джекс искренне сожалел.
Одна половина моей души шептала о втором шансе, о том, что каждый достоин искупления. В конце концов, я сама не идеал. Другая же половина кричала, что он яд, сладкий и смертельный. Наша связь, это удовольствие и мука одновременно. Разве это не цена настоящей любви? Разве не вместе проходят огонь и воду? Разве не в преодолении трудностей рождается истинное чувство? Или это просто болезненная иллюзия?
Когда мы, наконец, подъехали к дому, я выскочила из машины, прежде чем он успел заглушить двигатель. Ботинки глухо стучали по асфальту. Я быстро перебирала ногами, но его голос, хриплый и полный отчаяния, остановил меня.
— Подожди...
Я обернулась. Не смогла удержаться.
Джексон стоял у машины. Руки в карманах. Плечи опущены. Под уличным фонарём его тень казалась особенно длинной и мрачной. Он смотрел на меня с мольбой во взгляде, словно бездомный щенок, ищущий хоть каплю тепла в равнодушных лицах прохожих.
— Чёрт, я не знаю... — его губы дрогнули, прежде чем он сказал, еле слышно, — Кажется... я люблю тебя.
Плотина, которую я строила всё это время, треснула, и на глазах навернулись слёзы. Он сделал шаг. Потом ещё один. Я не знала, что чувствую. Растерянность? Радость? Или всё ещё тот страх, что живёт во мне с тех самых пор, как он исчез? С каждым шагом дистанция сокращалась. И когда его руки обвились вокруг меня — я сдалась. Уткнулась в его грудь и вдохнула запах. Такой... мой. Всхлипы вырывались из меня против воли, сотрясая плечи. Я плакала от облегчения, от обиды, от надежды. От всего сразу. Потому что он был здесь, рядом, и говорил, что любит меня. Я плакала, потому что боялась, что он снова уйдёт.
Джексон нежно гладил мои волосы. Я чувствовала тепло его руки.
— Прости меня... — шептал он в мои волосы. — Я не заслуживаю тебя. Но буду стараться. Слышишь? Каждый день.
Я подняла голову и посмотрела на него сквозь пелену. В этот момент, глядя в его глаза, я поняла, что хочу верить ему. Хочу дать ему шанс. Хочу дать шанс нам обоим.
— Я... тоже чувствую. Может, не уверена до конца. Но я чувствую.
Вытерла слёзы с лица. Его руки всё ещё крепко сжимали меня, создавая иллюзию, будто ничего не менялось. Он уткнулся носом мне в макушку.
— Я потерялся без тебя.
Возможно, он и правда искренен. Возможно, это глупо — верить человеку, который уже один раз разбил твоё сердце. Но в тот момент, в его объятиях, мне было всё равно. Я просто хотела верить в то, что эта история может иметь счастливый конец. И я решила бороться за это.