Глава 6
Элизабет ворвалась в квартиру как шторм. Я не успела толком закрыть за собой дверь, как она уже проскользнула мимо и оказалась в моей комнате, будто это была её территория.
— Это тот фрик, о котором ты мне рассказывала? — её щёки пылали, будто злость вспыхнула изнутри и теперь полыхала на коже.
— Его зовут Джекс. И он не фрик, он... нормальный.
— Нормальный? Минна, вы стояли так, будто сейчас поцелуетесь. Почему ты мне не сказала, что вы уже вместе? — брови Элизабет сдвинулись, глаза метались по моему лицу, ища ответ, который я не могла дать.
— Мы не вместе. Он просто... проводил меня.
— Просто? — она шагнула ближе. — Минна, экзамены совсем скоро. У тебя нет права на «просто». Именно поэтому ты всегда отстаёшь, — подруга, словно страж, начала приближаться ко мне, сложив руки на груди. — Вот почему ты всегда на втором месте. Ты витаешь в облаках, а я вожусь с тобой как с маленьким ребёнком. Тебя ведь могут отчислить... Кажется, тебе совершенно нет дела до музыки!
Каждое слово било точно в цель. Я стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться, как будто она поставила на паузу весь мой мир, и теперь я существовала только в её интонациях.
— Ты даже не хочешь играть, — продолжила она тише, но куда жёстче. — Признай это. Ты просто боишься разочаровать всех и потому цепляешься за сцену, пытаясь доказать, что ты хоть в чём-то хороша.
Я не ответила. Губы онемели. Даже злость не могла пробиться сквозь внутреннюю глухоту, в которой эхом отдавались её слова. Как будто она вытолкнула из меня воздух, заполнив всё собой.
— А такие, как он... они не стоят твоей карьеры. Не стоят тебя, Минна.
— А если я хочу и то и другое? Музыку и... чувства?
— Это исключает успех, — отрезала она. И на этот раз уже не злилась — просто констатировала. Как диагноз.
Потом, будто вдруг осознав, как далеко зашла, Лиз подошла и ласково положила руки мне на плечи. Но стало только хуже. Этот жест не грел, он сжимал, как кандалы.
— Я не скажу родителям. Но ты знаешь, что будет, если они узнают. У них на тебя планы. И у тебя... должны быть свои.
Когда Лиз ушла, комната вдруг показалась мне пугающе тихой. Воздух был тяжёлым, словно в нём до сих пор витали её замечания. Такие точные, цепкие, проникающие под кожу. Слова оседали внутри, как мелкие занозы, которые не сразу замечаешь, но потом они дают о себе знать – случайным уколом при движении.
«Ты всегда на втором месте.»
Разве я не витаю в облаках, рискуя упустить свой шанс? Разве я не должна сосредоточиться на музыке, вместо того чтобы отвлекаться на мимолётные встречи? Если провалю экзамены, то разочарую всех – родителей, преподавателей, саму Лиз... и, наверное, себя.
Почему мне так тяжело от её слов?
Где-то глубоко внутри шевельнулась привычная вина. Она всегда приходит следом за нашими разговорами, как тень, которая появляется, стоит только повернуться к свету. Разве она не права? Разве не хочет мне только лучшего?
И всё же, даже зная это, я чувствовала себя... меньше. Как будто меня аккуратно сложили и убрали на полку. Словно я должна быть компактнее, удобнее, правильнее.
Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. В груди сдавило, но я не дала себе задержаться на этом чувстве. Нужно двигаться дальше, ведь Лиз уже наверняка обо всём забыла.
Может, она просто устала?
После нашего разговора Элизабет закрылась в своей комнате и не выходила оттуда весь вечер. Я уже готовилась ко сну, когда в мессенджер мне пришло сообщение.
Лиз:
Я, наверное, была слишком резкой. Просто волнуюсь за тебя. Ты же знаешь, что я хочу для тебя только лучшего. Не злись, ладно?
Я уставилась в экран. Эти строчки как пластырь на рану, которую она же только что вскрыла. Хотелось пойти к ней, поговорить. Но я осталась лежать.
Лиз всегда была такой. Резкая, давящая, но потом извинялась, и мне становилось стыдно за свою обиду.
Я:
Всё нормально. Спасибо, что переживаешь.
Экран погас, но ощущение тяжести не ушло.
На следующий день всё происходило, как будто я двигалась сквозь плотную воду. Даже свет казался тусклым. Я делала все привычные вещи: выполняла домашнее задание, собирала сумку, перекладывала ноты, но в голове, назойливым мотивом, продолжал звучать разговор с подругой.
«Вот почему ты всегда на втором месте.»
Я застегнула куртку, бросила взгляд в окно. Сумерки оседали на улицы, стирая границы между зданиями, машинами, людьми. Всё казалось размытым, как будто мир тоже не мог определиться, кем быть. Как будто и он устал притворяться чётким, сильным, уверенным. Я узнала себя в этом полутоне. Ни света, ни тьмы — только неопределённость. И, как и я, он молчал.
Лиз ведь права. Конечно, права!
Я не такая, как она. Элизабет – сосредоточенная, собранная, сильная. Я всегда ощущала себя немного рассеянной рядом с ней, словно иду по канату, а она смотрит снизу, напоминая, что падение – вопрос времени.
И всё же... Но почему тогда, когда Джекс смотрел на меня, я чувствовала, что могу всё?
Коснулась губ пальцами, вспоминая, как парень стоял совсем рядом. Как смотрел на меня. В тот момент мне казалось, что если я просто закрою глаза и шагну навстречу, всё станет проще. Легче.
Но я не шагнула.
И теперь, оглядываясь назад, я понимала – это к лучшему. Если бы я его поцеловала, это стало бы реальным. Стало бы чем-то, от чего нельзя отвернуться. А мне ведь надо сосредоточиться!
Я села на кровать и сжала край пледа. В голове снова раздался голос матери, строгий, безапелляционный: «Ты не можешь позволить себе ошибку.»
Что бы сказали родители, если бы узнали?
Они и так недовольны, что я не оправдываю их ожиданий так быстро, как им хотелось бы. Ещё одна причина для разочарования – и они начнут смотреть на меня с этим знакомым выражением, в котором читается усталость, раздражение и что-то ещё... Что-то, что давит тяжелее любых слов.
«Ты тратишь время на интрижки, как малолетняя бунтарка.» – я почти слышала, как могла бы сказать это мать.
Сжала руки в замок, вглядываясь в своё отражение в окне.
А ведь я не бунтарка. Никогда не была. Я просто... встретила его. Просто чувствую к нему что-то. Но чувства – это ещё не оправдание.
Я вздохнула, поднялась и, решительно схватив рюкзак, вышла из комнаты. Нужно прогуляться и проветрить голову. Я отвлекусь. Подышу свежим воздухом, позвоню Гвен, и мы поболтаем. Всё будет как обычно. А потом эта странная, глухая тоска внутри меня, возможно, отступит.
Но не отступила и преследовала меня изо дня в день. Я не знала, что делать. Как правильно поступить.
В среду, сразу после занятий, я мчалась на работу почти бегом. Серое небо висело низко, дождь моросил, оседая на коже холодными каплями. Влага стекала по щекам, волосы сбились в пряди и прилипли ко лбу. Жакет промок в плечах, холод пробирался под одежду, и я съёжилась, пытаясь сохранить последние остатки тепла в себе.
Как только пересекла порог кофейни, в лицо ударило тепло и приятный запах. И тут же — Гвен.
— Минна! — она подскочила ко мне, размахивая клочком бумаги, как флагом победы. Глаза светились, голос звенел от возбуждения.
— Что? — я даже не успела расстегнуть жакет. Промокшие рукава натянулись в локтях, тяжело сгибаясь на мокрой подкладке.
— Ты не представляешь, кто только что был здесь! — Она сияла, словно только что выиграла в лотерею.
Я напряглась.
— Кто?
— Один очень... интересный парень, — она потянула момент, но я уже знала. Тело откликнулось раньше разума, как если бы по коже пробежал ветер, которого не было.
Гвен сунула мне записку — сложенный пополам листок, чуть помятый, влажный по краям, словно он пережил войну.
— Джет! Тот самый! — прошептала она.
Я развернула бумагу. Пальцы дрожали, хоть и пыталась сжать их покрепче, чтобы не выдать себя. Глаза зацепились за неровные строчки.
Дорогая Минна!
Я, наконец, дописал свою песню. Она важна для меня, и я не могу дождаться пятницы, когда смогу впервые спеть её на сцене. Это будет особенный момент, и я надеюсь, что ты будешь там, чтобы поддержать меня.
Твой Джекс.
Слова пронзили меня насквозь.
Гвен захлопала в ладоши, заглядывая мне в лицо с нетерпением ребёнка.
— Твой Джекс! — она хихикнула. Её восторг был заразительным, но внутри у меня всё будто замкнулось.
— Пятница... — я резко подняла голову. — У меня мастер-класс!
Гвен сразу погасла.
— О, чёрт...
Я начала лихорадочно прикидывать... Что, если мистер Харт отпустит нас пораньше? Что, если отпрошусь?
— Может, ты ещё успеешь на пару песен, — неуверенно предположила Гвен.
Снова взглянула на записку. Бумага немного дрожала в руках. В груди начинало ныть что-то тонкое, упругое — словно под кожей свернулась нитка боли, и любое движение могло её распутать. Это чувство не было бурным. Оно было тяжёлым и устойчивым.
Я хотела быть там. Но... я могла не успеть.
Рабочая смена тянулась бесконечно. Я принимала заказы, разливала кофе, вытирала стойку, слушала обрывки разговоров посетителей. Вроде бы ничего особенного, но внутри было какое-то странное онемение, словно я двигалась в замедленной съёмке.
Гвен несколько раз пыталась меня разговорить, но я лишь слабо улыбалась и кивала, делая вид, что всё в порядке. Наверное, она понимала, что это ложь, но не настаивала.
Я вновь думала о Лиз.
О том, как безапелляционно она расставляет приоритеты, будто моё мнение не часть уравнения. Как уверенно она решает, что имеет вес, а что — временное, бесполезное.
И я верила ей. Всегда верила. Но почему тогда мне так... нехорошо? Почему внутри пусто, как будто я оставила часть себя где-то далеко?
Я опёрлась на стойку, устало склонившись вперёд. Отражение в полированной стали кофемашины смотрело на меня бледными глазами. Пальцы дрожали. Я уже не скрывала этого.
Медленно достала из кармана записку. Несколько строк. Неидеальный почерк. Простой, неуверенный.
«я надеюсь, что ты будешь там...»
Я перечитала снова, потом ещё раз. Как долго я ждала, чтобы кто-то сказал мне такое?
Не надо быть. Не ты должна. Не иначе разочаруешь.
Он просто... надеется. Просто желание видеть меня рядом. И это... изменило всё. В груди, где до этого сжималась тоска, вдруг стало тихо. Её вытеснило другое, яркое и живое чувство. Я хотела быть там. Хотела слышать его голос, видеть, как он играет, как его пальцы скользят по грифу гитары, как он закрывает глаза, полностью уходя в музыку.
Я не знала, как поступлю, что скажу Лиз, как объясню родителям. Но это было потом.
А сейчас... Сейчас имело значение только одно:
Я должна успеть.