VII
Приторный водный запах захлестнул её так быстро, что Ася даже не успела сообразить, какого чёрта происходит. Только что она сидела в горячей ванной, отмокала после трудного дня — подумать страшно, они потеряли в больнице её вещи, а обнаружилось это уже дома! — и вот снова плывёт в мутной озёрной воде, шевелит губами, как большая рыба.
Колышутся перед глазами волосы — или водоросли? Обступает со всех сторон что-то белое, твёрдое, как отвесные берега, почему-то горячие и скользкие на ощупь. Нет. Это не берега. И водоросли — не водоросли.
Нет. Нет, она всё ещё в ванне. Просто ушла под воду, на миг задремав, и перед глазами тут же встало знакомое тёмное, грузное. Просто снова меркнет сознание, что-то отводит ей глаза, мешает и топит. Просто нужно немного собраться с духом, немного приподнять голову...
— Хватит! — Ася закричала на вдохе, выплёскиваясь из ванны вместе с водой, которая только что была чуть желтоватой из-за плавающей в ней соли, а теперь стала мутно-бурой, точно её набрали не из-под крана, а из настоящего болота. — Кто бы ты ни был... хватит! Не шути так!
Болело ушибленное колено: она рванулась вперёд с такой силой, что рассадила коленку об угол ванны и упала на пол. Неприятно холодил бок кафель. На нём ведь даже коврика не было. Убрала. Зря...
Ася перевела взгляд на ванну и ойкнула, прижала ладонь к губам. Уж это галлюцинацией быть не могло, даже с учётом её недавней болезни. Хотя у неё вновь появлялись сомнения, болезнью ли было странное недомогание, определившее её в больницу.
Врачи так и не поняли, что за вещество отравило неудачливую туристку.
А вода из ванной уходила обратно. Не в сливное отверстие — в трубу. Поднималась столбиком, втискивалась в кран, как тоненькая змейка, и с утробным урчанием исчезала в недрах канализации.
— Что?!
Урчание складывалось в звуки, звуки превращались в слова. Сначала неясные, неразборчивые, но чем дальше — тем чётче, тем понятнее, точно то, что пыталось говорить с ней, заново училось выговаривать людские слова.
— Ты хотела быть нужной, ты нужна, ты хотела быть нужной, ты нужна, ты хотела быть нужной, ты хотела быть нужной, хотела быть, хотела быть, нужна...
Асе стало невыносимо холодно. Мокрая кожа и так покрывалась пупырышками — слишком быстро она вылезла из тёплой ванны, да ещё и упала на пол — а монотонное бормотание окончательно лишало тело тепла, высасывало жизнь, сковывало все члены.
— Хватит, — снова взмолилась она. — Не мучай меня. Кто бы ты ни был... зачем тебе я?
— Ты хотела быть нужной, хотела быть, нужна...
— Пожалуйста, перестань!
— Хотела быть нужной...
— Кто ты? Зачем ты здесь? — в отчаянии она попыталась задать любой другой вопрос. Только чтобы нечто из озера — из канализации?! — перестало повторять, как заведённая пластинка, то, что Ася и сама знала. — Как ты сюда попал?
Шёпот смолк. Струйка воды замерла — и плюхнулась обратно в ванну, развеяла по комнате мутноватые брызги.
Ася дёрнулась и потянулась за ближайшим полотенцем. Она продрогла до костей.
Когда звук раздался снова, он был уже много тише. Не как урчание воды — как шелест чего-то невесомого в трубах, что обычно списывается на микроскопические засоры. Может, обычно это и впрямь засоры. Не в этот раз.
— Я шёл сквозь воду, сквозь мысли, сквозь дороги из металла и людей из металла, через рычащих железных зверей, из леса, далеко, далеко, далеко...
— З-зачем? — Ася, переставшая было дрожать, ощутила, как снова разбегаются по плечам назойливые мурашки. Самым страшным казалось даже не то, что с ней разговаривает вода в трубе.
А то, что она отвечает этой воде.
«Я сошла с ума. Всё просто. Я сошла с ума, и мне мерещится, будто со мной разговаривает чудо-юдо из озера. Прости, мама, я всё же закончу в психушке...»
— Я искал свежей крови, я пил зайцев, пил лис и медведей, но лис и медведей недостаточно, и я шёл на тепло, на свет, на людей, на кровь, на желание. Ты хотела быть нужной, хотела быть нужной, хотела быть, хотела быть, хотела...
— Ну и что?! — она зажала уши руками, чтобы не слышать монотонное бормотание, от которого внутри становилось больно. Почему? Почему оно продолжает напоминать ей об этом?
— Ты нужна.
Голос донёсся сквозь плотно прижатые к ушам ладони, проник сквозь биение сердца, что звучало в голове набатом.
— Ты нужна мне, — повторила вода. — И я шёл за тобой, шёл на тёплую кровь, на людей, на желание, на свет. Шёл, шёл, шёл. В озере жизни нет, здесь жизнь есть. По трубам, по мыслям, по облакам.
Ася медленно отняла руки от лица — всё равно звук пробивается даже сквозь зажатые уши, точно звучит не в ванной комнате, а у неё в голове. Нужна ему? Что это значит?
— В каком смысле... нужна? — глупый, жалкий вопрос. Оно чуть не сожрало её единожды — кто сказал, что сейчас оно может хотеть другого? Всё это время за ней гнались, как за добычей-подранком. Вовсе не как за потерянной подругой.
Она просто навертела себе в голове невесть чего. А на самом деле всё, что сейчас её ожидает — смерть, в лучшем случае безболезненная и без мучений.
— Ты нужна, чтобы дать мне тело, чтобы дать мне кровь, душу, плоть, людей, дыхание. Ты нужна, чтобы вдохнуть жизнь, не водою, но кровью, не болотом, но плотью, не тенью, но...
Тёмная масса воды шевельнулась, вновь поползла вверх. Не к крану, куда улизнула было: наружу, к холодному эмалированному бортику. Жутко плеснула, вздыбилась волной — и волна замерла в воздухе причудливой фигурой, изменчивой, прозрачной, будто живой.
Твёрдые палки — руки. Рыбьи кости — скелет. Череп неизвестного зверя, на котором ещё не истлели остатки плоти, вместо головы. И бесформенная, пульсирующая вода, заменявшая фигуре тело.
Нечто оставалось таким ещё долю секунды — и смазалось, расплылось. Раньше, чем ветви и кости обрели твёрдость и плотность, водяной столб пришёл в движение — и брызгами разлетелся по ванной комнате, разбился о холодный кафель.
— Ты что же... — прошептала Ася, глядя, как капельки отчаянно движутся друг к другу, пытаются собраться воедино, снова стать целым, снова превратиться в призрачную фигуру, что встала у неё перед глазами на какой-то миг — и не могут, снова распадаются, путаются, превращаются в пар.
— Мало, — заговорил многоголосый хор, точно каждая капелька, каждое мельчайшее испарение проклятой воды обрело собственный голос, — мало крови, мало тела, мало силы, мало жизни. Жилы мои — вода, кости мои — вода, вместо рук и вместо ног вода. Много лет прошло, много веков, тело истлело, сгнило, стало водою, стало илом, стало тиной. Тело, что долго внизу во тьме лежало, ждало, питалось, дышало, видело сны — нет его больше, лишь вода теперь, бестелесная, тёмная...
На негнущихся ногах Ася поползла к выходу. Здесь, в городе, колдовское наваждение стряхнуть с себя было легче, и она не потеряла здравомыслия. Вне ванной оно не сможет её достать. Вне ванной она будет в безопасности.
А потом достаточно будет принести в комнату вентилятор — и высушить эти жуткие лужи.
Голоса кричали у неё в голове, пока Ася поднималась на ноги, обламывала ногти о ручку двери — опять её заклинило, ну почему сейчас-то! — и выбегала в коридор: мокрая, дрожащая, в одном только полотенце.
И лишь когда голос зашептал с её собственных волос и изнутри полотенца, она поняла, где ошиблась.
Воду нельзя было удержать.
А хор голосов, что доносился с капель, заглушил щелчок открывающегося замка входной двери.
— Мама?!
— Кто же ещё? — дверь распахнулась настежь, и мать влетела в комнату, совершенно не обращая внимания на перекошенное лицо Аси. — А что, мужика своего ждала? Небось и мылась для него?
Только не это. Только не сейчас, когда всё и так плохо, хуже некуда, когда в ванной её поджидает говорящая вода, что мечтает сожрать человека, чтобы обрести тело! Будь её мама нормальным, хорошим человеком, способным помочь и посочувствовать — Ася и то бы постаралась держать её подальше от творившейся здесь чертовщины. А уж с такой матерью, как её...
— Откуда ты взяла ключи? — прозвучало резче, чем хотелось бы, и мать тут же радостно вскинулась: тиран, которому дали повод.
— Ты как с матерью разговариваешь? Совсем тут охамела, в одиночестве? Я к ней со всей душой, специально делаю дубликат, чтобы помогать по хозяйству — больная же совсем, как убираться будешь — а она мне тут сцены устраивает! Бессовестная.
Негодующий тон не мог обмануть Асю: глаза матери светились радостным предвкушением скандала. Привычное выражение злорадной насмешки морщинами въелось в лицо, навсегда отпечаталось на коже. Маска злобного шута, как Ася про себя называла эту гримасу с тех самых пор, как впервые рассмотрела её за обликом заботливой матери.
Сколько сеансов с психологом ей понадобилось, чтобы разглядеть за искренней, волнующейся за дочь женщиной сварливую мегеру, чья настоящая цель — власть и контроль, а не забота.
Объяснить бы это ещё маме...
Мать оттолкнула Асю в сторону, заглянула в ванную, где всё ещё шипело и бормотало, всё ещё пульсировало нечто из озера, жаждавшее крови. Та даже не успела задержать её.
— Я же говорила! — голос матери сорвался на визг, ввинтился в мозг раскалённой отвёрткой. — Всё изгажено как чёрт знает что. Вот знала я, что ты свинья и живёшь в хлеву, но чтоб настолько! Ты посмотри на это. Тина какая-то болотная, грязища... а это ещё что такое?
Последние слова матери заставили Асю похолодеть. Теряя на ходу полотенце, она поспешила обратно в ванную, где её мама наверняка только что встретила существо, искавшее крови. И один бог знает, увидела ли она его.
— Мам, я...
Она не успела ничего сказать.
— Это вот, — сухая, костистая рука, всё ещё хранившая остатки былой силы, с которой она таскала за косы маленькую Асеньку, знакомой рукой вцепилась ей в волосы, — что такое, я тебя спрашиваю?!
Ася не смогла сохранить равновесие, когда мать резко дёрнула её голову куда-то в сторону. Ткнула, как котёнка, лицом в кафель, где пульсировала и извивалась, пытаясь собраться воедино, мутная лужа.
В воду, от которой Ася никак не могла сбежать. И по ужасу, который сквозил в разъярённом голосе матери, становилось понятно — это не галлюцинация. Мама тоже его видит.
Вот и всё? Сейчас это существо, что пришло за ней из неведомой глуши, по воде пробираясь из заброшенной деревни в шумный областной центр... наконец добьётся своего? Съест свою жертву, наберёт силу, обретёт тело — то холодное, костистое, каким Ася помнила его по их прошлой встрече?
Наверняка безумно красивое дикой, тёмной красотой, которой она уже не увидит. Давнишнее прикосновение отозвалось в щеке пульсирующим теплом.
— Я тебя спрашиваю, — орала на ухо мать, — что за дрянь ты сюда притащила?!!
Ася поморщилась и закрыла глаза, ожидая последнего смертельного прикосновения. Может, оно и к лучшему. Она больше не будет слышать чужих упрёков и криков, не будет ни с кем ссориться и не будет никого терять. Никогда. И мама больше никогда не наорёт — ах, как бы Асе хотелось, чтобы мама вообще никогда не орала...
Миг, другой, третий. Сознание никуда не уходило, а вой матери будто бы утих, заглушившись знакомым плеском и шёпотом:
— Ты принесла мне тело, принесла плоть, принесла свежую кровь, я заберу, я возьму, я воплощусь, скелет мой — вода, язык мой — вода, что с кровью смешается, станет живой и тёплою...
Что?!
Невозможная догадка пронзила Асю, как спица пронзает податливую пряжу. Нет. Такого не может быть. Жертвой всё это время была... не она?!
Чудище пришло из неведомой дали не за её душой?
— Я голос твой отберу, руки твои охвачу, силу твою заберу...
Ругань матери прервалась тонким, испуганным вскриком, и хватка пальцев на голове Аси как будто разжалась. Та поспешила вырваться — рефлекторным, знакомым с детства движением — и почти не ощутила сопротивления. Отпрянула к стене, как загнанное животное, прижалась в влажной голубой плитке — и лишь оказавшись на безопасном расстоянии от мамы, рискнула поднять глаза.
Вода сползалась к матери со всех сторон. Капала с потолка, струилась со стен, перехлёстывала через бортики ванны. Гул становился громче, становился криком, торжествующим воплем, а мать, осевшая на пол, лишь хватала воздух ртом и бессильно сучила ногами, не в силах встать. Будто из недавно цветущей и полной жизни женщины выкачали все силы.
— Члены твои отниму, кости твои растворю, водой внутрь проникну...
Ася ощутила странную апатию. Ей следовало вскочить на ноги, схватить за руку мать, потащить её что было сил к выходу, вытолкать за дверь и сменить замки — но вместо этого она лишь тупо смотрела, как та корчится на полу и кривит губы, пытаясь что-то сказать.
— Асенька... дочка... что же это...
Она никогда не видела свою мать такой. Жалкой, растерянной. Умоляющей. Заискивающей перед «непутёвой дочерью», почти ласковой.
Если Ася сейчас ей поможет — от этой ласки не останется и следа. Место испуганной женщины, что называет её Асенькой, вновь займёт знакомая грымза, что немедленно обвинит её во всём случившемся. И будет припоминать ещё много, много времени.
— Почему ты ничего...
Вода накатила на мать сокрушительной волной, и умоляющее бормотание сменилось истошным визгом. Как в замедленной съёмке Ася наблюдала, как вспухает пузырями кожа в местах, где её коснулась вода, как пузыри лопаются, исходят кровью и лимфой, как «маска злобного шута» трескается и расползается, превращается в месиво.
В том, что глянуло на Асю, когда вода схлынула, уже нельзя было узнать человека. Кожа свисала лохмотьями, бешено сокращались мышцы, что виднелись из-под крови и лоскутов плоти. Вращались, как у сумасшедшей, глазные яблоки — огромные, выпученные, без век. Век больше не было, как, должно быть, не было и зрения — венки в глазах лопнули, и кровь заливала радужку.
Это всё ещё была её мать, и, возможно, её всё ещё можно было спасти. Внутри Аси всё болезненно заныло, но она не сдвинулась с места, оцепеневшая, пригвождённая к стене невыносимым зрелищем расправы.
Звук исчез: кровавая дыра, что ещё недавно была ртом, открывалась и закрывалась, но оттуда вырывалось лишь болезненное хрипение. На красном и сизом единственным светлым пятном белели зубы: неестественно ровные ряды дорогих коронок.
Когда вода прилила вновь, хрустнули кости. Сквозь красное проглянуло белое — плоть сползала и растворялась в хищной воде, обнажая голый скелет.
«Жилы мои — вода, кости мои — вода...»
Ася ощутила, как к горлу подкатывает тошнота, и поспешно отвернулась. Только сейчас она поняла, что по щекам течёт что-то горячее и солёное, а дыхание сбивается на всхлипывания и сип. Мама, пусть не самая лучшая в мире, но всё же мама мучительно умирала на полу её ванной, а Ася ничего не сделала, чтобы помочь ей — хотя могла! Могла же?
Хруст стал громче, и Ася сжалась в комок у дальней стены, заткнула пальцами уши, зажмурила глаза, прислушалась к биению собственного сердца. Оно колотилось так часто, что почти заглушало треск и чавканье — но лишь «почти».
Откуда-то она знала, что её мать оставалась жива до самого конца. И в любой момент Ася могла хотя бы попытаться вмешаться. Но не вмешалась.
Сколько времени продолжалась жуткая экзекуция, Ася не знала. Не могла сказать. Но в какой-то момент силы покинули её окончательно, и она провалилась в небытие, слишком измученная безумными событиями этого дня. Рядом с изувеченным трупом матери, в ванной, залитой кровью и бурой дикой водой, что всё ещё продолжала шептать.