XIII
Ей бы очень хотелось открыть глаза и обнаружить себя в кровати, в родной постели, где единственным напоминанием о случившемся была бы смятая, пропитанная слезами подушка. Да ещё телефон с десятком пропущенных от матери, что решила позвонить на ночь глядя. Ася бы разлепила веки, кинулась звонить маме — и радовалась бы, услышав в трубке знакомую ругань и поняв, что всё увиденное оказалось лишь кошмарным сном.
Или ещё лучше — проснуться в больнице, где вежливая медсестра объяснит, что галлюцинации могут ещё иногда возвращаться, так что пугаться страшных снов не стоит. Даже самых реальных.
Но мечты оставались мечтами: слишком твёрдо было голове и телу, слишком болели мышцы из-за неудобной позы, слишком явственный холод гулял по коже. Смертный холод, какой не объяснишь свалившимся с кровати одеялом.
Как долго она пробыла без сознания? Всего пару минут — или несколько дней, за время которых труп в ванной комнате начал бы гнить? Нет. Нет, в таком случае начал бы выделяться... этот... метан — и тогда Ася никогда не пришла бы в себя.
Верно, не так долго. Час? Два? Пять минут?
Открывать глаза не хотелось, но Ася почувствовала, как что-то большое движется из стороны в сторону прямо перед ней — и всё-таки приподняла веки. Настороженно глянула из-под ресниц, готовясь снова зажмуриться, спрятаться от отвратительного зрелища.
Но тела не было. Исчезла куда-то кровь, ушёл утробный хруст. Ни обломков костей, ни плоти, ни даже луж воды и экскрементов — обычная ванная комната, чистая и аккуратная. Если бы не воспоминания, слишком яркие, чтобы быть сном, Ася бы ни за что не подумала, будто здесь только что убили человека.
И если бы не фигура, что исчезла, как только она открыла глаза. Большая, тёмная, бесформенная. Как такая громадина вообще могла уместиться в маленькой ванной?
— Покажись, — хрипло позвала Ася. Страх сменился апатией: даже если существо, появившись, убьёт её, ничего страшного не случится. Страшное уже случилось. Чего ещё бояться?
Где оно там прячется, в стене? Она была уверена, что ощущала: пока её веки были закрыты, что-то двигалось по ванной, обходило её, не решалось выйти в дверь. С трудом поворачивалось в небольшом закрытом помещении.
Ася так и не смогла понять, в какой именно момент оно появилось перед ней. Только что ванная была пуста, и лишь её собственное дыхание нарушало тишину, — но стоило моргнуть, и посреди комнаты выросла тёмная, величественная фигура.
Фигура была высокой, выше, чем любой человек из встреченных Асей. Выше двух метров — или это ей, напуганной, показалось, будто он больше, чем кажется? Или иллюзию высоты создавали рога? Похожие на оленьи, но не оленьи — не такие длинные, не такие густые, — они касались потолка, оставляли на нём длинные царапины, когда существо шевелило головой.
Не головой — вытянутым черепом, похожим на череп дикого зверя. Волка? Пса? Неизвестного науке клыкастого лося? Череп казался бы безобидным, если бы не зубы — острые, хищные. Такие разорвут в клочья, не успеешь вздохнуть.
Грязновато-белая кость переходила в плоть в районе нижней челюсти, обрастала мясом, непонятной полушерстью. В тёмных провалах глазниц заинтересованно горели желтоватые огоньки. Существо не выглядело угрожающим. Грозным — да, но сейчас не агрессивным.
Или это лишь иллюзия? Ася вспомнила ужасную смерть матери, и ей вновь захотелось выть.
— Ты убил её, — простонала она, чувствуя, как к горлу снова подкатывает комок. — Она была моей мамой... а ты убил её.
Существо медленно согнулось — выглядело это так, словно у него проломился позвоночник, складывая тело пополам, — и протянуло к лицу Аси костистую лапу. В верхней части пальцев плоть снова истлевала, обнажая кость, — на этот раз бурую, задубевшую то ли от чужой крови, то ли от болотной воды. Кость — или странные когти, что росли вдоль всего пальца — осторожно коснулось щеки, и это прикосновение было точь-в-точь таким же, как тогда. Как в озере.
— Она была твоей, — чудище по-птичьи склонило голову, глядя на Асю сверху вниз, — твоим... врагом.
— Что?!
Ася сама не поняла, что именно её так удивило. То, что это чудище может говорить, говорить этой своей невозможной костистой пастью — или само содержание его речи?
— Она была твоим врагом. Она пила твою жизнь. Теперь её нет, — терпеливо повторило существо и провело когтем от Асиной щеки к виску. Коготь, видимо, оставил царапину — кожа разом загорелась, как ссаженная об асфальт, — но сладкие мурашки, что пробежали от уха к хребту, не оставили боли шанса.
Она затрясла головой. Нет, так нельзя, это неправильно. Оно опасно. Оно всё ещё может сожрать её, а сама она только что потеряла мать. Ей положено скорбеть! Но почему-то скорбь не шла. Были виной тому чары чудища, или же мама за свою жизнь успела вытравить из Асиной души остатки любви и сочувствия к ней — она не знала.
Однако всё же попыталась.
— Послушай... ты не прав. Кто бы ты ни был... она была, может быть, не самой лучшей матерью, да что уж тут, она была ужасной матерью, но... она всё ещё была мамой! Понимаешь? Родственницей! И её нельзя просто так взять и... убить. Тем более так жестоко.
Существо медленно кивнуло, и рога задели стойку для полотенец, прошлись по ней с противным скрипом.
— Родственные узы.
— Да. И... поэтому, если ты можешь её вернуть — верни.
Вряд ли оно согласилось бы, даже если бы могло. Плохая идея.
— Родственные узы... — повторило существо и выпрямилось, — не важны. Она была тебе врагом. Враг должен умереть.
От его невозможной логики голова шла кругом. То есть, оно не просто так выбрало жертвой именно Асину мать? Оно что... хотело защитить её? Зачем? Что оно вообще такое?
— Ты был водой...
Ей ничего не шло в голову. Чудище не выглядело враждебным, но Ася не понимала, что именно будет ждать её, если она продолжит вот так разговаривать с ним.
— Я был водой, и ветром, и голосами зверей в лесу. Я много кем был, но кем-то мог быть, лишь вкусив крови и плоти страждущего. Ты дала мне желание. Ты дала мне пищу. Ты дала мне тело, и речь, и живое воплощение.
— Я ничего тебе не давала, — горько возразила Ася, сама понимая, что говорит ерунду — а, впрочем, кто сказал, что с лесными тварями можно разговаривать иначе? — Ты сам взял. Пришёл и взял. Отобрал у меня мать, парня, друзей... всю мою спокойную нормальную жизнь.
— Всю твою жалкую несчастную жизнь, — подтвердило существо, и она почувствовала приближение надвигающейся истерики. Жалкую? Несчастную?
Оно играет с ней, как кошка с мышкой, чтобы потом загнать и съесть?
— Я не враг тебе, — а голос у него — она только-только заметила — был приятный. Низкий, бархатный, как у хорошего актёра озвучки. Или он вообще не говорил, а Ася слышала в голове лишь мысли? Не понять. Не разобраться в этом существе. — Ты назвала своё желание, и я пришёл его исполнить.
— Каким же образом?
Говорить, говорить с ним. Может, что-то и прояснится. «Не враг», подумать только. Не враги не пытаются утопить и сожрать, не травят, не загоняют в больницу посреди рабочего месяца, не убивают твоих родных мучительной смертью у тебя на глазах.
Или, может, оно всё же было право?
— Ты хотела быть нужной.
Асю охватило отчаяние. Существо повторяло одну и ту же фразу, начиная с первого своего появления — и что же теперь? Как её желание связано с убийством матери, с тем, что воплотившееся чудище нависает над ней, буравит огоньками глаз с нелюдским любопытством?
— И?! Каким образом труп в моей ванной...
— Я пришёл, потому что мне нужен человек. Ты.
— Зачем?
Чудище помолчало. Склонило голову в другую сторону — со шкафчика посыпались флакончики, но сейчас Асе было не до того. Она наблюдала за существом, которое как будто пыталось подобрать правильные слова.
А потом, всё так же молча, приблизило клыкастый череп к самому лицу Аси, так, что рога с треском врезались в стену над её головой.
Когда пасть распахнулась, Ася не успела даже закричать: просто зажмурилась и рефлекторно отпрянула, вжалась в стену даже сильнее, чем до того. Но вместо клыков её лица коснулось что-то тёплое и влажное, всё ещё хранившее запах тины и крови. Ласково провело вдоль царапины, оставленной когтем, и спустилось ниже — по линии челюсти, к шее, к ключице.
Ася распахнула глаза ровно в тот момент, когда язык существа коснулся её груди. Сосок, и без того встопорщенный от холода, под неожиданной лаской затвердел ещё сильнее, а где-то под рёбрами глухо бухнуло не в такт дыханию.
— Я не понимаю, — пробормотала она, но костистые лапы уже тянулись к ней — и невесомые прикосновения вдоль рёбер будили спавшее до того внутри чувство. Ася сама не заметила, как сползла по стене, как распласталась на полу, и волосы ковром рассыпались по влажному кафелю.
Как водоросли, что теперь не казались бурыми.
Коготь остановился у пупка, замер, качнулся, будто чудище не решило — что же дальше.
— Ты хочешь этого? — прозвучало у неё в голове, и теперь Ася понимала, что говорит оно, не шевеля ртом. Хотя бы потому, что его язык по-прежнему ласкал её грудь.
Она вспомнила мать, и на миг ей захотелось ответить «нет», но изнутри уже шли жаркие волны, более сильные, чем с Димкой, более сильные, чем с кем-либо ещё за всю её короткую нескладную жизнь. Соски набухли, вздымалась грудь, и холод, до того сковывавший все её члены, ушёл, сменяясь лихорадочным жаром возбуждения.
Она не могла врать ему. Она не могла врать самой себе.
— Да. — Ответ вырвался словно сам собой, пока Ася выгибалась навстречу прикосновениям, навстречу такой неожиданной, такой желанной близости. — Да, я хочу этого.
Коготь возобновил движение, вычертил причудливую фигуру вокруг пупка. Скользнул вниз, к выступающим тазовым косточкам, легко коснулся их, так, что кожа на животе Аси пошла мурашками. Не давнишними мурашками ужаса — приятными, тёплыми, как предвкушение.
Длинный и гибкий, не чета человеческому, язык наконец оторвался от сосков. Ася не сразу поняла, зачем чудищу прекращать ласкать её грудь — а потом до неё дошло. Кончик языка — горячий, влажный — коснулся набухшего клитора так легко и невесомо, словно существо боялось по ошибке навредить хрупкой человеческой женщине. Ася хрипло застонала, качнула бёдрами навстречу — и язык шевельнулся вновь, уже уверенней, уже сильнее.
Удовольствие — необычное, острое — накатывало волнами, и она запрокинула голову, постанывая в такт движениям. Ни один из её парней до того не мог предложить ей и половины того наслаждения, что Ася испытывала сейчас, на холодном кафельном полу, с монстром, что даже не похож на человека.
Оргазм пришёл так же неожиданно, как и всё остальное. Выгнувшись в экстазе, Ася хрипло вскрикнула — и рефлекторно сжала кулаки, изо всех сил вцепилась пальцами в первое, что попалось под руку.
Мягкое. Почти невесомое. Неужели у этого грозного рогатого существа с черепом вместо головы такая нежная шерсть? Больше похоже на совиные перья или на тёплый овечий пух, чем на шкуру существа, способного живьём растерзать человека.
Почему-то мысли о том, как опасен мог быть её нелюдской любовник, заводили только сильнее. Ушла в прошлое мать с её вечными придирками: сейчас Ася не смогла бы даже вспомнить её имени. Забылась жуткая сцена, что произошла в этой самой ванной, на расстоянии вытянутой руки от её лица. Ушёл ужас, что она испытывала при воспоминаниях о Зловещем озере, где часто исчезали селяне. Остался лишь тёмный, какой-то грешный восторг. Исступление, граничащее с проклятьем.
У Аси над лицом замаячили рога, и она схватилась за них, отпустив шерсть чудища — и сама не ожидала такой реакции. Существо отрывисто рыкнуло, будто и не понимало человеческую речь — а потом когти, до того нежно ласкавшие её тело, разом сжались на бёдрах, и Асю с невероятной силой дёрнуло вперёд и вверх. Ногами: голова и плечи так и остались лежать на полу.
Она смутно ощущала, как бёдра проваливаются вглубь невероятно мягкого меха, как прижимается к промежности, горячо пульсируя, что-то ещё. Нечто твёрдое и большое, скрытое под слоем шерсти-перьев.
— Давай, — выдохнула Ася, что было силы подалась навстречу этому жаркому, ищущему — и чуть не вскрикнула, когда орган чудища наконец коснулся входа во влагалище. — Ну давай же!
Он вошёл быстро, резко. Про такое обычно говорят «по-звериному»: Ася всегда мечтала о похожем сексе, но Димка не мог предложить ей нужных накала и страсти, а мамино воспитание шептало, будто подобные желания неприличны для примерной девушки. К чёрту мать, к чёрту Димку! Сейчас она, впервые за много лет, получила ровно то, чего желала — и кричала, извивалась, цеплялась пальцами за шкуру существа, оставляя под ногтями угольно-чёрный мех.
Когда она кончила во второй раз, ноги уже почти не чувствовались: их свело судорогой, а всё тело трясло от нахлынувших чувств. Любовь? Нет, не то: пришедшее впервые в жизни чувство безусловной важности и нужности, такое непривычное, что при попытке его осознать Ася чуть не заплакала.
Она не помнила, как кончило чудище, как залила её живот вязкая, пахучая жидкость, темнее и гуще человеческой. Не помнила, как её, полубессознательную, подняли на руки — легко, как пушинку — и понесли в комнату, осторожно огибая углы. Не помнила, как заснула, свернувшись калачиком на родной кровати, вспотевшая, обнажённая, пахнущая сексом и болотной тиной. Помнила только, как приоткрыла на миг глаза — и увидела, как невесомо падает на плечи, укрывая от холода, одеяло.
VIII.
— И всё же — зачем я тебе?
Посвежевшая, отдохнувшая Ася сидела на диване и разглядывала царапины на дверных косяках. Долго придётся объяснять собственнику, откуда они взялись. Возможно, даже заставит платить из своего кармана.
Сейчас, когда страсть схлынула, она прекрасно понимала: вряд ли хитрая, сильная озёрная тварь пришла к ней из-за того, что воспылала внезапной любовью. Или хотя бы похотью: в мире много людей, и заманить и изнасиловать существо, с его невозможной силой, могло любого.
— Пища, — чудище сидело на полу, поджав под себя задние лапы. Ася не была уверена, но, похоже, они оканчивались копытами, а сзади виднелся толстый чешуйчатый хвост. Не зверь, не птица, не рыба. Она почти верила, что, если ощупает его тело, обнаружит торчащие из шерсти отростки, похожие на ветви. Ещё и не-дерево. — Ты можешь дать мне пищу. Кровь и мясо — от других людей. Частицу души — от себя.
— Частицу души? — переспросила Ася. — Вроде продажи души дьяволу? Я на такое не подписывалась.
— Я пришёл быть нужным тебе, — монотонно произнесло существо, — и мне не нужна вся твоя душа. Лишь часть, что зовётся... «страстью».
— Но почему я?
Оно изобразило жест, который, по-видимому, должен был означать пожимание плечами.
— Ты должна была быть съедена. Ты выжила. Такие всегда интересны. И потому живая ты лучше мёртвой, и потому быть с тобой лучше, чем быть одному. И силу можешь дать, и пищу. И огонь.
— Такие — это какие? — Ася приподняла брови. Её чудовище — и как давно она привыкла называть рогатую тварь своим чудовищем? — явно темнило и недоговаривало. Нет уж. Эйфория схлынула, и, пусть Ася была не прочь повторить, сейчас она хотела знать всё.
Шерсть на загривке существа встопорщилась, и комнату заполнил знакомый шелестящий звук. Не вой, не шёпот — нечеловеческое, игривое хихиканье.
— Надкушенные.
Чудище покосилось на неё горящим глазом и будто в шутку клацнуло челюстью.