Сердце в клетку

Нина Степановна работает в школе давно. Когда-то она была библиотекарем, правда, в другой школе. Там ее сократили, а библиотекарем поставили учительницу географии, на полставки. И Нина Степановна перешла в эту, родную для нее теперь, школу. Уборщицей.
Она хорошо помнила свое детство и в целом жизнь - те пятьдесят лет, что все это время ее сопровождали, шли рядом тихонько, как преданная собака. Иногда они подвывали и хромали, как та же собака, в особо неустойчивые периоды жизни: в подростковом возрасте, когда должна была явиться первая любовь со всеми своими первыми - поцелуями, встречами, объятиями - но не явилась. Опоздала на поезд, наверное. И вот совсем недавно, когда Нине Степановне еще было сорок девять. Когда она встретила Колю...
В такие моменты жизнь давала слабину и принималась хромать на обе ноги. А в остальном все шло ровно и спокойно. Дни не сильно отличались от других дней, ночи - от других ночей. Праздники были похожи, как близнецы-братья: новый год, день рождения, день принятия Конституции, восьмое марта - отмечались одинаково. Что-то социалистическое проскальзывало в этом стремлении - не стремлении даже, а привычке Нины Степановны уравнивать дни и ночи, будни и праздники. Она приклеила календарь к стене на кухне и отрывала от него по листочку в день.
Нина Степановна разложила перед собой мятое сердце в клеточку (так получилось, что оно снова оказалось у нее. Коля вытащил его из ящика, скомкал и кинул там же, в подъезде. А Нина Степановна, догадываясь о чем-то подобном, переждала нужное для этих действий время, приставив ухо к входной двери, чтобы контролировать ситуацию. Как только Колины шаги стихли, она вышла в подъезд. Подобрала свое сердце, а дома, как могла, разгладила рукой).
Глядя на фиолетовую карандашную линию поверх клеток и вписанное в сердце имя - Николай - она вспомнила, как встретила его.
Это был четверг, Нина Степановна шла домой из школы. В каждой руке у нее было по авоське, из одной торчал батон. У подъезда стояла желтая газель, из которой торчало кресло. Она вошла в подъезд, стала подниматься по лестнице, и вдруг все закружилось, завертелось, батон вывалился и покатился по ступенькам вниз, а сама Нина Степановна оказалась распластанной на полу. С левой туфли у нее соскользнула кожура от банана. Правой ноге стало больно."Наверное, ударилась о перила", - подумала женщина и тут увидела его. Точнее, сначала его руку. Она была протянута. И не куда-нибудь, а прямо к ней. Нина Степановна смотрела на эту руку сквозь боль в ноге, потом смотрела в эти глаза (синие!). Боль отступила. Внезапно захотелось летать, и Нина Степановна почувствовала себя пушинкой в этом мире - но только на мгновение. В следующую секунду она уже тяжело поднималась на ноги, опираясь на протянутую руку. Она встала, парень спросил:
- Все в порядке?
Она кивнула, не в состоянии произнести ни слова, и парень, перепрыгивая через три-четыре ступеньки, помчался вниз. Нина Степановна посмотрела в подъездное окно. Парень остановился у газели и принялся тянуть из нее что-то длинное.
"Торшер", - догадалась Нина Степановна, когда из нутра машины показался крупный белый плафон.
"Новые жильцы, - снова догадалась Нина Степановна. - Значит, в двенадцатую заехали. Она одна пустовала".
Женщина поднималась к себе, хромая, и думала всякие разные мысли о том, что нужно будет познакомиться с новыми соседями, что теперь их подъезд заселен полностью, что нужно разморозить курицу и пожарить на ужин, и что Надька опять придет поздно. Но ей не давала покоя другая мысль. Точнее, это была даже не мысль, а скорее ощущение. Чувство, будто вот-вот воспаришь, как воздушный шарик. "И будешь биться своим воздушным лбом о потрескавшийся потолок подъезда", - попыталась себя одернуть Нина Степановна. Но одернуть не получилось: ощущение никуда не исчезало. Оно поселилось в ней и не желало уходить. Оно полоснуло по жизни Нины Степановны своим острием, разделив ее на "до" и "после".
Это было полтора месяца назад. С тех пор сердце Нины Степановны начинало гулко ухать, когда она заходила в подъезд или выходила из него, чего раньше с ней, конечно же, не случалось. А в сентябре, когда она вышла на работу, это ощущение перекочевало и туда: оказалось, Коля будет учиться в их школе.
Она ловила его взгляды везде - в подъезде, в школе, на улице перед домом. Взгляды были скользкие - сразу проскальзывали мимо. Она стояла у окна, когда он играл в баскетбол. Она хотела ему написать. Или позвонить. Она хотела заговорить.
И заговорила однажды в школьном коридоре:
- Куда по мытому? - сказала она и покраснела. Коля ничего не заметил и, вполне возможно, не услышал в своих наушниках. Протопал по полу, оставляя жидкие мутные следы. Она не стерла их сразу, а долго смотрела, пока не высохли.
Дома она заглядывала в зеркало и видела там пухлые щеки и округлые руки. На ноги старалась не смотреть.
Она встречала Колю каждый день. Появлялась с тряпкой и ведром на том этаже, где у Коли был урок по расписанию (которое она переписала еще в начале четверти, пока никто не видел), и дожидалась перемены. Момента, когда он выйдет из класса.
А по вечерам, в пустой тихой квартире, на Нину Степановну накатывало чувство вины: он же совсем молодой, а она что? Куда она? Зачем? В такие моменты она старалась уговорить себя, заставить, сломать. Но не уговаривалось, не заставлялось, не ломалось.
И сейчас был такой вечер. Нина Степановна разложила перед собой мятое клетчатое сердце и думала. На часах было 23:34, когда вернулась Надя.
- Надя, иди сюда! - крикнула из кухни Нина Степановна, спрятала сердце в карман халата и услышала шаги дочери в направлении комнаты и звук закрывшейся за ней двери. Нина Степановна встала и сама пошла к Наде.
- Надя, - сказала она, войдя в комнату. - Почему так поздно? Ты где была?
- Ма, тебе не надоело? - вяло, сквозь жвачку, проговорила дочь.
- Надоело, поэтому и спрашиваю.
- Раз надоело, тогда не спрашивай больше. Каждый день одно и то же.
- Потому что ты каждый день где-то пропадаешь, - Нина Степановна стояла на пороге и вглядывалась в лицо дочери: не пьяная ли? Вроде нет. - На улицах опасно вечером. И ночью.
- У меня баллон есть.
- Какой еще баллон?
- Газовый.
- Как газовый? Где ты взяла?
- Жорка дал.
- А кто такой Жорка?
- Жорка - это Жорка, - дочь плюхнулась на кровать, посмотрела на растерянное выражение лица матери, рассмеялась и добавила: - Приятель, ма. Мы тусим вместе.
- Где вы тусите?
- А это уже мое личное дело.
- Тебе пятнадцать...
- Спасибо за информацию, - перебила Надя и зевнула. - Я спать хочу, ма.
Нина Степановна потопталась еще немного на пороге, моргнула, посмотрела на дочь.
- Ну ладно. Спи тогда, - сказала и вышла.
Села перед телевизором, но включать не хотелось. Не хотелось даже вытаскивать листок из кармана халата, чтобы снова посмотреть на заветное имя. Нина Степановна смахнула слезу с левой щеки. Сердце осталось лежать в кармане.