Тектум

Далеко за пределами райской жизни куполов Тектума, в домашней теплице, этой маленькой оранжерее, пристроенной к жилому модулю – настоящему живому уголку в затхлом, умирающем мире – Лина сидела в старом, поскрипывающем кресле. Вокруг лежали книги с выцветшими корешками — следы долгих лет чтения. Девушка читала научные статьи на своём стареньком планшете, его экран мерцал тусклым светом. На ней была объёмная, любимая вязаная мамиными руками кофта и старенькие, потёртые джинсы. Веснушки усыпали переносицу, а светло-русые волосы были небрежно собраны в пучок, из которого выбивались непослушные пряди. Лина готовилась к экзаменам – она заканчивала школу экстерном, стремясь к поступлению в университет.
Лина жила с матерью, Хелен Риверс – сильной и целеустремленной женщиной, которая растила дочь одна. Она работала в медблоке вне купольного города, у подножья Тектума, ежедневно сталкиваясь с болезнями и страданиями "Теней". Хелен была умной и целеустремлённой женщиной — у неё были все шансы жить под куполом. Но по ряду причин, о которых она никогда не говорила, осталась снаружи. То ли это было связано с её прошлым, то ли с чертами характера, но Хелен всегда уверенно стояла на своём выборе. Слегка полноватая, с каре и очками, Хелен казалась строгой, но в ней жила тёплая, мягкая душа. Её хриплый голос и частый кашель, несмотря на то что она никогда не курила, были постоянным напоминанием о цене, которую она платила за жизнь вне купола.
Их небольшой двухкомнатный модуль, хоть и скромный, был наполнен теплом и заботой. Особой гордостью была та самая самодельная теплица, где сначала Хелен, а потом и Лина выращивали овощи и ягоды. Видимо, именно это привило Лине страсть к ботанике, а затем и вовсе ко всему живому. На кухне, напевая весёлую мелодию, Хелен стояла у плиты. Сегодня ей особенно везло – на гуманитарной выдаче продуктов удалось заполучить десяток яиц и литр свежего молока, и теперь она пекла блины. Воздух в модуле был удивительно чистым, наполненным ароматом свежей выпечки. Фильтрационная система хоть и была старой и издавала привычный гул, но Хелен никогда не экономила на фильтрах и обслуживании. Это была её непоколебимая забота о единственной дочери, гарантия того, что хотя бы внутри этого маленького дома Лина могла дышать свободно.
Экран планшета Лины мигнул и погас — батарея села. Девушка медленно подняла глаза и посмотрела в окно теплицы. Сквозь мутную пелену серой дымки она увидела, как дети играют на улице, их силуэты мелькали в пыльном тумане. Лина улыбнулась, но улыбка была горькой. Она задумалась о том, как редко сама выходит наружу, а если и выходит, то только в кислородной маске. Мать заботилась о ней, оберегая от каждой частицы этого пропитанного ядом мира.
Из её мыслей вырвал голос матери.
— Дорогая, мне нужно отлучиться ненадолго, — сказала Хелен, накидывая старую куртку и направляясь к выходу. — Поешь без меня.
Дверь захлопнулась.
Лина медленно встала с кресла, взяла кусочек сушёной груши. Она подошла к большой клетке, стоящей в теплице, и просунула лакомство между прутьев. Белый пушистый комок тут же вспорхнул вперёд, ловко выхватив угощение из пальцев. Пломбирчик — её шиншилла с чёрными кругами под глазами — подбежал к прутьям, забирая лакомство.
Погладив его через прутья, Лина пошла в гостиную, поставила планшет на зарядку и направилась на кухню есть блины.
За окном начал подниматься ветер. Он выл и хлестал в стены модуля, будто кто-то злился на само здание. Свет в лампах дрогнул. Лина, дожёвывая блин, подошла к окну.
Небо вдруг потемнело. За горизонтом зловеще мерцнули молнии — тускло, будто нехотя. Сквозь надвигающийся туман она различила смутные силуэты, медленно скользящие по направлению к модулю. Лина прищурилась, пытаясь понять происходящее, и инстинктивно направилась в теплицу. Отсюда, сквозь чистый поликарбонат, обзор был чуть лучше. Силуэты всё приближались, вырастая из серой дымки, становясь всё более отчётливыми. И вдруг, сквозь завывание ветра, Лина услышала, как дверь в дом скрипнула, а затем глухо хлопнула.
— Мам, это ты?", — крикнула Лина, не отводя взгляда от окна. Силуэты уже были совсем близко, их очертания пугали. "Может, дети?" — пронеслось в голове, но тут же мелькнула мысль: "Нет, такая погода не для игр на улице."
Сердце заколотилось сильнее. Лина медленно пошла в сторону кухни.
— Мам, ты видела, что эти люди делают?, — голос Лины дрогнул.
В ответ — глубокая тишина, лишь завывание ветра снаружи и треск фильтрационной системы. Лина вошла на кухню. Хелен стояла спиной к ней, застыв у плиты.
— Мам, всё в порядке?, — Лина подошла, осторожно, и повернула мать за плечо.
То, что она увидела, заставило её отшатнуться, споткнуться и рухнуть на пол, задыхаясь от ужаса. Глаза Хелен были белыми, полностью белыми, закатившимися так, что радужек не было видно. Из них, из уголков рта, тонкой чёрной струйкой текла вязкая, блестящая смола, оставляя жуткие разводы на коже и старом фартуке. Тело матери слегка дрожало, а пальцы дёргались в конвульсиях, словно она пыталась ухватить что-то невидимое. Из груди Хелен вырвался хриплый, булькающий звук, и Лине показалось, что это не кашель, а попытка лёгких извергнуть ту же чёрную жижу.

В этот момент двери модуля распахнулись настежь. Воздух внутри резко изменился, наполнившись едким, тошнотворным смрадом. Расталкивая друг друга, внутрь вламывались те самые особи, что Лина видела сквозь стекло. Их было много, и они были ужасны. Лица — маски боли и безумия. Изо ртов, глаз, ушей текла та же чёрная, густая смола, капая на пол отвратительными лужами. У некоторых не хватало конечностей, оторванных, возможно, в борьбе или от мутации, их движения были рваными, как у марионеток на невидимых нитях. Комнату заполнил резкий, невыносимый запах разложения, гнили и этой жуткой, едкой смолы.
Крики застряли в горле Лины, превращаясь в беззвучный вопль. Слёзы ужаса хлынули из глаз, застилая зрение, искажая страшные, приближающиеся лица. Резкий, удушающий страх сжал горло, не давая сделать даже самый маленький вдох. Мир вокруг неё распадался, растворяясь в чёрной смоле и предсмертном хрипе матери.
Белые глаза. Чёрная вязкая жидкость, стекающая по подбородку. Пальцы, судорожно сжимающие воздух, будто пытаются вырвать из него жизнь. За спиной — стук, глухой и тяжёлый, всё ближе. Лина отшатнулась, но пол ушёл из-под ног, и тьма сомкнулась.
Она распахнула глаза. В горле — сухой ком, лёгкие жадно хватали воздух, как после долгого погружения под воду. Несколько глубоких вдохов — и стук сердца начал стихать. Сон. Опять этот сон.
Под головой мягкая подушка, вокруг — ровный полумрак её комнаты в общежитии. Прозрачные стены уже наливались мягким светом искусственного рассвета. За ними, в утренней дымке, угадывался силуэт леса и серебристая нить реки.
Ни вони, ни гула старых фильтров — только тёплый запах озона и негромкое пение птиц. Контраст был настолько резким, что несколько секунд Лина просто лежала, вслушиваясь в эту тишину.
Лина была студенткой третьего курса биологического факультета университета современных наук, живущей в одном из общежитий под куполом Тектума. Уже три года она дышала этим чистым воздухом, но её прошлое, её детство вне купола, всё ещё цеплялось за неё в ночных кошмарах.
"Нужно навестить маму," – промелькнула мысль, прежде чем сознание окончательно прояснилось, и нахлынуло горькое осознание. Мамы здесь не было. Она осталась там, за стеклянными стенами этого рая, в мире, где каждый вдох был борьбой. Но воспоминания о ней, о её любви, о её мечтах о лучшей жизни для Лины, были яркими и настоящими, как и чистое утро за окном. Это её наследие привело Лину сюда, под купол, в эту тихую, стерильную обитель науки и надежды.
Утро в Тектуме всегда начиналось с мягкого, настраиваемого света, имитирующего восход солнца. Он плавно наполнял комнату, окрашивая стены и мебель в тёплые, золотистые оттенки. За панорамным окном лес оживал: к пению птиц добавился легкий шелест листвы, которую ласкал едва ощутимый, свежий ветерок. Это был искусственный мир, но настолько совершенный, что порой казался реальнее любых воспоминаний о настоящей природе.
Лина встала, потянулась и направилась к небольшому столику, где уже ждала кружка ароматного кофе, сваренного встроенным репликатором. Рядом, в прозрачной, идеально чистой клетке, суетился Пломбирчик. Он выглядел почти игрушечным на фоне стерильного интерьера. Лина отломила кусочек питательного батончика и протянула его питомцу.
— Доброе утро, Пломбирчик, — тихо произнесла она, наблюдая, как шиншилла деловито хватает лакомство своими цепкими лапками и начинает быстро перебирать ими, жуя с сосредоточенным видом.
— Сегодня важный день, понимаешь? Много работы.
Пломбирчик лишь моргнул своими черными глазками, словно соглашаясь. Его присутствие, этот маленький кусочек живой, беззаботной природы, всегда приносил Лине утешение. Он был её связующим звеном с тем миром, который она оставила, и одновременно символом того чистого, идеального мира, к которому она стремилась.
Собрав свои вещи – планшет, пару записных книг и специальный лазерный стилус – Лина вышла из комнаты. В коридоре стоял привычный утренний шум: из-за соседних дверей доносились приглушенные возгласы и грохот, указывающий на то, что кто-то снова проспал и в панике собирался на лекции. Лина тихо усмехнулась. Здесь, под куполом, вечная гонка за знаниями и эффективностью порой приводила к таким забавным моментам.
Она вышла из корпуса в прозрачный утренний воздух. Лёгкий ветер приносил запах свежескошенной травы и тёплой влаги от реки. Кампус тянулся среди зелени, а тонкие мостики из прозрачного композита перебрасывались через её тихие воды.
Лина шла по узкой аллее, слегка задевая ладонью прохладные листья. В Саду Красных Панд одна из них, заметив её, спустилась с ветки и вытянулась за угощением. Лина достала сушёный фрукт, панда осторожно взяла его лапками.
— Позже ещё зайду, — тихо сказала она, и панда, будто понимая, махнула хвостом.
Чем ближе были лабораторные кубы, тем отчётливее доносились голоса студентов. Среди смеха и разговоров прорезались короткие, ядовитые реплики:
— Дикарка идёт...
— Смотрите, тень добралась и до науки.
Лина не сбавила шага и не изменила выражения лица. Эти слова она слышала не первый раз — они не ранили, но напоминали, что граница между «ими» и «ею» никуда не делась.
Она подошла к входу в свою лабораторию — одну из тех, что были посвящены самым передовым биологическим исследованиям. Едва она переступила порог, как из глубины просторного зала раздался резкий, но хорошо поставленный голос куратора:
— Все займите свои места! Мы приступаем к инструктажу. Время — наш самый ценный ресурс.
Это была доктор Эвелина Вайс — невысокая, плотная женщина с огненно-рыжими волосами, собранными в тугой узел. Её смех, обычно раскатистый и заразительный, в рабочей обстановке становился строгим, но в глазах неизменно светились любопытство и озорство.
Лина кивнула про себя и направилась к своему рабочему месту, чувствуя, как адреналин предвкушения новой работы наполняет её вены. Здесь, среди колб, микроскопов и данных, она была собой.
В то же время, за стенами сверкающего Тектума, где каждый вдох был подвигом, Хелен Риверс встречала редкий выходной. В модуле стояла тишина, лишь привычный треск фильтра заполнял воздух. Она как раз собиралась привести в порядок теплицу, когда кто-то громко, нетерпеливо застучал в дверь.
Хелен поправила старую, немного растянутую кофту и открыла.
— Доброе утро, соседка, я войду! — прогремела Энжи Лекс, вваливаясь внутрь с порывом холодного ветра и едва уловимым запахом дешёвого парфюма, смешанного с пылью улицы.
Энжи, или просто Баба Эн, была той самой женщиной «из народа» — полная, светловолосая, с коротким ежиком волос и щербинкой между зубов, которая только подчёркивала её бесшабашную улыбку. Она никогда не ждала приглашения и входила так, словно модуль Хелен был её собственным.
— Я ж только кофе попью, и всё, — кивнула она на кухню, уже снимая куртку. — Ну, может, пирога кусочек... если остался.
Хелен невольно улыбнулась. Эн всегда появлялась в единственный её выходной, чтобы выпить кофе, пожаловаться на жизнь, съесть что-нибудь вкусное и обязательно обсудить последние сплетни или своё здоровье.
— Конечно, проходи, — сказала Хелен, уже доставая вторую кружку.
Энжи завидовала Хелен: та жила одна в двухкомнатном модуле, тогда как сама Эн ютилась с девятилетним сыном в тесном фургоне. И при каждом удобном случае отпускала свои «шутки»:
— Эх, Хел, ты у нас как царица тут! — или, смеясь, могла ввернуть: — А давай Макс в комнате Лины поживёт? Чего место пустует!
Хелен вежливо отшучивалась:
— Лина приезжает, ей нужен свой угол.
Энжи продолжала без умолку, переходя на свои новые любовные приключения. "Вот, зарегистрировалась на сайте знакомств, а мне там мужики пишут, знаешь, насколько моложе? Гораздо! Я им там как раз дала прикурить, ха-ха!" Она язвительно посмеивалась, исподтишка косясь на Хелен, которая, казалось, "запустила себя" в глазах соседки. Энжи, разумеется, считала, что выглядит ещё "хоть куда", в отличие от тихой и незаметной Хелен.
Утро бежало за разговорами, Хелен приготовила ещё по чашечке кофе. Две женщины сидели за столом, и смех Энжи, громкий и раскатистый, заполнял маленький модуль. Хелен улыбалась, слушая её бесконечные истории. В этом крохотном островке тепла, среди запахов выпечки и гомона соседки, на мгновение забывались все тяготы мира за стенами. Это был их способ дышать полной грудью, их собственный, пусть и примитивный, "вдох" в этом суровом мире.
Под мерцающим куполом Тектума, в стерильных условиях биологической лаборатории, Лина уже сидела на своём месте. Воздух был насыщен запахом реактивов и лёгкой примесью озона — характерный аромат высокотехнологичных исследований. У голографического экрана стояла куратор, доктор Вайс, проводя утренний инструктаж по сегодняшнему плану.
Вокруг Лины студенты рассаживались за рабочие станции; на лицах читалась смесь усталости и предвкушения. Весь этот масштабный комплекс, вся сфера носила название «Разум» — здесь располагались корпуса научного центра, лаборатории, архивы, библиотеки и всё, что удалось сохранить и приумножить за века.
Студенты не просиживали часы на лекциях — они работали бок о бок с учёными, погружаясь в проекты, определяющие будущее человечества. Лекции были лишь частью процесса; главный упор делался на практику и реальное участие в исследованиях.
Лина склонилась над микроскопом: под многократным увеличением мерцали живые клетки — часть её текущего исследования. Она была полностью погружена в этот микромир, где каждое движение и реакция имели значение.
За стенами лаборатории Тектум жил в своём ритме — точном, размеренном, словно огромный, безупречно отлаженный механизм. Каждое действие, каждый вдох здесь были частью общей гармонии, управляемой невидимыми силами.
Голографические экраны проецировали потоки данных. Из динамиков доносился ровный голос ИИ Арис, сообщавший о температуре воздуха и предстоящем через час «дожде» — даже погода здесь была частью расписания.
Мысли Лины то и дело возвращались к ночному кошмару: лицо матери, чёрная смола... Она вздрогнула, но заставила себя сосредоточиться. Хелен была сильной, но Лина решила, что в конце недели обязательно навестит её, чтобы убедиться в этом сама.
Шум в коридоре становился всё громче. Лина подняла глаза от микроскопа в тот момент, когда дверь лаборатории мягко скользнула в сторону.
В проёме появился высокий, прямой мужчина в безупречно сидящем тёмном костюме. Свет от голографических панелей подчеркнул холодный блеск его голубых глаз. Волосы — светлые, аккуратно убранные назад, — придавали лицу ещё большую собранность. Его фигура и шаги излучали ту уверенность, что приходит лишь с властью и знанием собственной ценности.
В руках он держал набор голограмм, которые мягко мерцали, подсвечивая его лицо снизу. Лина узнала его сразу — профессор Виктор Войт, ректор университета и один из людей, работающих над улутшением жизни под куполом Тектума и не только. Имя, весомое настолько, что его произносили в научных кругах с уважением и осторожностью.
Он прошёл в центр зала, и разговоры стихли, будто кто-то выключил звук. Одним движением руки Войт вывел изображения на главный голографический экран. Перед студентами развернулись виды другой планеты — R731. Широкие реки, море, поблёскивающее в свете чужого солнца, и бескрайняя зелень лесов, слишком насыщенная, чтобы быть земной.
— Как видите, данные обнадёживают, — его голос был спокоен, но в нём звучала едва заметная энергия. — Завтра утром мы получим полные анализы атмосферы, почвы и глубинных слоёв. Конференция в Большом Зале — обязательна для всех.
Он обвёл взглядом аудиторию. На мгновение его глаза задержались на Лине — короткий, цепкий взгляд, будто он что-то проверял в её лице. Она почувствовала лёгкий укол непонятного волнения.
Профессор повернулся к доктору Эвелине Вайс, обменялся с ней несколькими тихими фразами и вышел, оставив после себя ощущение, что в комнате стало чуть теснее и чуть холоднее.
Тектум. Этот гигантский комплекс, видимый издалека как гроздья переливающегося винограда, был не просто городом, а живой организм, разделённый на множество сфер, каждая со своим климатом и назначением. Здесь жизнь текла по совершенно иным законам, чем за его пределами.
Сердцем города была сфера «Мегаполис» – самая густо населённая. В её стеклянных улицах, залитых мягким искусственным светом, шумели утренние потоки людей. Школьники с рюкзаками бежали к лифтам и автоматическим трамваям, взрослые в строгих костюмах и с умными браслетами на запястьях шли быстрым шагом к небоскрёбам корпораций и научных центров. В воздухе смешивались звуки — гул электромобилей, смех детей, негромкие голоса из уличных кофеен. Зелёные парки, разбросанные среди высоток, создавали оазисы тишины, куда можно было спрятаться от суеты.
Дальше шли другие сферы — Савана, Океаника, Жизнь, Орбита. Каждая жила своей жизнью. В аграрных куполах, под мягким светом, шуршали плантации и теплицы, в производственных — без устали трудились механизмы и конвейеры. Из складских зон, где воздух пах металлом и пластиком, уходили подземные поезда с продовольствием для Новума. А у дальних шлюзов — пункты выдачи гуманитарной помощи для «Теней», постоянное напоминание о мире за стенами.
В «Разуме» — научной сфере — под прозрачными арками биостекла кипела работа. Здесь, по инициативе профессора Виктора Войта, обучались не только жители куполов, но и одарённые люди извне. Для детей «Теней» были созданы дистанционные классы, чтобы даже в самых опасных убежищах у них был шанс на образование.
К вечеру рабочий ритм в лабораториях начал стихать. Голос ИИ Арис мягко объявил о завершении дня и прогнозируемом «дожде». Почти сразу крыши лабораторий зашуршали под крупными, чистыми каплями, а воздух наполнился свежестью и лёгким запахом озона. Студенты торопились к электрокарам или в метро, но Лина не спешила.
Она раскрыла прозрачный зонт и пошла пешком — обещала зайти в Сад Красных Панд. Влажный воздух, насыщенный ароматом зелени, ложился на кожу прохладной вуалью. В глубине сада, под раскидистыми ветвями, стояла старая беседка. Лина присела на скамейку, достала бумажный пакет с сушёными фруктами.
Шелест пакета — и из зарослей бамбука показались первые панды. Они толкались, перебегали друг перед другом, борясь за место поближе. Лина улыбнулась — эта суматоха напомнила ей один день три года назад, когда она помогала матери в медблоке. Тогда к ним пришли два мальчишки — худые, грязные, но с глазами, полными озорства. Они точно так же, смеясь и толкаясь, пытались привлечь её внимание, и она, не выдержав, достала для них два леденца.
Панды тянулись к пакету, шевеля хвостами и смешно косолапя. Лина погладила одну по мягкой, тёплой голове, протянула угощение, затем — другой. Смех вырвался сам собой, лёгкий, чистый, смешавшись со звуком дождя по листве.
Она сделала глубокий, полный выдох.
В этот момент жизнь казалась простой. Настоящей.